Н. Н. Каразин
[править]Байга
[править]
У серкера Годай-Аггалыка, после восьмилетнего бесплодного супружества, родился сын. Аллах услышал молитвы старого Годая и ниспослал свою благодать на молодую жену его Ассаль, которая сообщила об этом своему повелителю.
Ласки, заботливость, всевозможные угождения и исключения из суровых правил гаремной жизни посыпались на счастливую Ассаль. Она была полная властительница в богатом доме Годая-Аггалыка: все окружающее завидывало ей и заискивало в ее расположении.
Одна только мысль сильно беспокоила любимую жену: эта мысль была боязнь, что ее беременность разрешится девочкой, и тогда прощай ее власть, ее обаяние на мужа: все могло обратиться в противоположность; а чем виновата была бы бедная женщина?
Но, как я уже говорил, «Аллах велик и милостив», и новый обитатель нашей планеты оказался мальчиком, да еще каким! — здоровым, толстым, горластым, — короче, обещающим быть вторым экземпляром Годая.
Радости и пированиям не было конца. Все женщины города потянулись поздравлять родильницу. По узеньким переулкам, ведущим с дому серкера, то и дело виднелись группы женщин в синих бумажных халатах, накинутых на голову, так что рукава, связанные цветными завязками, спускаясь с затылка и вдоль спины, доходили до самых пяток. Лица этих женщин были завешаны черными вуалями (девушки носят белые вуали и не имеют права посещать в первое время родильниц). Не с пустыми руками шли поздравлять счастливую Ассаль: на медных подносах несли разные сласти, фрукты и, кроме того, другие подарки: бумажные платки, адрасса [полосатые ткани из шелка пополам с бумагою], а кто побогаче, то и яркие канаусы (шаи) бухарского изделия.
На дворе шли бесконечные пирования. Всякий, кто хотел, мог смело заходить в растворенные настежь узорчатые ворота и садиться на разостланные ковры перед горячими блюдами жирного плова и смело запускать туда свои руки.
Бубны и рожки гремели с утра и до глубокой ночи. Так Годай-Аггалык пировал рождение своего сына, которому, в присутствии самого казы и всех мулл города, дали имя — Искандер.
Нынешним днем должны были окончиться ликования. Большая байга должна была достойно завершить великое семейное торжество.
Байга — это нечто вроде конного ристалища. Здесь испытывается удаль и молодечество в верховой езде, ловкость и поворотливость коней, быстрота скачки и т. д. В коротких словах, это делается таким образом: один из конных берет на седло только что зарезанного козла и скачет с ним в поле; все остальные кидаются за ним и стараются отнять у него эту добычу. Таким образом обскакивают они указанный круг, и счастливец, которому удастся удержать за собою изодранное чуть не в клочки животное, получает его в награду за свою удаль. Иногда кроме козлов назначаются и другие, более ценные призы; тогда рвение удваивается, наездники доходят до полного самозабвения, и дело не обходится без нескольких вывихнутых ног, сломанных рук или иных более или менее сильных ушибов. Киргизы, сарты, узбеки, найманы — короче, все среднеазиатские народы — страстные любители этого удовольствия, не пропускают случая если не самому участвовать, то хоть поглядеть на байгу, приезжая для этого за пятьдесят и более верст.
Еще с раннего утра, на ровном поле, в полуверсте от города, стал собираться народ на лошадях, на ишаках, по одному и по два, и просто пешком. По главной, базарной улице, из городских ворот с двумя зубчатыми башнями и по широкой аллее, ведущей на большую бухарскую дорогу, тянулись конные и пешие толпы. Четыре джигита из дворни Годай-Аггалыка прогнали целое стадо, голов в двадцать, черных и пестрых козлов, предназначенных для праздника. По сторонам улиц шли женщины и дети, рассчитывая тоже поглядеть издали, с крыш и заборов ближних сакель, как будут отличаться их мужья, отцы и братья. Погода стояла великолепная, день был солнечный, ясный, хотя, по случаю уже начавшихся осенних ночных морозов, и довольно прохладный; но это еще более увеличивало удобство байги: лошади не так скоро приходили в изнеможение, и всадники чувствовали себя гораздо бодрее, вдыхая в себя свежий воздух, в котором пахло сыроватой землей и опавшими пожелтевшими листьями тополей и карагачей.
Начались обычные приготовления. Скоро ожидали в поле самого Аггалыка и других почетнейших ак-сакалов города.
