Сергей Николаевич Шубинский[править]
[править]
Богом данный генерал-прокурор
Петр Хрисанфович Обольянинов
Известно, что павловское время было обильно всевозможными неожиданностями. В минутных порывах доброты или раздражения государь превращал поручиков в генералов, бедняков в богачей, заслуженных сановников в ссыльных, сегодня приближал к себе кого-либо, а через несколько дней с позором изгонял и т. п. Только очень немногие люди, возведенные им из ничтожества на высшие ступени государственной иерархии, удержали за собою благорасположение императора в течение его кратковременного царствования. Они сумели приспособляться к его порывистому характеру и терпеливо сносили его необузданные выходки и оскорбления, являясь, когда нужно, смотря по капризному настроению государя, то покорными исполнителями его сумасбродных приказаний, то самоотверженными гражданами, удерживавшими его от явных несправедливостей. Они пользовались всяким удобным случаем внушить подозрительному Павлу уверенность в их безграничной преданности, и он щедро осыпал их своими милостями. К числу таких лиц принадлежал между прочими и генерал-прокурор Петр Хрисанфович Обольянинов.
Бедный мелкопоместный дворянин Псковской губернии, Порховского уезда, Обольянинов не получил никакого образования и выучился только читать и писать. В 1768 году шестнадцати лет он поступил в армию кадетом и, дослужившись до чина секунд-майора, перешел в 1783 году в гражданскую службу губернским стряпчим в псковское наместничество. Однако служба эта его не удовлетворяла, и в 1793 году он снова перешел в военное ведомство с чином подполковника и попал в гатчинские войска, созданные цесаревичем Павлом Петровичем. Здесь он нашел свое счастие. Беспрекословный, пунктуальный исполнитель приказаний высшего начальства, он скоро обратил на себя внимание цесаревича и заслужил его расположение. На другой же день по восшествии своем на престол Павел произвел Обольянинова в генерал-майоры, пожаловал 2000 душ крестьян и назначил генерал-провиантмейстером. Кроме того, в течение одного года Обольянинов получил чин генерал-лейтенанта и ордена: св. Анны I-й степени и св. Александра Невского. Завоевывая с каждым днем все большие и большие симпатии государя, он быстро приобрел довольно значительное влияние при дворе.
Император Павел стремился олицетворить в своей особе высшее правосудие в государстве и потому придавал особенное значение должности генерал-прокурора и предъявлял к ней такие требования, которые никто не мог удовлетворить. Со дня его воцарения в течение трех лет переменилось четыре генерал-прокурора: граф Самойлов, князь Куракин, князь Лопухин и Беклешов. Назначая последнего, государь сказал ему:
— Знал ли ты прежних генерал-прокуроров? Какой был генерал-прокурор Куракин! Какой — Лопухин! Ты да я, я да ты: вперед мы одни будем дела делать.
Несмотря на то что Беклешов был умен, знал дело и отличался правдивостью и бескорыстием, он не угодил государю и через полгода был уволен. Придумывая, кого назначить на его место, Павел прибегнул к своему любимому средству — метанию жребия. Написав на бумажках имена своих фаворитов, он свернул бумажки, положил их перед образом, помолился и потом, перемешав, вынул одну из них. На ней было имя Обольянинова. Веруя в жребий, как в указание свыше, государь 2 февраля 1800 года назначил Обольянинова генерал-прокурором и назвал его «богом данным». При этом Павел, находясь еще под впечатлением раздражения против Беклешова, приказал «богом данному» генерал-прокурору немедленно уволить или перевести в другие ведомства всех чиновников беклешовской канцелярии и набрать других. Приказание было исполнено, и от общего остракизма уцелел лишь один Сперанский, о котором Обольянинов имел ранее самые благоприятные отзывы.
