Николай Крашенинников[править]
Баркарола[править]
I.[править]
Клавдия Ивановна раздевалась в купальне медленно и с наслаждением. Вид постепенно обнажавшегося ее молодого тела, в которое она сама, была влюблена, доставлял ей почти чувственную радость. Приятно было думать, что ей всего двадцать три года, что она красива, богата и имеет мужем известного художника, картины которого часто появляются на выставках и собирают пред собою многочисленную толпу.
И ей приятно было сказать себе:
— Мой муж…
С тем же чувством наслаждения она освободилась от платья и, оглядев себя, обнаженную с ног до головы, опустилась в воду. Вода показалась ей сделанной из бархата и теплой, как тот летний день, что окружал ее, благоухающий и, казалось, наполнял собою ее всю. Купальня Клавдии Ивановны была устроена так, что в одной стороне ее были проделаны маленькие двери, снабженные ситцевой драпировкой; эта драпировка была повешена для того, чтобы скрывать Клавдию Ивановну от любопытных взглядов, когда она выбиралась из купальни поплавать в открытой реке, на солнце. Плавать она умела прекрасно, не боялась реки и зачастую отплывала на значительное расстояние от купальни.
Окунувшись несколько раз, Клавдия Ивановна легла в воде на спину и громко засмеялась, подставив солнцу слегка охладевшую грудь.
Какое счастье вокруг сияло; какая радость была в этой воде!
— Я должна нравиться художнику; должна, должна, — думала она, — и я знаю, он любит.
Опять оглядела в воде свое тело, опять засмеялась; еще бы не любить; эти формы, эта гармония очертаний создана природою для любви. Да, да, так бы раскинуть руки и потом упруго сжать их и потом двинуться и громко засмеяться… Казалось Клавдии Ивановне, что все любуется ею: и небо, и солнце, и желтые лилии, и зеленые лопухи, и крохотные рыбки, юлящие вокруг ее ног, и тополевый лес, что стоит на противоположном берегу такой молчаливый, точно смущенный.
Она бросила взгляд на лес, и внезапно ей захотелось выбежать из воды в мягкую зелень и поваляться в ней, как ребенку. Желание это настолько захватило ее, что она сейчас же поплыла к противоположному берегу и тихо стала у него, подле трех, тесно прижавшихся друг к другу и, казалось, сросшихся тополей; хотела вылезти и внезапно вздрогнула. Она услышала голос мужа.
Он говорил с кем-то в лесу, и тон слов был пониженный, словно таинственный, интимный.
— С кем он? — пронеслось в голове Клавдии Ивановны. Кровь вдруг бросилась ей в лицо; точно обидели ее. Клавдия Ивановна сморщилась и опустила руки. Чувство непонятного стыда захватило сердце; она опустилась в воду до груди. Но и в реке ее жгло.
— С кем же?.. С кем же?
Она беспомощно, с видом обиженного ребенка, осмотрелась по сторонам; лицо ее все краснело и потом сразу сделалось бледным:
«Он говорит с Александрой».
II.[править]
Александра была бедная родственница Клавдии Ивановны и жила у нее в доме на положении компаньонки. Была она на курсах одно время, не кончила их, сидела, кажется, даже в тюрьме и теперь учила детей Клавдии Ивановны французскому языку.
— И вот теперь она там в лесу с мужем! — Клавдия Ивановна хотела закричать, но снова услышала голоса и остановилась.
— Нет, вы должны слушать, — говорил ее муж. — Должны потому, что вас я люблю.
— Ах! — слабо вскрикнула Клавдия Ивановна и за- задохнулась. С громким отчаянным плачем поплыла она назад в купальню. Она плыла тихо, гребла дрожащими руками, как гребут лапами плывущие животные, и казалось ей, что похожа она на жалкую намокшую в воде собаку, которую побили.
Как темно сделалось среди дня ликующего; как листы опалились и пожелтели… и цветы виднелись из воды ссохшиеся, словно с мертвыми глазами.
— За что? За что? — громко плыло в ее мозгу; руки ее онемели и точно сводились судорогами; закрученная на голове коса распустилась и намокла в воде… Но Клавдия Ивановна не замечала этого. — Теперь уже все кончено, все кончено, что делать? Да, что делать? — спрашивала она себя, влезши в купальню и разбрасывая платье.
В волнении она не находила своего белья, рвала тонкий батист и надевала все небрежно и некрасиво. И в то же время почему-то думалось ей, что она всю жизнь свою делала не то, что должна была делать, что она провела ее неумело, так, как неумело и неопрятно одевается теперь. Мельком она взглянула на себя в зеркало и отвернулась с неприятным чувством; лицо ее было некрасиво: глаза вспухли, кончик .носа был красен, а волосы висели как намокшие клочья шерсти.