На байгу приехал также джигит Дост-Магомет. Во всем околотке знали его светло-рыжую лошадь; такого скакуна давно уже не помнили в окрестностях: голова большая, слегка горбоносая, передние ноги много короче задних, крепкие, как железо; грудь не широкая, но сильно развитая; крестец такой, что на нем хоть выспись; а когда скакала эта лошадь, то делала прыжки сажени по полторы и более, и не было стены или канавы, которая могла бы остановить расскакавшегося бегуна.
Скачка ли устроится, просто ли примутся козла рвать, Дост-Магомет непременно являлся на своем рыжем, а где он показывался, там наперед уже знали, что лучшая добыча не уйдет из рук лихого джигита. Откуда достал он этого коня — никто не знал; говорили только, что попалась ему эта лошадь не совсем чистым образом, но кому какое до этого дело? Известно было только то, что Дост ни за какие деньги не расстался бы с нею, а ему уже не раз предлагали изрядную сумму, но джигит и слушать не хотеть и говорил, что покуда он жив, этот конь в чужих руках не будет.
Дост-Магомета вообще недолюбливали. Хитрая, пронырливая, скуластая физиономия его не внушала доверия; да и самый образ его жизни был как-то подозрителен. Он не любил жить на одном месте и часто менял свою службу и другие занятия. То он поступит к русским и возит бумаги из одного города в другой, то наймется к какому-нибудь богатому купцу и ездит в Бухару и Кокан по его поручениям, то просто живет, ничего не делая, месяц-другой, и живет не бедно, в довольстве, не отказывая себе в разных прихотях. Случалось, что он пропадал, неизвестно куда, на пять или на шесть месяцев и потом снова показывался, щеголяя дорогими уздечками, попонами, обложенным серебром оружием и соря коканами [мелкая серебряная монета в двадцать коп. сер.].
— Дост-Магомет приехал-таки! — говорили сарты, указывая на джигита.
— Опять не даст никому хода на байге! — говорили другие.
— Чего не даст?.. Нет, теперь не то; теперь Аллаяр тоже достал себе хорошего карабаира; посмотрим, чья возьмет!
— Тысячу двести коканов заплатил за своего вороного!
— Кто это?
— Аллаяр. Я еще такого коня и не видывал!
— Тысячу двести… Хорошо богатым людям! Шутка ли, за лошадь тысячу двести: другому на всю жизнь хватило бы этих денег!
— Отец богат: накрал, бывши серкером!
— А ты говори, да тише!
— Эх, лошадь! Смотри, смотри! — кричали один другому.
Дост-Магомет горячил своего рыжего; тот переступал с ноги на ногу, отделив стрелою хвост и слегка похрапывая, и вдруг, почувствовав ослабленные поводья, вытянулся как стрела и пошел махать по разрыхленному осенней пашнею полю. На всем скаку послушный конь поворачивал вправо и влево, описывал широкие круги и потом, уменьшая их мало-помалу, как вкопанный останавливался в самом центре. Дост-Магомет показывал лихие штуки высокого наездничества, а он был мастер своего дела.
Наконец собрались все, кому следует, и байга началась.
Первый выехал с козлом сам старый Годай-Аггалык: под ним была серая, такая же старая, как сам хозяин, лошадь, вся покрытая от старости мелкими красноватыми пятнышками, что называется, гречкою. Годай сильно перегнулся направо и держал за задние ноги зарезанного козла; из перерезанного горла струилась кровь и пачкала узорные серебряные стремена. Старик полкруга шел легким галопом; за ним, не слишком нагоняя, тесным полукругом скакало человек пятьдесят, жадно следя глазами за козлом и ожидая момента, когда Годай бросит его на растерзание. Наконец серкер выпустил из рук труп животного и вынесся из круга на свое место, на небольшом курганчике. С гиком кинулись всадники на добычу, сбились и перепутались в густой куче; серое облако пыли поднялось над свалкой, закрыв собою и коней, и всадников. С минуту эта страшная толкотня происходила на одном месте. Центром служил несчастный козел, за которого десятки рук уцепились с остервенением.
Первый вырвался из толпы на чистый воздух Юсупка-джигит; черно-пегий жеребец вынес его из свалки и помчал по степи. Не дешево достался ему этот козел, которого он перекинул через седло, прихватив свободною рукою: пестрый халат его был разорван от воротника вплоть до пояса, тюбетейка невесть куда пропала, и недавно обритая голова его лоснилась, лишенная покрышки.