Первое появление нового начальника в Сенате произвело удручающее впечатление на его подчиненных. Высокого роста, сутуловатый, с большим носом луковицей, редкими волосами, остриженными под гребенку, со строгим взглядом впалых глаз, он говорил резко и объявил, что за всякие малейшие упущения по службе будет сажать виновных в крепость, отдавать в солдаты и т. п. В сущности, Обольянинов был человек неглупый, добрый, прямодушный и честный, но крайне вспыльчивый, грубый в обращении. Отсутствие образования сказывалось в нем на каждом шагу. Писал он малограмотно, коверкал многие названия и слова самым непонятным образом, ругался, не стесняясь в выражениях. Но в нем было одно важное достоинство в служебном отношении: он умел выбирать сотрудников. Так, по провиантским делам помощником его был Мертваго, а по генерал-прокурорским Безак и Сперанский. Благодаря этим талантливым людям у «богом данного» генерал-прокурора все шло в порядке. В какой степени тяжело было служить с ним, доказывает следующий рассказ одного из приятелей Сперанского. Однажды, зайдя к нему, он застал его в горьких слезах.
— Что с тобой? — спросил изумленный приятель.
— Помилуй, хоть сейчас броситься в воду! — отвечал Сперанский. — Работаю и день и ночь, а от Петра Хрисанфовича слышу одни ругательства; сейчас еще, Бог знает за что, разбранил меня в пух и обещал запрятать в казематы на семь сажен под землю. Этого выносить нельзя!
Приводя подчиненных в отчаяние своей требовательностью и грубостью, Обольянинов вместе с тем не забывал и награждать их. В течение одного года службы при нем Сперанский получил 2000 десятин в Саратовской губернии, орден св. Иоанна Иерусалимского и звание секретаря андреевского ордена, дававшее без всяких занятий и дела 1500 руб. содержания.
Облагодетельствованный Павлом, Обольянинов питал к нему безграничную благодарность и привязанность; государь это видел, ценил, и доверие его к «богом данному» генерал-прокурору сделалось безгранично. В 1800 году Обольянинов был произведен в генералы от инфантерии, получив андреевскую звезду, табакерку с брильянтами и 120 000 руб.
Для характеристики взаимных отношений Павла и Обольянинова приведем два рассказа, записанные со слов последнего.
Однажды рано утром государь неожиданно посылает за ним. Войдя в кабинет, Обольянинов увидел, что Павел быстрыми шагами ходит по комнате в страшном гневе.
— Возьмите от меня вора! — сказал государь.
Обольянинов стоял в недоумении.
— Я вам говорю, сударь, возьмите от меня вора!
— Смею спросить, ваше величество, кого?
— Барона Васильева, сударь! Он украл четыре миллиона.
Обольянинов начал было оправдывать этого славившегося честностью государственного казначея.
— Знаю, — закричал Павел, — что вы приятель ему; но мне не надобно вора; дайте мне другого государственного казначея.
— Ваше величество, — отвечал Обольянинов, — извольте назначить сами, я не имею ни на кого указать; или, по крайней мере, позвольте мне подумать несколько дней.
— Нечего думать, назначьте сейчас и приготовьте указ об этом в Сенат.
— Ваше величество, — решился возразить Обольянинов, — указом нельзя сделать государственного казначея.
— Как ты осмелился сказать, что мой указ не сделает государственного казначея?!
С этими словами император схватил Обольянинова за грудь и так толкнул его, что тот отлетел к стене. Обольянинов считал себя погибшим, губы его шептали молитву, а на глазах показались слезы.
Павел опомнился и уже более спокойно спросил:
— Почему же вы, сударь, защищаете барона Васильева?
— Потому, — отвечал с твердостью Обольянинов, — что я его знаю и уверен, что он не способен на подлое дело.
— Но вот его отчет, смотрите, тут недостает четырех миллионов.
Обольянинов прочел и действительно увидел этот недостаток. Полный удивления, он говорит:
— Ваше величество справедливо изволили заметить; но по моей обязанности осмелюсь доложить, что никогда не должно осуждать обвиняемого, не спросив прежде у него объяснений. Позвольте мне сейчас же съездить к нему и узнать, что он скажет.
— Поезжайте, — сказал император, — и от него тотчас опять ко мне; жду с нетерпением ответа.
Обольянинов поехал. Оказалось, что в отчете государственного казначея пропущены те четыре миллиона на какие-то чрезвычайные расходы, которые сам Павел приказал не вносить в общий отчет и подать о них особую записку.
— Доложите государю, — сказал Васильев, — что я представил эту особую записку еще прежде, и его величество, сказав, что прочтет после, изволил при мне положить ее в такой-то шкап, на такую-то полку, в своем кабинете.
