Г. В. ПЛЕХАНОВ
[править]Еще о нашем положении
[править]Дорогой товарищ!
Вы спрашиваете меня, что я думаю о современном положении в России. Я должен сознаться, что я не без некоторого колебания решаюсь ответить на этот вопрос. Я боюсь, что мой ответ не понравится Вам, и я твердо убежден в том, что он не понравится огромному большинству других товарищей. Мне скажут, что я вношу разногласия в ряды русских социал-демократов в такое время, когда единодушие нам необходимо.
Мне скажут, что моя критика несвоевременна теперь, когда на голову нашей партии сыплется так много несправедливых упреков, так много тяжелых ударов. Мне уже знакомы такие обвинения. Выслушивать их не легко. Но что же делать? Бывают такие минуты, когда говорить не только нужно, но прямо обязательно. Притом мне уже не раз случалось быть в том странном положении, когда мне приходилось выслушивать два прямо противоположных обвинения: по отношению к настоящему мне советовали не поднимать споров и не обнаруживать разногласий, существовавших между мной и некоторыми другими товарищами, стоявшими вместе со мной на данном партийном посту. «Разногласия улягутся сами собой, — говорили мне, — они сгладятся благодаря взаимному обмену ваших мнений. Пройдет полгода — год, и от этих разногласий останется одно лишь воспоминание, между тем как они очень повредят нашему делу, если обнаружатся теперь в печати». Словом, мне настоятельно рекомендовали уступчивость. Но в то же самое время те же самые люди, припоминая ту или другую прежнюю фазу нашего движения, с сожалением замечали: «Нет, вы напрасно тогда уступили; вам следовало высказаться; ваше молчание вредно отразилось на дальнейшем ходе нашего движения», т. е. меня упрекали в том, что я был слишком уступчив. У меня есть основания думать, что так было бы и в настоящем случае: те же люди, которые будут недовольны тем, что я теперь выскажусь, стали бы обвинять меня в излишней молчаливости, если бы я предпочел промолчать. Как видите, мое положение не из самых легких.
Но еще хуже положение того, кто, по выражению Лассаля, несет на себе осла. Я скажу, что я думаю, а там пусть нападают на меня те, которые думают иначе. Некрасов правду говорит:
Не заказано ветру свободному
Петь тоскливые песни в полях…
Итак, что же я думаю?
Я думаю, что наше положение не настолько хорошо, как оно могло бы быть, если бы мы не сделали некоторых ошибок.
Начнем со всеобщей стачки.
Если Вы припомните решение, принятое по вопросу о всеобщей стачке на международном съезде в Амстердаме; если Вы ознакомитесь с международной социал-демократической литературой по этому предмету, то Вы увидите, что социальная демократия всех стран, — в противоположность анархистам, — рекомендует пролетариату быть до последней степени осмотрительным в употреблении этого обоюдоострого оружия.
Международный Амстердамский съезд и социал-демократическая литература всех стран единогласно твердили пролетариату, что для успеха всеобщей стачки необходима совокупность таких общественных условий, которые далеко не во всякую данную минуту находятся в наличности и отсутствие которых должно привести стачечников к жестокому поражению. И это совершенно справедливо. Чтобы убедиться в этом, достаточно припомнить хотя бы одну только историю голландских стачек 1902 года. Почему удалась первая из этих стачек? Почему не удалась вторая? Потому, что вторая стачка уже не застала правительство врасплох. Чтобы победить при этом новом, отрицательном условии, стачечникам нужна была гораздо бРльшая сила, чем та, которою они располагали во время первой стачки. А их сила не только не увеличилась, но даже уменьшилась ко времени второй стачки, так как теперь, ввиду возросшей опасности, многие из железнодорожных рабочих уже не обнаруживали энергии, характеризовавшей их во время первой стачки. Сопротивление, которое надо было одолеть, в значительной степени возросло, а сила, которую можно было употребить для его преодоления, значительно уменьшилась. Последствия известны.
Голландский пролетариат потерпел жестокое поражение. Он долго не мог оправиться от него, и теперь бесполезно было бы и заговаривать с ним о всеобщей стачке: он на нее не пойдет.