Юсупа заметил Дост-Магомет, который не принимал сразу участия в погоне: ему не хотелось смешиваться с толпою, он желал побеждать победивших. Он вытянул плетью рыжего и пошел наперерез черно-пегому жеребцу, проскочив сквозь несущуюся сломя голову толпу. Заметил и Юсуп опасного соперника, неожиданно вильнул вправо и перекинул козла Каримке-татарину, с которым еще накануне условились быть на байге товарищами. Дост-Магомет не заметил сначала этой проделки и налетел на Юсупа, а Каримка с козлом успел уже удрать и чуть-чуть не доскакал до назначенного круга. Поворотил коня раздосадованный Дост-Магомет и погнал за татарином. Трудно было нагнать добычу: много расстояния выиграл Карим благодаря ошибке опасного врага, да случай помог и отдал победу в руки Магомета. Лошадь Каримки попала ногою в сурочью нору, споткнулась на всем скаку и раза два перевернулась через голову; козел полетел в сторону, Карим в другую, а Дост-Магомет, подхватив с земли призовое животное, едва сдержал своего коня у заветного круга.
— Опять всех козлов оберет! — заговорили в толпе.
— Да что, его пускать не следует, а то другим и ходу не будет!
— Конечно, не пускать! Силы не равны. Пусть тут стоит и смотрит, коли охота есть, а с другими не мешается!
Но против этого решения восстал сам Годай, сказав, что «не пускать Дост-Магомета на круг нельзя, что скачки и байга и устроены для того, чтобы отличать лучших скакунов и наездников, а что пусть лучше наши заводят себе хороших лошадей, тогда им не придется краснеть и завидывать, что чужие берут у них добычу из-под носа и кладут им грязь на голову».
Дост-Магомет презрительно посмотрел на толпу, подумав: «Эх вы, сволочь! Вам бы только на ишаках бурьян возить, чем выезжать в поле на своих заморенных клячах».
С четверть часа дали передохнуть и оправиться. Не совсем благополучно обошлась первая свалка: двоих отнесли в сторонку, к воде, под деревья, а недалеко вели чью-то лошадь, которая, опустив голову, прыгала на трех ногах, а четвертую тащила по земле, сломанную в самой щиколке.
Дост-Магомет поглаживал своего коня и гордо поглядывал направо и налево; он знал, что опять нет ему равного. Вдруг он как-то смутился и пристально посмотрел в одно место. Странное волнение пробежало по его некрасивому лицу; он побледнел, то есть, правильнее, лицо его из медно-красного стало пепельным. Что же такое он увидел?..
Прямо через поле, от городского мостика, ехал к той толпе, что стояла около Годая, новый наездник. Он ехал шагом на вороной без отметинки лошади, едва сдерживая горячую удаль своего легкого коня. Этого джигита звали Аллаяром; ему было едва ли более шестнадцати лет; на вид он смотрел совершенно ребенком.
Аллаяр подъехал и стал рядом с Годаем-Аггалыком. Раздалась толпа и молча глядела на вновь купленного скакуна. Аллаяр чувствовал, что тысячи глаз устремлены на него; густой румянец вспыхнул на его красивом лице; у него дух захватывало от волнения; он торжествовал.
А вороной конь как будто понял свое значение: он стоял спокойно, красиво изогнув черную, как будто покрытую атласом, тонкую шею. А между прочим, несмотря на эту монументальную неподвижность, каждая жилка, каждый нерв кровного коня дрожали под тонкою кожею. Большие черные глаза искрились, белые зубы звучно грызли железные удила, и густая пена клочьями падала на землю.
И всадник, и конь как будто приготовились к состязанию: ничего лишнего, мешающего скачке, не было ни на том, ни на другом. Тонкая ременная уздечка без всяких украшений опутывала сухую головку; узорные попонки были сняты, и под всадником было только одно легкое деревянное седло, выкрашенное яркою красною краскою и отделанное узорною позолотою.
Приостановилась гонка, и все стали съезжаться, чтобы поглядеть на Аллаяра на его новом коне. Громкие похвалы посыпались градом, а Дост-Магомет, как увидел вороного жеребца, так и замер, вперив в него свои нехорошие глаза.
Сжалось сердце завистливого джигита, и скрытая, задавленная злоба стиснула его бледные губы. В эту минуту до него долетело несколько насмешек, направленных насчет его рыжего. Он перегнулся в седле и глухо застонал от внутренней боли. Но стон его был заглушен громким криком… Юсуп несся с новым козлом, джигиты ринулись в новую схватку.
Замутилось перед глазами Дост-Магомета, он хлестко вытянул плетью своего коня. Непривычный к побоям скакун сделал с места громадный прыжок и врезался в середину толпы.
Случалось вам видеть, как стая ворон, каркая, облепит издохшую лошадь, а высоко в воздухе, не шевеля своими крыльями, большими кругами спускается громадный ястреб. Вот он наискось, как стрела, летит на добычу, и, издав пронзительный крик, падает на перепуганную стаю ворон. Все врозь, а он один уселся на обглоданных ребрах и дико смотрит вокруг своими злыми, горящими как уголья глазами.