Обрадованный Обольянинов поспешил к государю и доложил обо всем. Павел, ударив себя одною рукою по лбу, другой указал на шкап, сказав: «Ищите тут!» Записка была найдена, и все объяснилось к чести государственного казначея. Павлу сделалось совестно.
— Благодарю вас, Петр Хрисанфович, — сказал он, — что вы оправдали барона Васильева и заставили думать о нем по-прежнему, как о честном человеке. Возьмите александровскую звезду с брильянтами, отвезите ее к барону Васильеву и объявите, что я, сверх того, жалую ему пятьсот душ крестьян.
Тверской прокурор донес эстафетой Обольянинову, что в Тверь приезжал фельдъегерь и, по высочайшему повелению взяв губернатора, повез его в Петербург. Обольянинов на всякий случай тотчас приказал справиться в Сенате, не значится ли каких-либо беспорядков по исполнению дел в тверском губернском правлении. Ему доложили, что за этим правлением считается 15 000 нерешенных дел, число, по тогдашнему времени, огромное. Вдруг государь потребовал к себе Обольянинова. Предугадывая причину, он был очень доволен, что запасся справкой. Павел был в страшном гневе и сразу же спросил:
— Сколько нерешенных дел в тверском губернском правлении?
— 15 000, — отвечал генерал-прокурор.
— Да, верно, 15 000 дел. Губернатор уже привезен сюда. Я сам сорвал с него аннинскую ленту и посадил его в крепость.
— Этого мало, ваше величество, — сказал Обольянинов, — заключение в крепость отнесут к какому-нибудь политическому преступлению, и пользы от этого не будет никакой. Надобно его судить, раскрыть запущения по губернии, строго наказать по законам и объявить во всеобщее сведение для примера и в страх другим губернаторам.
— Правда твоя, правда, Петр Хрисанфович, — отвечал Павел. — Сейчас же отправься в Сенат, прикажи привезти туда губернатора и судить его в 24 часа. О решении мне немедленно доложи.
Обольянинов исполнил в точности волю государя и на другой день явился во дворец.
— Что? — спрашивает Павел. — Кончен суд? К чему приговорен губернатор?
— Сенат оправдал его, ваше величество.
— Как! — вскричал Павел, вспыхнув.
— Да, — продолжал Обольянинов, — Сенат нашел, что этот губернатор определен в Тверь только два месяца назад, дела запущены еще до него, и не одним его предместником, а при нескольких губернаторах, и теперь не доберешься, который из них положил начало беспорядку; привезенный же сюда губернатор в два месяца не мог не только исправить, но даже хорошо узнать положение дел.
Павел успокоился, поблагодарил Обольянинова и поручил передать высочайшую благодарность Сенату. Потом, сев к столу, собственноручно написал указ о пожаловании оправданного губернатора, имевшего чин действительного статского советника, в тайные советники с назначением сенатором в тот самый департамент Сената, который его оправдал, а на его место в Тверь назначить другого, опытного в делах губернатора.
Обольянинов пробыл «богом данным» генералом-прокурором тринадцать месяцев, до самой кончины Павла. Он вошел в такую силу и приобрел такое значение, что, по словам близкого к нему человека, Ильинского, все высшие военные, статские и дворцовые чины к нему приезжали, наполняли его залу и ожидали его выхода. Даже великие князья Александр и Константин Павловичи являлись к нему, так как Обольянинову была поручена, кроме гражданской, и военная часть под некоторый, хотя и негласный, надзор. Иногда у его подъезда скоплялось столько карет, сколько бывает у дворца в торжественные дни.
В роковую ночь 11 марта 1801 года, когда заговорщики двинулись в Михайловский замок для низложения Павла, Обольянинов, не имевший никаких сведений о давно уже назревшем заговоре, спокойно сидел в своем кабинете и занимался делами. Вдруг к нему входит плац-майор и объявляет: «По высочайшему повелению вы арестованы и должны следовать за мной на гауптвахту».
Предполагая, что неожиданный арест есть последствие какой-нибудь случайной, минутной вспышки гнева государя, Обольянинов отнесся к нему спокойно и сказал плац-адъютанту:
— Говорите тише, не разбудите жены, она спит за этим простенком, не тревожьте моих домашних.
