Булгарин Ф. В. «Евгений Онегин», роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина. Глава вторая // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 300—301.
http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-300-.htm
Ф. В. БУЛГАРИН
[править]«Евгений Онегин», роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина. Глава вторая
[править]Читали ли вы «Онегина»? Каков вам кажется «Онегин»? Что вы скажете об «Онегине»? — Вот вопросы, повторяемые беспрестанно в кругу литераторов и русских читателей. Но если в дружеской беседе легко отвечать на сии вопросы, то, говоря с публикою, должно быть весьма осторожным и по существу предмета весьма неопределенным. «Онегин» — начатая картина. Из очерков и положенных в некоторых местах красок и теней мы узнаем кисть великого художника; узнаем ее в некоторых искусно отделанных подробностях, снятых с натуры, но не можем судить о целой картине, о характере главного лица, потому что он только в абрисе. Точно так же нельзя судить о драме или комедии по нескольким первым явлениям. В первой главе мы видели Онегина в Петербурге, знали его как молодого повесу, гоняющегося за ложными наслаждениями подобно заблудшему путнику, гоняющемуся за летучими огнями во мраке. Мы восхищались в первой главе подробностями петербургской рассеянной жизни, а более обращениями поэта к самому себе и некоторыми эпизодическими картинами. Прелестные стихи нежили слух наш. Поэт и его стихотворение обратили на себя наше внимание и привязали к себе, но герой романа, Онегин, остался нам чуждым. Характер его не очертан, и он был сокрыт в блестящих подробностях, как актер за богатыми декорациями. Во второй главе мы видим, что на молодого повесу Онегина нашла хандра: он живет в деревне, ни с кем не видится, ездит верхом, пьет стаканами красное вино, не подходит дамам к ручке, отвечает да и нет, и, дай Бог ему здоровья, уменьшил оброк с крестьян. Онегин здесь также в стороне, но являются другие занимательные лица: Владимир Ленский, возвратившийся из немецкого университета**; бригадирша с двумя милыми дочками, из коих романическая Татьяна мила до крайности, и, наконец, бригадир — всепокорнейший слуга своей жены, полной хозяйки в доме. Отдельные портреты всех сих лиц и подробности деревенской жизни прелестны и, поистине сказать, достойны искусной кисти великого художника. Но главный характер, Онегин, еще покрыт завесою. А как в поэме, романе и даже в драматическом произведении, так называемом характерном, главная вещь, или масштаб, определяющий меру достоинства, есть характер главного героя, то мы и не можем сказать ничего определительного о целом, потому что сей характер еще не очертан; подождем конца. До сих пор Онегин принадлежит к числу людей, каких встречаем дюжинами на всех больших улицах и во всех французских ресторациях2.
Но как любопытство, вероятно, столько же мучит читателей, как и нас самих, чтобы постигнуть, предузнать, кто таков будет Онегин, то мы, теряясь в догадках и предположениях, невольно остановились мыслью на Чайльд-Гарольде знаменитого Бейрона3. Вот что говорит британский бард о герое своей поэмы: «Было бы гораздо приятнее и даже легче изобразить характер любезный; можно было бы без труда скрыть его недостатки, заставить более действовать, нежели рассказывать: но, выводя на сцену Чайльд-Гарольда, я имел целию показать, что ранний разврат сердца и ума поселяет в нас пресыщение и препятствует наслаждаться новыми удовольствиями. Все, что только может возбудить раздражительность ума (после честолюбия, сильнейшей из пружин): красоты природы и странствования — потеряли власть свою над душою испорченною или заблудшеюся. Если б я продолжал поэму, то Чайльд-Гарольд был бы образцом человеконенавидения, ибо начертанный мною план, который я намеревался кончить некогда, представлял с некоторою разницею современного Тимона или, может быть, пиитического Зелуко»4. — Вот характер Чайльд-Гарольда, также молодого повесы, который, наскучив развратом, удалился из отечества и странствует, нося с собою грусть, пресыщение и ненависть к людям. Не знаем, что будет с Онегиным; до сих пор главные черты характера те же. Онегин также, промотав имение самым неприличным образом, возненавидел людей без всякой причины и удалился в деревню; что будет далее — увидим. Должно ли говорить о стихосложении, о гармонии, о счастливых оборотах, об остроумии, о сатирическом, весьма приятном духе сего отрывка? Этим преисполнена вторая глава, и она написана стихами Пушкина. Этого довольно.
