Южные журналисты (Дорошевич)/ДО
| Южные журналисты : Вольное подражаніе Марку Туэну |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VI. Юмористическіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 5. |
Докторъ послалъ меня на югъ, и я съ большимъ удовольствіемъ принялъ предложеніе «Южнаго Тромбона».
Редакторъ этой почтенной газеты, когда я входилъ въ святилище, называемое редакціей «Тромбона», сидѣлъ за письменнымъ столомъ, уставленнымъ разными бездѣлушками, — фунтовъ по 20 вѣсомъ каждая, — и, поглядывая время отъ времени на лежавшій передъ нимъ заряженный шестиствольный револьверъ Смита и Вессона, писалъ статью съ такимъ видомъ, какъ будто онъ вырѣзывалъ печенки у живого человѣка.
— Очень радъ видѣть васъ въ числѣ сотрудниковъ, — сказалъ онъ, энергически сжимая мою руку, — очень радъ…
Я выразилъ не меньшую радость.
— Боюсь только, что незнакомство съ иными условіями…
— О, вы скоро съ ними освоитесь! Для начала просмотрите вотъ эту дрянь!
Онъ придвинулъ ко мнѣ кипу мѣстныхъ газетъ: «Ежедневное Ура», «Самую Распространенную», «Въ Участокъ!», «Громъ и Молнію» и другія.
И принялся снова потрошить живого человѣка.
Черезъ полчаса моя статья была готова.
Я писалъ слѣдующее:
«Къ сожалѣнію, мы должны начать обзоръ мѣстной печати съ указанія на ошибку, сдѣланную нашимъ почтеннымъ собратомъ газетой „Ежедневное Ура“. Ошибку, конечно, невольную и неизбѣжную при такомъ спѣшномъ дѣлѣ, какъ газетное: кандидатъ Ѵжицынъ, на вчерашнихъ выборахъ, получилъ не 2 голоса, какъ говоритъ уважаемая газета, а 432 и не „забаллотированъ съ величайшимъ позоромъ“, а, напротивъ, какъ видятъ читатели, вышелъ изъ борьбы съ величайшимъ торжествомъ. Ни на минуту не сомнѣваемся, что „Ежедневное Ура“ впало въ эту пустячную ошибку совершенно случайно и, быть-можетъ, уже исправляетъ ее въ ту минуту, какъ мы это пишемъ».
«Послѣдняя гололедица, надѣлавшая не мало бѣдъ въ городѣ, вызвала появленіе на свѣтъ массы проектовъ, изъ которыхъ мы съ особеннымъ удовольствіемъ отмѣчаемъ проектъ „Самой Распространенной“, предлагающей замѣнить деревянные столбы чугунными. Основательность этой удачной мысли, пришедшей нашимъ коллегамъ изъ „Самой Распространенной“, не нуждается въ доказательствахъ. Чугунные столбы, дѣйствительно, какъ извѣстно, не подвергаются гніенію. Даже если поставлены директорами телефонныхъ компаній, подъ наблюденіемъ членовъ городской управы».
«Нашъ почтенный коллега, г. Чертополоховъ, изъ газеты „Громъ и Молнія“, вчера благополучно возвратился изъ своего кругосвѣтнаго путешествія».
«Во вчерашнемъ номерѣ уважаемой газеты „Въ Участокъ“ помѣщенъ очень дѣльный отзывъ объ исполненіи на сценѣ нашего театра оперы „Гугеноты“. Статья, видимо, принадлежитъ перу очень компетентнаго музыканта, и въ ней сдѣлано очень много мѣткихъ замѣчаній относительно отступленій отъ партитуры. Къ сожалѣнію, мы должны, однако, замѣтить, что въ вечеръ, о которомъ говоритъ почтенная газета, шли не „Гугеноты“, а „Норма“, такъ что отступленія отъ партитуры „Гугенотъ“ въ этотъ вечеръ являются вполнѣ извинительными».
Затѣмъ слѣдовала моя подпись.
— Милліонъ чертей и одна вѣдьма! — воскликнулъ редакторъ, пробѣгая мою рукопись и сверкая глазами.
— Что? Вы находите, что слишкомъ рѣзко? — испуганно спросилъ я.