Он сам нашел шубу и шапку, оделся и крадучись вышел из своего дома. Плац-адъютант отвез его на адмиралтейскую гауптвахту. Здесь генерал-прокурора поместили в маленькой грязной каморке, в которую из соседней караульни проникал запах солдатской махорки. Он прилег на лавку и, как рассказывал потом сам, «ни о чем не зная, крепко спал всю ночь».
Утром ему объявили о смерти Павла и объяснили, что он был арестован из предосторожности, по распоряжению генерал-губернатора, и теперь свободен. Обольянинов прямо с гауптвахты отправился в замок, чтобы поклониться телу своего благодетеля.
Хорошо понимая, что роль его кончена и он делается совершенно лишним человеком при дворе молодого государя, который окружил себя новыми людьми, Обольянинов тотчас же подал в отставку и получил ее без затруднений.
По обычаю тогдашних опальных вельмож Обольянинов переехал в Москву, купил себе здесь дом и небольшое подмосковное имение. Сначала москвичи отнеслись к нему крайне недружелюбно. Относя лично к нему многие стеснительные и нелепые распоряжения павловского времени, они выказывали ему явное презрение и даже воспретили вход в дворянское собрание; но с течением времени, когда ближе узнали, что под его грубой оболочкой скрывается доброе сердце, прямодушие и неподкупная честность, презрение заменилось общим уважением.
В 1812 году он был избран московским дворянством в число членов комитета, учрежденного для сбора и вооружения ополчения. Император Александр, прибыв из армии в Москву и принимая дворян, сказал Обольянинову:
— Я рад, Петр Хрисанфович, что вижу вас опять на службе.
— Я и не оставлял ее, — отвечал он.
— Как? — спросил государь.
— Дворянин, который управляет крестьянами, — пояснил Обольянинов, — и заботится о них, служит государю и отечеству.
За свою энергичную деятельность в комитете он был награжден орденом св. Владимира первой степени. С 1819 года Обольянинов постоянно избирался московским губернским предводителем дворянства. В 1828 году он был избран вновь, но, несмотря на усиленные просьбы принять избрание, решительно отказался вследствие утомления и преклонности лет и удалился на покой.
О частной жизни Обольянинова сохранилось несколько рассказов, рисующих его нравственный облик, добросердечие, прямодушие, непреклонную настойчивость даже в мелких, обыденных случаях.
Он был большой любитель цветов, сам занимался в подмосковной своим садом, подчищал дорожки, разбивал клумбы, сажал разнообразные растения и цветы и строго запрещал кому бы то ни было их рвать. Как-то приехала к нему соседка помещица с сыном, мальчиком лет 10 — 12. Перед обедом мальчик попросился в сад погулять.
— Иди, гуляй сколько угодно, — сказал Обольянинов, — но сохрани тебя Бог, если ты сорвешь у меня хоть один цветок — заставлю съесть. Слышишь, уговор лучше денег.
Пошел мальчик в сад, нагулялся вдоволь и возвращается оттуда. Обольянинов подозвал его к себе.
— Ну что, голубчик, набегался, натешился? А цветов не рвал?
— Нет-с… — немного сконфузившись, отвечал мальчик.
После обеда все гости пошли гулять в сад. Сопровождая их, Обольянинов с особенным вниманием осматривал каждый кустик и в одном месте заметил пучок сорванных цветов. Ему тотчас пришла мысль, что, вероятно, мальчик не удержался от соблазна, нарвал цветов и потом, струсив, бросил их… Он поднял пучок и, держа его в руках, подошел к гостям и пристально и строго посмотрел на мальчика. Тот изменился в лице.
— Что я говорил тебе, когда ты просился в сад? — спросил Обольянинов.
Мальчик дрожит под его суровым взглядом и молчит.
— Отвечай мне сию минуту, — настаивает Обольянинов.
— Чтобы я не рвал цветов.
— А это что? Кто это рвал?
Пришлось признаться.
— Я обещал тебе, что заставлю съесть — так ешь же сейчас все, что нарвал.
Присутствующие думали, что он хочет пугнуть мальчика и постращать за ослушание и засмеялись, видя испуг ребенка; но каково же было изумление всех, когда увидели, что хозяин не шутит и настоятельно требует, чтобы тот ел цветы.