— Неужели это я? — шепнула она, отшатываясь и принимаясь снова одеваться.
Опять подошла к зеркалу и стала оглядывать себя. Нижнее белье некрасиво выглядывало на груди и на шее из-под яркой шелковой кофточки с широкими рукавами; из-под верхней уродливо выказывалась нижняя юбка… а лицо было действительно некрасиво; покрасневшие от холода щеки были точно в складках.
— Да, я совсем нехороша, — проговорила Клавдия Ивановна печально, упавшим голосом. — Василий меня не любит.
И сейчас же вскрикнула от гнева и злой радости.
Она представила себе лицо Александры: большое, непропорциональное росту и талии, с маленькими желтыми глазами и ярко-красными, как у дешевой куклы, губами. И, захохотав жестким, почти мужским смехом, Клавдия Ивановна крикнула с наслаждением:
— Кукла! Кукла!
И нравилось ей это, данное Александре название; ведь она же, эта Александра, постоянно ломалась. Когда Василий рисовал, она не сводила глаз с его картины; Василий говорил, — она благоговейно слушала; она постоянно читала книги, которые давал ей Василий, и подолгу говорила с ним о том, от чего Клавдия Ивановна, находя скучным, обыкновенно уходила.
— Фу, какой урод! — воскликнула Клавдия Ивановна, припомнив все про Александру.
И ей опять начало представляться, что она прекрасна, обольстительна как женщина, и чувство приятной теплоты стало разливаться по телу, как вдруг в мозгу с болью повернулся вопрос:
— Так что же?
Короткий вопрос пугал многим:
«Что же, наконец, ему нравится в ней, если она безобразна? Чем объяснить то, что он отстранился от нее, такой красивой, и заинтересовался уродом?» И острая, внезапная, словно впервые родившаяся, жуткая мысль заставила ее вздрогнуть и вскрикнуть:
— Неужели мало одной красоты?..
III.[править]
Клавдия Ивановна похолодела.
— Как жила она с мужем? Что видел от нее муж?.. — И хотела было сказать, но не шевельнулись губы: было стыдно.
— Да нет же, конечно, я всем дорожила в Василии, — пыталась она уверить себя. — Разве не интересовалась его жизнью, его талантом? — И отвечала: — Да, конечно, интересовалась им и его работами, но любила в них не искусство, а поклонение толпы, — и Василий это, может быть, видел. Видел ли? Понимал ли, что все его разговоры и все споры об искусстве были для нее далеки и скучны; она часто даже и не давала ему работать, отрывая его от дела, чтобы увезти в театр или на бал; Клавдии Ивановне вспомнилось, с каким огорченным лицом Василий Никитич уходил от неоконченной картины, с каким скучающим лицом сидел в оперетке и как был сам не свой среди многолюдной компании, веселившейся в загородном саду… Раньше ее это смешило, теперь обеспокоило.
«Зачем же это я делала? — подумала она. — Неужели и в самом деле давала ему только красоту? Как это случилось, что их жизнь связалась?»
Родилась она в богатой купеческой семье, где их с детских лет кормили на золоте и учили немки, француженки, англичанки, но выросла среди самых древних купеческих традиций. Минуло ей 18 лет, и ее родители, — торговцы быками, — позвали сваху и заказали «приготовить к осени жениха».
Сваха являлась чуть ли не ежедневно и показывала фотографии молодых красавцев. Первоначально эти портреты рассматривал отец семейства и одобрял или отвергал по своему вкусу; Клавдии же давали смотреть лишь те карточки, которые были одобрены отцом. Потом ее вывозили на «Стрелку» кататься и показывали разных франтовато одетых молодых людей в цилиндрах, в пенсне и в котелках. Она все смотрела и чего-то ждала… но не находила. Ей все казалось, что в этом очень простом и удобном способе жениться и выходить замуж чего-то недостает; чего — она не знала, но думала: «недостает важного».
В конце осени, когда отец Клавдии, а с ним и она, выехали за границу, ей подумалось, что она как будто нашла то, что искала. В Париже, в одной картинной галерее, она увидала молодого человека, рисовавшего за мольбертом.
Он заинтересовал ее своим задумчивым, сосредоточенно-тревожным взглядом, но сам, по-видимому, нисколько не заинтересовался; занятый своими красками, даже не взглянул на нее во второй раз.