— Милліонъ чертей и одна вѣдьма! — повторилъ онъ. — И вы думаете, что мои читатели удовольствуются такой мякиной, такой простоквашей? О, чортъ возьми, вы напоминаете мнѣ человѣка, который хочетъ кровожадныхъ тигровъ накормить манной кашей! Вы можете писать, — это безспорно. Но вамъ нужно дать тонъ. Ступайте, ваша статья будетъ напечатана съ исправленіями. Прочитайте — и вы поймете, какъ. надо писать. До свиданья!
И онъ продолжалъ потрошить живого человѣка.
На слѣдующій день я съ трепетомъ развернулъ газету.
За моей полной подписью шли слѣдующіе строки:
«Высоко держа знамя печати, мы начинаемъ нашъ обзоръ съ обличенія новой. плутни той банды мошенниковъ, которая называется на ихъ воровскомъ жаргонѣ редакціей (???) „Ежедневнаго Ура“.
На этой мятой бумагѣ напечатано, будто нашъ достопочтеннѣйшій, нашъ многоглубокоуважаемый кандидатъ Ѵжицынъ получилъ на вчерашнихъ выборахъ, только 2 шара, тогда какъ читателямъ „Тромбона“ извѣстно, что онъ получилъ не 2, а 432 шара.
— Куда же дѣвались остальные 430?
Читателю рисуется уже страшная картина.
Ихъ раскрали сотрудники „Ежедневнаго Ура“.
Къ урнѣ г. Ѵжицына, переполненной избирательными шарами, на цыпочкахъ подкрадываются „лѣтиратары“ (?) „Ежедневнаго Ура“ и, пока городскіе служащіе по обыкновенію зѣваютъ, спѣшатъ нагрузить свои дырявые карманы избирательными шарами и бѣгутъ на Толкучку продавать общественное добро за безцѣнокъ.
Въ урнѣ остаются только два шара, которыхъ не могли заграбастать эти шарлатаны своими отмороженными пальцами
Вотъ картина, которая рисуется нашему читателю.
Но успокойтесь, дорогой читатель! Все это могло бы имѣть мѣсто, если бы „лѣтѣратаравъ“ (?) „Ежедневнаго Ура“ допускали въ залъ выборовъ.
Къ счастію, городское управленіе предусмотрѣло такой случай и сдѣлало распоряженіе при первомъ появленіи „лѣтѣратара“ (?) изъ „Ежедневнаго Ура“ немедленно отправлять его въ полицію.
Съ удовольствіемъ отмѣчаемъ такое мѣропріятіе городского управленія къ очищенію города отъ мусора».
«Гололедица, случившаяся въ нашемъ городѣ, испортила не одни только телефонные столбы, но и людей, — конечно, если можно считать таковыми тѣхъ недоносковъ, которые взяты изъ Воспитательнаго Дома редакціей (?) „Самой Распространенной“.
Вчера мы прочли въ этой газетѣ (ха-ха-ха!) по-истинѣ идіотскій проектъ замѣны деревянныхъ столбовъ чугунными.
Ха-ха-ха!
Намъ кажется, что еще удачнѣе было бы предложить замѣнить столбы сотрудниками (ха!) этой почтенной (ха-ха!) газеты (ха-ха-ха!).
Серьезно. Если ихъ хорошенько обтесать, изъ нихъ вышли бы недурные дубовые столбы.
Что же касается до вопроса о томъ, способенъ ли чугунъ къ гніенію, — то мы рекомендуемъ почтеннымъ (?!) сотрудникамъ газеты (?!) „Самой Распространенной“ обратить вниманіе на ихъ собственныя головы.
Вѣдь можетъ же въ ихъ чугунныхъ башкахъ быть такая гниль и труха, которую они въ простотѣ сердечной называютъ „мозгами“ (ха-ха-ха!)».
Вчера выпущенъ изъ тюрьмы „литераторъ“ Чертополоховъ, что на языкѣ „Грома и Молніи“ называется „вернуться изъ кругосвѣтнаго плаванія“. Сограждане, берегите ваши серебряныя ложки!»
«Капельдинеръ, пишущій рецензіи для газеты „Въ участокъ!“, вчера снова былъ пьянъ и потому принялъ „Норму“ за „Гугеноты“.
Можете судить, что эта вышла за рецензія!
А неграмотный редакторъ, печатающій все, что придетъ въ голову пьяному капельдинеру, ничтоже сумняшеся, напечаталъ всю эту чепуху.
Откровенно говоря, когда дуракъ-разносчикъ подалъ намъ эту газетишку, мы пришли въ ужасъ:
— Боже, и это печатное слово!»
