Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 5. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1842 — ноябрь 1843.
Редактор тома М. Я. Поляков. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья С. И. Машинского. Примечания Г. Г. Елизаветиной.
М., «Художественная литература», 1979.
АЛЬФ И АЛЬДОНА. Исторический роман в четырех томах. Сочинение Н. Кукольника. Санкт-Петербург. В тип. Ильи Глазунова и КR. 1842. В 12-ю д. л. В I-й части — 267, во II-й — 286, в III-й — 235, в IV-й — 280 стр.
Нельзя не удивляться неистощимой деятельности г. Кукольника. Это решительно плодовитейший и неутомимейший из всех современных наших писателей. Сам г. Полевой должен уступить, в этом отношении, пальму первенства г. Кукольнику, ибо г. Полевой удивляет публику своею деятельностию больше или по части объявлений и программ о многом множестве своих сочинений, или только первыми томами самих сочинений, никогда не представляя последних томов;1 господин же Кукольник, напротив, не обещает, а делает, или, обещая немногое, исполняет очень много, — словом, как говорится, продает товар лицом. И однако ж удивительная деятельность г. Кукольника вовсе не сфинксова загадка, для решения которой был бы нужен новый Эдип. Дело, напротив, очень понятно и весьма ясно. Если б талант г. Кукольника равнялся деятельности его и трудолюбию, — г. Кукольник был бы теперь первым талантом во всей Европе, не только у себя дома. Чрезвычайная деятельность обыкновенно бывает признаком или великого гения, или посредственности. Тредьяковский, Сумароков и Херасков, — каждый из них сочинил, перевел, словом, напечатал не меньше Пушкина, который, если сообразить количество написанного им с числом прожитых им лет, написал очень много. Немецкий автор, Тик, насочинил не менее Шиллера и Гете, — и это, однако ж, доказывает совсем не то, чтоб Тик был равен по таланту двум упомянутым корифеям богатой немецкой литературы, но то, что и посредственность бывает иногда так же производительна, как гений. Впрочем, мы называем Тика посредственностию не безусловно, а относительно к Шиллеру и Гете, из которых с последним добрый немец Тик когда-то думал даже соперничествовать, поверив на слово братьям Шлегелям, объявившим его, по своим католическим расчетам2, главою романтической школы. Взятый сам по себе, без сравнения с великими поэтами, Тик — человек с замечательным дарованием, не последний писатель в Германии; у нас он был бы из первых и — чего доброго! — слыл бы за гения… Мы не ставим г. Кукольника наравне ни с такими сочинителями, как Тредьяковский, Сумароков и Херасков, ни с таким писателем, как Тик: г. Кукольник, без всякого сомнения, столько же выше первых, сколько ниже последнего. Несомненное превосходство г. Кукольника перед тремя плодовитыми авторами доброго старого времени нашей литературы заключается не в одном преимуществе настоящей эпохи перед семидесятыми годами прошлого столетия, но и в таланте. Превосходство Тика перед г. Кукольником состоит не в одетом таланте, но и в большей артистически ученой настроенности души, в большей обширности не одних фактических сведений и многосторонней эрудиции, но и в философском, мыслительном, идеальном образовании. Плодовитые писатели, подобные Тику, всегда означают или цветущее состояние, или упадок литературы: если они являются при великих творцах, как явился Тик при Шиллере и Гете — они служат несомненным признаком цветущего состояния литературы; если же они действуют одиноко, на первом плане, как действует теперь в Германии Тик, со времени смерти Гете, — они означают упадок литературы. Если б мы не ожидали на днях выхода «Похождений Чичикова» Гоголя3, то, смотря на усердные и обильные труды гг. Кукольника, Полевого и Ободовского, не на шутку подумали бы, что русской литературе настает конец концов…
