«Смех и горе»[править]
Так называется повесть Н. Лескова написаннaя более полувека тому назад. А вспоминается теперь эта повесть вот почему.
Говорят, что в наши дни обыватель все ждет чего-то необычайного, каких то неприятных сюрпризов. И, действительно, никогда еще эти сюрпризы же сыпалась на голову обыватели с таким обилием и разнообразием. Будто кто-то где то видит и изобретает, чем бы еще удивить, огорошить, ошарашить бедного обывателя? Какие придумать еще казни египетские? Какие излить чаши гнева Господня?
Однако неприятные сюрпризы не составляют только печальную особенность нашего времени. Нет, они всегда составляли самую характерную черту русской жизни. В наши бурные дни эти характерные черты только резче обнаружились, поднялись на поверхность, как крупные горошины во встряхнутой лукошке.
Весь «смех-и-горе» нашей жизни уже имелся в наличности давно, давно.
Полвека тому назад, в одном петербургском доме, зашел разговор о подарке для детей, о всех этих «вербных купидонов», которые оставляют у детей такие приятные воспоминания. По поводу этих разговоров, герой повести Лескова, Ватажков, заметил, что «все сюрпризы вредны и не должны иметь места при воспитании нигде, а тем паче в России. Потому, что здесь что ни шаг, то сюрприз, и при том самый скверный. Надо приготовлять детей к жизни сообразно ожидающе и их условиям, а так как жизнь на Руси чаще всего самых лучших людей ни за что, ни про что бьет, то в виде сюрприза, можно только разве бить и наилучших детей и то преимущественно в те дни, когда они заслуживают особой похвалы».
И далее Ватажков рассказал печальную историю жизни своей, наполненной самыми неожиданными и неприятными сюрпризами.
В детстве первый сюрприз доставил ему оригинал дядюшка, подвесивший под крылышко сделанного матерью вербного херувима розгу с запиской: «Кто ждет себе ни за что, ни про что радостей, тот дождется за то всяких гадостей». И дядюшка, для начала, больно высек своего племярника ни за что и ни про что.
Мы не будем описывать всех не приятных сюрпризов, постригших героя повести. Скажем лишь, что заключительный сюрприз был похож на первый. Когда Ватажков, измученный всеми российскими сюрпризами, решил бросить Россию и уехать за границу, (вот когда это еще водилось!) то в одном южном портовом городе, во время уличных беспорядков, какой-то армейский капитан случайно высек и его. "Ватажков столь удивился этой странной неожиданности, что возвратясь выпоротый к себе в номер, благополучно скончался «естественной смертью», оставив на столе билет на пароход, с который должен был уехать за границу вечером того самого дня, когда пехотный капитан высек его на тротуаре, неподалеку от здания «новой судебной палаты». Отошел он от сего мира, однако, исполненный горячей любви к родине. И в посмертном письме писал племяннику: «Извини, любезный друг и племянник, что пишу тебе весьма плохо, ибо пишу лежа на животе, так как другой позиции в ожидании смерти приспособить себе не могу, благодаря скорострельному капитану, который жестоко зарядил меня с казенной части. Но находясь в сем положении… я утешаюсь хоть тем, что умираю выпоротый все-таки самими моими соотчичами». Эго, конечно, большое утешение…
Как видим, неприятные сюрпризы давным давно преследуют русского обывателя от колыбели до могилы.
Но сравнивая «век нынешний и век минувший» находишь гораздо больше сходства, чем различий. И сходство это не только в изобилии в русской жизни неприятных сюрпризов.
Взять хотя бы нашу политическую и общественную несговорчивость, неуживчивость, наши ссоры, споры, конфликты. Многим кажется, что все это зло новое и принесено исключительно «политикой». Увы, и это наш старый порок. Послушаем, что расскажет на эту тему злосчастный Ватажков. Не забудем, что самого автора повести «Смех и горе» нельзя упрекнуть в отсутствии любви к родному и национальному, что в свое время даже недолюбливали его за «правизну направления». И вот как беспристрастно описывает он, словами Ватажова, жизнь губернского города. Губернатор ссорится с предводителей дворянства.
Предводитель с председателем земской управы. Председатель с губернатором и предводителем и т. д. Эго на верхах. Не лучше и ниже. «Судьи праведные считают своим призванием строить рожны полиции, а полиция платит тем же судьям; все друг другу „доказывают“, и случаев „доказывать“ им целая бездна…» Губернаторы даже с архиереем ссорились за то, что тот не разрешая «церквей под утиное яйцо подводить» (перекрашивать церкви, как и весь город, в какой-то дикий цвет, который назывался в городе «под утиное яйцо»).
Так обстояли дела… «Губернатор не хочет, предводитель хочет, дворянство не хочет потому, что предводитель хочет, а предводитель хочет по тому, что губернатор не хочет»…
И «в доброе старое время» мы были нисколько не сговорчивее.
И так же, как теперь, существовало несколько типов «примирителей».
— Мир, мир и мир и на все стороны мир, говорит губернатор, и даже пишет сочинение «Ряд мыслей о возможности возмещения мнимо несовместимых начал управления посредством примирения идей».
В противоположность этой административной маниловщине, не потерявшей своих сторонников и в ваши дни, некий «кровожадный генерал» Перлов знает только один рецепт «совмещения не совместимых начал»: пороть и вешать.
Пороть он собирается не только всех русских, но и всю Европу. Дипломатию он отрицает.
— «Если ее (Европу) дипломатическим путей к тому приглашать (пороть), она не дастся, а клич по земле русской кликнуть… как Бирнамский лес, с прутьями пойдем и всех перепорем, и славян освободим, и Константинополь возьмем, и Парижскую губернию учредим»…
К чести этого «кровожадного генерала» надо сказать, что он, при всей его строгости, ценил человеческую жизнь, и даже серьезно был занят проектом о том, чтобы в Англии, или Америке «заказать гуттаперчевого человека», возить его по городам и от времени до времени вешать эго чучело. Таким путем можно было бы и страху нагнать, «и капли крови не было пролито». Какой укоризной нашему жестокому времени является этот перловский «гуттаперчевый человек»!
Среднее положение между губернаторской маниловщиной и геверальской скорострельностью занимает помещик Готовцев (тоже не исчезнувший тип). Когда ему говорят, что геяерал Перлов, если б его воля, «всю Европу бы перепорол, а всех нас перевешал бы», Готовцев воскликнул: «Ни ведь между нами с Перловым лежит бездна: им всех хочет перевешать, а я ведь против смертной казни и, в случае чего-нибудь, я бы первых таких господ самих перевешал!»..
Больше полувека прошло с тех пор, как были написаны эти строки. Но разве в наши дни мы не видим то же изобилие сюрпризов, те же настроения? Разве не видим тех же лиц, не слышим и не читаем тех же слов, иногда даже буквально повторяемых? Тот же «смех» и то же «горе»…
И невольно вспоминается из этой повести Лескова слова одного человека, что «пока в лежащих над Невою каменных „свинтусах“ (сфинксах) живое сердце не встрепенется, до тех пор все будет только для одного вида».
Очевидно, не встрепенулось еще живое сердце в каменных «свинтусах»…
И не в тех только сфинксах должно встрепенуться оно, что лежали и лежат над Невой.
Не в революции, не в немцах, большевиках, инородцах, союзники и про чем главная причина тех неприятных сюрпризов, которыми угощаот нас судьба, а в «сердце», в сути, в натуре нашей, которая так во многом роднит губернатора с «революционером» и революционера с губернатором, и которая все превращала в одну «видимость», и даже вербному купидону подсовывала под крылышко розгу…