Невнимание к ее красоте обидело Клавдию… Одевшись как можно изящнее, она явилась снова в ту залу, где рисовал художник. Но тот опять посмотрел на нее лишь мельком, почти с досадой. Клавдии показалось, что она ненавидит его, но, случайно встретившись с ним за общим столом в гостинице, покраснела внезапно и растерянно. Отец ее, очень скучавший за границей без своего «бычного» дела, узнав, что художник — русский, познакомился с ним самым непринужденным образом и познакомил дочь. С тех пор Василий Никитич стал обедать с ними за одним столом. Знакомство крепло, так как художник хорошо знал Париж. Вместе разъезжали по окрестностям, вместе бывали в театрах, посетили и все знаменитые кабачки. Отец Клавдии был в восторге «от земляка», но и сама Клавдия скоро влюбилась в художника. Василий Никитич любил подолгу говорить об искусстве; Клавдия в душе находила эти разговоры немного скучными, но старалась делать вид, что они ее очень интересуют, и слушала его с приветливой улыбкой; постепенно она стала представлять себе Василия Никитича своим мужем; ей улыбалась мысль жить с молодым мужчиной в одном доме, который будет принадлежать ей; освободиться от тяжеловесной опеки отца, ездить в театры и на балы, как только захочется… а главное — жить вдвоем, без семьи, общего стола, сердитых разговоров и обязательного хождения в церковь. Она рисовала себе картины, как она будет появляться под руку с Василием в театре или на выставке, и многочисленные поклонники его таланта будут шептать с восторгом:
— Это — он, знаменитый художник! Как он талантлив… какая красивая у него женя!
Одним вечером и решилась ее судьба.
Отец Клавдии уехал в какой-то театр, она скучала и была рада приходу Василия. Ее радовало и то, что как раз в этот день на ней было надето самое интересное платье; в нем она всегда чувствовала себя воздушной и маленькой как жаворонок.
— Что мы будем с вами делать? — спросила она Василия.
Тот попросил сыграть.
Клавдия играла на рояли не плохо. Она не увлекалась музыкой так, как собою и своей красотой, но любила ее, как развлечение.
Разбирая ноты, художник подал ей баркаролу «Июнь» Чайковского.
Клавдия чуть нахмурилась. Боялась она играть эту пьесу, исполненную кроткой нежности и чистоты, и знала, что хорошо сыграть ее не легко. Оглядела свое красивое платье, представила и себя, такую красивую, и ей стало страшно от мысли, что она может обезобразить себя своею неумелою игрой. Дрогнувшей рукой она подвинула к себе ноты и сыграла одну фразу. Затем посмотрела на него взволнованно и продолжала. Играла она, сильно волнуясь и торопясь, но настроение передавалось ярко. Василий Никитин, обычно не выражавший перед игрой Клавдии больших восторгов, вдруг встал в удивлении, прошелся по комнате, затем близко склонился к ней.
— Как хорошо вы играете, — дрогнувшим голосом сказал он. — Вы немного волнуетесь… но как хорошо!
Клавдия чуть покраснела; ей показалось, что и все хорошо на свете: и эта комната, и рояль, и ее платье, и этот молодой с взволнованными глазами.
— Как хорошо! — сказала и она словно в истоме. Руки ее скользнули по клавишам и упали на колена, она откинулась в глубину кресла… Придя в себя, она прежде всего услышала биение собственного сердца; мягкий, точно шелковый свет глаз мужчины касался ее щеки; руки лежали на шее Василия, а губы пламенели, и сладкий яд струился по душе.
Тихим голосом он рассказывал сказку, навеянную чудесной баркаролой, — сказку любви; и было так хорошо жиг, несмотря на то, что и самая сказка и барка- ролла были подернуты дымкою грусти. И казалось Клавдии, что эти мгновения — вечность… но пришел конец.
Клавдия Ивановна вздрогнула, приподняла голову, осмотрелась; в купальне было сыро и темно; она показалась ей гробом. Сделала шаг к двери; слово «Александра», огромное и тяжелое как льдина, вдруг наплыло на нее и покрыло собою; стало душно, захотелось кричать о помощи, но голоса не было; собравши силы, она поднялась со скамьи и вышла из купальни.
Ходила она с купанья на дачу через красивый сад, полный роз, левкоев и резеды. В этом саду она любила сидеть, потому что цветы своей красотой напоминали ей собственную. В сад она уходила после своих размолвок с мужем, после ссор с детьми; ясная улыбка всегда трогала ее крепко сжатые губы, когда она приближалась к цветам… Теперь же вид их раздражал до боли; хотелось рыдать и царапаться; идя близ душистых клумб, она сердито щурилась, кусала тубы и думала о том, с чего ей начать разговор с мужем; объяснение казалось ей необходимым; что же будет потом, было трудно думать; вероятно, она уедет к отцу.