Этот недавний пример должен был быть в памяти у всех. Но, к сожалению, о нем вряд ли вспомнили своевременно те из наших товарищей, которые высказались за вторую и третью всеобщую стачку. Эти стачки были предприняты без надлежащей осмотрительности. Социально-психологические условия, без которых невозможен был их успех, отсутствовали если не целиком, то в значительной степени. Поэтому их исход не оправдал возлагавшихся на них ожиданий. Я потому говорю: «не оправдал возлагавшихся на них ожиданий», что даже те из нас, которые считают эти стачки удавшимися, не могут не признать, что они удались не в той мере, в какой удалась первая, октябрьская забастовка. Я же лично думаю, что эти две стачки потерпели неудачу и потерпели ее именно оттого, что они предприняты были без осмотрительности, так настойчиво рекомендованной пролетариату международным Амстердамским съездом и международной социалистической литературой.
Октябрьская всеобщая забастовка произвела потрясающее впечатление как в России, так и за границей. Это было чрезвычайно выгодно для пролетариата вообще и для дела политической свободы в частности. Но это «обязывало». Чтобы произвести такое же сильное впечатление, вторая всеобщая стачка должна была быть несравненно Солее грандиозной, чем первая.
Вышло не так: вторая стачка вышла значительно слабее первой. Поэтому она произвела невыгодное для пролетариата впечатление. Правда, некоторые наиболее чуткие из нижних чинов армии и флота должны были понять благодаря ей, что пролетариат им не враг, а самый искренний защитник. Это был большой плюс. Но этим большим плюсом только отчасти покрывался указанный мной колоссальный минус.
Третья и последняя наша всеобщая стачка привели, как Вы знаете, к вооруженному восстанию. Мой взгляд на это вооруженное восстание был неоднократно высказан мною прежде. Ниже мне придется опять говорить об этом предмете, а теперь я замечу пока вот что.
Стачка на Николаевской железной дороге не была всеобщей. Движение по этой дороге не остановилось, и этот факт имел роковое влияние на ход дел в Москве. Если же всеобщая стачка не могла быть действительно всеобщей, то ее не следовало и начинать.
«Но реакция бросила нам свой вызов», скажете, пожалуй, Вы. Я не отрицаю этого. Весь вопрос для меня сводится к тому, каким образом нам следовало отвечать на реакционные провокации. Главным доводом в пользу так называемого террора всегда являлось то соображение, что террористические действия служат ответом на дикие выходки реакции. Этот довод, всегда сильно действовавший на политически незрелых людей, никогда не казался убедительным нам, социал-демократам. Мы говорили, что отвечать на реакционные вызовы надо только такими действиями, которые изменяют соотношение общественных сил в пользу революции, и что «террор», затрудняющий работу среди пролетариата, не принадлежит к числу таких действий. То же приходится сказать и по поводу нынешней реакционной вакханалии. Отвечать на нее, разумеется, нужно. Но отвечать нужно такими действиями, которые укрепляли бы нашу позицию, а не ослабляли бы ее.
Сила нашей позиции целиком определяется ясностью классового самосознания и организованностью пролетариата. А с этой стороны дело обстоит далеко не так хорошо, как это нужно и желательно. Мы говорили: пролетариат является самым надежным и самым последовательным носителем революционной идеи. И когда мы говорили это, мы нисколько не обманывали себя, если мы не забывали при этом, что весь пролетариат, взятый целиком, является таким носителем только в возможности, в действительности же таким носителем стал пока только известный слой его.
Этой слой уже очень значителен, и он растет теперь, можно сказать, не по дням, а по часам. Но это — только слой, т. е. только часть рабочего класса, и эта часть не покрывает собою целого.