— Петр Хрисанфович, простите моему сыну, он виноват, еще неразумен… — стала упрашивать мать.
— Может быть, тут есть вредные цветы, — сказал кто-то из гостей.
Но Обольянинов был неумолим. Он настоял на своем и заставил мальчика съесть все, до последнего листа, и, кроме того, выдрал еще за уши, приговаривая:
— Это за то, что ты солгал и запирался.
Разумеется, мальчика стало рвать.
— Ничего, — говорил Обольянинов, — вперед будет умнее, не беспокойтесь, не умрет!
Однажды к Обольянинову явился чиновник Апятов с письмом от какого-то старого приятеля, где говорилось, что Апятова несправедливо вытеснили со службы и оставили с семейством без куска хлеба.
— Служи по выборам, я за тебя похлопочу, — сказал Обольянинов.
После этого при первых же дворянских выборах Апятов по его рекомендации был выбран в заседатели гражданской палаты. Но дня через три он прибежал к своему покровителю и со слезами на глазах рассказал, что военный генерал-губернатор князь Д. В. Голицын не утверждает его в должности. Обольянинов вспыхнул, надел мундир и ордена и сам отправился к генерал-губернатору. Тот удивился, увидя старика в таком параде.
— Ты, — сказал Обольянинов (он всем говорил «ты», но никто, даже князь Голицын, не объяснялись с ним иначе, как на «вы»), — ты не хочешь утвердить Апятова, которого по моему предложению избрали все дворяне, как человека способного.
Князь стал объяснять, что по дошедшим до него слухам Апятов уволен хотя с чистым аттестатом, но по сомнению в делах нечистых, спорил и не соглашался утвердить его в должности заседателя. Обольянинов почтительно и мягко продолжал просить за бедняка. Убедившись, что это не помогает, он порывисто встал, гордо выпрямился и сказал:
— Ваше сиятельство не утверждаете, так я отправлю государю императору донесение, что не могу более оставаться губернским предводителем дворянства потому, что вами попирается жалованная дворянству грамота, ниспровергаются правила выборов, и оскорблено, в лице губернского предводителя, все московское дворянство.
Голицын едва успокоил разгневанного старика и должен был уступить его ходатайству.
Жена Обольянинова Анна Александровна, рожденная Ермолаева, была добрая и приветливая женщина, но очень простоватая и без всякого образования; так как она питала особую страсть к собакам, которых у нее было множество, то и разговоры ее вращались преимущественно лишь около собак: «Милка сделала то-то, а Фиделька или Амишка это-то». Гости еще в передней ощущали собачий запах, а в гостиной их заглушал лай и визг. Одни собачонки бросались кусать ноги, другие вскакивали на колени, обнюхивали и лизали лицо. Никто не решался отбиваться от собачьих нападений, потому что это разобидело бы хозяйку и могло повлечь к ссоре с ней. Для ухода за собаками была приставлена особая горничная, и если которая из них провинится в чем-нибудь, то взыскивалось с девушки, зачем недоглядела. На ночь все эти собачонки взбирались на постель, забивались под одеяло, а если вздумается, то и на подушки, и тогда Анна Александровна уступала им место, сама кое-как лепилась на краю кровати, а если собаки начинали проситься вон из комнаты, то Петр Хрисанфович должен был вставать, выпускать их и впускать, и это иногда несколько раз в течение ночи. Словом, в доме у Обольяниновых хозяевами были их собаки, все им угождали, все их ласкали и всякое внимание к ним хозяйка принимала на свой счет.
Обольянинов дожил до глубокой старости. В последние два года он потерял употребление ног, и его возили в креслах, сделанных в виде колясочки. Это болезненное состояние, преклонный возраст и честное служение интересам московского дворянства до такой степени усилили общее уважение к нему, что не только многие мужчины, но и дамы целовали у него руку, и он, как бы сознавая себя достойным этой чести, не отнимал руки, когда кто-либо хотел ее поцеловать. Предчувствуя приближение кончины, он приказал возить себя по всем комнатам, и каждому из домашних своих говорил: «Прости, прости». После этого потребовал духовника, исполнил долг христианский и тихо уснул навсегда.
Он умер 22 сентября 1841 года на 90-м году от рождения.
Опубликовано: Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_bogom_danniy_general.html.