того слабъ, что засыпалъ во время ѣды и большую часть дня спалъ, свернувшись въ углу. Мало по малу, однако, онъ сталъ привыкать къ плодамъ воздѣлываемыхъ растеній, какъ-то: бананамъ, гуаявамъ, апельсинамъ, манго, и, по мѣрѣ того, какъ прибывали его силы и онъ чаще присутствовалъ за нашимъ столомъ, онъ началъ ѣсть все, что ѣли мы. Видя, какъ онъ, такимъ образомъ, постепенно привыкаетъ принимать и переносить какую угодно пищу, мы стали все болѣе надѣяться благополучно перевезти его въ Европу. Это во всякомъ случаѣ единственный способъ подготовить къ перевозкѣ и другихъ, можетъ быть, даже болѣе взрослыхъ обезьянъ; каждая попытка доставить на бортъ этихъ животныхъ, не отучивъ ихъ предварительно отъ прежняго образа жизни, не приготовивъ ихъ совершенно постепенно и целесообразно къ измѣнившимся условіямъ, снова повлекла бы за собой болѣе или менѣе скорую гибель ихъ».
«Если въ другихъ сообщеніяхъ и обращается особое вниманіе на дикость даже молодыхъ гориллъ и высказывается сомнѣніе въ возможности приручить ихъ, то поведеніе нашего дало намъ поводъ къ совершенно противоположнымъ выводамъ: въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль онъ до того привыкъ къ окружавшей его обстановкѣ и къ лицамъ, съ которыми познакомился, что его пускали бѣгать на свободѣ, не опасаясь съ его стороны попытокъ къ бѣгству. Ни разу онъ не былъ ни посаженъ на цѣпь, ни запертъ и не нуждался ни въ какомъ другомъ надзорѣ, кромѣ которымъ окружаютъ маленькихъ играющихъ дѣтей. Онъ чувствовалъ себя до того безпомощнымъ, что не могъ обойтись безъ человѣка и, сознавая это, обнаруживалъ удивительную привязанность и довѣрчивость. Коварныхъ, злобныхъ, дикихъ качествъ не было и слѣда, и только иногда проявлялъ онъ большое упрямство. У него были различные звуки, которыми онъ выражалъ свои чувства и желанія; одни изъ нихъ своеобразнымъ стономъ выражали настоятельную просьбу, другіе — страхъ или ужасъ. Въ рѣдкихъ случаяхъ слышалось недовольное ворчаніе.»
«Мы удостовѣрились въ справедливости факта, что гориллы, какъ разсказываютъ многіе охотники и какъ это наблюдалъ Гуго фонъ-Коппенфельсъ, барабанятъ по своей груди кулаками: нашъ «Мпунгу», очевидно отъ избытка пріятныхъ ощущенiй и чисто изъ удовольствія, нѣсколько разъ принимался колотить себя въ грудь кулаками, подымаясь при этомъ на заднія лапы. Впрочемъ, во время пребыванія въ Европѣ, этого за нимъ, сколько я знаю, не наблюдалось, быть можетъ потому, что онъ не пользовался тутъ здоровьемъ въ той степени, какой снова достигъ своемъ отечествѣ. Кромѣ того, его настроеніе духа часто выражалось, совершенно какъ у человѣка, хлопаньемъ въ ладоши, чему его не учили, и подчасъ, кувыркаясь, шатаясь изъ стороны въ сторону и кружась на одномъ мѣстѣ, онъ исполнялъ такіе дикіе танцы, что мы иногда не на шутку думали, что онъ какимъ нибудь образомъ напился пьянъ. Но его опьяняло только удовольствіе: оно одно заставляло его испытывать свои силы въ самыхъ отчаянныхъ прыжкахъ.
«Въ особенности поражала его ловкость и осторожность, которую онъ выказывалъ во время ѣды: когда въ комнату входила какая-либо изъ остальныхъ обезьянъ, то ничего, бывало, не уцѣлѣетъ отъ нихъ; онѣ съ любопытствомъ хватали каждую вещь и тотчасъ же, не безъ нѣкотораго предвзятаго намѣренія, бросали ее отъ себя, или роняли безъ вниманія. Совершенно иначе горилла: онъ брался с природной бережностью за каждую чашку, за каждый стаканъ; поднося сосудъ ко рту, обхватывалъ его обѣими руками и ставилъ его, затѣмъ, тихо и осторожно; мнѣ не помнится, чтобы онъ сломалъ что-либо изъ нашихъ хозяйственныхъ вещей. Однако же, мы никогда не учили его ни употребленію посуды, ни фокусамъ, чтобы привезти его въ Европу по возможности съ его при-