Слѣдовала моя подпись.
Читая, я падалъ четыре раза въ обморокъ.
— Вы будете имѣть успѣхъ! — сказалъ г. редакторъ.
Я купилъ себѣ два револьвера.
Статья, дѣйствительно, произвела потрясающій эффектъ. Эффектъ бомбы, лопнувшей въ стеклянной лавкѣ!
На слѣдующее утро я былъ разбуженъ воплями и рыданіями моей жены.
— Посмотри, что пишутъ про тебя и про меня хотя бы въ одномъ «Ежедневномъ Ура»!!!
«Шайка воровъ, грабителей, лжесвидѣтелей и конокрадовъ, пріютившаяся въ „Южномъ Тромбонѣ“, увеличилась вчера еще однимъ вполнѣ достойнымъ ея экземпляромъ, г. такимъ-то. Г. такой-то, видимо, облюбовалъ для своихъ уголовныхъ похожденій нашъ городъ и думаетъ прочно здѣсь поселиться, что мы видимъ хотя бы изъ того, что онъ привезъ сюда и свою жену (?), отставную шансонетную пѣвицу, выгнанную за кривобокость и дурное поведеніе изъ всѣхъ кафешантановъ. Г. такой-то увѣряетъ, будто онъ пріѣхалъ только съ цѣлью оклеветать всѣхъ наиболѣе уважаемыхъ гражданъ нашего города, но мы полагаемъ, что у него таятся и другія мысли, — почище! Какія, — мы узнаемъ это на судѣ, конечно, если прокурорскій надзоръ своевременно не приметъ мѣръ противъ этого субъекта, что онъ обязанъ сдѣлать на точномъ основаніи ст. 45, пункта 5, ст. 89,114, 3-го примѣчанія къ статьѣ 239 „устава о пресѣченіи и предупрежденіи преступленій“ (изд. 1886 года, по продолженію 1887, см. кассаціонное рѣшеніе сената по дѣлу Иванова съ Петровой о незаконномъ сожительствѣ № 14983). Мы слишкомъ уважаемъ себя, чтобы даже говорить о подобномъ субъектѣ, но для интересующихся все-таки сообщимъ вкратцѣ, что онъ судился: за побѣгъ съ каторги, убійство родной тещи, совращеніе въ скопчество, 7 кражъ и вытравленіе плода. Лицъ, интересующихся болѣе подробной біографіей этого „литератора“, отсылаемъ къ „справкамъ о судимости“».
Другія газеты выражались обо мнѣ въ подобномъ же духѣ, а газета «Въ участокъ!» замѣчала кратко и меланхолически:
«Вчера въ газетѣ „Южный Тромбонъ“ появился новый сотрудникъ г. такой-то. Число кражъ въ городѣ замѣтно увеличилось».
Я кинулся въ редакцію какъ сумасшедшій.
— Вы имѣете успѣхъ! — сказалъ мнѣ г. редакторъ. — Васъ замѣтили!
Долженъ ли я добавлять, что всѣ лица, съ которыми я успѣлъ познакомиться, отворачивались или переходили на другую сторону при встрѣчѣ съ мной. А какая-то баба даже завыла, схватившись за карманы, когда я къ ней приблизился.
— Батюшки, зарѣжетъ!
Чтобы сразу прекратить всякіе толки о моей персонѣ, я на слѣдующій же день напечаталъ въ «Южномъ Тромбонѣ» всѣ документы относительно своей личности: метрическое свидѣтельство, указъ объ отставкѣ, брачное свидѣтельство, постановленіе объ освобожденіи отъ воинской повинности, институтскій дипломъ моей жены
И на третій день, въ 9 часовъ утра, имѣлъ удовольствіе прочитать въ «Ежедневномъ Ура»:
«Вновь появившійся „литераторъ“, именующій себя г. такимъ-то, началъ свою „дѣятельность“: вчера имъ были напечатаны документы, принадлежавшіе лицу, убитому въ 1887-мъ году въ Харьковѣ».
А въ 11 часовъ меня потребовали въ участокъ.
Околоточный надзиратель встрѣтилъ меня очень любезно, но все-таки убралъ со стола золотой портсигаръ.
— Скажите, пожалуйста, что вы можете сказать по поводу молодой дѣвушки?
— По поводу какой молодой дѣвушки?
— А вы не читали сегодня газеты «Въ участокъ!»?