Из кого состоят «черные сотни»? Нет ли в их рядах самых несомненных представителей пролетариата? Кто громил «жидов»? Будто бы одни только профессиональные воры и пропойцы? Увы, нет! Я сам мог бы назвать несколько таких местностей, где в числе громил выступали даже заводские рабочие. Ясно, стало быть, что до сих пор есть иного пролетариев, еще не проникшихся революционной мыслью и готовых поддерживать старый порядок вопреки самым насущным своим интересам. Мы, социал-демократы, должны были немедленно и энергично взяться за просветительную работу в этих отсталых слоях пролетариата. В этом заключалась одна из самых важных задач переживаемого нами момента. Чем энергичнее, а потому и успешнее, взялись бы мы за эту работу, тем решительнее и внушительнее был бы наш ответ на реакционные провокации. Я спрашиваю Вас, товарищ, сделали ли мы в этом направлении все то, что мы могли и должны были сделать? Думаю, что не сделали. И не сделали по весьма понятной причине: нам хотелось немедленно дать реакции окончательный ответ, а такой ответ нельзя было дать, не совершив указываемой мной предварительной работы.
И не только этой работы. Кроме того слоя пролетариата, который пока еще враждебен революционному движению, есть еще другой, более широкий слой, относящийся к нему совсем или почти совсем равнодушно. Чтобы вызвать такую всеобщую стачку, которая была бы несравненно грандиознее прошлогодней октябрьской забастовки, нам безусловно необходимо было вовлечь в политическое движение этот равнодушный или почти равнодушный слой пролетариата. А пока он не был вовлечен в него, до тех пор речь о новой забастовке оставалась преждевременной.
Заметьте, что у нас было в руках прекрасное средство политического воспитания этой части пролетариата. Если стремление рабочих к политической свободе разлилось широкой волной по лицу земли русской, то еще более широкой волной разлилось стремление их к деятельному и дружному отстаиванию своих экономических интересов. Кажется, не было такой отрасли труда, куда не проникла бы мысль о профессиональных организациях. Организации этого рода имеют вообще огромное значение для пролетариата. Маркс говорил, что профессиональные союзы — школа социализма и что только эти союзы могут дать рабочему классу силу, необходимую для борьбы с могуществом капитала. А у нас им суждена кроме того и другая роль: роль политических воспитателей рабочих. С точки зрения нашего старого порядка всякая попытка рабочих защищать своп интересы, «собравшись скопом», являлась преступлением. Вот почему всякая такая попытка необходимо должна была приводить рабочих в столкновение с этим порядком. И чем больше росло стремление рабочих организоваться в профессиональные союзы, тем неизбежнее становилось политическое пробуждение самых отсталых слоев пролетариата, раздражаемых несносными полицейскими придирками всякого рода. Нам следовало ускорить этот неизбежный процесс путем планомерной агитации за создание профессиональных союзов. Всякий шаг в этом направлении приближал бы русскую социал-демократию к тому моменту, когда стала бы возможной новая, действительно всеобщая и действительно победоносная забастовка. Но, увлеченная верой в то, что можно сейчас же нанести окончательный удар реакции, она недостаточно оценила значение этого рода деятельности и приняла решительный бой в такое время, когда у нее было слишком мало сил для решительной победы.
Я знаю, что когда гремят выстрелы и льется кровь, такая «мирная» работа, как поддержка профессионального движения, может показаться слишком мало увлекательным, слишком прозаическим занятием. Но именно потому, что она может показаться таким «неинтересным» занятием, мы, партийные писатели, должны настаивать на ее необходимости. Если наша партия станет пренебрегать этой «прозой», то для нее, конечно, будет возможна поэзия борьбы, но останется недостижимым счастье победы. Как Антей приобретал новые силы, прикасаясь к земле, так и наша социал-демократия будет приобретать новые силы, опираясь на экономическую борьбу пролетариата[1].
Об этом особенно полезно вспомнить теперь, когда неудачные попытки вооруженных восстаний заставляют русскую социал-демократию задумываться о том, что же делать дальше.
Пока мы практиковали такие приемы борьбы, которые были бы успешны только в том случае, если бы мы были в десять раз сильнее, наши противники из буржуазного лагеря не теряли времени и приобретали влияние на профессиональные союзы. Это очень опасный для нас шаг, благодаря которому мы можем оказаться обойденными с тылу. Наши товарищи очень любят «противоставлять себя буржуазии». И оно, разумеется, так и следует. Но лучший способ противоставления себя буржуазии заключается в социалистическом воспитании пролетариата. А для социалистического воспитания пролетариата совсем недостаточно кстати и некстати бранить буржуазию. Воспитывать пролетариат может только тот, кто не отворачивается от его экономической борьбы с его эксплуататорами.
