С. Г. Фруг[править]
[править]
Агасфер и Сатурн[править]
(новогодняя фантазия)[править]
Я был один в своей убогой, мрачной комнате, один в тот вечер, когда люди обыкновенно ищут общения между собою, чтобы с бокалом в руке встретить момент наступления так называемого НОВОГО ГОДА, т. е. одного из тех безчисленных годов-пузырей, которые Сатурн выдувает из пены моря Вечности, -этих блестящих мыльных пузырей, которые лопаются и исчезают едва ли не в самый момент своего появления…
— Который час? — подумал я.
— «Который век?» — отдалось неожиданно в моей душе, — и я увидел пред собою его — этого мрачного героя древней легенды: измождённого, истерзанного и всё ещё живого, и всё же безсмертного — Агасфера…
"Из мрачного, пустыннаго ущелья,
Едва дыша, выходит Агасфер.
Две тысячи годов уже промчались
С тех пор, как он по всем странам земли
Скитается, не ведая покоя…
Из мрачного, пустыннаго ущелья,
Едва дыша, выходит Агасфер;
Из черепов, у ног его лежащих,
Берёт один и гневно со скалы
Бросает вниз — и вслед за ним другие
Летят туда-з, а Вечный Жид глядит
В отчаяньи и горько восклицает:
"Вот этот был отец мой, эти вот —
Жена моя и дети, и родные!
И все они — все умереть могли,
И только я, отверженец проклятый,
Обязан жить!…
"Жить — годы, века, тысячелетия… Жить, переживая все муки, придуманыя и вновь придумываемыя людьми для людей; жить, оплакивая и хороня последнюю мечту, последнюю надежду, чтобы, возвратившись с кладбища, начать питать кровью своей, пОтом и слезами своими, новую грезу, новую мечту, новую — увы! — несбыточную надежду… Ты спрашиваешь: который час? — КОТОРЫЙ ВЕК? — скажи мне… скажи! Я вижу на твоём столе изображение Сатурна, опирающегося на скалу, в которую вделан механизм, показывающий часы, минуты и секунды… Секунды, минуты, часы! Да я давно и годы перестал считать, перестал считать столетия. В последний раз я слышал звон косы Сатурна в тот год, когда корабль санта-Мария бросил якорь у берегов Нового Света, а десятки кораблей у берегов Испании спешили поднять паруса, чтобы увезти в изгнанние целый народ. С тех пор я перестал узнавать время по часам и календарям. Который час, — который год, — который век, — не всё ли равно?… О, взгляни на меня: разве тот я, каким меня рисовала эта наивная старая легенда? Нет, нет!
«Я не смерти, не могилы —
Жизни, жизни я ищу!
Света, радости я жажду,
Мира, воли я хочу!…
Не за смертью, — нет, от смерти
Я бежал из края в край;
В сердце, кровью истекавшем,
Я носил не ад, а рай;
Светлый рай труда и мысли
Грезе радужной сиял,
Он в душе моей скорбящей
расцветал, благоухал…
Расцветало, наливалось
грезой дивное зерно…
Сколько лет, веков минуло,
Сколько… Ах, не все-ль равно!…!»
Не все ли это равно для меня, ВЕЧНОГО скитальца, для которого все, придуманныя досущими людьми, деления времени и пространства слились в одном мрачном, угрюмом образе этого бога Времени со взором жестким и холодным, как тот металл, из которого отлито его изображение? Если терзающая меня теперь жажда жизни и свободы так же безплодна и безцельна, как и снедавшая меня некогда жажда смерти; если и ВЕКА ничего почти не изменили в моей горькой и постыдной доле, то какое значение для меня может иметь какой-нибудь ГОД?
Я был один в своей убогой, мрачной комнате.
Я сидел за столом перед молчаливым и неподвижным изображением Сатутна… Я глядел на суровыя черты этого бога, и мне казалось, что он своим неподвижным, холодным взором проникал в глубину моей омрачённой души… Как угрюмо морщился его высокий лоб, как сурово насупливались седые брови над холодными глазами. Эти мерттвые глаза с выемками вместо зениц будто еще глубже уходили в свои металлические орбиты, а эти сухия и холодныя бронзовые губы, казалось, шептали:
« — Я гений Времени; я дух,
Царь Вечности седой;
И все, что день за днем вокруг
Проходит чередой, —
Все, все подвластно одному
Движенью моему:
Косы моей единый взмах —
Все мигом тлен и прах.
Что сила, юность, красота,
Блеск мысли, песен звон!
Всев жизни бред и суета,
И всепройдёт как сон.
Все, все подвластно одному
Движенью моему:
Косы моей единый взмах-
И вмиг все тлен и прах…»
" -Ты ждешь, — говорили эти мертвые уста, — наступления нового года — новой ничтожнейшей частицы безконечного, того безконечного,
«В котором властен я один
Немой, но грозный исполин…»
Так шептал Сатурх, стоя недвижно и ибезстрастно облокотившись на старый часовой механизм, с его методическим и безстрастным тик-так, напоминавшим медленное падение водяных капель -падение секунд и минут в бездонное море Вечности…
Но по мере приближения полночного часа я стал испытывать какое-то странное чувство — чувство какой-то жуткой, но сладкой тревоги, беспокойного, но отрадного ожидания.
Раздался бой часов. Ровно, медленно последовали один за другим двенадцать звонких ударов. И едва замер звук последнего удара. ………..
Исчезли старые стены… Всё пространство наполнилось сказочным голубым светом, нежной, милой свежестью, и в это светлое пространство ворвался дивный хоровод сильфид и эльфов с цевницами и свирелями, амуров с золотыми луками и серебряными колчанами, гениев с факелами и гениев с пальмовыми ветвями, крошек — психей на спинах лебедей и аистов…
Эта пестрая толпа окружала стройного отрока с чистым челом и ясными глазами, который шел к тому месту, где стоял, опираясь на скалу, старый бронзовый Сатурн. Прямо и спокойно глядели ясные очи отрока на суровое, холодное лицо старого бога, царя Времени, кротко и доверчиво улыбались его свежие уста… И когда отрок приблизился к Сатурну, зазвенели цевницы и свирели, и хор сильфид, эльфов, гениев, психей запел нежными, дивными голосами:
«Когда Земля свершит свой ход
Вкруг вечного светила, —
Собрав наш пестрый хоровод,
На землю нас тогда влечет
Таинственная сила.
Из горных стран, из чудных стран
Нисходит отрок милый, —
Безпечен взор и строен стан,
Грудь дышет юной силой.
Земле, владычице людских
Порывов, дум, желаний,
Приносят с высеи неземных
Плоды заветной дани.
И верят люди, верят вновь,
Что вечно в поднебесной
Всесильна лишь одна любовь
С трудом и мыслью честной;
Что и средь бед тяжелых лет,
От самой колыбели,
Весь род людской идет к святой
Великой славной цели…
И близко Правды торжество
И с ним конец ненастья…
Благослови, отец, его
На труд, на жизнь, на счастье!…»
Так пел этот воздушный хор, и — о, чудо! — Сатурн, старый, угрюмый Сатурн отделился от своей мрачной, жесткой и холодной скалы и, наклонившись к отроку, запечатлел на его светлом челе долгий, нежный поцелуй…
(Перепечатано без «ятей» с издания: С. Г. Фруг. Полное собрание сочинений в 3-х томах.
Эскизы. Из Легенд Рая. Том 2. Книгоиздательство Шермана. Одесса — 1913.)