Подобно Тику, г. Кукольник написал кое-что весьма замечательное, если взять в расчет бедность русской литературы; подобно Тику, он не написал ничего решительно дурного… Здесь мы опять должны оговориться, что сближение г. Кукольника с Тиком, по нашему мнению, можно основывать не на равенстве их между собою, а на общности значения, какое каждый из них имеет в отношении к своей литературе, — не более. Так, например, смешно было бы и сравнивать «Эвелину де Вальероль» г. Кукольника с романом Тика «Виттория Аккоромбона»: последний роман мог живо заинтересовать собою даже образованную немецкую публику; а первая не произвела особенного впечатления даже между читателями «Библиотеки для чтения». И между тем все-таки, сравнительно с современными русскими романами, каковы: «Человек с высшим взглядом», «Жизнь и похождения Столбикова», «Семейство Холмских» (изданное прошлого года в третий раз), «Автомат», «Непостижимая», «Два призрака», «Мирошев»4 и пр., — сравнительно с ними, «Эвелина де Вальероль» есть произведение гениальное, великое, громадное, словом, то же самое, что романы Вальтера Скотта в сравнении с «Эвелиною де Вальероль»…
Что же касается до нового романа г. Кукольника «Альф и Альдона» — он особенным образом относится к исчисленным нами современным русским романам. Он и лучше и хуже их: лучше потому, что в нем больше не только смыслу, но и ума; хуже потому, что в нем меньше свободы и добродушной искренности. Дело в том, что гг. сочинители помянутых романов пропели свои эпопеи тем голосом, какой дала им природа, и если их песнопения вышли довольно усыпительны, — больше всего виновата в том природа, не давшая певцам лучшего голоса, а самих певцов можно винить разве в том только, что они нисколько не обработали учением своих и без того посредственных голосов; г-н же Кукольник пропел эпопею об «Альфе и Альдоне» несколькими тонами выше своего природного голоса, а потому и разыграл роль певца, который, утомив бесполезным напряжением грудь свою, измучил и истомил своих слушателей. Если б «Мирошева», напечатать так сжато, как напечатан новый роман г. Кукольника, то все четыре части «Мирошева» легко сравнялись бы в объеме с одною частию «Альфа и Альдоны»; но это-то и составляет один из главных недостатков романа г-на Кукольника. Обширность объема имеет значение только как результат обширности содержания, требующего для себя широких рам: в противном же случае она очень сбивается на пухлость, водяность, растянутость и тому подобные незавидные качества. В новом романе г. Кукольника нет никакого содержания; заключающиеся в нем приключения и похождения могли бы уместиться в повесть обыкновенного размера. Чрезвычайное множество действующих лиц, которыми, так сказать, напичкан и начинен роман, также принадлежит к числу его главнейших недостатков. Действующее лицо в романе непременно должно быть характером или совсем не должно существовать: в этом отношении ни одно из действующих лиц в «Альфе и Альдоне» не имело бы ни малейшего права на внимание к себе со стороны не только мыслящей, но и просто читающей публики. Г-н Кукольник хотел в своем романе начертать картину нравственного и политического состояния Литвы в половине XIV столетия, когда князья частию исповедовали христианскую религию, с половиною народа, частию покровительствовали ей, между тем как другая половина народа держалась издыхающего язычества. Не знаем, до какой степени подобная эпоха может служить романисту; но знаем, что г. Кукольнику она весьма плохо послужила. В романе его беспрестанно упоминается об «эпохе»; он испещрен литовскими именами мест, урочищ и людей того времени, но колорита и духа эпохи нет и признаков. Ольгерд, честолюбивый, хитрый воин и политик в духе времен полуварварских, является у г. Кукольника цивилизованным человеком нашего времени, добряком, сентиментальным фразером, хоть автор и уверяет читателя, что это — герой и великий человек. Брат Ольгерда, Кейстут, настоящий герой романа, тоже похож на человека нашего времени, которому