Бунт Стеньки Разина (Костомаров)

Бунт Стеньки Разина
автор Николай Иванович Костомаров

Опубл.: 1885. Источник: az.lib.ru

Н. И. Костомаров

Бунт Стеньки Разина

I

Русскую историю обыкновенно делят на периоды, но не во всех отношениях выражают этим то, что хотят. Для отделения одного периода от другого берут внешние события, которые хотя имели важное влияние на судьбу народа, но не уничтожали сразу старого порядка и не вводили сразу нового. Постепенно упадало старое, постепенно возрастало новое. Татарское завоевание иначе направило деятельность удельных князей, произвело перемены в связи городов и земель, дало другие размеры народным свойствам; но и долго после татар оставалось больше следов дотатарского времени, чем перемен. Государствование Иоанна III было то время, когда единодержавие взяло перевес над удельностью; но эта эпоха не изгладила признаков жизни, свойственных удельному миру. Деление на принятые периоды годится для школьного изучения событий былевой истории; история бытовая, история народной жизни требует таких граней, которые бы определяли коренные отличия, принимаемые страною и жителями, и заключали в себе главные уклады политической, общественной и духовной жизни народа. Таких укладов русская история до Петра Великого представляет два: удельно-вечевой и единодержавный. Невозможно отыскать такое время, когда между ними повелась разделительная черта. Когда удельность господствовала над всем составом Руси, семена единодержавия пытались пустить отростки, и, напротив, когда единовластие достигло полной силы, отжившие начала удельности, воскресая, оказывали признаки сопротивления.

Картина удельно-вечевой Руси является наблюдателю в таком виде: все дробится, все идет к тому, чтоб каждый город и даже каждое село образовывало самостоятельное целое; и между тем, однако, существует федеративная связь этих частей, без определенных учреждений для поддержки согласия между ними, основанная более на всеобщем чувстве и сознании единства Русской земли и русского народа; управление посредством целого рода князей, из которых ни один, однако, не имеет значения государя; народоправление, выражаемое формою веча — формою, которая в одних местах созрела, в других не созрела, смотря по обстоятельствам; перевес обычая над постановлением, побуждения над законом, личной свободы над повинностью, общинности над единичностью власти, воли живого народа над учреждением; вольница, движение, брожение, кочевание и потому безладица и непрочность.

Напротив, признаки единодержавия были таковы: все народные интересы сосредоточиваются в одном лице, которое становится апотеозом страны и народа, и потому личность его приобретает святое значение; исчезает бытие отдельных частей, уничтожается народоправление, — все стремится к единообразию; преобразование обычая в постановление, сознания в букву закона, перевес повинности над личною свободою, старейшинства над общинностью, стремление к оседлости, установке и покою.

В борьбе этих двух укладов русского быта — удельно-вечевого и единодержавного — вся подноготная нашего старого дееписания. Начала единодержавия со всеми исчисленными признаками постепенно развивались в период татарского господства, но и в более отдаленное время их уже существование княжеского достоинства показывает зародыш единодержавия, хотя в слабой степени. С XIV века, утвердившись на московской почве, оно вступило в явную борьбу с старым противником, истощенным от внутренних надрывов и устаревшим от лет и бед, шаг за шагом брало над ним верх и торжествовало свой перевес освобождением страны от иноплеменного господства и созданием монархического государства с зачатками политического могущества. Победа достигла высшей степени при Иоанне IV; но этот борец-победитель, празднуя свое преобладание над врагом и кознями князей и бояр, претендентов удельности, и бойнею в Новегороде, еще вспоминавшем о своем вече, — в то же время подавал избитому, истерзанному врагу руку на мировую учреждением общинных властей, самоуправою посадов и уездов, со-званием Земской думы, по-видимому вступавшей в права всех веч вместе, уже не для какого-нибудь города или земли, а для целой Русской державы; и наконец, своим духовным завещанием, где он сыну Федору давал независимый удел. Хорошо, что у Иоанна остался только один сын: если б их было несколько, у нас бы воскресла удельность. Оживающий враг избрал тогда на юге России уголок, где мог, оправившись, не только давать отпор своему торжествующему сопернику, но и вторгаться в завоеванные им пределы. Старое удельно-вечевое начало Руси облеклось теперь в новый образ — то было козачество. В лице Ермака оно показало Грозному, чего можно ожидать от него. Между тем по смерти Грозного явился в Москве новый борец единодержавия — Борис Годунов. Он нанес старому врагу новые раны введением кабаков и крепостного права. Зато и старый враг отмстил этому борцу: он ниспроверг его трон; ворвавшись в Россию в образе козачества, покрыл ее развалинами и кровью, повел Русь до ограниченного избрания Владислава, до попытки соединения с Польшею, до полугодичного правления посредством Земского собора… Далее идти он не мог: у него не хватало сил, когда дело шло об устойке на завоеванном поле; единодержавие опять взяло над ним верх избранием Михаила Федоровича, но принуждено было купить свое торжество значительными уступками старому врагу, который показывал громко, что он еще не при последнем издыхании, а должен признать себя побежденным только от неуменья продолжать войну. Вражда между ними, однако, была насмерть и не могла окончиться какими-нибудь взаимными уступками. Едва торжествующая теперь сторона укрепилась, как тотчас же начала уничтожать все уступки, данные во время тяжкой битвы; она вытесняла влияние противника и усилением власти воевод, составлением Уложения, и строжайшим укреплением крестьян, и образованием регулярного войска. Старый враг между тем, казалось, более и более молодел в своей козацкой одежде. Несколько раз соперники подавали друг другу руку, сохраняя в душе злобу, бросали один другому ласковые уверения, думая, как бы уничтожить один другого с корнем и заводом; наконец, улучив удобное время, побежденный столько раз старик отважился на открытый бой. Стал у него борец Стенька Разин.

II

Козачество тогда возникало, когда удельная стихия падала под торжеством единодержавия; оно было противодействием старого новому. Ряды козачества наполнялись недовольными новым составом, теми, кто не уживался в обществе, для кого не по натуре были его узы. Русский мир был уже разделен на два государства — Москву и Литву; в обеих половинах явилось козачество. Тогда как в Южной Руси заложилось славное Запорожье и разлило из себя дух козачества по всей Украине, одинаковые события произвели наплыв народа с севера на Дон. Украина подала помощь этому обществу и населяла берега Дона своими детьми. Как ни темна первая история донского козачества, но что малороссийская народность участвовала в его закладке и воспитании — это лучше всяких исторических памятников доказывает нынешний язык донских козаков: среднее наречие между малороссийским и великорусским языками. Отсюда козачество охватило берега Волги, Терека, Яика и проникло в далекую Сибирь.

До эпохи самозванцев козачество, по-видимому, готовилось образовать отдельное общество в русских южных краях и хотело только укрыться с своею независимостью от северного единовластия; но, вмешавшись в дела Москвы в начале XVII века, оно вошло в неразрывную связь с нею и уже не ограничивалось тем, чтоб засесть с своими началами в южных степях, а стремилось распространить эти начала по всей земле Московского государства.

С этого времени повсюду являются козаки. Правительство, желая остановить это брожение, допустило существование козачества внутри державы в виде особого военного сословия, наравне с стрельцами, пушкарями и воротниками. Оно употреблялось преимущественно там, где нужно легкое наездническое военное действие, в особенности для передачи вестей от одного города до другого и для конвоев. Другие, которые в смутные времена начала XVII века составляли козацкие шайки, были обращаемы в тягловые сословия, в посадские, в крестьяне, отдаваемы владельцам, от которых убежали, — словом, возвращаемы к тому гражданскому званию, в каком были прежде и они сами, и отцы их. Отведав вольницы времен самозванцев, многие уже не уживались на родине, бегали, шатались, составляли шайки, называли себя козаками и передавали эти привычки следующему за собою поколению. Таким образом, козаки в глазах правительства разделялись на верных, или признанных властью, и воровских, самозванных козаков. Вольный тихий Дон был центром козачества. Долго независимый, в царствование Михаила Федоровича он признал власть московского царя. В 1634 году козаки присягнули на верность и обещали не нарушать порядка своими разбоями и нападениями на соседей*. Обещание сохранялось плохо. Козаки продолжали свои набеги и своевольства, и на Дону постоянно было две партии в отношении русского правительства: верные, хотевшие согласить свою вольность с повиновением верховной московской власти, и воровские, которые хотели действовать свободно и считать Дон независимым и самоуправным. Число воровских было значительнее, потому что малейшее неудовольствие обращало в их ряды и тех, которые при других обстоятельствах были верными.

______________________

• «Времен. И. М. О. Ист. и Др.», IV. Смесь, 54.

______________________

Первые годы царствования Михаила Федоровича были заняты борьбою с воровскими козаками, как назывались шайки бродяг, не хотевшие повиноваться властям. Ужасны были эти люди. В 1615 году, рассыпавшись по всей Московской Руси, и в особенности около Волги, близ Углича, Кинешмы, у Пошехонья, около Новгорода, в Северской земле и украинных городах, они грабили города и села и делали над народом бесчеловечные истязания. Их ожесточение, при обычной тогдашней грубости нравов, становится понятнее, когда примем во внимание, что эти шайки были составлены из людей, оставивших свои прежние повинности и теперь возвращаемых к ним снова насильно. Нежелание какого-нибудь нового порядка вещей увлекало эти толпы и внушало им ненависть к прежнему житью и охоту шататься и быть там, где показалось. Иной был прежде монастырский, а жил теперь в дворянском имении — его отыскивали и возвращали в монастырское*. Другой был холоп, убежал от своего господина и отдался иному господину в холопы, а его хотели воротить к прежнему**. Им хотелось свободно переходить от одного существующего положения к другому существующему; нового, своеобразного они не могли выдумать, кроме козацкого, которое с известной точки зрения было то же, что разбойничье. В первые годы Михаила Федоровича князь Лыков разбивал такие шайки несколько раз: под Балахною, под Симоновым монастырем, куда они пришли как будто с повинною, а в самом деле для буйства; потом на реке Калуже, где был повешен знаменитый атаман Воловня, и откуда множество его товарищей отправлено в тюрьму Преследуемые и поражаемые, одни сдавались на милость правительства, а другие удалялись из жилых мест в низовья Волги, и одна из таких шаек, под начальством Калбака, установилась близ Каспийского моря и наносила страх плававшим по нему судам.

______________________

• «Акты Арх. Экспед.», 82, 303.

• • Улож., гл. XX, ¶ 56.

______________________

На берегах Волги существовало тогда козачество как отдельное общество. История его неизвестна. Мы знаем о существовании волжских козаков в смутные времена: они поддерживали Заруцкого. Во время войны поляков с турками под Хотином, когда запорожцы оказали столь деятельное участие, пришло двадцать тысяч волжских козаков на помощь христианам против неверных. Они явились поздно, когда было дело кончено, но их намерение не осталось без награды*. Королевич Владислав отпустил их с подарками. Это известие, передаваемое южнорусскими летописцами, важно: открывая значительность народонаселения в Волжском крае, оно указывает на связь, существующую между всеми вообще козаками; когда малороссийские козаки пошли помогать Польше, сочувствие к делу отозвалось в таком отдаленном краю, как низовые берега Волги. Когда Олеарий плыл по Волге с голштинским посольством, по берегам Волги, от устья Камы вниз, блуждали козаки и были страхом для пловцов, потому что нападали на суда. Впрочем, то были не одни жившие по Волге: там шатались для разбоев и с Дона, и с Яика, и со всех стран русского мира. Волга, главный торговый путь, привлекала их удальство. В 1621 году они ограбили караван судов, и это подало повод к основанию города Черного Яра. В 1654 году козаки напали на нижнеяицкий учуг, принадлежавший гостю Гурьеву, его разорили и переманили в свои ряды рабочих**: в простонародии было к ним сочувствие. Волга на всем ее неизмеримом протяжении была поприщем воровских козаков. Их деяния воспевались в песнях; в ним относятся разнообразные предания; их образ в народном воображении сохраняется с марами (курганами) и городищами, усевающими приволжские степи. Воровские козаки не были в глазах простонародья простыми разбойниками, в обыкновенном смысле этого слова; они нападали на суда, на людей, грабили их, убивали, но, по обширному кругу, в котором хотела выразиться их деятельность, название разбойников для них недостаточно. Сами они говорят в своих песнях: «Мы не воры, не разбойники — мы удалые добры молодцы». Это были люди, выскочившие из круга гражданского быта, не вошедшие в другой и не сознавшие определенной цели. Народ сочувствовал удалым молодцам, хотя часто терпел от них; самые поэтические великорусские песни — те, где воспеваются их подвиги; в воображении народном удалый добрый молодец остался идеалом силы и мужской красоты, как герой Греции, рыцарь Запада, юнак Сербии. Слово «удалый молодец» значило у нас героя, а между тем оно смешалось с значением разбойников.