Мне скажут: «Но никто из нас и не отрицает значения профессиональных союзов в деле освободительного движения пролетариата». Это так. В принципе их значение сознано всеми. Но очень значительная часть наших товарищей слишком увлекалась мыслью о вооруженном восстании, чтобы она могла заняться сколько-нибудь серьезно поддержкой профессионального движения. Это тоже неоспоримо.
Дальше. Амстердамский съезд и международная социал-демократическая литература говорили нам, что сильная организация представляет собой необходимое условие удачи всеобщей стачки. А между тем наша всеобщая октябрьская стачка удалась, несмотря на то, что рабочий класс организован у нас еще очень слабо. Чем объясняется это парадоксальное явление? Неужели ошибся Амстердамский международный съезд? Неужели ошиблась международная социал-демократическая литература?
Нет, они не ошиблись. При тех условиях, при которых приходится бороться западноевропейскому пролетариату, организация в самом деле составляет для него совершенно необходимое условие. На Западе пролетариату приходится рассчитывать только на свои собственные силы; он не может надеяться на какую-нибудь серьезную революционную поддержку со стороны других классов; он изолирован. А наш пролетариат, борющийся за такое дело, в торжестве которого заинтересованы также и другие классы населения, пока еще не изолирован, он пока еще может встретить деятельную помощь со стороны некоторых других классов. В самом деле! Ведь октябрьской всеобщей забастовке сочувствовала вся Россия за исключением полиции и записных реакционеров. Именно поэтому она и удалась. Всеобщее сочувствие возместило рабочим недостаток организации.
Отсюда следует тот вывод, что если для успеха второй всеобщей забастовки нужно было привлечь к борьбе новые слои пролетариата, прежде не принимавшие участия в освободительном движении, то вторым условием ее успеха являлось сочувствие к ней непролетарских классов. А это значит, что всеобщая стачка могла быть у нас удачной лишь в случае такого столкновения пролетариата с реакцией, которое обеспечивало бы стачечникам самое широкое сочувствие «общества».
Опыт показал, что поводы, вызвавшие вторую и третью стачку, были недостаточны для привлечения к стачечникам всеобщего сочувствия. В этом заключается разгадка их, скажем, неполной удачи. Теперь, разумеется, нельзя поправить то, что уже сделано. Но очень можно принять к сведению и руководству урок, данный нам событиями. Очень
какой может похвастаться Германия. Наша партия, собственно говоря, только еще возникает. Поэтому она должна относиться к профессиональным союзам так, как относился к ним Маркс в 1869 г., в период детства германской партии: она должна высказаться за их нейтральность. Действовать иначе значило бы пытаться уложить рабочий класс на узкое и жесткое ложе секты.
По поводу третьего номера моего дневника один товарищ писал мне из России: «Вообще я и все мы были удивлены, что вы снова поставили вопрос о ценности „буржуазной свободы“. В этой плоскости у нас сейчас нет споров и сомнений. Отдельные частные случаи неудачных приемов агитации, конечно, встречаются, но отсюда еще очень далеко до возвращения к блаженным временам отрицания политики».
Я не приписывал никому из своих товарищей отрицания политики. Я только говорил, что политика «признается» нами не совсем правильно, что люди, «признающие политику», своими рассуждениями напоминают у нас иногда германских «истинных социалистов» сороковых годов. И напоминают не отдельными положениями («отрицаю политику», «признаю политику»), а общим характером своего мышления. В чем состояла логическая ошибка «истинных» германских социалистов? В том, что они смешивали два различных фазиса развития капиталистического общества.
Немецкий «истинный социализм» забывал, по словам Маркса, «что французская критика, неразумным отголоском которой он явился, имеет в виду современное буржуазное общество с соответствующими ему экономическими отношениями и политической организацией, т. е. именно те общественные условия, о завоевании которых только еще шла речь в Германии».
