Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
БЛИЗКОЕ[править]
Я Вас понимаю, глубоко и нежно мною уважаемый Тан. У Вас не было случайно темы, и Вы нашли зацепку в моем фельетоне и написали Ваше жестокое пророчество под заглавием «Сумерки богов». Ну, что же. Я очень рад и тому, что мои слова дали Вам возможность полакомить публику блестящей, страстной, хотя и парадоксальной статьей, с доводами которой я, однако, не могу согласиться, с ее начала до конца. Возражаю же я Вам только потому, что Вы, по моему мнению, немножко преждевременно уморили с голоду и притом в очень короткий срок себя, меня, а также подписчиков и читателей газеты «Молва».
Прежде всего, предоставим ссылки на историю в распоряжение тому полуграмотному митинговому дилетантизму, который, например, установляя аналогию между кровавой, но великой французской и маленькой, но грязной русской революциями, как бы уподобляет вскрытие злокачественного нарыва извержению Эребуса. В математике есть один, весьма изящный прием: если несколько рядовых случаев подчиняются видимой закономерности, то наклевывающийся закон только тогда может быть утвержден незыблемо, если мы сумеем доказать, что энный и эн — плюс — первый случай подчинены таковому же порядку. Но, увы! — Земной шар так малолюден, а опыт веков так молод, а старательные летописцы так много врут, что гадание даже на Шлоссере и Момсене равняется в моих глазах предсказанию на кофейной гуще.
И мне вовсе не стало бы жалко, если бы погибла та европейская культура, которая заключается в паровозе, автомобиле, кинематографе, телеграфе и граммофоне и которая только понапрасну уторапливает, опошляет, усложняет и ожесточает жизнь. С ее падением люди опять приникли бы к благостной земле. Но в том-то и дело, что мир никогда уже больше не выкарабкается из-под гнета машины. По Тану, если я не ошибаюсь, одна машина разрушения будет пожирать другую, а другая третью и так далее, до тех пор, пока земля не оголится вовсе и по ней не заскачет в буйном веселье обнаженный «Homo novus», потрясая обглоданной берцовою костью прадедушки. А потом придет новая культура и опять начнется сказочка про белого бычка. Ах, до этого времени остается еще десять тысяч лет. За такой предел ни мое любопытство, ни моя пылкая любовь к грядущему человечеству не заглядывают.
Я говорил лишь о близком времени, когда говорил о том, что собирательная душа России жива и тронута не гангреной, а поверхностной плесенью. Я ответил не пытателям мировых судеб, а маленьким, суетливым, нынешним, будничным людям, страдания которых меня волнуют. Если бы я был Таном, умеющим рассматривать человечество на расстоянии исторической перспективы, то я не удержался бы и шагнул бы дальше. Я сказал бы: зачем копошитесь? Один год и миллион лет, а также и миллиард миллиардов столетий равно мгновенны в вечной истории мироздания. Сгорим? Замерзнем? Напоремся на иррациональную орбиту другой планеты? Все равно погибнем. Черта ли думать?
Я говорил о моем родном народе. Оттого, что моя святыня оплевана и чужими и своими, она не перестала быть для меня дорогой. Я никогда, во время народничества, не вешал в красном углу Климову подоплеку, ныне замененную портретом почтенного издателя «Нивы». Но вопреки Бунину, Горькому и автору «Наше преступление», фамилию которого я забыл, я верю в разум, живучесть и глубокое христианство мужика. От него я и вел мои надежды, когда талантливый Тан временно помешал мне высказаться, вынудив меня к полемике. Но к этой мечте я все-таки вернусь.
Знаю ли я рецепт, или вернее, неизбежный путь спасения? Отвечу твердо: знаю. Знал и раньше, но не говорил по тысяче причин. Нет, нет, это ни Романов, ни Гогенцоллерн, ни чудом прозревший Ленин, ни Сибирь, ни союзники, ни самозванец. Секрет в том, что народ (настоящий, серый, земельный народ, а не тот воображаемый, имя которого еще поминают декреты) рано или поздно возьмет все русское хозяйство в свои корявые, но крепкие руки. А покуражился он уже досыта. Будет.