______________________

• «Летоп. Сам. Величка», 1 прилож., стр. 24.

• • Доп. V, 225.

______________________

Итак, в половине XVII века козачество охватывало более чем пол-Руси, а народное недовольство гражданским порядком давало ему пищу и силы: в козачестве воскресали старые полуугасшие стихии вечевой вольницы: в нем старорусский мир оканчивал свою борьбу с единодержавием. Когда власть хотела подчинить козаков порядку и закону, воровское козачество хотело разлить по всей Руси противодействие ей. Уже для него было недовольно укрываться в отдалении степей: оно хотело поглотить весь русский народ. Но само по себе оно было не новым началом жизни, а запоздалым, отцветшим; оно было страшным настолько, чтоб задержать русский народ, сбить его на время на старую дорогу, но бессильно и бессмысленно, чтобы проложить ему новый путь. В нем не было созидательных начал, не было и духовных сил для отыскания удачных способов действия. Оно не могло произвести ничего, кроме эпохи Стеньки Разина — кровавой, громкой, блестящей, приведшей в ужас и ожидание, по словам современника, не только Московское государство, но и всю Европу*, и бесплодной, как метеор, многообещающий не знакомому с тайнами природы и никогда не исполняющий этого обещания.

______________________

• Stenko Rasinus cosacus Donicus perduellis praeside Conrado Samuele Schurzfleischio, 13.

______________________

III

Весь порядок тогдашней Руси, управление, отношение сословий, права их, финансовый быт — все давало козачеству пищу в движении народного недовольства, и вся половина XVII века была приготовлением эпохи Стеньки Разина.

Устройство отношений между землевладельцами и работниками, и между господами и слугами, было в числе причин, способствовавших успехам возмущения. До 1592 года крестьяне были люди вольные и по праву, в определенный годичный срок переходили с земли одного господина на землю другого. В этот год, как должно думать, судя по смыслу других позднейших указов, Борис укрепил их на тех местах, где они тогда жили. Строгость этой меры была ослаблена последующими распоряжениями самого Бориса. В 1597 году издан указ, предоставлявший владельцам право отыскивать своих крестьян тогда только, когда они убежали от них не ранее пяти лет*. По указам 1601 и 1602 годов прикрепление крестьян к землям удержалось только в имениях патриарших, митрополичьих, владычних, монастырских, бояр, дьяков и больших дворян, и приказных людей, а в имениях детей боярских, жильцов, иноземцев, дворовых царских людей, подьячих всех приказов, стрелецких, сотенных и козачьих голов, у переводчиков и толмачей Посольского приказа, патриарших и властелинских приказных людей оставлен вольный переход крестьянам**. Ясно, что это постановление, оставлявшее свободу крестьян у мелких, незначительных владельцев и делавшее их крепкими в имениях знатных и больших господ, клонилось не к прекращению шатаний, как обыкновенно думают, а к тому, чтоб угодить сильным, на которых опереться искала власть Бориса, начинавшего собою новую династию. С тех пор бояре и вообще господа постоянно старались о сохранении и дальнейшем утверждении такого гражданского порядка. При избрании Владислава бояре, распоряжаясь делами государства, выговаривали вперед условие, чтоб на Руси промеж себя крестьянам выходу не быти***. В Смутное время крестьяне всех ведомств наполняли толпы козаков и переходили от одного владельца к другому, обманывая всех равно. По восстановлении порядка бояре, имевшие сильное влияние на дела государства, при непрочности новой власти, поспешили сохранить закон Бориса и постановили обращать беглецов на прежние места жительства и вообще оставить тот порядок дел, какой введен Борисом при Федоре Иоанновиче. С тех пор крепостное право становилось тверже и тверже. Сначала срок для нахождения беглых холопов и крестьян и возвращения их на прежнее место положен пятилетний, но в 1637 году он предположен на девять лет, в 1641-м — на десять лет. Ограничение права возврата крестьян годами удерживало отчасти старый порядок дел, какой был до 1592 года, потому что крестьяне уходили от одного владельца к другому и выжидали исхода срочных лет, чтоб потом быть безопасным от притязания прежнего господина. В 1645 году**** дворяне и дети боярские жаловались, что в то время, когда они находились в военной службе, крестьяне их уходили к иным владельцам, и особенно к боярам, окольничим и в монастырские имения. Это понятно, потому что у богатых владельцев, имевших больше средств, крестьяне подвергались меньшим повинностям, чем у бедных. Бедным тяжело было судиться с богатыми. Таким образом, большие села увеличивались, а мелкие деревушки пустели. В 1647 году постановлено не возвращать беглых только в таком случае, если они прожили вне мест, где записаны, более пятнадцати лет*****. В 1649 году уничтожен срок для поимки беглых******. Уложение окончательно сделало крестьян крепкими земле⁷*. Оно не только прекратило сроки, не только установило твердое правило на будущее время, что никому за себя крестьян не принимать, но еще обратило его и на прежние годы. Таким образом, руководствуясь писцовыми книгами, составленными после пожара 1625 года, и всех крестьян, записанных перед тем в писцовых книгах, велено отдавать с их семействами без урочных лет прежним владельцам, за которыми они числились. Крестьянство распространилось не только на тех, которые значились в писцовых книгах как хозяева, но и на их детей, родственников⁸*, которые жили с ними не в разделе и до того времени считались гулящими людьми.

______________________

• «Истор. Смутн. врем.», I, прилож. 1.

• • «А. А. Э.», II, 75. «Ист. См. врем.», I, прилож. 1.

• • • «Истор. Смутн. врем.» I. прилож. 97.

• • • • «Акты Арх. Экспед.», IV, 24.

• • • • • «Дополн. к Акт. Ист.» III, 116.

• • • • • • «Акт. Ист.» IV, 17.

⁷* «Улож.», гл. XI, ¶ 3.

⁸* «Улож.», гл. XI, ¶28, ibid. ¶ 1.

______________________

Звание крестьянина было отлично от звания холопа; но мало-помалу значение их сливалось, и во второй половине XVII века различие между ними состояло не столько в их правах, сколько в способах приобретения господином прав своих. Холопами в обширном смысле назывались все те, которые были обязаны какою-нибудь службою другому лицу. В этом отношении и бояре и князья писались царскими холопами. В тесном смысле холопами, или людьми, назывались вообще рабы: или пленные, или вошедшие в это звание по долговым обязательствам, или родившиеся от рабов. В Руси издавна было в обычае отдавать себя в залог за занятые деньги или продаваться за известную сумму. Иные продавали себя с детьми и со всем потомством и давали за себя вечную кабалу по записям. Тогдашние понятия считали справедливым предоставить отцу право распоряжаться судьбою тех существ, которые он произвел на свет. Иные же продавали себя на срок и давали записи, называемые закладною кабалою. Сверх того, люди отдавались в холопство заимодавцам по суду, когда они не могли заплатить суммы, следуемой им. Кабала служила владельцу для предъявления его прав на раба. В 1597 году установлено, чтобы всякий, кто служил у хозяина без всякой кабалы полгода, делался полным его холопом, или человеком*. Большие злоупотребления были последствием этого закона. Вольные люди, жившие в услужении, бегали от господ, когда господа по такому закону хотели закабалить их себе в вечное рабство: богатые обманом и насилием порабощали бедняка; другие господа сами ссылали от себя слуг, с тем чтоб придраться к тем, к кому они пристанут. И в самом деле, когда слуги для пропитания находили себе приют у иных господ, прежние их господа грозили последним судом, домогались не только возврата слуг, но еще и мнимых убытков и пени за передержку. При Самозванце этот стеснительный закон уничтожен: по-прежнему было постановлено считать холопом только того, кто давал на себя письменный акт; иск господина на холопа приносился не голословно, а на основании предъявленной кабалы**. При Шуйском принято правилом считать холопом только по письменным актам; но тот, кто служил более пяти лет у господина бескабально, делался его вечным холопом и без акта***. В Смутное время множество холопов разбежалось и пошло в козаки; с восстановлением власти правительство сначала хотело и холопов, как другие сословия, обратить к прежним обязанностям, но должно было сделать уступку, дозволив тем, которые пошли в козаки, оставаться в козачестве****. Иногда являлось стремление ограничить холопство, по крайней мере в некоторых местах государства; так, например, в одной грамоте 1646 года уфимскому воеводе приказано наблюдать, чтоб никто не отдавал себя в залог по крепостям: на эти меры правительство вынуждалось потому, что многие тяглые и ясачные шли в холопы и уклонялись от государственных повинностей*****. Также в 1665 году в поволжских областях запрещалось отдаваться в кабалу и принимать в залог людей******. В царствование Михаила и Алексея постоянно и всюду тяглых и дворцовых возвращали на свои места, и всякая сделка, заключенная ими об отдаче себя в холопство, уничтожалась. По Уложению, полным холопом назывался тот, кто отдавался в рабство навсегда; дети, рожденные уже в рабском состоянии, делались также собственностью господина⁷*. Иное дело кабальные холопы, то есть обязанные служить временно по взаимному условию или присужденные в холопство за долги до отработки долга⁸*: вообще наблюдалось правилом, чтоб кабальные делались свободны по смерти господина⁹*. Хотя холопство зависело отданного на себя письменного акта, но если человек служил у господина три месяца бескабально, то без всякого акта господин имел законное право требовать его закрепления¹⁰*. Это простиралось и на потомство холопа, если холоп был кабальный и закабалил себя на срок, а его дети бескабально служили тому господину; на этом одном основании господин имел право требовать закрепления детей, и они делались его рабами, хотя бы отец их и они сами этому противились¹¹*. Тем не менее тот же человек, если он служил у господина и гораздо больший срок бескабально, не делался по этому одному холопом, если господин того не требовал¹²*. В начале XVII века все имели право держать полных холопов¹³*. Но после Уложения¹⁴* это право не давалось священнослужителям и церковнослужителям (исключая протопопов), боярским людям, а также и посадским¹⁵*. Последние могли брать кабалы не более как на пять лет¹⁶*.

______________________

• «Ист. Государ. Рос», т. X.

• • «Ист. Госуд. Рос.» т. X, прим. 39.

• • • «Акт. Истор.» II, 117.

• • • • «Акт. Истор.» III, 90.

• • • • • «Акт. Истор.» III, 371.

• • • • • • «Акт. Истор.» IV, 346.

⁷* "Улож."ХХ,¶61.

⁸* "Улож."ХХ,¶45.

⁹* «Улож.» XX, ¶ 18.

¹⁰* Ibid. ¶ 16.

¹¹* Ibid. ¶ 30.

¹²* Ibid. ¶ 18.

¹³* «Акт. Истор.» II, 57.

¹⁴* «Улож.», гл. XX, ¶ 104.

¹⁵* Котопшхин, 89.

¹⁶* Там же, 95.

______________________

Осталось много свидетельств, что холопы и крестьяне по смыслу права различались между собою*. Крестьяне отдавали себя на кабалу господам своим, которые иногда и неволили их к тому**.

______________________

• «Акт. Арх. Экспед.», III, 303.