Сноски к стр. 300
* Продается в книжном магазине А. Ф. Смирдина по 5 рублей.
** В его портрете находится маленькая ошибка. Он представлен немецким студентом, которые называются буршами и швермерами, а не филистерами, как назвал его поэт. Филистером называется, напротив того, спокойный гражданин, не принадлежащий к сословию студентов1.
Примечания
[править]Северная пчела. 1826. N 132, 4 ноября. Подпись: Ф. Б.
Это первый печатный отклик на появление II главы «Евгения Онегина» (она вышла в свет в Петербурге 20 октября 1826 г.).
1 В первом издании в VI строфе стих 6 читался: «Душой филистер геттингенский». Пушкин по ошибке употребил слово «филистер» по отношению к студенту Ленскому. Филистер (нем. Philister) — обыватель, мещанин; неправильное употребление этого слова встречается также в письме Пушкина А. Н. Вульфу 7 мая 1826 г.: «Вы мне обещали писать из Дерпта и не пишете. Добро. Однако я жду вас, любезный филистер, и надеюсь обнять в начале следующего месяца» (XIII, 275). В связи с данной статьей Н. М. Языков писал своему брату: «Заметил ли ты в <1>32 N „Север.<ной> пчелы“ замечание Булгарина об ошибке Пушкина в смысле слова филистер? Булгарин, видно, не знает происхождения этого названия всех не-студентов, хотя прав в своем замечании: филистер по-русски — не филистер, а филистимлянин!» (Письма. Т. II. С. 154). Ср. также письмо А. И. Тургенева Вяземскому из Дрездена 25 декабря 1826 г.: «Для чего Пушкин не поправил стиха в „Онегине“ и не выкинул филистера? Я через многих давно уже велел сказать ему, что филистер совсем не то значит, что он думает. Это антипод студента и значит гражданин города университетского, не принадлежащий к университету и всегда в ссоре с студентами, коих называют: молодых — фуксами, или лисичками, а старых, уже курс учения выслушавших, — буршами. Филистер же — презрительное название для неуниверситетских граждан. Жаль, что он этого не выправил» (ИРЛИ, Ф. 309. N 307. Л. 64). Швермер (нем. SchwДrmer) — энтузиаст, мечтатель.
2 Нормативные пиитики, разбирая драматические произведения, называют «характерными» те из них, где автор особое внимание обращает на изображение главного героя (см., например: Греч Н. Учебная книга российской словесности. СПб. 1821. Ч. 4. С. 55-56; Мерзляков А. Краткое начертание теории изящной словесности. М. 1822. С. 251). Данная оценка перекликается с отзывом А. А. Бестужева о характере Онегина, данным им в письме к Пушкину 9 марта 1825 г. Бестужев тоже отмечает, что это узнаваемый портрет современного молодого человека, «которых тысячи встречаю наяву» (XIII, 149). Подробнее о позиции Бестужева см. с. 439 наст. изд.
3 Это предложение вызвало полемический отклик Д. В. Веневитинова в его заметке о II главе «Евгения Онегина» (Московский вестник. 1828. N 4).
4 Слова из «Дополнения к предисловию», написанного Байроном для четвертого издания двух первых песен «Чайльд-Гарольда» (1814). Тимон Афинский жил в V в. до н. э., в годы Пелопоннесской войны в Древней Греции. Междоусобные распри, многочисленные войны и бедствия превратили его в человеконенавистника, и он отгородился от людей, поселившись в доме-башне. Шекспир сделал его героем одноименной трагедии. Зелуко — герой нравоописательного романа Джона Мура (1729—1802): «Зелуко: различные виды человеческой природы, заимствованные из отечественной и иностранной жизни и нравов». Ожесточенный мизантроп.