_1970,_MiNr_1624.jpg){kind=link}
VI. НАТУРФИЛОСОФИЯ. КОСМОГОНИЯ. ФИЗИКА. ХИМИЯ.[править]
В дальнейшем мы приходим к учению о том, как произошел теперешний мир. Еще у ионийцев исходным пунктом их философии было представление о состоянии всеобщего рассеяния материи. Но начиная с Канта, гипотеза о первичной туманности стала играть совсем новую роль, причем активными факторами при постепенном образовании отдельных твердых мировых тел являлись тяготение и излучение тепла. Современная механическая теория теплоты дозволяет делать гораздо более определенные умозаключения о прежних состояниях вселенной. Но при всем том "состояние газообразного рассеяния может явиться исходным пунктом для серьезных выводов лишь тогда, когда можно данную в нем механическую систему охарактеризовать предварительно более определенным образом. В противном случае не только идея остается фактически весьма туманной, но первоначальная туманность становится действительно в ходе дедукции все гуще и непроницаемее; пока же все остается в неопределенном, бесформенном состоянии не определяемой более точным образом идеи о состоянии диффузии", и, таким образом, "в идее об этой газообразной вселенной мы имеем перед собой крайне воздушную концепцию".
Кантовская теория о возникновении всех теперешних мировых тел из вращающихся туманных масс была величайшим завоеванием астрономии со времени Коперника. Впервые было поколеблено представление о том, будто природа не имеет никакой истории во времени. До тех пор полагали, что мировые тела изначала движутся по неизменным орбитам и находятся постоянно в одном и том же состоянии; а если даже на отдельных мировых телах единичные органические существа умирали, то роды и виды признавались неизменными. Природа, конечно, находится в непрерывном движении, но это движение рассматривалось как непрерывное повторение одних и тех же процессов. В этой насквозь пропитанной метафизическим способом мышления концепции Кант пробил первую брешь, и притом настолько научным образом, что большинство приводившихся им аргументов сохранили свою силу и поныне. Разумеется, строго говоря, кантовская теория и теперь еще гипотеза. Но и коперникова система мира тоже остается доныне гипотезой, а после того, как спектроскопом было доказано с не допускающей никаких возражений убедительностью существование раскаленных газовых масс на звездном небе, прекратилась и научная оппозиция против теории Канта. И господин Дюринг тоже, при возведении своей теории мира, не может обойтись без подобной стадии туманностей, но в отместку за это он требует, чтобы ему показали данную в этом состоянии некоторую механическую систему; а так как это невозможно, то он "обкладывает" это состояние туманности всякого рода оскорбительными эпитетами. К сожалению, современная наука не может охарактеризовать эту систему так, чтобы удовлетворить господина Дюринга. Но точно так же есть не мало других вопросов, на которые она не в состоянии ответить. На вопрос, почему у жаб нет хвостов, она и до сих пор может лишь ответить: потому что они их утеряли. Но если бы на это рассердились и сказали, что этот ответ оставляет нас в неопределенном, бесформенном состоянии не определяемой более точным образом идеи потери и что нам предлагается крайне воздушная концепция, то с подобным морализированием в области естествознания мы бы далеко не ушли. Такие нелюбезности и изъявления неудовольствия можно выражать всегда и везде, но именно поэтому их и не выражают никогда и нигде. Кто же, в самом деле, мешает господину Дюрингу найти самому механическую систему первоначальной туманности?
К счастью, мы узнаем теперь, что кантовская туманная масса "далеко не совпадает с вполне тожественным состоянием мировой среды, или, выражаясь иначе, с самому себе равным состоянием материи". Истинное счастье для Канта, с которого было достаточно того, что он мог от существующих мировых тел итти вспять до туманного шара, и который не позволял себе еще мечтать о самому себе равном состоянии материи! Заметим мимоходом, что если теперешнее естествознание называет кантовский туманный шар первоначальной туманностью, то, само собою разумеется, лишь в относительном смысле. Он-первоначальная туманность в том смысле, что, с одной стороны, от него ведут свое начало существующие мировые тела, а с другой стороны, в том смысле, что он - наиболее первичная, известная нам до сих пор, форма материи. "Это нисколько не исключает,-а даже предполагает,-то, что материя прошла, до состояния первоначальной туманности, через бесконечный ряд других форм.