• • «Акт. Истор.» Н, 96.

______________________

Уложение* запрещает господам брать кабалы на своих крестьян. Когда бывали такие случаи, то, значит, положение холопов было иное, чем крестьян, и правительство не хотело смешивать эти сословия. В 1646 году при переписи велено строго отличать крестьянские дворы от людских**. Многие добровольно отдавались за денежную ссуду в крестьяне, наподобие того, как отдавались в холопы, и давали на себя записи; но такая запись отличалась от кабальной***; тогда как акт о холопстве предъявлялся в Холопьем приказе, вольный человек, желавший отдаться в крестьяне, приводился в Поместный приказ****. Владелец не мог переводить своих крестьян из поместий в отчины*****. Владельческие крестьяне имели право покупать и продавать по актам свои недвижимые имущества; из купчих на такой предмет не видно, чтобы право частного владения крестьян юридически зависело от их господ******. Обязанности крестьян определялись вытями, записанными в писцовых книгах, то есть участками земли, с которых они должны были работать господину и платить хлебный и денежный оброк, — эти выти относились только к хозяевам; до Уложения дети, братья, племянники и подсоседники, жившие с хозяином нераздельно, были люди гулящие⁷* и могли изменять образ жизни, вероятно при условиях, теперь еще не вполне разъясненных наукою. Все это показывает, что крестьяне составляли отдельное сословие от холопов.

______________________

• Гл. XX, ¶ 113.

• • «Акт. Арх. Экспед.», IV, 25.

• • • «Оп. гор. Шуи», 405.

• • • • «Акт Арх. Эксп.», IV, 26.

• • • • • «Улож.» гл. XI, ¶ 30.

• • • • • • «Оп. гор. Шуи», 307.

⁷* «Акт. Арх. Эксп.» III, 32.

______________________

Но крестьянин, как и холоп, был предан произволу владельца. Мы не знаем никаких обеспечений, которые бы ограждали как того, так и другого от этого произвола. Только в монастырских имениях являются следы такого обеспечения; например, некоторые монастыри не могли облагать своих крестьян более положенного, а должны были испрашивать особенного позволения челобитными, если предстояла надобность умножить поборы или увеличить повинности*. Что же касается до частных, так называемых в обширном смысле, по языку того времени, боярских, также архиерейских имений, то хотя Котошихин и говорит, что за неправильное наложение поборов по возникшему челобитью отбиралось имение**, но такие случаи были делом произвола власти, а не закона; в грамотах на владения обыкновенно говорилось, что крестьяне обязаны слушать господ своих во всем; пахать на них пашню и платить оброк, чем господин изоброчит, и не видно ни правил, которые бы ограничивали в этом случае произвольное управление владельца, ни законов, которые бы стояли на страже за крестьян. Подобный произвол существовал даже и до прикрепления крестьян, как видно из грамот тогдашнего времени***. После Уложения, в купчих крепостях владелец продавал своих крестьян с женами и детьми и с племянниками и со всеми их крестьянскими животами (имуществом).

______________________

• «Акт. гор, Шуи», 192.

• • Котоших., 119.

• • • «Акт. отн. к юрид. Быту» 74, Допол. VI, 80.

______________________

В записях на крестьянство писалось, что отдающий себя в крестьянское звание дозволял продать себя и заложить. Из актов второй половины XVII века видно, что владельцы вотчинных крестьян своих, наравне с людьми, отдавали дочерям в приданое без земли*. Если владельцу запрещалось переводить своих крестьян из поместья в вотчину, то это установлено не для ограждения крестьян, а для соблюдения государственных интересов, чтобы не лишались народонаселения поместья, которые собственно были имения государственные, только данные временно в пользование помещику; зато иным способом владелец мог передвигать своих крестьян как угодно. Таким образом, хотя выше показано, что существовало различие между холопами и крестьянами, но, по их положению, несравненно более между ними сходства. Как те, так и другие не были ограждены от произвола господ.

______________________

• «Акт. отн. к юрид. Быту» 415, 602, 483.

______________________

Если крестьянину дозволялось на владельцев приносить жалобы, как вообще в то время всем на своих властей, то на деле всегда скорее мог быть оправдан владелец, чем крестьянин. Уже в царствование Феодора Иоанновича Флетчер заметил, что дворянин, убивший крестьянина, особенно собственного, редко отвечает*. Это происходило не только от злоупотребления судей: самые законы не давали никакого ручательства подвластным в их тяжбах с господами. При царе Федоре Ивановиче бояре приговорили: если господа будут представлять к суду своих крестьян и обвинять их в преступлениях, — крестьян подвергать пыткам не по обыску, как делалось с лицами других сословий, а по одному слову владельцев. Этот закон соблюдался и при Михаиле Феодоровиче**. Подобно тому же, по Уложению, холоп, которого господин не кормил, мог явиться в Холопий приказ и требовать свободы, но получал ее тогда, когда жалоба его оказывалась справедливою, а она признавалась справедливою только в таком случае, если господин сознавался в том, и, напротив, одного отрицательного слова было достаточно, чтобы опровергнуть жалобу холопа***. В случае если владелец убьет в драке крестьянина другого владельца, последний брал из имения убийцы лучшего крестьянина с женою и детьми вовсе без спроса о желании последних идти к другому господину****, следовательно, в этом отношении законодательство смотрело на крестьянина совершенно как на собственность. Владелец брал за убитого своего крестьянина другого, такого же, почти так же, как бы имел право взять за убитого быка другую такую же скотину. Дворянин или сын боярский мог, вместо того чтоб самому подвергаться правежу, посылать на истязание своихлюдей*****. В случае если дворянин или сын боярский медлил явиться в срок на службу, брали его людей и крестьян и держали в тюрьме, пока господин явится******. Когда по случаю неприятельского вторжения загоняли людей в осаду в город и какая-нибудь помещица не слушалась и не являлась, вместо нее наказывали ее людей и крестьян. Сам господин имел возможность наказывать как хотел своего подвластного. Без всякого суда и следствия виновного призывали; он сам скидал с себя платье и ложился на брюхо; двое садились ему на голову, двое на ноги и били прутьями, иногда до того, что у него рассекалась кожа*******. Наконец, тягость крепостного состояния увеличивалась еще тем, что иногда сами люди и крестьяне по приказанию своего господина нападали на людей и крестьян другого, бывшего с ним во вражде, и, таким образом, из угождения своим господам люди и крестьяне били и грабили друг друга********. Много было причин к побегам…

______________________

• Стр. 51, изд. 1591 г.

• • «Акт. Истор.» Ш, 247.

• • • Гл. XX, ¶41, 42.

• • • • «Акт. Истор.» III, 303. «Улож.» гл. XXI, ¶ 71.

• • • • • «Акт. Истор.» Ш..307.

• • • • • • «П. С. 3.» I, 507.

⁷* Olear., 273.

⁸* «Акт. гор. Шуи», 51.

______________________

Неудовлетворительное состояние владельческих людей и крестьян не было, однако, несноснее состояния посадских и черных волостей; последнее бывало нередко тяжелее, и оттого тяглые бегали из своих общин и отдавались в крестьяне и холопы частным владельцам*, а правительство постоянно возвращало их на свои места**. Посады и черносошные села были обременены бесчисленными повинностями. Они платили царскую дань, полоняночные деньги (для выкупа пленных), четвертные, пищальные; отбывали множество повинностей или натурою, или давали за то деньги — например, возили к селитряным заводам дрова или золу, или платили ямчужные; участвовали в постройке городов по развытью, то есть по назначению для каждого посада или волости столько и столько сделать городской стены или насыпать вала, или же платили за то городовые; ставили на ямы охотников и давали им содержание или платили ямские; доставляли целовальников и сторожей к тюрьмам и давали им подможные деньги на содержание; выбирали целовальников к разным казенным делам и давали тоже подможные; мостили мосты по дорогам; давали подможные разным мастерам, выбираемым из них же; давали натурою или деньгами стрелецкий хлеб и обязаны были возить его к месту назначения; возили царских гонцов и всяких служилых людей; строили дворы воеводам; давали деньги в Приказную избу на свечи, бумагу и чернила; во время войны поставляли даточных людей в войско и содержали их; нередко, при каких-нибудь казенных постройках, должны были отправлять рабочих, отрывая их от обычных промышленных и земледельческих занятий, и кормить их. Сверх того, все их промыслы и занятия были обложены множеством разнообразных пошлин***. Общинное устройство, по которому все это требовалось не с каждого лица, а с целой общины, увеличивало тягость повинностей. Все повинности и поборы отправлялись по сохам. Сохи были составляемы по писцовым книгам и от одной переписи до другой оставались по закону в том виде, в каком составлены, тогда как на самом деле уклонялись от первого вида, так что число дворов и людей то умножалось, то уменьшалось, а единица сохи оставалась в том же виде и повинности взимались одни и те же. Правительство знать не хотело, сколько отбывает каждый член общины в особенности, а предоставляло развытье (раскладку) целым общинам. В иных местах общины пустели от побегов или перехода их членов, в других увеличивались от прилива народонаселения; в одних, по разным местным обстоятельствам, средства к благосостоянию умножались, в других — истощались; а естественно, где число дворов было менее и где средства были недостаточнее, повинности становились тяжелее, чем там, где дворов и средств было более. Между тем за преступления члена отвечала делая община — пенею****. Неисполнение тяжелых повинностей наказывалось строго, и при этом часто не обращалось внимания на причины: например, в 1624 году за медленность в сборе стрелецкого хлеба велено приводить виновных в города и перед съезжею избою каждый день до вечера бить нещадно батогами, пока выправят с них хлеб*****. В 1618 году белозерский воевода, получивший выговор за небрежение к собранию поборов с посадских людей, правы нещадно и побивал на смерть: посадские разбежались и самый город, лишенный народонаселения в посаде, подвергался опасностям******. Управление притом было часто очень сложное; например, какая-нибудь община имела по грамоте право платить поборы исключительно в какой-нибудь приказ, независимо от воевод, а между тем воеводы сбирали с членов ее то же самое — и за неисправность били их на правеже⁷*. Отягощение сошных крестьян в XVII веке было столь велико и сборы с них так огромны, что они были принуждены занимать деньги за большие проценты, разорялись до остатка и, спасаясь от правежей, разбегались⁸*. Нередко способ отправления повинностей и злоупотребления при этом были причинами побегов⁹*. Например, посылки царских стряпчих для покупок и сборов разных запасов сопровождались всегда обязанностями жителей давать им подводы, даже и в рабочую пору; эти посыльные брали насильно лишних лошадей, сажали на подводы купцов, складывали их товары, взяв за то с торговцев, разумеется, дешевле, чем те могли бы сторговаться с крестьянами¹⁰*.

______________________

• «Акт. Арх. Эксп.» Ш, 144—145.

• • «Акт. Арх. Эксп.» II, 103; IV, 47. «Собр. Госуд. Грам.», 209.

• • • «Акт. Истор.», III, 51, 180,41, 119; V, 76. Доп. III, 122; IV, 55. «Русск. Вести.», 1840 г. 6-65.

• • • • Допол. V, 247, 316

• • • • • «Акт. Истор.», III, 270.

• • • • • • «Акт. Арх. Эксп.», III, 131.

⁷* «Акт. Арх. Эксп.» допол. 1,125.

⁸* «Акт. Истор.» Ш, 138, 360.

⁹* Допол. IV, 186.

¹⁰* Допол. V, 313.

