Аринка[править]
Аринка, согнувшись, шла полем, а голубые паутинки бабьего лета летели по ветру вслед за нею. Они обвивались вокруг ее загорелой шеи, цеплялись за ситцевое платье и вновь срывались и летели дальше.
Быстро наклоняясь над жнивьем, Аринка забирала в горсть колоски, складывала их в пучок и крепко прижимала локтем.
Аринка торопится. Ноги ее исцарапаны о жнивье, ноет спина от усталости, но она все-таки идет впереди всего отряда и, увлекшись, забирается на участок Саньки.
— Ну ты, нечего мои колоски забирать, а то наподдам! — крикнул Санька и легонько толкнул ее.
Девочка съежилась от этого окрика и уронила сноп. Потом она медленно подняла голову, и в простодушных серых глазах ее Санька увидел большое, незнакомое ему горе. Губы девочки дрогнули, и лицо покрылось румянцем.
— Я нечаянно… — тихо сказала она.
Саньке стало неловко от ее сдавленного голоса, оттого, что ребята положили свои снопы и в упор смотрели на него.
— В первый раз на работу пришел, а уже задается, — сказал Мишка Афанасьев.
— А чего она… — хотел оправдаться Санька, но в этот момент мать, учительница, тоже подняла голову и с укором посмотрела на Саньку.
— И тебе не стыдно?
— Без него как хорошо было, — сказал Мишка Афанасьев. — А он пришел и всех задирать начал. Сам Аринке в подметки не годится.
— Пусть это будет в последний раз. Если же это повторится, мы попросим перевести его в другой отряд, — сказала учительница.
Санька вдруг обиделся и на ребят, и на мать и мстительно подумал: «Уйду на рыбалку, и все. Или… убегу на фронт к отцу. Пусть тогда ребята завидуют, а мать плачет…»
Солнце уже закатывалось за горы, и легкие тени поползли от леса к долине. Когда же они покрыли все жнивье, на востоке проступили зеленые звезды. Санька устал. Ему хотелось лечь в траву прямо под открытым небом, чтобы видеть звезды и думать об отце.
Вот уже полгода отец на фронте. Он тоже учительствовал в школе и любил вместе с Санькой делать модели разных машин, изобретать. А потом добровольцем ушел на войну.
С фронта он писал редко, но его письма очень нравились Саньке. В них отец подробно описывал Ленинград, и море, и немецкие самолеты: как они огненными вихрями падали в море, подбитые нашими зенитками, — и то, как отец научился стрелять из противотанкового ружья, и прочие интересные вещи.
В конце последнего письма отец просил Саньку помогать матери и стараться дружить с ребятами по работе.
«Теперь все должны работать, — писал он, — работай и ты. Помогай мне воевать. Договоримся так: я за себя немца убью и за тебя, а ты тоже старайся работать за себя и за меня. Ладно?»
— Что же ты напишешь отцу? — спрашивала мать, кончив читать письмо отца. — Все пескарями занимаешься… Ребята в поле работают, один ты ничего не делаешь.
— Не знаю я этого сельского хозяйства. Вот если бы на заводе… — оправдывался Санька, но все же после этого письма пошел вместе с ребятами собирать колоски. За день он собрал семнадцать снопов — вдвое меньше, чем Аринка, — и это обижало его. Было удивительно, почему Аринка с таким горем посмотрела на него и вообще почему за последние три дня стала какой-то тихой, пугливой.
— Что это с ней? — спросил он у Мишки.
Мишка сел на сноп и сказал просто:
— А разве ты поймешь?
— Не глупее тебя, — вспылил Санька. — Не хочешь — не говори.
— Глупость тут ни при чем, а ты ведь какой-то не такой, как мы, — сказал Мишка. — Вот у меня тятька на войне, а меньше меня еще Манюшка да Васька растут. Кто их кормить будет? Мать? Да она разве прокормит такую ораву?
— Сам помогай!
— А то как же! — с гордостью ответил Мишка. — У меня уже сто два трудодня заработано.
— А при чем тут Аринка? — удивился Санька. — У нее ведь только одна сестренка.
— Одна, да совсем маленькая. Еще грудная. Много ли с нею мать наработает! Вот Аринка и старается. И за себя, и за мать, и за… отца. Убит он. Сиротинка она теперь.
— Если б я знал… — сказал Санька, и ему впервые стало жаль Аринку. — А то ведь я не знал…
— Ничего-то ты не знаешь! Ничего. Ты у мамки как у Христа за пазухой живешь, а вот ей-то каково! Мы все ей помогаем, жалеем ее, а ты взял да обидел.
— Если б я знал… — сдавленным голосом повторил Санька.
Ему стало так горько оттого, что он обидел Аринку, что захотелось уйти в лес и заплакать там, чтобы никто не видел, как ему стыдно.
— Теперь нам дружно надо жить. Поди попроси прощенья или снопы помоги поставить в бабки, — посоветовал Мишка.
Санька с благодарностью посмотрел на Мишку.
— Я сейчас обязательно извинюсь, — сказал он решительно и поднялся со снопа.
Но Аринка сама подошла.
— Сегодня опять ночью веять будем, — обратилась она к Мишке. — Не опаздывай! Может, ты с нами пойдешь помогать? — посмотрела она на Саньку.