пришла в голову фантазия нарядиться воинственным варваром XIV века и, подобно Дон Кихоту, прикинуться рыцарем, вместо того чтоб жить добрым помещиком, — сражаться с баранами, а не заниматься овцеводством. Альф и Альдона — плод любви литвянки и немецкого рыцаря, совоспитанники детей Гедымина. Кейстут любил Альдону; Альф — Анастасию, дочь боярина. Тот и другой влюбились потом в вайделотку5 Бируту. Эта Бирута — существо неземное, красота неописанная, ум высокий, богиня душою и сердцем, идеал женского совершенства, внешнего и внутреннего. Все это очень хорошо; худо только, что во всем этом мы должны верить на слово описаниям автора; сами же мы видим в Бируте собрание общих реторических мест, полую воду фраз и слов, натянутость и напыщенность. Альдона, в свою очередь, тоже идеал невообразимых совершенств, и нам очень жаль, что автор не позаботился помочь нашему недоразумению, сказав, которая из этих «неземных дев» выше… Итак, Альф и Кейстут — соперники; но первый должен был уступить Кейстуту; вследствие чего и сделался негодяем, предателем, навел Кейстута на засаду и живого выдал немцам, а сам как ни в чем не бывал. Правда, он же потом и помог Кейстуту вырваться из плена, но потому только, что Бирута дала ему слово не принадлежать никому, кроме какой-то глупой богини, которой она посвятила свое девство. Между тем мы не знаем, кого из них любит Бирута, или любит ли она кого-нибудь: хотя Бирута и разговаривает на нескольких страницах, но из ее болтовни ничего нельзя выжать. И вдруг, ни с того ни с сего, Бирута решается выйти за Кейстута; Альф же, затаив ненависть к Кейстуту, уезжает в Москву, чем и кончается длинный и скучный роман. Но и достигши вожделенного конца романа, читатель не видит конца своему умственному истязанию! Последние строки сильно заставляют его опасаться еще нового романа, в котором, вероятно, бесчестный Альф будет играть уже не третестепенную, а первую ролю…
К главным лицам романа г. Кукольника принадлежит лино князя овручского Юрия Романовича, иначе барона Кристофа, Это, изволите видеть, человек, который смолоду только и делал, что насиловал женщин, не раз был женат, потом исправился и — сделался шпионом… Право, так! Приобретя доверенность немцев, он знает тайны ордена и передает их Ольгерду. Он в романе везде и нигде: является всегда нечаянно, эффектно, театрально, исчезает также внезапно. Он водит за нос немцев не потому, чтоб сам был слишком умен и слишком хитер, — напротив, он довольно прост и ограничен, как все болтуны (а он, надо признаться, большой болтун), — нет, он обманывает немцев потому только, что г-ну Кукольнику угодно было представить немцев глупее даже самого овручского князя, Юрия Романовича, барона Кристофа тож. Целую жизнь надувал он немцев самыми детскими штучками, ни разу не возбудив в них ни малейшего подозрения, — и они не повесили его… А ведь стоило бы повесить: он был предатель, шпион, и все это не из какого-нибудь важного побуждения, как, например, религиозного, политического или национального фанатизма, или, наконец, из жажды личного мщения; а так — от нечего делать, из уважения к Ольгерду и из желания доставить г-ну Кукольнику оригинальное лицо для романа, лицо благородного предателя, идеального шпиона, который тем не менее достоин виселицы по законам военным и гражданским. Нельзя без смеха читать, какими ребяческими проделками способствует барон Кристоф (он же и князь овручский, Юрий Романович) бегству Кейстута из немецкого плена, как кстати помогает ему в том и глупость командора, и его давнишняя связь с сумасшедшею Гертрудою, и любовь ее дочери, Матильды, к графу Герарду, и буря, и наводнение, и пьянство Омельки, и охота в Мариентале, и проч. и проч.!.. И несмотря на то, что этот человек равнодушно, без сожаления, без раскаяния обманывает людей, с которыми связан и дружбою и любовью, автор силится представить его человеком благородным и возвышенным!..