Господин Дюринг усматривает здесь преимущество своего учения. Там, где наука останавливается пока на состоянии первоначальной туманности, он, со своей наукой наук, может итти назад гораздо дальше, "до того состояния мировой среды, которого нельзя познать ни чисто статически, в современном смысле слова, ни чисто динамически", которого, следовательно, вообще нельзя понять. "Единство материи и механической силы, обозначаемое нами понятием мировой среды, это, так сказать, логически-реальная формула для указания самому себе равного состояния материи как предпосылки для всех доступных счету стадий развития".
Очевидно, мы еще не скоро отделаемся от этого самому себе равного первобытного состояния материи. Здесь оно обозначается как единство материи и механической силы, которое есть логически-реальная формула и т.д. Следовательно, лишь только прекращается единство материи и механической силы, как начинается движение. Логически-реальная формула представляет не что иное, как жалкую попытку использовать для философии действительности гегелевские категории "в себе" и "для себя". По Гегелю, "в себе" содержит первоначальное тожество скрытых в какой-нибудь вещи, каком-нибудь процессе, каком-нибудь понятии и не развернутых противоположностей; в "для себя" наступает различение и отделение друг от друга этих скрытых элементов, и начинается их борьба. Мы, следовательно, должны представить себе лишенное движения первоначальное состояние как единство материи и механической силы, а переход к движению - как разделение и противопоставление друг другу обеих. Этим мы выиграли не доказательство реальности этого фантастического первоначального состояния, но лишь то, что его можно подвести под гегелевскую категорию "в себе", а столь же фантастическое прекращение этого состояния-под категорию "для себя". Гегель, выручай!
Материя, - говорит господин Дюринг, - носительница всего действительного; значит, не может быть механической силы без материи. Далее, механическая сила есть состояние материи. В первоначальном состоянии, когда ничего не происходило, материя и ее состояние, механическая сила, составляли одно. Следовательно, впоследствии, когда нечто начало происходить, состояние должно было стать отличным от материи. Значит, мы должны довольствоваться подобными мистическими фразами и уверениями, что самому себе равное состояние не было ни статическим, ни динамическим, не было ни в равновесии, ни в движении. Мы все еще не знаем, где была в том состоянии механическая сила и как мы без толчка извне, т. е. без бога, должны перейти от абсолютной неподвижности к движению.
До господина Дюринга материалисты говорили о материи и движении. Господин Дюринг сводит движение к механической силе, как якобы ее основной форме, и лишает себя таким образом возможности понять действительную связь между материей и движением, бывшую, впрочем, неясной всем прежним материалистам. Между тем дело довольно просто. Движение есть форма существования материи. Никогда и нигде не было и не может быть материи без движения. Движение в мировом пространстве, механическое движение небольших масс на отдельных мировых телах, молекулярные колебания в виде теплоты или в виде электрического или магнитного тока, химическое разложение и соединение, органическая жизнь,-вот те формы движения, в одной из которых или в нескольких зараз находится каждый отдельный атом вещества в мире в любой данный момент. Всякий покой, всякое равновесие имеет только относительное значение, имеет смысл только по отношению к той или иной форме движения. Какое-нибудь тело, например, может находиться на земле в механическом равновесии, механически-в состоянии покоя; это нисколько не меняет того факта, что оно участвует в движении земли и в движении всей солнечной системы; и точно так же это не меняет того факта, что мельчайшие физические частицы его находятся в обусловленных его температурой колебаниях, а атомы совершают химический процесс. Материя без движения так же немыслима, как движение без материи. Поэтому движение так же несотворимо и неразрушимо, как сама материя; этот факт прежняя философия (Декарт) выражала словами, что количество имеющегося в мире движения остается всегда одним и тем же. Следовательно, движение не может быть создано, а только передано. Если движение переходит с одного тела на другое, то в нем - поскольку оно передается и активно - можно видеть причину движения, поскольку последнее передано и пассивно. Это активное движение мы называем силой, а пассивное - проявлением силы. Ясно, что сила так же велика, как и ее проявление, так как ведь в них обоих проявляется одно и то же движение.