К вечеру ребята собрались на полевом стане, и повариха Авдотья накормила их до отказа ухой и гречневой кашей. Потом пришел председатель колхоза.
— Молотить явились, воробьи? — смеясь, обратился он к ребятам. — Слушайте мою команду. Перво-наперво, — сказал он, загибая палец, — сейчас заваливайтесь спать в омет, пока сшивается ремень. А кто после того проработает ночь, получит по два трудодня да еще мою благодарность. Сами понимаете, что это такое…
Ребята засмеялись. Они знали, что председатель имел большую слабость к яблокам. Утром он приходил в сад, и садовник Никита, срывая для него самые лучшие яблоки, спрашивал:
— На премии?
— Точно, — отвечал председатель. — Сегодня трактористка Маша Кострикина перевыполнила норму на своем «СТЗ». Имею я право ее отметить?
— Знамо, имеешь, — говорил Никита.
И председатель, нагружая яблоками карманы, шел раздавать премии.
Побеседовав с председателем, ребята разбрелись по ометам, и скоро со всех сторон послышалось многоголосое похрапывание.
— Завидую им! Детство, — сказал председатель учительнице. — Придется побольше яблок принести.
— Конечно, — с дремотой в голосе ответила учительница. — А Аринке подберите самое лучшее, антоновское. И грушу, если есть. Она очень любит груши.
— Да уж постараюсь.
Ребята проснулись от шума молотилки. Прямо в лицо им светили спелые звезды, переливаясь всеми цветами радуги.
— Сколько звезд-то! — сказала Аринка и подбежала к веялке. Она крутанула ручку и засмеялась: — Вертится! Легко.
— И я крутить буду, помогать тебе, — сказал Санька.
— Хорошо, — сказала Аринка. — Только не торопись: устанешь. Раньше-то небось тебе не приходилось веять. — И она показала, как надо стоять у веялки, как держать ручку и, чуть наклонившись корпусом, работать ровно, не уставая.
А Мишка уже взобрался на помост и стал сыпать зерно с мякиной на решета.
— Крути! — крикнул он. — Эй вы там!
С деревянным стрекотом заработала веялка. Ребята по конвейеру подносили ведра, подавали их Мишке, и, когда ветерок относил в сторону мякину, в свете фонаря «летучая мышь» было видно, как растет на пологе гора чистой золотистой пшеницы, душистой и теплой от дневного солнца.
«Хорошо!» — подумал Санька.
Он раньше и не подозревал, как все это интересно. Ночь. Фонарь «летучая мышь». Стрекот молотилки и веялок. Крики ребят. И над всем этим яркие уральские звезды. И Санька поймал себя на мысли, что ему теперь вовсе не хочется на войну.
— А ты бы хотела на войну? — спросил он Аринку.
— Нет, — сказала она. — Я, если бы могла, навсегда запретила войны…
— Я тоже так думаю, — сказал Санька. — Я теперь, знаешь, и за себя… и за… — Он перевел дух и смутился. Он не хотел напоминать девочке об отце. — …И за мамку буду работать. За двоих.
— Эй, вертельщики! Крути, крути! После наговоритесь! — крикнул на них Мишка и засыпал такую порцию, что они с трудом повернули ручку веялки.
И было понятно по его важному голосу, как он гордится тем, что стоит на помосте у веялки, выше всех ребят, вроде заправского машиниста.
И Санька продолжал работать. Он старательно крутил ручку. Уже пот выступил на его лице, уже усталость сделала тяжелыми руки, сердце начинало колотиться все сильнее и сильнее, но Санька не сдавался.
И мнилось ему в ночи, как тяжело груженные составы длинной вереницей идут на фронт и в одном из вагонов лежит пшеница, отвеянная его, Санькиными, руками и руками Аринки. А потом на позиции, в окопы, бойцам приносят теплый пшеничный хлеб. И ест этот хлеб отец…
Дрема приходит вместе с рассветом, с утренними тенями и шелестом обсыхающей листвы. Уже нет скирд вокруг молотилки. Высятся теперь одни ометы соломы да груды зерна.
И Санька по локоть запускает руку в сыпучую гору пшеницы. Зерна щекочут ему руку, и он в восторге смеется. И, сдружившись за эту напряженную ночь с Аринкой, протягивает ей руку.
— Хочешь, давай с тобой дружить?
— Да ведь мы и так дружим, — смеется Аринка.
Но Саньке хочется сделать что-то большое, взять на себя какое-то очень важное обязательство.
— Конечно. Но вот если тебя обидят, то ты мне скажи. Я, знаешь…
— А я и сама спуску не дам, — говорит Аринка, и в глазах ее вновь мелькает прежнее озорство.
Вдруг из предрассветного тумана появляется председатель. Его карманы оттопыриваются от тяжести спелых ароматных яблок. Ребята окружают его, смеются и с каким-то особым аппетитным хрустом начинают уничтожать заработанную премию — сочные антоновские яблоки.
Наконец председатель откуда-то из самой глубины кармана достает большую толстую грушу и дает ее Аринке.
— Твоя любимая, — говорит он и ласково обнимает Аринку.
Аринка счастливо улыбается, и глаза ее блестят так же озорно, как и прежде.