______________________

Злоупотребления воевод и вообще служебных лиц и дурные стороны правосудия увеличивали тягостное положение жителей. Воеводы посылались на кормленье*, смотрели на свою должность как на доход и сами высказывали этот взгляд в своих челобитных. Так, например, при Михаиле Федоровиче просился на Белоозеро князь звенигородский. Хотя на Белоозере был тогда воевода на месте, но князь представлял, что «этот воевода живет на воеводской должности уже другой год и имел возможность составить себе состояние», а он, князь, задолжал и умирает с голоду и людишки его пропадают на правеже"**. Воеводы говорит один путешественник***, не пользуются ни любовью, ни уважением в народе; каждый год прибывают они на воеводство вновь, свежи и голодны, — грабят и обирают народ, не обращая внимания ни на правосудие, ни на совесть; а когда окончат свой срок, то едут к отчету и отдают часть добычи тем, которые их поверяют в четвертях и приказах. Они грабили иногда совершенно по-разбойничьи; например, в 1649 году в Старорусском уезде воевода с своими людьми ездил по волостям, подвергал крестьян разным истязаниям и вымучивал у них деньги: он учреждал пиры и звал к себе подчиненных, — те должны были подносить ему поклонное, а кто уклонялся, за тем он посылал приставов, как за подсудимым, и сажал в тюрьму или осуждал на тяжелую работу, от которой надобно было откупаться****. Наглость воевод особенно была безмерна в отдаленных провинциях, например в Сибири: там воеводы отбирали у служилых жалованье для себя, а им приказывали расписываться в получении и, в случае сопротивления, били их. В 1649 году об одном воеводе говорили, что он ходил постоянно с батогом в полтора аршина длиною и в палец толщиною и бил людей, кого только встречал на улице, приговаривая: «Я воевода такой-то — всех исподтишка выведу и на кого руку наложу, тому от меня света не видать, и из тюрьмы не бывать»*****. Суд, находясь в руках этих грабителей, до крайности был продажен. Они открыто продавали свои приговоры той из тяжущихся сторон, которая больше даст. Не было несправедливости, которая за деньги не могла бы остаться без наказания******. Начать дело — значило давать взятки воеводе и приказным людям да вдобавок быть битому — для того чтоб дать больше. «Дело не велико, да воевода крут — свил мочальный кнут!» — говорит пословица XVII века⁷*. В русской администрации сделалось как бы формальным правилом, что воевода, приезжая на воеводство, собирал людей, хулил прежнее управление и говорил, что теперь уже не будет так, как делалось при прежнем воеводе; что теперь воцарится правосудие и справедливость; и обыкновенно через год эта новая, столь много обещавшая власть заменялась другою, которая в свою очередь обличала ее, а себя выставляла напоказ⁸*. Сила выборного управления со старостами и целовальниками в XVII веке упала; оно подчинилось влиянию воевод и дьяков: тогда и выборные сами по себе были грабители — не хуже воевод и дьяков. Выборы в XVII веке производились под влиянием последних, и притом только богатыми членами общины. Раз выбранных нельзя было сменить до срока, и случалось, что земские старосты, стакавшись с воеводами и дьяками да с товарищами их откупщиками, сбирали с жителей разные поборы, не по закону брали лишнее себе в пользу и делились с приказным людом⁹*. Иногда даже воеводам поручалось при сборах охранять народ от выборного начальства и от богатых мужиков горланов, как они называются в актах¹⁰*. Такими же грабителями в дворцовых селах и слободах были приказчики. Например, в 1647 году в селе Дунилове, когда жители приносили приказчику свои оброчные деньги, он их не брал, но требовал взъемков и слупов, бил на правеже, сажал в подполье, а зимою в одной рубахе запирал в холодную повалушу. Он брал поборы холстом, сукнами, отдавал насильно замуж крестьянских девушек и проч.¹¹* От всех таких злоупотреблений жители разбегались; пустели целые посады и большие села. «Удивительно — замечает иностранец¹²*, — как люди могут выносить такой порядок и как правительство, будучи христианским, может быть им довольно?»

______________________

• «Русская Беседа», по поводу спора с г. Чичериным, сильно восстала против такого взгляда и доказывала, что на кормленье должно смотреть только как на известную форму вознаграждения воевод за труды, так что вместо того, чтоб получать жалованье от правительства, как делается теперь, правительственные лица получали известные доходы с дел, определенные законом. Это так. Но, чтоб оценить какое бы то ни было учреждение и показать способ и степень его влияния на быт и положение народа, следует всегда смотреть на то, как оно прилагалось, а не на его идею.

• • «Врем.» IV. Матер. 40.

• • • Fletch., 32.

• • • • Допол. III, 238.

• • • • • Там же, III, 216.

• • • • • • Мейерб. 165.

⁷* Арх. ист. юрид. свед., 57.

⁸* Допол. III, 390; IV, 154.

⁹* «Опис. гор. Шуи», 323.

¹⁰* Допол. IV, 332.

¹¹* «Влад. Губ. Вед.» 1856 г.. № 24.

¹²* Флетч., 33, изд. 1591.

______________________

Обозревая русское судопроизводство тех времен, невольно припоминаешь замечание одного иностранца, посещавшего Россию в XVI веке, что здесь нет закона и все зависит от произвола властей*. Действительно, самое законодательство было таково, что представляло много случаев, когда невинный мог быть наказан как преступник не по ошибке, а при совершенном сознании его невинности. На первом плане здесь стоят дела по доносам о злоумышлениях против царя. Если доносчик выдерживал пытку, то это считалось доказательством справедливости обвинения. Жена одного конюха доносила на мужа, что он хочет отравить царских лошадей. Ее подвергли пытке; она выдержала ее; мужа сослали в Сибирь, а жена пользовалась половиною содержания, какое получал муж**. Обыкновенно вор и разбойник обвинял кого-нибудь и если выдерживал пытку, то пытке подвергали и обвиняемого. Можно себе представить, как легко тогда было мучить невинных!*** В случае сопротивления распоряжениям властей или неисполнения начальнических приказаний часто было трудно найти виновных в толпе народа; тогда на выбор наказывали несколько человек из общины, не разбирая того, что таким образом пострадать могли одни невинные****. Выше было сказано, что должники посылали на правежное истязание своих людей. По Уложению***** вообще долги помещиков и вотчинников правились на крестьянах. Таким образом, несчастного крестьянина отрывали от работы, держали в городе и каждый день у приказной избы колотили по ногам, хотя он ни духом ни слухом не был виноват в том, что его господин наделал долгов и не платит. Так же точно отвечали жены и дети за мужей и отцов******. Если убежит крестьянин, сажали в тюрьму и били его семейных, родственников, живших с ним не в разделе, и подсоседников⁷*. С другой стороны, дети были преданы безотчетному произволу родителей и обвинялись единственно по их доносам. Родители могли отдавать своих детей в рабство⁸*. Выше сказано, что целые общины отвечали за членов. Нередко бывало, и дворяне подавали челобитную, будто в таком-то посаде и в такой-то волости их ограбили; преступника не находили, потому что его не было, и вся община облагалась пенею⁹*. По поводу беспрестанных побегов, шатаний и разбоев часто посылались сыщики, которые производили и следствие, и расправу и были мучителями невинного народа. Они брали с жителей содержание себе и корм своим лошадям, питье, подводы, сторожей, нередко для своей корысти научали преступников клеветать на невинных, чтоб потом лупить с посадских взятки. Однажды сделан был донос, что в Шуе явились продавцы табаку; послали туда сыщика, который задерживал посадских и без всяких улик бил их, вымогая с кого деньги, с кого ведро вина и т. п., а кто не давал, того, отлупивши, сажал в тюрьму. Случались примеры, что жители просили заступления от сыщиков и губных старост и желали, чтоб с ними вместе судили воеводы и дьяки¹⁰*. Иногда же просили, чтоб губному старосте поручены были вообще все дели¹¹*. Народ не видел исхода своему положению и совался из огня в полымя. Но в этом народе укоренилась страсть к ябедничеству. Были лица, составившие себе из ябедничества ремесло. Они стакивались с воеводами и делили с ними барыши. Такой ябедник подавал на кого-нибудь просьбу, жаловался, что тот его ограбил или поколотил; но это делалось только для того, чтоб настращать ответчика позывом в суд и взять с него отступное¹²*. Порок был древний. Еще в начале XVI века в грамоте Смоленску поручается наместнику беречь мещан и черных людей от ябедников¹³*. Иван Васильевич в 1562 году пытался искоренить ябедников, которые были большею частью боярские дети¹⁴*, но это осталось без успеха: ябедничество нельзя было вывести, когда судьи находили в нем источник доходов. Если дело нужно было решить свидетелями, ябедники подводили в свидетели своих соумышленников, и судьи, чтоб показать, будто вовсе не потакают неправде и не имеют никаких сделок с обвинителями, сначала притворно отвергали показания свидетелей, указывали на их несообразность, а потом показывали вид, будто мало-помалу убеждались их доказательствами¹⁵*. В 1649 году старорусские жители жаловались на воеводу, что он, пользуясь ябедами, брал с волостей въезжее, взыскивал кормы, отдавал на правеж по ложным искам, доверял ябедникам посылать приставов и с ними посылать своих людей; эти приставы и люди воеводы под видом разбирательства доносов производили грабительства; а когда оклеветанные ябедниками жаловались самому воеводе, он сажал их в тюрьму¹⁶*. Суд в провинциях был тяжел, и правительство, в виде льгот, давало грамоты, дозволявшие судиться не иначе, как в Москве¹⁷*; но это обременяло столько же обиженных, сколько давало возможность укрыться от преследования обидчикам. Например, в 1625 году в Воронеже отец подьячего подал иск на посадских людей, требуя от них уплаты долга, который будто бы следовал покойному его сыну; у него не было никаких актов — иск начат по изустной памяти; и, однако, посадских потребовали в Москву, и они должны были, по голословному притязанию истца, оставить свои занятия и ехать в такую даль¹⁸*. Лица духовного ведомства — приказные, дворовые, дети боярские и крестьяне архиереев и монастырей, имели такие преимущества, что их не смели звать к суду иначе как только в определенные сроки, например 1 сентября или перед праздником Рождества, Троицына дня и т. п. Таким образом, получившие от них какое-нибудь оскорбление должны были терпеливо ожидать срочного времени и потом ехать в Москву; а это не всегда было возможно и в сроки: например, дворянам и детям боярским, обязанным службою. При Михаиле Федоровиче сроки были уничтожены, но права судиться исключительно в Москве оставлены¹⁹*. С своей стороны, дворяне, дети боярские и другие служилые люди являлись к суду для ответа только спустя месяц после того, как воеводы их распускали; во время службы никто не мог их беспокоить, да и после того они могли явиться только после третьего вызова²⁰*; понятно, как терпели от них те, которые имели на них какие-нибудь иски. В Москве правосудие так же было продажно, как и в провинциях. Хотя сидевшие в приказах и целовали крест с жестоким проклинательством и обещали судить по правде — не дружить сильным и друзьям, не брать поминков, но ни во что та вера и заклинательство, и наказания не страшатся, и руки своя ко взяткам спущают²¹*. Во время судного процесса в приказе обе тяжущиеся стороны должны были жить безвыездно в Москве; если уезжал истец, то терял иск, а если уезжал ответчик, то был принуждаем к удовлетворению иска без дальнейшего разбирательства²²*. Пользуясь этим, приказные нарочно протягивали дело и вымогали взятки за то, чтоб отпустить тяжущихся. Приезжавшие за общественным делом посадские привозили заранее собранные с жителей суммы на взятки подьячим. Надобно было удовлетворить дьяков и подьячих; и сторожам и денщикам дать на пироги да на квас; надобно было оделить и крепостных людей дьяков и подьячих²³*. Подьячие употребляли бесстыдные уловки, чтоб сорвать побольше: если просителю нужна была справка по делу, подьячий брал с него взятку, а говорил не то, что нужно, чтоб потом взять еще²⁴*. Взятки увеличивались, когда дело происходило в двух приказах разом: случалось нередко и это.

______________________

• Tuberv. Hacl., 436—443.

• • Olear. I, ¶ 8.

• • • Котоших., 91.

• • • • «Акт. Арх. Эксп.» III, 91.

• • • • • «Улож.» гл. X, ¶ 262.

• • • • • • «П. С. 3.» I, 369. «Акт. Истор.» IV, 357.

⁷* Допол. IV, 299.