Таким образом, лишенное движения состояние материи оказывается одним из самых пустых и вздорных представлений, простым "горячечным бредом". Чтобы прийти к нему, нужно представить себе то относительное механическое равновесие, в котором может находиться тело на нашей земле, абсолютным покоем, а затем перенести его на совокупность всей вселенной. Эта операция облегчается, если свести все виды движения к голой механической силе. Ограничение движения голой механической силой имеет еще то преимущество, что можно себе представить силу покоящейся, связанной, т. е. временно не действующей. Именно, если передача какого-нибудь движения пред-ставляет, как это часто бывает, мало-мальски сложный процесс, в который входят различные промежуточные звенья, то можно задержать действительную передачу до любого момента, опуская последнее звено цепи. Так, например, это бывает, когда мы заряжаем ружье и удерживаемся на момент от того, чтобы спуском курка вызвать разряд, передачу освобожденного сжиганием пороха движения. Следовательно, можно себе представить, что во время неподвижного, себе самому равного, состояния материя была заряжена силой, и, повидимому, это-то и разумеет господин Дюринг (если вообще что-нибудь разумеет) под своим единством материи и механической силы. Пред-ставление это бессмысленно, ибо оно переносит на мироздание, как абсолютное, такое состояние, которое по сущности своей относительно и в котором в известный момент может находиться всегда лишь часть материи. Но если мы и отвлечемся от этого, то остаются еще другого рода трудности: во-первых, как объяснить, что мир оказался заряженным, - ведь в наше время ружья не заряжаются сами собой - а во-вторых, чей палец затем спустил курок? Как бы мы здесь ни вертелись и ни изворачивались, но под руководством господина Дюринга мы всегда приходим к персту божию.
От астрономии наш философ действительности переходит к механике и физике и начинает жаловаться, что механическая теория теплоты за тридцать лет со времени открытия ее не очень далеко ушла от того состояния, до которого ее довел сам Роберт Майер. Кроме того, вся проблема еще очень темна; мы всегда "должны помнить, что вместе с состоянием движения материи даны и статические отношения, а для этих последних не существует никакой меры в механической работе... если прежде мы назвали природу великой работницей и если мы будем строго придерживаться этого выражения, то мы должны еще прибавить, что самим себе равные состояния и покоящиеся отношения не представляют вовсе механической работы. У нас опять-таки нет моста от статического к динамическому, и если так называемая теплота оставалась доселе для теории камнем преткновения, то мы должны и здесь признать пробел, который менее всего следовало бы отрицать в применениях к космическим явлениям". Ведь этот оракульский разговор опять-таки попросту проявле-ние нечистой совести, которая отлично сознает, что в своем порождении движения из абсолютной неподвижности она безнадежно зарвалась, но стыдится апеллировать к единственному спасителю - именно к творцу неба и земли. Если даже в механике - включая в нее и механику теплоты - нельзя найти моста от статического к динамическому, от равновесия к движению, то почему господин Дюринг обязан найти мост от своего неподвижного состояния к движению? Таким образом он как будто выпутывается из беды.
В обыкновенной механике мостом от статического к динамическому является толчок извне. Если взять камень весом в центнер, поднять его на десять метров высоты и оставить там свободно висеть, так чтобы он оставался в самому себе равном состоянии и в покоящемся отношении, то нужно апеллировать к публике из младенцев, чтобы утверждать, будто новое состояние этого тела не представляет вовсе механической работы или будто нет никакой меры механической работы для выражения его теперешнего удаления от его прежнего положения. Каждый встречный без труда объяснит господину Дюрингу, что камень не сам по себе очутился на веревке, а из любого учебника механики он может узнать, что если он даст камню упасть, то он при падении разовьет столько же механической работы, сколько ее нужно было, чтобы поднять его на десять метров высоты. Даже тот весьма простой факт, что камень висит наверху, представляет механическую работу, ибо если он будет висеть достаточно долго, то он разорвет веревку, как только она, вследствие химического разложения, не окажется более в состоянии поддерживать камень. Но все механические процессы можно свести к подобным простым основным формам, выражаясь языком господина Дюринга, и еще не родился тот инженер, который не нашел бы моста от статического к динамическому, располагая достаточным толчком.