Я чувствовалъ, что краснѣю подъ пристальнымъ взглядомъ г. околоточнаго надзирателя, и изъ пятаго въ десятое прочелъ отчеркнутую синимъ карандашомъ замѣтку.
Въ ней сообщалось о найденномъ въ окрестностяхъ города трупѣ зарѣзанной молодой дѣвушки, и замѣтка заканчивалась таинственными словами: «Не потрудится ли, по этому поводу, г. „литераторъ“ такой-то объяснить намъ, гдѣ онъ провелъ вчера время отъ пяти до семи съ половиной пополудни?»
— Что вы можете сказать въ свое оправданіе? — спросилъ г. околоточный надзиратель, впиваясь въ меня глазами.
— Но я… Помилуйте! Зачѣмъ я стану рѣзать молодую дѣвушку! Я терпѣть не могу молодыхъ дѣвушекъ! Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ я женился на молодой дѣвушкѣ…
Я чувствовалъ, что путаюсь.
— Н-да?.. Но вы покраснѣли?! Къ тому же ваше прошлое…
— Клевета, а не прошлое! Мои документы…
— Да, но они подложные! По крайней мѣрѣ такъ пишутъ въ газетахъ. Извините, мы не можемъ не обратить на это вниманія. Конечно, пока вы останетесь на свободѣ. Законъ пока безсиленъ, съ сожалѣнію, противъ васъ. Но вы потрудитесь все-таки передать намъ ваши документы и подвергнуться антропометрическому изслѣдованію.
— Да клянусь вамъ…
— Это дѣлается для вашего же удобства: лучшій способъ установить, рецидивистъ вы или нѣтъ. Кстати, — внезапно спросилъ онъ, пристально вглядываясь въ мое лицо, — вы никогда не назывались докторомъ Покровскимъ?!
Я не могъ не покраснѣть до корней волосъ.
— Идите въ антропометрическое бюро!
Это было ужъ слишкомъ! Когда я съ измѣреннымъ носомъ, ухомъ и большимъ пальцемъ возвратился домой, меня встрѣтила рыдающая жена:
— Петя! Зачѣмъ ты это сдѣлалъ.
— Что?!
— Петя! Не запирайся хоть передъ мной. Петя, я была у адвоката, онъ мнѣ сказалъ, что въ твоемъ положеніи самое лучшее пойти и чистосердечно сознаться. Тебѣ смягчатъ тамъ что-то. Петя, пойди и сознайся!
— Да что, въ чемъ?
— Петя, хоть теперь, когда я знаю твое прошлое! Петя, зачѣмъ ты мнѣ раньше не сказалъ, что ты имѣешь эту ужасную наклонность рѣзать людей. Я такъ тебя любила, Петя! Я поняла бы и простила… Ахъ, Петя, зачѣмъ ты зарѣзалъ?
— Да кого?
— Этого нищаго старика, про котораго пишутъ въ «Громъ и Молніи».
Я схватился за голову.
— Но ты не отчаивайся, Петя! Я пригласила психіатра, онъ скоро будетъ. Адвокатъ говоритъ, что если тебя найдутъ сумасшедшимъ…
— Матушка!!!
Къ вечеру у меня разлилась желчь, я исколотилъ психіатра, спалъ въ горячечной рубашкѣ, а утромъ проснулся потому, что плачъ и вой наполняли всю квартиру.
— Дѣтей выгнали изъ гимназіи! — объявила жена, блѣдная, какъ полотно — На, читай!
«Ежедневное Ура» подъ заголовкомъ «Преступникъ въ рукахъ правосудія» писала, что ихъ «предположенія сбылись», что вчера было произведено антропометрическое изслѣдованіе «литератора» такого-то, чѣмъ и установлена «его полная идентичность съ извѣстнымъ разбойникомъ Чуркинымъ, когда-то наводившимъ ужасъ на Москву».
«Преступленія продолжаютъ раскрываться», и въ заключеніе газета сочувственно добавляла:
«Намъ болѣе всего жаль, конечно, незаконнорожденныхъ дѣтей несчастнаго. Куда дѣнутся теперь эти несчастные, къ тому же больные, покрытые коростой, которой они могутъ перезаразить всѣхъ своихъ товарищей. Вниманію милосердныхъ людей».
Прилагался мой адресъ.
«Самая Распространенная» дѣлала такое же воззваніе къ сердобольнымъ людямъ, сообщая о сумасшествіи «нашего пріѣзжаго коллеги».