Вот таким забвением часто грешат и наши русские «истинные» социал-демократы. В № 3 «Дневника» я указывал на одну группу наших провинциальных товарищей, которая не нашла ничего лучшего для борьбы с полной политической неразвитостью местного пролетариата, как предпринять жестокий поход против «либералов». Я вполне уверен, что эти товарищи тоже «признают политику». Но это не мешает им походить, как две капли воды, на «истинных» немецких социалистов сороковых годов[2].
Мой корреспондент скажет, пожалуй, что это — «отдельный случай неудачных приемов в нашей агитации». Пусть так! Но, к сожалению, такие «отдельные случаи» повторяются слишком часто.
Не так давно одна радикальная газета высказала ту мысль, что в настоящее время наша социал-демократия, имеющая такое большое влияние на рабочий класс, могла бы сконцентрировать около себя всю демократическую оппозицию. И что же? Радикальная газета получила, — на этот раз не из захолустья, — ответ, по прямому смыслу которого выходило, что она сказала буржуазную глупость и что в названной концентрации нужды не предвидится. Прошло несколько дней; началась третья всеобщая стачка, и Петербургский Совет Рабочих Депутатов, в своем воззвании по ее поводу, писал, что пролетариат отстаивает дело, в торжестве которого заинтересовано все общество и что поэтому он имеет право рассчитывать на поддержку со стороны всех свободолюбивых элементов этого последнего. Петербургский Совет Рабочих Депутатов был совершенно прав. Но если он был совершенно прав, то совершенно не прав был товарищ, написавший резкую отповедь радикальной газете. Это поистине прискорбный «отдельный случай неудачных приемов» и проч.!
Товарищ, ополчившийся на радикальную газету, утверждал в своей статье, что непрерывная цепь развития свяжет переживаемый нами политический момент с будущей социалистической революцией. Это правда. Вся история России, вся история человечества, вся история земли, вся история вселенной представляет собой непрерывный процесс развития. Но что же следует из этой истины, очень дешевой на нынешнем научном рынке? Во всяком случае не то, что непрерывность процесса развития дает нам право упускать из виду особенности его отдельных фазисов. Маркс прекрасно знал, что германская история была и останется непрерывным процессом. Он был убежден, кроме того, что буржуазная революция в Германии явится простым прологом к социалистической революции. И тем не менее он жестоко клеймил «истинных социалистов», говоривших накануне буржуазной революции таким языком, который был бы уместен лишь после нее.
Отдельные случаи! Помилуйте! Этих отдельных случаев так много, что ими характеризуется чуть не вся наша тактика по отношению к непролетарским партиям и что они мешают русской социал-демократии приобрести достойное ее политическое влияние. И именно потому, что они мешают ей приобрести возможное для нее влияние, они усиливают влияние буржуазных партии.
«Отдельные случаи» порождаются вполне законною, хотя и плохо осмысленной ненавистью к оппортунизму. Но они оказывают услугу именно оппортунизму. Авторы «отдельных случаев» идут в одну комнату, а попадают в другую. Нам давно следовало покончить с этими блужданиями. Но скоро ли мы покончим с ними? Я не знаю. Это — застарелая болезнь.
Несвоевременно начатая политическая забастовка привела к вооруженному восстанию в Москве, в Сормове, в Бахмуте и т. д. В этих восстаниях наш пролетариат показал себя сильным, смелым и самоотверженным. И все-таки его сила оказалась недостаточной для победы. Это обстоятельство не трудно было предвидеть. А потому не нужно было и браться за оружие. Говорят: пролетариат принудил социал-демократию взяться за него. Но если это так, то восстания были более стихийными, чем сознательными. А в таком случае возникает вопрос: в чем же состоит теперь, ввиду ошибки, вызванной перевесом стихийности, практическая задача сознательных элементов нашего рабочего движения?