⁸* «Акт. Истор.», 243. «Уложен.», гл. XX, ¶ 110.

⁹* Флетчер, 44 — 45.

¹⁰* «Опис. гор. III», 241—243, 279, 287.

¹¹* «Врем.» IV.

¹²* Улож. гл. X, ¶ 186.

¹³* «Собр. Госуд. Грам.» I, 413.

¹⁴* «Акт. Истор.» I, 271.

¹⁵* Mejerb., 165.

¹⁶* Допол. III, 237.

¹⁷* «Акт. Арх. Эксп.» III, 188.

¹⁸* «Ворон, акт.» I,150.

¹⁹* «Акт. Истор.» III, 111.

²⁰* «Акт. Истор.» III, 306. «Ворон. Акты» I, 65.

²¹* Котоших., 93.

²²* Ibid., 94.

²³* «Акт. гор. Шуи» 96.

²⁴* Olear., 270.

______________________

Все это достаточно показывает, что причины побегов, шатаний и вообще недовольства обычным ходом жизни лежали во внутреннем организме гражданского порядка. Побеги были до того обыкновенны, что в челобитных на царское имя, где жалуются на злоупотребления воевод, приказных и служилых людей или где просят об облегчении от повинностей и поборов, жители не боялись грозить правительству тем, что они разбредутся врознь. Это сделалось почти обычною формою такого рода деловых бумаг. Царствование Алексея Михайловича было временем побегов и шатаний. Их умножали военные обстоятельства. Дворяне, дети боярские, солдаты, даточные люди разбегались со службы и, боясь воротиться в свои жилища, чтоб не быть пойманными, шатались где попало. Правительство посылало за ними сыщиков, которые собирали жителей и ловили беглецов, как разбойников*. Финансовые обстоятельства способствовали несчастию и бедности народа, а вследствие того и побегам. В продолжение двадцати лет (1648—1668) постоянно производилась охота за беглыми по всем краям государства**. Сыщики гонялись за ними. Приезжая в какой-нибудь уезд, где обнаруживалось большое скопище беглецов, они приказывали на всех торгах бирючам кликать клич, чтоб все лица, начальствующие в общинах, лови ли беглых и приводили к ним. Пойманных наказывали кнутом и водворяли на места жительства***. Впрочем, не всегда легко было водворить такого пойманного: уже и тогда русские знали увертки показываться не помнящими родства.

______________________

• «П. С. 3.» 552.

• • «Акт. Истор.» IV, 167,190. Допол. III, 294; IV, 125.

• • • «П. С. 3.» 1, 594.

______________________

Усиленная ловля беглецов не прекращала бродяжничества, но развила разбойничество. Иной бродяга, если б ему дозволили шататься свободно, пропитывался бы безвредным для общества способом, переходя от одного господина к другому в услужение, или поселился бы где-нибудь вдалеке, например в Сибири, куда многие бегали ради льготной жизни; но, зная, что его поймают, испишут спину кнутом и отправят на старое место, ожесточенный бродяга делался отъявленным врагом общества. Редкий уживался на месте жительства, будучи возвращен туда насильно; если б ему было там хорошо, он бы и в первый раз не бегал, а теперь, после того как его раз поймают, ему, конечно, станет хуже: на него наложат еще больше повинностей за то, что он бегал; он опять навострит лыжи, и так как знает, что трудно где-нибудь приютиться, то побежит в темный лес*; таких сходится там много, и составляется разбойничья шайка.

______________________

• «Народи, песня».

______________________

Вместе с ловлею беглецов производилась и ловля разбойников. Царствование Алексея Михайловича богато разбоями, особенно в десятилетие перед появлением Стеньки Разина. Сохранилось много актов о преследовании разбойников в различных местах, особенно в восточном крае. В 1657 году по поводу распространившихся разбоев и убийств посадских и крестьян посланы в понизовые города Казань, Нижний, Алатырь, Курмыш сыщики из дворян; они должны были брать от воевод и стрельцов, пушкарей и затинщиков, вооружать уездных людей и ловить разбойников и беглых*. В 1663 году в Тотемском уезде приказано крестьянам всех волостей держать у себя ружья для преследования разбойников; у кого не было ружья, того подвергали наказанию батогами**. В 1664 году в Пошехонье и на Унже велено воеводам созывать дворян, детей боярских и служилых людей, ездить с ними по селам и деревням всяких ведомств, брать там сотских, пятидесятских и десятских, собирать толпу вооруженных крестьян, отыскивать разбойников, истреблять их станы и самих судить и казнить немедленно***. В 1665 году заметили, что преследуемые таким образом удальцы бегут преимущественно в низовья Волги; туда приходили бродяги из Воронежа, Шацка, Ельца и других мест, как будто ища сборного пункта****. Поэтому правительство приказывало воеводам городов Самары, Саратова, Царицына, Черного Яра находиться между собою в постоянной связи, посылать друг к другу частые станицы, отправлять в степи детей боярских и стрельцов и ловить подозрительных людей из верховых городов, называющих себя козаками*****. В 1667 году разбои, воровство, смертоубийства распространились по всей России в ужасающем размере. На север, на юг, на восток посланы от Разбойного приказа сыщики — предписано всем воеводам содействовать им, давать людей, поднимать посадских и крестьян, разорять разбойничьи станы, казнить смертью и разными муками злодеев, к числу которых относили и ведунов (колдунов), и замечали, что вместе с разбоями распространилось ведовство. Смертная казнь постигала вместе с ними не только укрывателей, но и тех, которые, слыша крик разбиваемых людей, не пойдут к ним на помощь******.

______________________

• «П. С. 3.» I, 445.

• • Допол. IV, 316.

• • • «П. С. 3.» I, 386.

• • • • «Акт. Истор.» IV, 344.

• • • • • «Акт. Истор.» IV, 346.

• • • • • • Допол. V, 330.

______________________

Эта мера не помогла беде: беда возрастала. На следующий год уже в самой Москве на масленице убивали и грабили по улицам. Правительство устроило ночные караулы, обязанные хватать всех, кто шатается ночью. За исключением священников и царских стольников, дозволено прочим людям ходить по Москве ночью только в продолжение первых четырех часов (иначе: до десяти часов вечера, по нашему счету времени), и то непременно с оружием*. Было явно, что Русь готовится к какому-то страшному волнению.

______________________

• «П. С. 3.» 1, 738.

______________________

IV

В 1665 году князь Юрий Долгорукий был в походе против поляков. В его войске находились донские козаки. Наступала осень. Атаман одного из казачьих отрядов, Разин, явился к князю, ударил челом и просил отпустить донцов на тихий, вольный Дон. Князь приказал ему оставаться на службе. Никто из ратных людей не смел уходить со службы без отпуска начальника, но козаки считали себя вольными людьми: они думали, что если служат белому царю и проливают кровь за его государское здоровье, так это делается по доброму хотенью, а не по долгу. Атаман самовольно ушел с своею станицею, но их догнали, и Долгорукий осудил на смерть атамана. У него было двое братьев: Степан, или Стенька, и Фрол, или Фролка, как назывались они уменьшительно. Вероятно, они видели, как повесили старшего брата*.

______________________

• Strauss-Reise. 247. — Reletion des particularites de la rebellion de Stenko Rasin. 4. Ibid. 14.

______________________

Народное предание говорит, что Стенька прежде того был гонцом к турецкому султану и попался в плен в Азове, откуда освободился, и, воротясь на родину, начал свое возмущение. Есть замечательная песня об этом событии, помещенная в «Сборнике» Сахарова.

А и по край было моря синего,

Что на устье Дону-то тихого.

На крутом, красном бережку,

На желтых, рассыпных песках,

А стоит крепкий Азов-город

Со стеной белокаменной.

Земляными раскатами и рвами глубокими

И со башнями караульными.

Среди Азова-города

Стоит темная темница,

А злодейка — земляная тюрьма;

И во той-то было во темной темнице,

Что двери были железные,

А замок был в три пуда,

А пробои были булатные,

Как засовы были медные;

Что во той темной темнице

Засажен сидит донской козак

Степан Тимофеевич.

Мимо той да темной темницы

Лучилося царю идти, самому царю,

Тому турецкому Салтану Салтановнчу.

А кричит донской козак

Степан Тимофеевич:

«А ты гой еси, турецкой царь,

Салтан Салтанович!

Прикажи ты меня поить-кормить —

Либо казнить, либо на волю выпустить».

Постоял турецкий царь

Салтан Салтанович:

«А мурзы вы улановья!

А вы згаркайте из темницы

Того тюремного старосту».

А и мурзы, улановья металися через голову,

Привели его уланове они старосту тюремного;

И стал он турецкой царь

У тюремного старосты спрашивать:

«Еще что за человек сидит?»

Ему староста рассказывает:

«А и той еси, турецкой царь,

Салтан Салтанович!

Что сидит у нас донской козак

Степан Тимофеевич!»

И приказал скоро турецкой царь:

«Вы мурзы, улановья!

Ведите донского козака

К палатам моим царскиим».

Еще втапоры турецкой царь

Напоил, накормил доброго молодца

И тошно стал его спрашивати:

«А ты гой еси, донской козак!

Еще как ты к нам в Азов попал?»

Рассказал ему донской козак:

«А и послан я из каменной Москвы

К тебе царю в Азов-город,

А и послан был скорым послом

И гостинцы дорогие к тебе вез;

А на заставах твоих всего меня ограбили

Мурзы, улановья, а моих товарищей

Рассадили добрых молодцов

И по разным темным темницам».

Еще втапоры турецкой царь

Приказал мурзам, улановьям

Собрать добрых молодцов,

Стеньки Разина товарищей.

Отпущает добрых молодцев,

Стеньку в каменну Москву;

Снарядил добра молодца

Степана Тимофеевича.

Наградил златом серебром,

Еще питьями заморскими.

Отлучился донской козак от Азова-города,

Загулялся донской козак

По матушке Волге-реке,

Не явился в каменную Москву.

Неизвестно, ушел ли Стенька тотчас или воротился уже после, по отпуску грозного князя; в следующем году он замыслил не только отомстить за брата, но и задать страху всем боярам и знатным людям Московского государства, которых вообще не терпели козаки. Это был человек чрезвычайно крепкого сложения, предприимчивой натуры, гигантской воли, порывчатой деятельности. Своенравный, столько же непостоянный в своих движениях, сколько упорный в предпринятом раз намерении, то мрачный и суровый, то разгульный до бешенства, то преданный пьянству и кутежу, то готовый с нечеловеческим терпением переносить всякие лишения; некогда ходивший на богомолье в отдаленный Соловецкий монастырь, впоследствии хуливший имя Христа и святых его. В его речах было что-то обаятельное; дикое мужество отражалось в грубых чертах лица его, правильного и слегка рябоватого; в его взгляде было что-то повелительное; толпа чувствовала в нем присутствие какой-то сверхъестественной силы, против которой невозможно было устоять, и называла его колдуном. В его душе действительно была какая-то страшная, таинственная тьма. Жестокий и кровожадный, он, казалось, не имел сердца ни для других, ни даже для самого себя; чужие страдания забавляли его, свои собственные он презирал. Он был ненавистник всего, что стояло выше его. Закон, общество, церковь — все, что связывает личные побуждения человека, все попирала его неустрашимая воля. Для него не существовало сострадания. Честь и великодушие были ему незнакомы. Таков был этот борец вольницы, в полной мере изверг рода человеческого, вызывающего подобные личности неудачным складом своего общества.