А газета «Въ участокъ!» писала обо мнѣ въ двухъ рубрикахъ подъ заголовками «Буйство литератора» и «Брошенныя дѣти».
Во всѣхъ газетахъ возлагались надежды «на нашихъ добрыхъ, всегда отзывчивыхъ, согражданъ», и онѣ не ошиблись въ своихъ надеждахъ.
Съ 10 часовъ начали поступать пожертвованія.
Какая-то старушка принесла шаль, какая-то молодая дѣвушка для моихъ 12-и 10-лѣтнихъ сыновей распашонки, заготовленныя для новорожденнаго, какая-то вдова фунтъ сахара, кофейную мельницу и рубль «для вѣчнаго поминовенія за упокой раба Божія Ивана»…
А въ 11 я шелъ въ редакцію.
Шелъ, потому что щі одинъ извозчикъ не хотѣлъ меня везти.
Долженъ ли я описывать это путешествіе по улицамъ города, когда оно уже описано Флоберомъ въ его романѣ «Саламбо». Прочтите эти необыкновенныя страницы о томъ, какъ рабъ шелъ по улицамъ Карѳагана, побиваемый камнями.
Извозчики при моемъ приближеніи настегивали лошадей, конки перепрягали своихъ клячъ и ѣхали назадъ, испуганно трубя. Прохожіе съ визгомъ кидались въ окна, разбивая стекла. Какая-то женщина отъ испуга на тротуарѣ разрѣшилась мертвымъ младенцемъ. А дѣти падали на колѣни и кричали:
— Дяденька, не бейте!
Довольно.
— Я прекращаю сотрудничество! — сказалъ я голосомъ настолько твердымъ, насколько могъ.
Если бы громъ прогремѣлъ въ его собственномъ карманѣ, г. редакторъ былъ бы изумленъ менѣе.
— Какъ?! Въ то время, какъ вы имѣете такой небывалый успѣхъ, какого у насъ не имѣлъ еще никто? Когда вы стали самымъ моднымъ журналистомъ? Когда о васъ только и говоритъ весь городъ?
— Пусть чортъ возьметъ и городъ, и моду, и славу, и ваши газеты! Баста! Довольно! Мнѣ очень нравится ваша система такой горячей борьбы, но, — чортъ возьми, — я къ этому не приспособленъ. Я пріѣхалъ сюда для здоровья, а облысѣлъ въ одну ночь.
Когда я такимъ же порядкомъ, среди воплей, стоновъ, слезъ, рыданій и криковъ отчаянія бѣгущей отъ меня толпы, вернулся домой, я не засталъ ни жены ни дѣтей.
Вмѣсто нихъ была только записка:
«Я покидаю тебя, потому что не могу жить съ сумасшедшимъ убійцей. Я дѣлаю это ради нашихъ дѣтей. Дѣти сумасшедшаго! Ихъ я помѣщу въ сумасшедшій домъ, а сама уйду въ монастырь».
Два дня мнѣ потребовалось, чтобъ прошли тѣ шишки, которыхъ я себѣ надѣлалъ, колотясь головой объ стѣны и объ полъ.
И въ теченіе этихъ двухъ дней я имѣлъ удовольствіе читать, какъ всѣ газеты въ одинъ голосъ извѣщали публику, что:
Единственный талантливый журналистъ, украшавшій страницы «Тромбона», г. такой-то, вышелъ изъ состава этой бездарной редакціи".
И выражали увѣренность, что:
«Теперь „Тромбонъ“, разумѣется, покончитъ свое существованіе».
На что редакторъ «Тромбона», очевидно, чтобъ выйти изъ неловкаго положенія, отвѣчалъ, что г. такой-то вовсе не думалъ «выходить» изъ состава редакціи, а что, напротивъ, редакція выгнала его «за неспособность, малограмотность, ложь, пасквилянство и предосудительные поступки».
«Такъ что съ уходомъ такого сотрудника редакція „Тромбона“ не только ничего не теряетъ, но еще и много выигрываетъ».
Я ужъ не возражалъ.
Нужно ли разсказывать конецъ?
Когда я вернулся на сѣверъ, меня вышвырнули изъ всѣхъ редакцій, въ которыя я обращался:
— Мы и не знали, что вы за птица! Спасибо, южная пресса раскрыла.
Я умеръ на улицѣ съ голоду.
Этотъ посмертный разсказъ посвящается мною вновь возникшему «Союзу русскихъ писателей».