Анафемы (Тэффи)
…Многие голоса высказались
на киевском миссионерском съезде
за постановление личного церковного
анафематствования как исправительной
меры.Из газет
Молодой дьякон Владыкесвоемушуйцулобызященский озабоченно разбирал на столе груду записочек, сортировал их, откладывал стопками.
— Пятнадцать анафем, да четыре онамедняшних, которые, значит, онамедни поступили… да еще десять старых анафем…
— Ты чего, отец, ругаешься? — с упреком сказала дьяконица.
Дьякон бросил на нее вскользь удивленный взгляд и продолжал свою работу.
— Да казенных анафем… Гришка Отрепьев… болярин граф Лев Толстой, иже написа «Анну Каренину», да частного поступления раз… два… о Господи!.. восемь… одиннадцать анафем! Одних частных анафем одиннадцать!
— А ты бы отобрал, отец. Может, которые не к спеху, так и отложить можно.
— Не отложишь! Это, брат матушка, не пустяк. Служба!
— Ну, отваляй как-нибудь. Чего там!
— Отваляй? Нет, брат, не отваляешь! Это вы там промеж себя, по женскому делу, так у вас все в скороговорку идет. «Ах ты, такая, мол, сякая, анафема! От анафемы и слышу!» А у нас эдак нельзя. Дело ответственное. Нужно голосом вывести.
Вон еще две какие-то записочки. Эти-то что? «О здравии болящей Макриды». Нашли время! Лезут с Макридой! Тут от одной анафемы не продохнуть. Вон господин певец Собинов прислал анафему на всех собинисток, «иже фа диез не приемлют…». Кажись так, ежели я не спутал чего.
— Трудно нынче жить стало! — вздохнула дьяконица. — Все как-то по-особенному…
— От Луриха… «Сатирикону» анафема, иже не пятятся задом, подобно Симу и Иафету, прикры наготу чемпионову, но яко Хам надругался. И будьте добры, отец диакон, ежели возможно, до седьмого колена…" Опытная рука писала. Посоветуюсь.
— Ох! Дела, дела!
— От тайного советника Акимова… Государственному Совету анафема. Господи! И с чего бы это? Вот уж, именно, как сказано: сами себя и друг друга. Буквально — весь живот свой! Неисповедимо! Вот сама посуди, дьяконица, неисповедимо ли это?
— Как быдто нет. Казенная анафема-то?
— Нет, приватного свойства.
— Мудренное дело! Как кончишь — пойди на кухню; там тебя баба спрашивает.
— Баба? Скажи, что теперь не до молебнов. Ежели покойничек доспеет, так пусть на погребке полежит. Небось не убежит. Не разорваться же. Крестины? Я на крестины поеду, а анафемы ждать будут? Нет, это не дело. Позови-ка бабу сюда. Тебе чего? А? Крестить? Соборовать?
— Батюшка, — кланялась баба, — яви таку божеску милость! Хушь немножечко! Хушь один разок. Светильник ты наш! Хушь шепотком в полчаса!
— Да ты насчет чего?
— Да насчет этой самой… насчет анафемы! Уж такая ли она анафема, что и произнесть нельзя! Уж эдакой анафемы и свет не производил! У кого хочешь спроси. Наш волостной писарь тоже человек, а уж и тот говорит, что ежели она…
— Да кто анафема-то?
— Да свекровушка моя! Вся деревня знает. Кого хошь спроси! Уж эдакой анафемы… Прослышали мы, что теперь можно в церкви, ну и порешили промеж себя. Ан, думаю, пойду к отцу дьякону, поклонюсь ему курицей. Потому, так ее сколько ни гвозди, она и ухом не поведет. А ежели церковным порядком — это дело крепкое!
Дьякон задумался.
— Нет, тетка, это дело неподходящее.
— Уж верь, батюшка, совести! Уж ежели это не анафема, так уж и не знаю.
— Не лезь, тетка, — вмешалась дьяконица. — Говорят тебе, нельзя. Ужасно балованный народ пошел. Распущенность! Сегодня прихожу в кухню, а Ксюшка, анафема, сидит и толстовскую книжку про мужика читает. Ты это, говорю, что читаешь? Ты, говорю, анафема, зачем анафему читаешь?..
— Явите божеску милость, — захныкала баба. — Ну хошь разок! Курицей поклонюсь.
— Хошь петухом, а ежели нет указа.
— Как нет?
— А так. Разрешение от полиции имеешь? Докторское свидетельство есть? Да еще правильно ли твоя анафема прописана? Может, у нее документ не в порядке. тут вон, матушка, какие лица анафематствуют. Можно сказать, личности! А ты с пустяком лезешь. Разве можно!
— Можно! Сама слышала. Вся деревня знает. Графа-то намедни как проклинали? А? Анафема! Распроанафема. И чтобы трижды проклят и дважды заклят, тьфу, тьфу и тьфу! Все знают! Думаешь, темный народ, так и прав своих не понимает? Графу так и то, и се, и на все амвонах, а как простому человеку, так и сунуться некуда! Видно, господам-то везде не то, что нашему брату.
Ну, Бог с тобой, коли тебе, дьякон, сиротская слеза не солона. Пойду домой. Уж я ж ее, анафему, облаю. Хошь мы и темный народ, на попа, на дьякона не учены… Сиди без курицы!