В Малороссии после Богдана Хмельницкого возникли две партии: одна — значных, или кармазинников, другая — простых, или голоты. Первые хотели такого порядка, который приближался бы к аристократии, а к ней они причисляли самих себя; вторые соблазнялись идеею совершенного равенства, даже общности имуществ, и доставляли собою опору ловким честолюбцам. В то время правил Украиною гетман Бруховецкий, одолженный своим гетманством этому обольщению народа. Подобное разделение было тогда и на Дону: там были козаки домовитые, старые, прямые, настоящие козаки, и «голутвенные люди», как их называют акты, или «голытьба», как они прославлены в песнях. К последним принадлежали разные беглецы из Московщины; их собралось особенно много на Дону в последние годы, когда их начали так деятельно преследовать на Руси, — на Дону им было безопасно: Дон не выдавал гостей с своих берегов* — так издавна велось. Все это были бедняки, кормились поденного работою или подаянием и тогда пропадали с голоду, потому что на Дону был неурожай и дороговизна; и были они готовы на разбой или на бунт, если сыщется голова, что сумеет созвать и привязать их к себе. Стенька в Черкаске сблизился с таким людом и составил около себя удалую толпу, как о нем говорит современная песня:

У нас-то было, братцы, на тихом Дону,

Породился удал добрый молодец.

По имени Стенька Разин Тимофеевич;

Во козачий круг Степанушка не хаживал,

Он с нами, козаками, думы не думывал, —

Ходил гулял Степанушка во царев кабак;

Он думал крепку думушку с голытьбою!

Судари мои, братцы, голь кабацкая!

Поедем мы, братцы, на синё море гулять:

Разобьем, братцы, басурмански корабли —

Возьмем мы казны сколько надобно!

______________________

• Relation. 3. Stenco Rasin, 15.

______________________

В Черкаске был атаман Корнило Яковлев, старый заслуженный воин — он принадлежал к партии домовитых козаков; он удерживал козаков в верности царю и в повиновении закону, пользовался общим уважением и выигрывал у козаков уменьем уступать козачьему кругу (так называлось козацкое собрание, решавшее дела, — то же, что в Малороссии рада), чтоб потом взять над ним верх и поставить на своем. За ним нельзя было разгуляться Стеньке; притом Стенька еще ничем себя не выказывал: не было у него ни славы, ни денег; а чтоб поднять за собою толпу, надобно и того и другого. Стенька за этим хотел было с толпою набранной голытьбы поплыть к Азовскому морю и пошарпать турецкие берега, но Корнило не дал ему этого сделать. Стенька посадил с собой на четыре струга свою ватагу и в апреле поплыл вверх по Дону. Его голытьба по пути грабила богатых козаков и разоряла их дома. Корнило послал было за ними погоню, но она не догнала удалых. Стенька норовил туда, где Дон сближался с Волгою, где был всегда сборный пункт для воровских козаков. Стенька выбрал высокое место между рек Тишини и Иловли, близ городка Паншина, и там заложил свой стан. Не первый раз был здесь притон удалых: еще в 1659 году шайка воровских козаков, под начальством атамана Ивашки да Петрушки, сделала здесь городок, названный Рада, и отсюда делали набеги на Волгу — грабили там торговых людей. По царскому указу донские козаки тогда разорили его*.

______________________

• «Акт. Истор.» IV, 376.

______________________

И вот в Царицыне разнесся слух, что на Дону собираются козаки-воры и хотят перейти на Волгу, напасть на Царицын, взять там суда, судовые снасти, поплыть вниз по Волге и учинять воровство. Кое-какие молодцы, почуяв, что на Дону собирается шайка, предупредили ее и начали шалить на Волге. Первую весть принес в Царицын один нижегородский торговый человек.

«Застигли нас на Волге заморозы, — говорил он, — и стали мы в зимовке между Царицыном и Саратовом, как вдруг напало на нас двое воров: один с Дона, другой из Щацка, беглый крестьянин; сперва они ограбили струг с икрою, а потом напали на меня и все животы у меня отняли, да еще хвалились, что весною будет у них большое воровское собранье и пойдут воровать на Волгу. Верно, эти, что нас ограбили, приходили проведывать, нет ли по Волге стругов, чтоб захватить»*.

______________________

• Ibid., 375.

______________________

Тогда в царицынской приказной избе принялись писать донесение в Москву, отписки в Астрахань, в Саратов, в Черный Яр с просьбою прислать к Царицыну служилых побольше. Вслед за тем во всех городах началось то же. Из Саратова — писали в Самару, в Астрахань, в Царицын, из Самары в Саратов, в Царицын, в Астрахань, из Астрахани — в Царицын, Саратов, Самару, и так далее. Из Москвы пошли грамоты во все эти города по одной форме, а в грамотах говорилось, чтоб воеводы жили с великим береженьем; а где объявятся воровские козаки, посылали бы на них для промысла служилых людей. Но в Царицыне служилые не прибавлялись, и все действия против воровских козаков со стороны царицынского воеводы ограничились на первый раз тем, что он послал к Паншину станицу из пяти человек для проведывания. Начальником такой станицы выбирался вож, человек опытный, бывалый, знавший степные приметы. На этот раз вожем был Иван Бакулин. Завидев издали козацкий стан, куда нельзя было проехать за полой водой, он обратился к атаману паншинского городка.

Атаман рассказал ему, что Стенька насильно взял у него разные запасы, и прибавил:

«Сказывал мне, атаману, атаман воровских козаков Стенька Разин, чтоб я сказал царицынскому воеводе: не посылал бы он служилых людей, а не то, говорит, я всех потеряю напрасно и город Царицын велю сжечь».

С этим воротился вож и сказал:

«Стоит Стенька на высоких буграх, а кругом него полая вода: ни пройти, ни проехать, ни проведать, сколько их там есть, ни „языка“ поймать никак не можно, а кажись, человек тысячу будет, а може быть, и поболе».

Тогда Андрей Унковский (царицынского воеводу звали так) послал к Стеньке двух духовных особ: соборного протопопа да старца Троицкого монастыря. Он написал с ними грамоту да наказывал и словесно подействовать на атамана. Духовные поехали с тем, чтобы застращать увещаниями воровское сердце козака и возвратить его с неправого пути; но вместо того возвратились сами в Царицын, не видав Стеньки.

«К ним за водою проехать нельзя — так извещали они, — а стругами из Паншина никто нас перевозить не посмел; а паншинский атаман говорит, что хочет Стенька идти на Волгу, оттуда на Яик, а оттуда воевать тарковского шамхала Суркая»*.

______________________

• Ibid., 377.

______________________

Вслед за тем воровское полчище снялось с своего стана и перешло на Волгу. Вероятно, они проплыли туда рекою Камышинкою: этот путь был обыкновенный для воровских козаков, как поется в песнях:

Что пониже было города Саратова,

А повыше было города Камышина,

Протекала, пролегала мать Камышинка река:

Как со собою она вела круты красны берега,

Круты красны берега и зеленые луга;

Она устьецем впадала в Волгу-матушку;

А по славной было матушке Камышинке-реке

Как плыли-то, выплывали все нарядные стружки;

Уж на тех ли на стружках удалые молодцы,

Удалые молодцы, воровские козаки;

На них шапочки собольи, верхи бархатные,

На них беленьки чулочки, сафьянны сапожки,

На них штаники кумачны во три строчки строчены,

На них тонкие рубашки с золотым галуном;

Как и сели да гребнули, песенки запели.

Ватага Стеньки имела козацкое устройство; разделена она была на сотни, десятки; над сотнею начальствовал сотник, над десятнею — десятский. Стенька был над ними атаманом, а у него был есаул Ивашка Черноярец. Они заложили стан на высоком бугре, но где именно — неизвестно: где-нибудь выше или ниже Камышина. На этом протяжении есть в нескольких местах бугры, называемые буграми Стеньки Разина. Народное предание говорит, что здесь чародей Стенька останавливал плывущие суда своим ведовством. Была у него кошма, на которой можно было и по воде плыть, и по воздуху летать. Как завидит он с высокого бугра судно, сядет на кошму и полетит, и как долетит до того, что станет над самым судном, тотчас крикнет: «Сарынь на кичку!» От его слова суда останавливались; от его погляда люди каменели. Удалые бросятся тогда на судно, и начинается расправа. Плыл тогда весенний караван… между Нижним и Астраханью каждый год два раза (весною и осенью) плавала вереница судов, называемая караваном; в караване на этот раз были казенные суда, патриаршие, и струги частных лиц; на каждом струге было свое особенное знамя. На одном струге сидели ссыльные, которых везли в ссылку на житье в Астрахань. Большое судно везло казенный хлеб; оно принадлежало гостю Шорину и отправлено с его приказчиком. Отряд стрельцов провожал караван под начальством симбирского сына боярского Степана Федорова. У Разина была тысяча молодцов; сопротивляться было невозможно. Караван был остановлен. Стенька тотчас объявил чернорабочим и простым стрельцам, что он не будет их обижать, а только расправится с их начальниками и хозяевами. Изрубили начальника отряда, потом принялись за целовальников, ехавших при казенном хлебе, жгли их огнем, допрашивали о деньгах; приказчика, отправленного Шориным при судах, повесили. Стенька сам взошел на патриарший насад, перебил руку монаху-надзорщику и приказал повесить на мачте трех человек, вероятно за то, что показали охоту сопротивляться. На частных стругах хозяев или повешали на мачтах, или побросали в воду. Дошла очередь до струга, где сидели ссыльные. Стенька освободил их, а провожатого раздел донага, посадил на песке с государевой казною и так оставил. Стенька был причудлив: иного без причины убьет, другого без причины пощадит; в одном месте все заберет, в другом все побросает. В заключение Стенька сказал ярыжным, как назывались рабочие:

«Вам всем воля; идите себе куда хотите; силою не стану принуждать быть у себя; а кто хочет идти со мной — будет вольный козак. Я пришел бить только бояр да богатых господ, а с бедными и простыми готов, как брат, всем поделиться».

Все ярыжные и стрельцы пошли в его ватагу*.

______________________

• «Матер, для Ист. возмущ. Стеньки Разина», 21, 22.

______________________

Стенька добыл судов, ружей, запасов и поплыл к Царицыну. Со стен города принялись палить на него из пушек, но, по известию современника, ни одна пушка не выстрелила: весь порох запалом выходил. Стенька был чародей и умел заговаривать оружие. В Царицыне его испугались, а на судах люди ободрились. Он послал в Царицын своего есаула Ивашку Черноярца — требовать наковальню, меха и кузнечную снасть. Унковский не задержал есаула и отдал ему без сопротивления все, что тот требовал.

«Что ж я буду делать? — говорил он. — Этого есаула, как и атамана его, ни сабля, ни пищаль не берет, и они своим ведовством все свое войско берегут».

В последних числах мая или первых июня достигли они Черного Яра. Стенька плыл в тридцати стругах; у него было до тысячи трехсот человек. Плененные суда плыли позади, а перед вели старые удальцы. Новички, набранные после разгрома каравана, находились позади, потому что Стенька еще им не доверял. Когда они поравнялись с Черным Яром, ратные люди в городе приготовились к обороне, но козаки не тронули их; не затронули первые и черноярцы козаков. Удалые подплыли вниз к Бузану. Тут встретился с ними воевода Семен Беклемишев. Из Черного ли Яра он вышел или из Астрахани — неизвестно, равно как и то, прибыл ли он с ними драться или уговаривать их; вероятнее последнее. Известно только, что он воротился в Астрахань с раною на руке и рассказывал, что козаки для поругания вешали его на мачту, а потом пробили чеканом руку, обобрали и отпустили. Три астраханских струга со стрельцами пристали к воровской станице*.

______________________

• «Материалы для Ист. Ст. Раз.», 23, 24.

______________________

Удалые поплыли по Бузани, протоку, который отделяется от Волги верстах в пятнадцати выше Астрахани и впадает в Каспийское море у Красного Яра. В Красном Яре мало было орудий и ратных людей: сопротивляться и задерживать козаков было невозможно, да и Стенька не стал беспокоить этого города, а повел свою ватагу по одному из множества мелких протоков, разделяющих разной величины острова, которыми усеян широкий излив Волги. Повернув влево, они поплыли вдоль песчаных островов, около северного берега Каспийского моря, и достигли устья Яика. Там уже давно скрывались пособники Разину. Еще когда Стенька сидел в Паншине, какой-то Федор Сукнин писал к нему из Яика: "Собирайся к нам, атаман, возьми Яик город, учуги разори и людей побей. Засядем в нашем городке, а потом пойдем вместе на море промышлять*.