То же самое сделал и Дост-Магомет.
Не выдержали натиска дюжинные кони, несколько всадников вылетело из седел. Костлявые пальцы Дост-Магомета вцепились в мохнатую козлиную шкуру и вырвали добычу из рук первого обладателя, у которого осталась целая задняя нога, оторванная, как есть, у самого бедра, с обрывками жил и клочьми окровавленной шерсти.
Выскакал джигит на чистое место и дико махал над головой козлиною тушею. Его и не преследовали. Кому охота гоняться за ветром в степи?
Но не так думать Аллаяр; не для того он заплатил за коня последние деньги, чтобы смотреть, как скачут и гарцуют другие. Тронул он с места своего вороного, тот заржал и взвился на дыбы от нетерпения. Опустил ему поводья Аллаяр, дал волю и помчался вдогонку за Дост-Магометом.
Вовремя заметил джигит погоню, посмотрел через плечо на скачущего Аллаяра и сразу оценил достоинство скачки. Опытный глаз не мог обмануть его; он видел, что его рыжему не уйти в простой скачке от вороного: надо хитрить, и Дост, укоротив поводья, начал сдерживать бег лошади. Аллаяр нагонял, искрились молодые глазенки, предчувствуя победу; он видел, что еще один миг, и его вороной будет на хвосте противника; он наддал коня — и пронесся… Дост-Магомет исчез, словно сквозь землю провалился.
Не сразу остановил своего коня Аллаяр, и когда оглянулся, то увидел Дост-Магомета далеко назади, во всю прыть скачущего к кургану. Хитрый джигит надул горячего Аллаяра, и в ту самую минуту, когда вороной должен был налететь на него, он, заранее приготовив своего коня к крутому повороту, повернул на задних ногах и понесся в противоположную сторону.
Дело приняло совершенно иной оборот; сметливые наездники сразу поняли выгоды и невыгоды своих положений: расстояние между ними было очень велико, но расстояния обоих от цели скачки — кургана, где стоял Годай-Аггалык, — были более или менее равны. Теперь они оба неслись к одной и той же точке; все дело заключалось в том, кто успеет перерезать дорогу или же с разгона ударить в бок противнику.
Все, что было в поле, остановилось и, не трогаясь с места, разинув рты, смотрело на эту отчаянную скачку. Для обоих соперников в этой скачке заключалось «быть или не быть». Для Дост-Магомета это была последняя ставка ва-банк. Его ненавидели, но его боялись; из громадной толпы, собравшейся в поле, не было никого, кто бы хотя сколько-нибудь сочувствовал Магомету, но все невольно уважали в нем первого наездника, которому нет равного в целой окрестности. Проиграй он дело, и что же останется? Исчезнет обаяние непобедимости, оборвется последняя нить, удерживающая общее презрение, и град насмешек обрушится на голову джигита, привыкшего отвечать вызывающим взглядом и нахальным смехом на каждое двусмысленное слово.
А Аллаяр?!.. Он был бледен как полотно, его трясла жгучая лихорадка, он пригнулся к шее коня и впился глазами в Дост-Магомета.
Обе лошади не скакали… Разве можно назвать скачкою этот полет, с которым и ветер не осмелится поспорить? Сильные ноги почти не касались земли; казалось, что в воздухе стелятся чудные кони, не поднимая пыли, вытянувшись в одну стройную линию. Близка минута сшибки… Сцепились.
Столб пыли взвился на этом месте. У всех захватило дыхание…
Вороной конь лежал на боку, хряпя и судорожно дрыгая задними ногами. Он, казалось, продолжал скакать в предсмертных конвульсиях. Шагах в трех лежал навзничь Аллаяр, запыленный, с окровавленным лицом. Он был без чувств, а может быть, и мертв. Тут же рядом лежал и призовый козел, в шерсть которого вцепились руки Аллаяра.
Верхом на дымящемся и дрожавшем на ногах рыжем стоял Дост-Магомет и пристально смотрел на конвульсии издыхавшего коня.
С криком ринулись все в месту происшествия, послезали с лошадей и окружили Аллаяра; другие кинулись к лошади. Под левой передней лопаткой вороного, как раз против сердца, торчала костяная рукоятка ножа; на ней были серебром и бирюзой выложены хитрые узоры. Все узнали, кому принадлежал нож, и глаза всех поднялись на Дост-Магомета. Где же он?!.. Он был тут сию минуту… Далеко в степи, быстро удаляясь, бежало беловатое облачко пыли…
Рыжая лошадь Дост-Магомета оказалась все-таки «единственною» в окрестности.
Исходник здесь: Русский Туркестан. История, люди, нравы.