Она заключается в том, чтобы указать пролетариату на его ошибку, чтобы выяснить ему всю рискованность той, — как выражался Маркс, — игры, которая называется вооруженным восстанием. Бюрократия любит повторять, что «все обстоит благополучно». Мы, ее непримиримые враги, не должны уподобляться ей. Мы должны говорить пролетариату правду, всю правду и только правду. Мы должны иметь мужество указывать ему на его и на наши собственные ошибки.
Вы скажете мне, может быть, что я хочу тормозить движение. Я спорить и прекословить не буду. Почему и не затормозить его? Роль тормоза не всегда заслуживает осуждения. Ее играл Робеспьер, боровшийся с жирондистами, которые несвоевременно призывали к вооруженному восстанию. Ее играл в 1848 г. неисправимый заговорщик и неукротимый революционер Бланки. Ее играл руководимый Марксом Общий Совет Международного Товарищества Рабочих, предостерегавший, — в воззвании от 9 сентября 1870 г., — парижский пролетариат от несвоевременных вспышек[3].
Правда, роль тормоза — неблагодарная и совсем не живописная роль. Она исключает всякую фразу. Но мы, социал-демократы, вообще не охотники до революционных фраз, и недаром наш учитель Энгельс говорил, что область революционной фразы мы должны всецело предоставить анархистам, давно совершившим в ней все человечески возможное.
И не обвиняйте меня в том, что своей критикой я распространяю уныние в наших рядах. Я вообще не думаю, что наши ряды способны поддаваться унынию. Уныние та" же не к лицу социал-демократам, как и революционная фраза. Нельзя унывать участнику такого движения, которое по существу своему непобедимо. Он может только сожалеть о тех или других сделанных им ошибках, а такое сожаление есть залог новых успехов. Чернышевский говорил: «Пусть будет, что будет, а будет все-таки на нашей улице праздник!» Мы имеем все основания повторять эти слова с такой же спокойной уверенностью. Но праздник придет тем скорее, чем внимательнее мы будем относиться к урокам жизни.
Жизнь показала, что тактика, которой держалась в последние месяцы наша партия, несостоятельна. Под страхом новых поражений мы обязаны усвоить новые тактические приемы.
Реакция стремится изолировать нас; нам нужно употребить все усилия для того, чтобы изолировать реакцию.
Реакция стремится опереться, между прочим, на отсталые слои пролетариата; нам нужно с удвоенной энергией взяться за развитие сознания этих слоев, а главное — нам нужно немедленно обратить усиленное внимание на профессиональное движение рабочих. Вот conditio sine qua non победы. Когда оно будет налицо, тогда недолго придется ждать нашей улице своего праздника.
До сих пор в освободительном движении принимала участие только некоторая часть пролетариата; теперь весь рабочий класс должен двинуться на завоевание свободы.
Крестьянство представляет собой резервную армию нашего освободительного движения. Результаты всего похода определятся движением этой армии. И странно, что некоторые наши товарищи до сих пор не выяснили себе, в какое отношение должна встать наша социал-демократия к нынешнему нашему аграрному движению.
Если верить газетным известиям, то представитель социал-демократической партии на первом всероссийском крестьянском съезде, указывая на то, что еще не пришло время социалистической революции, «объявил невозможной такую социалистическую меру, как отобрание земли». Но в том-то и дело, что отобрание земли, которого добивается современное наше крестьянство, вовсе не есть социалистическая мера. Такое «отобрание земли» дало бы новый толчок капиталистическому развитию России. Маркс еще в сороковых годах заметил по поводу североамериканского движения в пользу национализации земли, что успех этого движения усилил бы «индустриализм новейшего буржуазного общества». И недаром за национализацию земли в Англии стоял Кобденский клуб, соединивший в себе весь цвет либеральной английской буржуазии. Крестьянское «отобрание земли» может представить некоторое неудобство только с политической стороны.
Переход земли в собственность такого государства, с которого еще не совлечен ветхий полицейский Адам, может создать новые преграды для нашего освободительного движения. Но это уже вопрос не об отобрании земли, а вопрос о распоряжении ею; вопрос об ее отобрании может быть решен нами только в утвердительном смысле. Кто боится утвердительного решения этого вопроса, тот показывает, что его мысль в самом деле окаменела под мертвящим действием схематизма[4].