______________________

• «Акт. Истор.», IV, 376.

______________________

Как подступил Стенька к Яику, то оставил свое войско в уютном месте, чтоб не видно было из Яика, а сам отобрал трех человек и подошел к воротам. Стрелецкий голова Иван Яцын, только что перед тем присланный туда из Астрахани, спросил: «Что вам надобно?» «Мы, — сказал Стенька, — только просим пустить нас Богу помолиться». Яцын пустил их неизвестно с какого повода, может быть, видя их малолюдство, хотел воспользоваться и задержать. Ворота за гостями тотчас были затворены; но эти гости, как скоро вманились в Яик, отворили их сами и вся ватага вошла в город. Иван Яцын не стал сопротивляться, не стрелял; но это его не спасло. Стенька приказал вырыть глубокую яму и повел к ней Ивана Яцына; астраханский стрелец Чикмаз отрубил ему голову; то же сделали с другими начальниками и некоторыми стрельцами. По известию самого Чикмаза, он отрубил головы ста семидесяти человекам; остальным стрельцам сказал Стенька: «Даю всем волю; я вас не силою: хотите — за мною в козаки идите, хотите — ступайте себе в Астрахань».

Некоторые остались с ним в Яике, а другие пошли в Астрахань. Тогда Стенька послал за ними в погоню своих козаков. Они догнали их на Раковой Косе и требовали, чтоб шли с ними заодно, а когда они не хотели, то принялись их рубить и бросать в воду; от страха иные сдавались и приставали к козакам, другие разбежались врассыпную по камышам, и после уже сбирал их отправленный из Астрахани в погоню за Стенькою полуполковник Рожинский; он уже не осмелился идти до Яика, чтоб расположить к себе чернь. Стенька объявлял всем волю и твердил, что не хочет силою брать с собой никого, но говорил это с уверенностью, что в благодарность за такое великодушие все у него будут оставаться. Когда же в Яике случилось не так, тогда он и показал, что значит свобода, которую он всем предоставляет. Таково же было его и правосудие: когда ему один из тех стрельцов, что были приведены с Раковой Косы, донес, что у них четырнадцать человек составили артель и хотят убежать в Астрахань, то Стенька, по одному такому извету, жег их огнем и заколачивал до смерти*.

______________________

• «Акт. Истор.», IV, 378, 418. Матер. 24.

______________________

Просидев лето в Яике, Стенька в сентябре отправился в море и пристал в устье Волги к протоку, называемому Емансуга. По островам ветвистого устья Волги жили тогда татары, носившие название едисанских. Это был кочевой народ могаммеданской веры, с короткими лицами, маленькими глазами, темно-желтою кожею, с отвислым брюхом и с морщиноватыми чертами лица, в длинных серых балахонах или в овчинах, летом вывороченных шерстью вверх, и таким невзрачным видом указывал на смесь монгольского племени с татарским. Летом шатались они по степи и по берегам моря, занимались скотоводством, охотою и рыбною ловлею; зимою толпились под Астраханью, где жили в шалашах, которые ставили на высоких земляных насыпях, управлялись князьями и были в непримиримой вражде с калмыками. У протока Емансуга был тогда улус князя их Алея. На них напали козаки и погромили наповал, прогнали князя и его сына, забрав в полон детей и женщин, от которых могли поживиться русскими копейками, украшавшими их кругленькие, вверху заостренные шапочки. Оттуда удалые поплыли к Терку, напали на какое-то турецкое судно, ограбили и воротились в Яик зимовать.

Сведав, должно быть, о невзгоде заклятых врагов своих, калмыки, кочевавшие между Яиком и Волгою, вступили в дружеские сношения с ватагою Стеньки. Одна из их орд, под начальством тайджи Мерчени, разбила свои кибитки под Яиком; началась между ними и козаками беспрерывная торговля. Они променивали друг другу то, что награбили. Козаки получали от них скот и молоко и этим содержали себя.

Астраханский воевода Иван Андреевич Хилков только и оказывал противодействие Стеньке тем, что посылал против него партии; но эти партии не доходили до Яика. Между тем в декабре прибыли в Астрахань донские козаки — Леонтий Терентьев с товарищами. Они привезли увещательную царскую грамоту, присланную к непослушным козакам на Дон, по донесению войскового атамана. Козаки эти были отпущены в Яик.

Стенька надеялся со временем управлять Доном и для этого не стал раздражать козацкого сословия, а приинял посланцев с уважением. Он собрал круг, то есть предложил дело приговору вольной братии; знал, однако, что станется так, как захочет он. Посланные допущены в круг.

Подав грамоту, они сказали:

«Боярин и воевода астраханский, князь Иван Андреевич Хилков, велел вам говорить, чтоб вы отпустили астраханских стрельцов, яицких годовалыциков (такое название носили стрельцы, отправленные из главного города в подначальный) и тех, что в степи и камышах вами захвачены, а также и улусных людей, что вы в полон взяли».

Стенька, по приговору круга, отвечал:

«Когда придет великого государя милостивая грамота ко мне, тогда мы все свою вину принесем великому государю и стрельцов отпустим, а теперь не пустим никого».

С тем и уехали козаки.

Поступками Хилкова правительство вообще не оставалось довольно.

На место его назначили другого воеводу, князя Прозоровского; но пока еще Прозоровский не доехал до Астрахани, Хилков отправил против Разина степью товарища своего, Якова Безобразова. Последний, по наказу старшего своего боярина, послал в Яик двух стрелецких голов Семена Янова и Никифора Нелюбова уговаривать Стеньку оставить свое воровство и идти в Саратов с повинною к новому астраханскому воеводе. Безобразов сошелся с двумя калмыцкими ордами под начальством тайджей Дайджина и Мончака. Десять тысяч калмыков осадили было Разина в Яике; но все это было напрасно. Весною, когда правительство, узнав о таком доброжелательстве калмыков, приказывало обращаться как можно вежливее с этими союзниками и предоставить им обладание полною добычею, какую отнимут у мятежников*, калмыков уже не было около Яика. Козаки не только не сидели в осаде, но на разных местах погромили ратных людей Якова Безобразова, а в наказание за то, что их разом и увещевали и хотели повоевать, повесили обоих стрелецких голов, посланных к ним для сговора, как тогда говорилось. Неудачно окончили свое посольство с такими же увещаниями двое стрелецких офицеров, которых после того Прозоровский послал в Яик из Саратова. Один из них, пятидесятник, воротился к воеводе известить, что другого его товарища Стенька ночью убил и бросил тело его в воду**.

______________________

• «Акт. Истор.», IV, 381.

• • «Матер.», 25 — 26. «Ист. Войска Донск., Ригельм.», 59.

______________________

23 марта 1668 года удалые выступили в море и с тех пор больше года в Руси не знали наверное, где они обретаются; слышали только от разных лиц, что они гуляют по морю и громят Персидское царство, а другие говорили, что они отдались персидскому шаху в подданство.

Тем временем в Астрахани переменилось начальство, и вместо Хилкова прибыл на воеводство боярин князь Иван Семенович Прозоровский. В Яик послан голова Богдан Сакмышев; но яицкие жители взбунтовались и утопили его*.

______________________

• «Матер.», 32. «Ист. Войска Донск.», 60.

______________________

На Дону пример Стеньки заохотил многих, так что молодцы начали собираться в станицы и пробираться на соединение с своею братиею, которая отличалась на синем море Хвалынском. В апреле 1669 года удал-добрый-молодец Сережка Кривой переволокся на Волгу, прошел с своею толпою мимо Царицына, мимо Черного Яра и поплыл по Бузани; за ним, по следам, плыл письменный голова Григорий Авксентьев, посланный Прозоровским. Он взял в Красноярске две пушечки медные да три пушечки железные и настиг Сережку, как тот поворотил в проток Карабузан, и учинил он с воровскими козаками бой, и разбили его напропалую воровские козаки. Сто человек стрельцов передались к ним добровольно, а сам предводитель, Григорий Авксентьев, чуть ушел в одной лодке с небольшим числом людей и известил Прозоровского, что у Сережки, по смете, будет человек семьсот. Другие офицеры — один пятидесятник, другой родом немец — попались в плен. Сережка привязал их вверх ногами, колотил «ослопьем» и побросал в воду, а потом уплыл с своими молодцами в море и нагнал Стеньку близ персидского города Раша (или Решта). Вслед за тем в Донской земле составлялись и другие шайки: по Дону и по Хопру только и речи было, как бы перебраться на Волгу, а оттуда погулять до морю. Из низовых козачьих городов молодцы пробирались другим путем — по Куме-реке. Терские воеводы доносили, что явился какой-то Алешка Протокин, а за ним две тысячи конных ведет Алешка Каторжный, а за ним запорожец Боба с четырьмястами хохлачей. Весть об удальстве Стеньки Разина достигла уже средоточия козацкого мира — Запорожья*.

______________________

• «Акт. Истор.» IV, 386. «Матер.», 29.

______________________

V

Стенька сначала поплыл к берегам Дагестана. По известию современника, было у него шесть тысяч козаков*. Козаки чинили неистовые мучительства над дагестанскими татарами. Этот народ, подвластный персидскому шаху и управляемый своими князьями, был свиреп и давно уже возбуждал вражду в русском мире. Негостеприимен был берег Дагестана. Никакие права человеческие не спасали там торговца или путешественника; мало того что его обирали, но еще и самого обращали в рабство и продавали из рук в руки, как скотину. Торг рабами был главным промыслом дагестанских рынков. Бесчеловечно было здесь обращение с рабами, особенно с христианами. В своем мусульманском фанатизме татары принуждали их к принятию своей веры и за сопротивление мучили. Козаки знали это и ненавидели их тем более, что у козаков, несмотря на их грубость и варварство, рабства не было: всякий холоп, прибежавший на Дон, делался вольным человеком.

______________________

• «Chardin Voyage» изд., 1725, IV, 316.

______________________

Козаки напали на Тарки, но не могли взять их. Они три дня грабили их окрестности и отправились к Дербенту*.

______________________

• «Ztenko Raz.», 19.

______________________

Здесь был главный приморский рынок для торговли невольниками. Дербент разделялся на три части: верхний город, укрепленный высокою и толстою стеною, удержался; но низменную часть козаки так разорили, что чрез два года потом она представляла безлюдную и безобразную груду развалин. Весь берег от Дербента до Баку был страшно опустошен. Козаки сожигали села и деревни, замучивали жителей, дуванили их имущества. Жители не предвидели этой беды и разбегались; козакам легко доставалась добыча: погромив город Шабран, они со стороны жителей встретили такой ничтожный отпор, что сами потеряли только тринадцать человек. Плавая вдоль берега, налетом они наскакивали на поселения, делали свое дело и опять бросались на суда. Так достигли они до Баку, и здесь им удалось разорить посад, перебить много жителей, разграбить имущества, набрать пленных и потерять не более семи человек убитыми и двух ранеными. В июле они достигли Гилянского залива. Здесь они узнали, что из города Раша (или Решта) их готова встретить вооруженная сила. Стенька пустился на хитрости. Он вступил в переговоры с персиянами.

— Вы напрасно хотите с нами драться, — говорили козаки, — мы убежали от московского государя и пришли в вашу землю просить его величество шаха принять нас под высокую руку в подданство. Мы слышали, что в персидских землях все пользуются справедливостью и мудростью правления; мы хотим отправить в Испагань наших послов просить шаха отвести нам землю для поселения на реке Ленкуре.