Разумеется, для нашего метафизика является твердым орешком и горькой пилюлей тот факт, что движение должно находить свою меру в своей противоположности, покое. Ведь это - зияющее противоречие, а каждое противоречие представляет, по господину Дюрингу, бессмыслицу. Тем не менее - факт, что висящий камень представляет собой определенную, измеряемую точно своим весом и своим расстоянием от поверхности земли массу механического движения, которую можно использовать многообразными способами (например, прямо падением или скольжением по наклонной плоскости, или же с помощью ворота); то же самое можно сказать о заряженном ружье. Для диалектической точки зрения эта возможность выразить движение в его противоположности, в покое, не представляет вовсе никаких трудностей. Для нее вся эта противоположность носит, как мы видели, относительный характер; не существует абсолютного покоя, безусловного равновесия. Отдельное движение стремится к равновесию, но движение в целом снова уничтожает это равновесие. Таким образом, покой и равновесие представляют там, где они имеют место, результат ограниченного движения; само собою разумеется, что это движение может быть измерено по его результату, выражено через его посредство и снова получено из него в той или иной форме. Но такое простое изложение дела не может удовлетворить господина Дюринга. Как истинный метафизик, он сначала вырывает между движением и равновесием зияющую пропасть, не существующую в действительности, а затем он удивляется тому, что не может найти моста через эту, сфабрикованную им же самим, пропасть. С таким же успехом он мог бы сесть на своего метафизического Россинанта и гнаться за кантовской "вещью в себе", ибо в конце концов именно она, а не что другое, скрывается за этим неуловимым мостом.
Но в каком положении находится вопрос о механической теории теплоты и о связанной или скрытой теплоте, которая оставалась для этой теории "камнем преткновения"? Если взять фунт льда при температуре точки замерзания и при нормальном давлении и, путем нагревания, превратить его в фунт воды той же температуры, то при этом исчезает количество тепла, с помощью которого можно было бы нагреть этот самый фунт воды от 0° до 79,4° (по стоградусному термометру) или же нагреть 79,4 фунта воды на один градус. Если нагреть этот фунт воды до точки кипения, т. е. до 100°, и превратить его в пар при 100°, то при превращении всей воды в пар исчезает масса тепла, почти в семь раз большая предыдущей, именно такое количество его, что с его помощью можно нагреть 537,2 фунта воды на один градус. Эту исчезнувшую теплоту называют связанной. Если путем охлаждения пар превращается обратно в воду, а вода в лед, то высвобождается то самое количество тепла, которое было прежде связанным, и оно становится доступным ощущению и измерению в качестве тепла. Это высвобождение тепла при сгущении пара и при замерзании воды оказывается причиной того, что пар, если он охлажден до 100°, лишь постепенно превращается в воду и что масса воды при температуре замерзания лишь очень медленно превращается в лед. Таковы факты. И вот спрашивается: что происходит с теплотой в то время, когда она находится в связанном состоянии?
