МОИСЕЙ ГЕОРГИЕВИЧ ГРОМОВ[править]
АВТОБИОГРАФИЯ[править]
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД
Воспитанник Московского воспитательного дома. Отца с матерью не знаю. Год рождения значится по казенному билету 1896, месяца нет. Грудным ребенком был отдан на воспитание бедному крестьянину Московской губернии. Он взял из-за денег, которые за воспитание платили тогда. Через год у Степана (так звали старика-крестьянина) умерла жена. Мы с девочкой Машкой, тоже воспитанницей, остались без присмотра.
Тощий, с большим голодным животом, только научившись ходить, я выползал под окна на дорогу, под воза или на луговину в табун лошадей. Черноглазая круглая девочка Машка, постарше меня, в таких случаях подбегала ко мне и хватала сзади за холщевую рубашку. Кто-то из крестьян заявил об’езжему: «Шпитат» от Степана надо взять, пока живы".
Об’езжий подыскал место для нас обоих в другую деревню. Степан плакал, не знаю, о плате, которой он лишился, или об нас. Мы, говорят, были не плохи, к тому же Машка уже подсобляла работать.
Второй отец — Гаврила Громов (а с родным, которого я не знаю, — третий), был староста, сапожник, бездетный, взял нас в только что отстроенную избу. Четыре года проучился: я в церковно-приходской школе. Учился плохо. Зимой лазил по сугробам на лыжах, ловил птиц, а летом ходил по лесу или плавал по речке и ловил рыбу. В деревне мальчики, с которыми рос, часто дразнили: «шпитонок», «крапивник», «подбросыш», «тебя ворона на пузыре принесла». Я молчал, как будто не слыхал: скорей отвяжутся. Гаврила пил. Под’езжая ко двору из города или волости, пьяный громко кричал. Жена его, Аннушка, вставала с полу от меня, накинув шубу, бежала выпрягать лошадь. Я тоже испуганно вскакивал на колени и впотьмах читал «отче наш», «богородицу», слезно просил бога, чтобы отец не бил мать. В праздник запрягал лошадь и ехал с матерью за четыре версты, в церковь. Однажды в церкви городская купчиха с перьями в шляпе, глядя на меня, рослого, с чистым лицом, одетого в дубленую красную шубу, сказала рябой, маленькой матери: «Тетка, а ведь этот мальчик не твой». Мать, держа меня за руку, сказала: «Да, это „шпитонок“ у меня, не родной». По дороге домой, сидя на телеге, думал: чей же тогда я?
Тринадцатилетнего отдали в Москву в учение к кустарю-столяру на пять лет. Столярному делу учился хорошо. Был смирный, не баловал. Хозяин за это любил меня, но все-таки за что-то изредка я ел стукушки от него и от мастера, хотя много меньше против других учеников (у кустаря нас было двадцать человек). В учении прожил всего два с половиной года, ушел — надоело работать задаром. Поступил к другому кустарю за мастера, тот положил десять рублей в месяц на всем готовом. Обрадовался, куда буду девать деньги! Прежний хозяин не отдавал паспорта, — почему не дожил у него до пяти лет. После получил через мирового. До войны 14 года почти ничего не читал. Ходил с мастерами по трактирам, пиликал на гармошке, но не пил и не курил.
В империалистическую войну служил в «царской гвардии», был на фронте. Там поумнел, столкнувшись лицом к лицу с людьми и со смертью.
После революции служил в Красной армии. Демобилизовавшись, работаю на заводе. Член ВКП(б) с 1924 г.
Читать начал с революции, а писать стал с 1522 г. Был рабкором, писал в центральных газетах. Попробовал рассказик — напечатали, другой, третий. Теперь написал (вышла отдельным изданием) повесть «За крестами». Пишу другую. Часто хочется знать, где родился? Кто мать и жива ли она?.. Отец кто: нищий, богач, разбойник или хороший человек?.. Ну, что ж, что не знаю — это загадка… Я живу ею, неотгаданной. Часто думаю; да что же за люди они? Но я не ругаю их. Так и вырос один среди простых людей — крестьян и рабочих. Переносил с ними горе, нужду и короткую радость, провожаемую песнями. Учился от них и слушался их. Прошлое кажется мне дымящийся в поле костер в темную дождливую ночь, коптящая плита на фабрике и неумолкаемый говор железных колес.
Май 1927 г.