Но если бы даже у меня и не было этой теплой и твердой уверенности, я все-таки не стал бы каркать о гибели страны. Я предпочел бы трижды быть самому повешенным, чем очутиться в положении прокурора, который утром будит приговоренного к смерти словами: «Потрудитесь совершить ваш последний туалет».
И еще одного места в иеремиаде Тана я никак не сумел разжевать. Умертвив — и не далее как в 1912 году — себя, меня и читателей голодной смертью, он прибавляет: «Поделом вору мука». Кто же этот вор: Вы, я или читатель? Вас во всяком случае этим полупочтенным именем назвать нельзя. За Вами большое и светлое бунтарское прошлое и прекрасный литературный багаж, в котором одна только повесть «Восемь племен» достойна академических лавров. Не читатель ли? Но я не думаю, чтобы Вы отважились так поносно бранить того человека, хлеб и соль которого мы с вами едим.
Остаюсь один я. И в горестном недоумении развожу руками: "За что меня так жестоко обложил милый добрый Тан?
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Фельетон впервые напечатан в газете «Утренняя молва». — 1918. — № 1. — 15 июня.
— В. Г. Тан — Богораз (Тан-Богораз) Владимир Германович (настоящее имя Натан Менделевич) (1865—1936), журналист, писатель, этнограф, музейный деятель. Публиковался под псевдонимами: Н. Тан, В. Г. Тан. По политическим взглядам примыкал к энесам (центристская партия народных социалистов). В 1918 г., как и Куприн, печатался в газете «Молва». В советское время — член-корреспондент Академии наук, хранитель Музея антропологии и этнографии АН СССР, основатель Института народов Севера (Ленинград). Последние годы работал директором основанного им Музея религии и атеизма (в здании Казанского собора в Ленинграде).
Фельетон явился ответом на статью Тана «Сумерки богов». Куприн вступил в полемику с журналистом, рассуждавшим о том, что когда-нибудь человечество исчезнет с лица земли, а на его месте народится новое. Не признавая большевиков народной властью, Куприн видел путь спасения страны в опоре на крестьянство — по его мнению, наиболее здоровую, способную к сопротивлению и потенциально расположенную к прочному государственному строительству часть народа.
— извержение Эребуса — вулкан в Антарктиде, характеризуется постоянной активностью и выбросом газа метана, который взрывоопасен и разрушителен.
— Homo novus — человек новый.
— климова подоплёка — подкладка для мужской крестьянской рубахи, подшитая от плеч до половины груди и спины. Климова — от распространенного в крестьянской среде имени Клим. В переносном значении — скрытая причина, основа, сущность чего-либо.
— иеремиада — в значении: плач, произведение в пессимистическом тоне, от имени библейского пророка Иеремии. «Книга Иеремии» и «Плач Иеремии» входят в текст Ветхого Завета и содержат пророчества скорого упадка Иудеи по причине того, что правители царства нарушили закон Яхве. Куприн относит это выражение к статье Тана, уподобляя «Плачу Иеремии» его длинное литературное произведение, в котором автор оплакивает состояние общества, обличая его пороки и предсказывая скорый упадок.
— портрет издателя «Нивы» — иронический намек на то, что вместо портрета кумира русских революционеров Карла Маркса вешали портрет его однофамильца, популярного русского книгоиздателя А. Ф. Маркса (1838—1904), печатавшего популярный журнал «Нива».
— «Наше преступление» — повесть, полное название «Наше преступление. Не бред, а быль. Из современной народной жизни» (1909), принадлежит перу Ивана Александровича Родионова (1866—1940). Книга выдержала несколько изданий (1909—1911). Автор повести, описывая русскую деревню в период первой русской революции, указывал на две причины трагедии России: жиды и алкоголь. В 1918 г. в газете «Часовой» Родионов опубликовал «Сионские протоколы», им же в эмиграции посвятил книгу «Сыны дьявола» (Белград, 1932). Куприну оказалась близка поднятая Родионовым тема о разобщенности интеллигенции и народа. Под «нашим преступлением» автор имел в виду преступление интеллигенции, бросившей свой народ.
— Шлоссер Фридрих Кристоф (1776—1861) — немецкий историк.
Печатается по первой публикации.