Механическая теория теплоты, согласно которой теплота состоит в большем или меньшем (в зависимости от температуры и агрегатного состояния) колебании мельчайших физических деятельных частиц (молекул) тел, которое, при известных обстоятельствах, может перейти в любую другую форму движения, объясняет это тем, что исчезнувшая теплота произвела работу, превратилась в работу. При таянии льда уничтожается тесная прочная связь отдельных молекул между собою, превращаясь в свободное расположение их друг относительно друга; при испарении воды, на точке кипения, наступает состояние, когда отдельные молекулы перестают вообще оказывать заметное влияние друг на друга, разлетаясь даже под действием теплоты по разным направлениям. Ясно, что отдельные молекулы тела обладают в газообразном состоянии гораздо большей энергией, чем в жидком, а в жидком опять-таки большей, чем в твердом. Следовательно, связанная теплота не исчезла, она просто преобразовалась, приняв форму молекулярной упругости. Лишь только прекращается условие, при котором отдельные молекулы могут сохранить друг относительно друга эту абсолютную или относительную свободу, т. е. лишь только температура опустится до минимума в 100° (или соответственно 0°), как эта упругость исчезает, молекулы снова устремляются друг к другу с той самой силой, с какой прежде они отрывались друг от друга; сила эта исчезает, но только для того, чтобы появиться снова в качестве теплоты, и как раз того же количества теплоты, которое было прежде связано. Конечно, это объяснение - такая же гипотеза, как и вся механическая теория теплоты, ибо никто до сих пор не видел молекулы, а тем более колеблющейся молекулы. Поэтому она, наверное, имеет массу слабых пунктов, как и вся еще очень молодая теория, но она в состоянии, по крайней мере, объяснить процесс, не вступая нигде в противоречие с учением о неразрушимости и несотворимости энергии, и она умеет даже объяснить местопребывание теплоты во время ее превращения. Следовательно, скрытая или связанная теплота не является вовсе камнем преткновения для механической теории теплоты. Наоборот, эта теория впервые дает рациональное объяснение рассматриваемого явления, и "камень преткновения" может получиться разве только оттого, что физики продолжают называть теплоту, превратившуюся в другую форму молекулярной энергии, устарелым и неподходящим названием "связанной".
Таким образом, "самим себе равные состояния" и "покоящиеся отношения" твердого, капельно-жидкого и газообразного агрегатного состояния представляют механическую работу, поскольку механическая работа является мерой теплоты. Твердая земная кора, как и вода океанов, представляет в своем теперешнем агрегатном состоянии совершенно определенное количество освободившейся теплоты, которой, разумеется, соответствует определенное количество механической силы. При переходе газового шара, из которого возникла земля, в капельно-жидкое, а затем, большей частью, в твердое агрегатное состояние, было излучено в мировое пространство, в виде теплоты, определенное количество молекулярной энергии. Следовательно, те трудности, о которых таинственно шепчет господин Дюринг, вовсе не существуют, и даже, имея дело с явлениями космического порядка, мы, если и можем натолкнуться на пробелы теории, вытекающие из несовершенства наших познавательных средств, нигде не встречаемся с теоретически неодолимыми препятствиями. Мостом от статического к динамическому и здесь служит толчок извне-охлаждение или нагревание, вызываемое другими телами, действующими на находящийся в равновесии предмет. Чем дальше мы углубляемся в дюрингову натурфилософию, тем безнадежнее кажутся все попытки вывести движение из неподвижности или найти мост, по которому чисто статическое, покоящееся, может само из себя перейти к динамическому, к движению. А теперь мы можем, к счастью расстаться, на некоторое время с самому себе равным первоначальным состоянием. Господин Дюринг переходит к химии и по этому случаю открывает нам три найденных пока философией действительности закона постоянства природы, а именно: 1) количество всей материи, 2) количество простых (химических) элементов и 3) количество механической силы представляют собою неизменные величины.
Итак, несотворимость и неразрушимость материи и ее простых составных частей (поскольку она их имеет), а также движения,- эти старые архиизвестные факты, выраженные к тому же крайне неудачно,- вот тот единственный, действительный, положительный результат, который господин Дюринг в состоянии дать нам в итоге своей натурфилософии неорганического мира. Все это - давно знакомые вещи. Но что нам не было известно, так это то, что они- "законы постоянства" и, как таковые, представляют "схематические свойства системы вещей". Получается та же история, что и раньше с Кантом: господин Дюринг берет какую-нибудь известную всем ерундовую вещь, наклеивает на нее дюрингову этикетку и называет: "совершенно своеобразные выводы и взгляды... системосозидающие идеи... основательная наука". Однако это не должно нас приводить в отчаяние. Какие бы недостатки ни представляли "основательнейшая" наука и наилучше устроенное общество, одно господин Дюринг твердо знает: "Имеющееся во вселенной золото должно представлять в любой момент одну и ту же массу; как и материя вообще, оно не может стать ни больше, ни меньше". К сожалению только господин Дюринг не сообщает, чего мы можем накупить на это "имеющееся золото".