После Юрия Романовича, или прежде его, — не знаем, право, — должно занимать первое место в романе лицо Цвиркуна, пестуна Гедыминовичей и Альфа. В нем благосклонный читатель должен видеть также человека идеально высокого, но в то же время и простого, комически веселого, милого, любезного; и автору не может быть приятно, если неблагосклонный читатель увидит в Цвиркуне пустого болтуна, который, думая быть оригинальным и шутливым в своем многоглаголании, бывает только несносно скучен. Натянутость и неестественность в комическом еще несноснее, чем в трагическом… А вот сейчас являются на сцену и трагические ходули: на них громоздится, шатаясь и падая беспрестанно, сумасшедшая Вундина — лицо мелодраматическое до смешного и шутовского. Кстати о шутовском: в романе г. Кукольника оно имеет особенного представителя в лице Ларчика, маленького урода и шута при дворе Ольгерда. Этот Ларчик не простой шут: он сгорает пламенною страстию к Альдоне, за что Ольгерд то и дело бьет его костылем…
Но не перечесть всех героев в романе г. Кукольника. На обрисовку каждого из них автор не пожалел слов, и каждый из них не жалеет слов, чтоб наскучить собою читателю. В романе, как и в самой действительности, могут быть лица случайные и незначительные; но только великие поэты умеют одною чертою, одним словом очеркивать их характеры; обыкновенные таланты оставляют их так, а посредственности заставляют их высказывать себя пустым многословием, которое делает их еще безличнее. Вообще, характеры у г. Кукольника очерчены такими общими, бесхарактерными чертами, что трудно отличать одно лицо от другого, и читатель невольно запутывается в чаще имен, словно в густом лесу. Характер рассказа г. Кукольника эпизодический: кончишь главу и прощаешься надолго с выведенными в ней лицами и событиями, чтоб в следующей познакомиться с новыми, а когда потом опять встретишься с первыми, то уже и не узнаешь их. Сам роман начинается с 225-й страницы первого тома: все предыдущее есть род введения. Слог романа соответствует содержанию и характерам действующих лиц: он как-то утомляет и наводит дремоту…
Примечания[править]
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Анненков — П. В. Анненков. Литературные воспоминания. <М.>, Гослитиздат, 1960.
Барсуков — Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. I—XXII. СПб., 1888—1910.
Белинский, АН СССР — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I—XIII. М., Изд-во АН СССР, 1958—1959.
ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина.
Герцен — А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, М., Изд-во АН СССР, 1954—1966.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. I—XIV. <М>, Изд-во АН СССР, 1937—1952.
ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Добролюбов — Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 1—9. М. —Л., Гослитиздат, 1961—1964.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
КСсБ — В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I—XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859—1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II… — Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание «по незначительности своей».
ЛН — «Литературное наследство». М., Изд-во АН СССР.
Переписка — «Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым», т. I—III. СПб., 1896.
ПссБ — Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (т. I—XI) и В. С. Спиридонова (т. XII—XIII), 1900—1948.
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16-ти томах, т. I—XVI. М., Гослитиздат, 1939—1953.
Шенрок — В. И. Шенрок. Материалы для биографии Гоголя, т. I—IV. М., 1892—1897.
Альф и Альдона… Соч. Н. Кукольника (с. 277—281). Впервые — «Отечественные записки», 1842, т. XXII, № 6, отд. VI «Библиографическая хроника», с. 25—29 (ц. р. 31 мая; вып. в свет 1 июня). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. VI, с. 375—383.
1 Белинский не раз справедливо упрекал в этом Н. А. Полевого, хотя не мог не понимать, что причиной являются крайне тяжелые условия, в которых ему приходилось работать. После смерти Полевого, в брошюре «Николай Алексеевич Полевой» (1846) Белинский напишет: «Каков бы ни был характер его литературной деятельности за последние десять лет, в нем многое объясняется стесненными обстоятельствами» (наст. изд., т. 7).
2 Вероятно, Белинский имеет в виду Ф. Шлегеля, в 1808 г. перешедшего в католичество.
3 Первое издание книги Гоголя вышло из печати в мае 1842 г. под названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души».
4 «Человек с высшим взглядом, или Как выйти в люди» (СПб., 1842) — роман Е. Г. (Е. П. Гуляева). «Жизнь и похождения Петра Степанова, сына Столбикова, помещика в трех наместничествах» (ч. I—III. СПб., 1841) — роман Г. Ф. Квитки-Основьяненко. «Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян» (ч. I—VI. М., 1832; изд. 3-е — М., 1841) — роман Д. Н. Бегичева. «Автомат» (ч. I—II. СПб., 1841) — роман И. Т. Калашникова, «Непостижимая» (СПб., 1841) — роман В. С. Филимонова, «Два призрака» (ч. I—IV. СПб., 1842) — роман Ф. Фан-Дима. «Кузьма Петрович Мирошев. Русская быль времен Екатерины II» (ч. I—IV. М., 1842) — роман М. Н. Загоскина. Все они были отрецензированы Белинским.
5 Точнее: вайделуте — персонаж литовского эпоса, лесная волшебница.