Проходя мимо беседки, Клавдия Ивановна заметила сквозь зелень ситцевое платье Александры и вздрогнула. Захотелось броситься на курсистку… ударить ее, убить… а лотом уже идти объясняться с мужем.
Но оказалось, что в беседке сидел и Василий Никитич. Клавдия Ивановна очень удивилась этому, но подумала сейчас же:
«Ничего нет удивительного».
На мгновение ей пришло в голову подслушать разговор; но тут же отказалась от этого.
— Что же подслушивать? — пробежало в ее уме, — теперь уже сказано все.
И с больно бьющимся сердцем она бросилась к беседке и, выставив в дверь голову, крикнула:
— А, вы здесь!
Она тут же почувствовала, что крик ее вышел резкий, грубо-смешной и неприятный..-. Увидела, как покраснела Александра, как отодвинулся от нее Василий, но уж не могла сдержаться и, волнуясь все больше, проговорила тем же тоном:
— Что вы здесь делаете?
Александра не ответила ни слова и отвернулась в сторону; а Василий Никитич поднялся и сказал с заметным раздражением:
— Что это за тон и крики, Клавдия?.. Что делаем? Сидим… Кажется, ясно.
Клавдия Ивановна с ненавистью посмотрела на красивую голову мужа, шатаясь, сделала несколько шагов к Александре… и вдруг услышала странный сдавленный окрик; она сейчас же поняла, что это — ее крик, что с ней истерика.
«Ах, как это некрасиво»! — обожгло ее мозг. Клавдия Ивановна сделала усилие, чтобы прийти в себя, но крик повторился; как в тумане она видела, что над нею склонилось лицо мужа; глаза его блеснули, совсем круглые и испуганные.
— Как это некрасиво, — повторила она и, вздохнув, судорожно вытянулась.
Ей показалось, что она помолчала с минуту; открыв глаза, Клавдия Ивановна увидела, что она сидит на скамье в беседке и что Василий — около с серьезным и обеспокоенным лицом. Александры в беседке не было. ,
— Где она? — хотела было спросить Клавдия Ивановна, но вздохнула и, всхлипнув, спрятала лицо на груди мужа. .
— Василий, что это? — тихо проговорила она, не отнимая от плеча мужа своей головы; и тут же в сердце вступило, что, быть может, на том же месте за несколько минут перед тем лежала голова Александры, и она, быстро отодвинувшись от мужа, поднялась на ноги и сказала огрубевшим голосом, со злобой:
— Я все знаю.
— Что? — спросил Василий Никитич едва слышно. Он сгорбился и сидел неподвижно.
— То, что она отдалась тебе, что она тебя любит! — резко выкрикнула Клавдия Ивановна, чувствуя, что спазма сдавила ей горло.
Василий Никитич отодвинулся от жены и сказал голосом, полным отвращения:
— Ты лжешь!
«Он меня ненавидит!» — блеснуло в голове Клавдии. Сердце ее забилось тоскою… затем все сжалось в комок от злости.
— А ты? Говори правду! Ты любишь ее?
Теперь печально и растерянно изменилось лицо Василия.
— Не знаю… — ответил он, глядя в сторону.
Глаза Клавдии потемнели; ей показалось, что муж не лжет, что он и в самом деле не понимает себя… И сердце ее замерло от волнения и надежды… Может быть, еще не все кончено? Может быть, еще возможно прежнее? Глаза его какие? — Она придвинулась к нему.
Он сидел неподвижно.
— Не знаю, — повторил он протяжно. — Но душно мне… одному, перед собою… Ох, душно…
Лицо его потемнело, на лбу собрались морщины. Точно седым и старым стало это молодое лицо.
— Василий, — робко сказала Клавдия Ивановна. — Василий, еще будет жизнь… — Она молчала и искала слова и не знала о чем говорить. Пыталась приблизиться, обнять мужа, шепнуть ему, что все переменится, что она будет жить его жизнью и так же интересоваться ею, как интересуется Александра… Но слова о будущем счастье шли неуверенно, долго и скучно, сбиваясь и путаясь, как будто не было веры ни во что.
Василий ее не прерывал. Он молчал и думал. Бледные клочки разорванных облаков таяли в небе; опаленные духотою цветы тяжко вздыхали.
И казалось Клавдии, что не зацветут снова опаленные жаром цветы.
Источник текста: Крашенинников Н. А., Тени любви. Рассказы. — Москва: Моск. кн-во, 1915. — 207 с.; 21 см. — (Собрание сочинений; Т. 6). С. 125—137.
Распознание, современная орфография: В. Есаулов, 20 апреля 2016 г.