Если наши товарищи ухитряются иногда быть разбитыми в спорах об этом — «социалистами-революционерами», то это лишь показывает, что эти товарищи не вполне усвоили себе даже наши партийные резолюции. «Отобрание земли» было одобрено еще в прошлом году как съездом «большевиков», так и конференцией «меньшевиков».
Сколько я могу судить, эти резолюции до сих пор не имели большого влияния на агитационную деятельность наших практиков. Теперь пора провести их в жизнь.
Агитация в крестьянстве стала практическим вопросом дня. В настоящую минуту этого оспаривать не станет никто[5]. Но если необходимо вести агитацию в крестьянстве, то необходимо приспособить ее приемы к психологии крестьянина. Вот, например, у нас рекомендуют бойкотировать Государственную Думу. Но крестьянская масса не поймет этого бойкота, и наша мнимо-радикальная тактика привела бы лишь к тому, что мы упустили бы прекраснейший и незаменимый случай повлиять на политическое сознание крестьянства.
Выборная агитация в деревне поставила бы ребром вопрос о земле. А раз был бы поставлен этот вопрос, крестьяне без труда увидели бы, где их друзья и где их враги.
Уже одного этого соображения достаточно для того, чтобы понять несостоятельность идеи бойкота. А кроме него можно было бы привести много других. Место не позволяет мне сделать это; ограничусь кратким формулированием того, что я не раз говорил в личных беседах с товарищами с тех пор, как начались споры о бойкоте Думы
Не только в деревне, но и в городе участие наше в выборной агитации даст нам возможность довести до максимума влияние наше на широкие слои трудящегося населения.
Поэтому я против бойкота.
Я знаю, что за это меня можно объявить врагом народа: припомните некоторые резолюции некоторых наших организаций. Но враги народа бывают разные. Ибсеновский доктор Штокман тоже был объявлен врагом народа, а между тем ведь народу-то он ничем не вредил.
Вы хотели знать мое мнение; я высказал его. Теперь громите меня, если находите это полезным! Слово принадлежит Вам.
- ↑ Кстати, Маркс говорит: «Профессиональные союзы ни в коем случае не должны находиться в связи или в зависимости от политических обществ, если они хотят выполнить свою задачу». Другими словами, Маркс стоял за нейтральные союзы. Теперь К. Каутский и его ближайшие единомышленники в германской партии выступают против такой нейтральности. При современных германских условиях они могут выступать против нее, не изменяя духу марксова учения. У нас дело обстоит иначе; у нас нет такой сильной и влиятельной, такой хорошо организованной социал-демократической партии, можно убедиться в том, что всеобщая политическая забастовка не такой прием борьбы, к которому можно прибегать чуть не каждую неделю. Очень можно, наконец, понять и то, что нам надо дорожить поддержкой непролетарских оппозиционных партий и не отталкивать их от нас бестактными выходками.
- ↑ Оговорюсь здесь, чтобы раз навсегда покончить с этим антилиберальным походом. Под статьями, направленными против либералов, поставлено было мое имя, хотя я не имел к этим статьям ни малейшего отношения. Само собой понятно, что это было сделано без моего ведома.
- ↑ Gustav Jaeckh, Die Internationale, p. 119.
- ↑ См. первый номер моего «Дневника», статья «Мужики бунтуют». [Сочинения, т. XIII.]
- ↑ Это признают даже люди, пишущие в «Новом Времени». Г. В. Бенигсен говорит в № 10702 этой газеты: «Стремление крестьян к земле — стихийная сила, непреодолимая, раз она разбужена, а что она уже разбужена — это вне всякого сомнения, и теперь приходится заниматься не праздным обсуждением вопроса о том, что эта сила в своем движении не считается с западноевропейскими шаблонами улучшения крестьянского хозяйства, а выяснением того, как ее регулировать и согласовать с другими проявляющимися в общественной жизни стремлениями. Вот за это нам и нужно теперь приниматься, если только мы не хотим, чтобы и тут нас предупредили крайние партии».