После того состояния, в каком козаки оставили дагестанские берега, казалось, им было трудно надеяться на доверие к себе; но Будар-хан, тогдашний правитель Раша, согласился на мировую. Вероятно, предложение козаков приятно защекотало чванное самолюбие восточной политики, которая всегда славилась и тешилась тем, что чужие народы, заслышав о премудрости правителя, отдаются ему добровольно в рабство. Козаки взяли от рашского хана Будара заложников и сами послали трех (по другим, пять) молодцов в Испагань предлагать подданство. Будар-хан позволил им пристать к берегу, входить в город и давал им содержание в день — по одним известиям, сто пятьдесят рублей*, по другим — двести**.

______________________

• Матер., 30.

• • «Акт. Истор.» IV, 340.

______________________

Но гости скоро повздорили с хозяевами. По всему видно, сюда следует отнести случай, о котором после сами козаки рассказывали в Астрахани немцам, а немцы отнесли его к Баку. Казаки напали на большой запас хорошего вина, которого пить не привыкли; они так натянулись, что падали без чувств. Жители увидели это, и так как вино верно было не куплено козаками, то и напали на козаков. Застигнутые врасплох, удальцы бросились бежать к своим стругам; но четыреста человек из них были убиты и захвачены в плен. Самого атамана чуть было не убили; подчиненные закрыли его своими грудьми и вынесли из беды.

Этот случай отнесен Страусом, в его путешествии, к Баку; но, кажется, он происходил в Раше: те козаки, которые после ездили в Москву послами от Стеньки Разина, рассказывали, что шаховы люди в мирное время напали на них в Раше и много козаков побили и полонили*; сверх того, в тот же год, как это случилось, один приезжий из Шемахи рассказывал в Астрахани, что козаки потерпели от персиян и потеряли четыреста человек: он относил это дело к Рашу, а не к Баку.

______________________

• «Straus Reise», 151—152. Матер. 58.

______________________

Козаки снялись на своих стругах и поплыли к Фарабату. Козаки взяли этот город, сожгли до основания, разграбили имущества, перебили много жителей, набрали много пленников и сожгли увеселительные шаховы дворцы, выстроенные на берегу моря. Дело произошло так: Стенька послал к жителям известить, что козаки прибыли для торговли и просят впустить их. В Фарабате, вероятно, не хорошо знали, что козаки делали в Дагестане, и впустили их. По другому известию, жители, услышав о приближении козаков и не надеясь дать им отпора, покинули город и ушли в горы, забравши с собой что было подороже из их имущества, и скрывались в каменных ущельях. Разин послал к ним сказать, что им бояться нечего; козаки никого не станут оскорблять, напротив — будут у них покупать на деньги что понадобится. Легковерные персияне вышли из своих ущелий, и началась торговля*.

______________________

• Theatr. Europ. X, 304.

______________________

Как бы то ни было, но, согласно обоим известиям, пять дней торговые сношения шли самым дружелюбным образом; на шестой Стенька, наперед условившись с своими удальцами, дал им знак, поправив на голове шапку: удальцы бросились на жителей, которые не пришли в себя от страха, и тут-то козаки учинили свою страшную расправу. В городе были христиане, поселенные там из пленников шахом Аббасом. Они кричали козакам: Христос! Христос! И козаки щадили их, не трогали их имущества*. Но современник говорит, что подобные поступки Стенька делал не один раз и не в одном месте, путешествуя по берегам Каспийского моря**.

______________________

• Chardin Voyage, изд. 1725 г. IV, 324.

• • Relation, 6.

______________________

И прежде у них было много пленников, — теперь стало еще больше. Стенька с своим войском остановился на полуострове, против Фарабата, обратил на работу пленников, сделал там деревянный городок, прокопал земляной вал и стал там зимовать, а между тем объявил персиянам, чтоб они приводили к нему христианских невольников*, а козаки им будут отдавать пленных персиян. За трех и четырех христиан давали по одному персиянину: видно, пленников у козаков гораздо было меньше, чем христианских невольников у персиян. Многие освобожденные христиане вступали в ряды козаков, и тогда козаки могли величаться, что они вовсе не разбойники, а рыцари и сражаются за веру и свободу своих братьев по вере и племени.

______________________

• Chrd. IV, 324.

______________________

Когда, таким образом, козаки проводили зиму на острове и по временам набегали на соседние острова, их посланники находились в Испагани. Сначала их приняли там благосклонно, дали им помещение и обращались с ними, как с послами независимых государств. Шах хотя и не удостоил их видеть свои очи, но поручил первому министру выслушать их. «Нас прислали, — извещали они, — шесть тысяч наших товарищей. Мы были подданные московского государя; но он стал с нами обращаться дурно, и мы убежали из его земли с женами, и детьми, и с нашим достоянием. Наслышались мы, что нет нигде такого правосудия, как в Персии, и здешний государь милостив к своим рабам; так мы вступаем к нему в холопство. Пусть нам дадут землю, где бы поселиться». Они представили грамоту от своего атамана; но в Испагани не нашлось никого, кто бы мог ее прочесть. Было там двое европейцев, знавших много языков, и те, поглядевши на грамоту, могли сообщить персиянам только то, что она написана на козако-русском языке. Пришлось узнать причину этого посольства не из грамоты, а из речей изустных. Козаки просили дать им для поселения земли на реке Ленкуре. Персидское правительство не решалось на это и услышало, что сделалось в Раше. «Как же это, — говорили козакам персияне, — вы хотите вступить в холопство к нашему государю, а разоряете наши города и убиваете наших людей». Козаки уверяли, что это произошло от того, что жители Раша на них напали и стали грабить, а они если убивали их, то делали это единственно потому, что принуждены были защищаться. Тут приехал в Испагань московский посланник, объяснял персидскому правительству, что эти козаки мятежники, и убеждал не принимать их. Персияне не доверяли ни козакам, ни московскому правительству, и даже отчасти подозревали: не подосланы ли самым правительством эти козаки, которых только для виду царский посланник выставлял мятежниками. Когда в Испагань дошла весть о дальнейших козацких разорениях на Каспийском побережье, тогда и самое московское посольство почли присланным в Персию единственно для того, чтобы отвлечь персидское правительство от военных действий и доставить козакам возможность беспрепятственно грабить персидские области. Стали строить флот из есаульных стругов, под надзором какого-то немца, и думали с этим флотом идти укрощать козаков. Но прежде чем приготовленные силы могли двигаться к гостям, последние с наступлением весны поплыли к Трухменской земле, на восточный берег Каспия. Там они погромили трухменские улусы; но в одной стычке с неприятелем убит неустрашимый товарищ Стеньки, Сережка Кривой. С трухменского берега козаки поплыли к Свиному острову и остановились на нем. Десять недель пробыли они на этом острове и делали набеги на берег для добывания пищи. В июле явилась давно жданная сила, которую шах целую зиму и весну готовил на пришлецов. Было семьдесят судов; в них, по известию современников, было 3700 или 4000 персиян и наемных горных черкес. Начальствовал над ними астаранский Менеды-хан. С ним в походе были сын его и красавица дочь. Завязалась кровопролитная битва. Закатисто стреляли козаки врагов своих; потоплены и взяты персидские сандали, как назывались эти легкие суда; только три струга убежали с несчастным ханом; но козаки полонили его сына, Шабынь-Дебея, и красавицу сестру его. Стенька взял себе в наложницы персиянку.

Эта битва утвердила славу Стеньки в удалом мире; она и до сих пор славится в песне, где народная фантазия соединила Стеньку с Ильею Муромцем:

Уж как по морю, по морю синему,

По синему морю, по Хвалынскому,

Туда плывет Сокол-корабль;

Тридцать лет корабль на якоре не стаивал,

Ко крутому бережку не причаливал,

И он желтого песку в глаза не видывал,

И бока-то сведены по-туриному,

И нос до корма по-змеиному;

Атаман был на нем Стенька Разин сам,

Есаулом был Илья Муромец;

А на Муромце кафтан рудожелтый цвет,

На кафтане были пуговки злаченые,

А на каждой-то пуговке по лютому льву;

И напали на Сокол-корабль разбойнички:

Уж как злые-то татары с персиянами.

И хотят они Сокол-корабль разбить, разгромить,

Илью Муромца хотят в полон полонить.

Илья Муромец по кораблю похаживает,

Своей тросточкой по пуговицам поваживает;

Его пуговки златые разгорелись,

Его люты львы разревелись;

Уж как злые-то татары испугалися,

Во сине море татары побросалися.

Однако победа досталась козакам недешево. В последнее время у них выбыло до пятисот человек. Если первый раз и удалось козачеству так славно отделаться, то нельзя было ручаться, чтоб так же удачно они рассчитались с персиянами, если шах, раздражившись этою неудачею, решится во что бы то ни стало очистить Каспийское море от гостей. Козацкое войско все убавлялось, а персиян могло явиться в десять раз больше, чем отряд разбитого хана. Благоразумно было воротиться заранее на Тихий Дон с большою добычею и богатством, чем все это потерять, если, засидевшись на море, дождутся они новых против себя ополчений. У Стеньки были свои планы: ему нужно было обогатиться, чтоб потом привлекать себе корыстью новые толпы; ему нужна была слава в отечестве. Теперь он все приобрел; но одно поражение могло у него отнять и добычу и славу, и пронеслась бы эта слава без следа. Притом же, как ни были козаки богаты персидскими тканями, золотом и всякими узорочьями, а хлеба у них недоставало; пуще же всего одолевало их то, что им негде было достать свежей воды, и они часто пили соленую; от этого между ними распространилась болезнь, и многие умирали.

И вот —

Как далеченько, далеченько во чистом поле,

Да еще как подалей на синем море,

Как на синем море было на Хвалынском,

Что на славном было острове на персидском,

Собирались музуры добры молодцы;

Они думушку гадали все великую,

Думу крепкую гадали заединую:

Вот кому из нас, ребятушки, атаманом быть?

Да кому из нас, ребятушки, есаулом слыть?

Атаманом быть — Степану Тимофеевичу,

Есаулом быть Василию Никитичу.

Атаман речь возговорит, как в трубу трубит,

Есаул-то речь возговорит, как в свирель играт:

Не пора ли нам, ребята, со синя моря

Что на матушку на Волгу, на быстру реку?

Два пути им представлялось для возврата в отечество: обратно через Волгу или через Куму. Они выбрали первый, потому что у них недоставало припасов, и вместе с тем они хотели узнать: не пошлет ли им царь милостивой грамоты, как Стенька сказал донским козакам в Яике. Впрочем, они не оставляли намерения поворотить и на другой путь, если нужно будет*.

______________________

• «Матер.», 30 — 35. «Ист. Войска Донск.», 60. «Straus Reise» 251. «Relation», 6.

______________________

VI

Десять дней плыли козаки от Свиного острова до устья Волги и 7 августа 1669 года, ночью, напали на учуг Басаргу, принадлежавший астраханскому митрополиту. Они набрали там для себя икры, рыбы, вязиги, взяли кое-что из снастей, буравов, неводов, багров, вероятно чтоб самим ловить рыбу в случае нужды, когда придется воротиться в море, и покинули нескольких пленных (яссыр) и какую-то церковную утварь (в тайке заверчено)*: быть может, эта утварь была когда-нибудь ограблена мусульманами, и теперь козаки, отняв у мусульман, возвращали ее церкви как бы в заплату за то, что взяли для себя на учуге**. Они немедленно повернули в море, услышав, что из Персии идет к Астрахани большая купеческая буса.

______________________

• «Акт. Истор.» IV, 397.

• • Там же.

______________________

Шли разом две бусы. Одна из них была нагружена товарами персидского купца Мухаммеда-Кулибека; на другой везли дорогих аргамаков: то были любительные поминки персидского шаха русскому государю. Козаки напали на первую бусу, ограбили ее, взяли в полон хозяйского сына Сехамбета и требовали за него выкупа пять тысяч рублей. Отец с терскими стрельцами, провожавшими бусу, прибежал с вестью в Астрахань*.

______________________

• «Матер.», 35.

______________________

Во все время, когда козаки гуляли по Каспию, по устью Волги плавали служилые люди и проведывали, не возвращаются ли удальцы, чтоб тотчас, как узнают, дать знать воеводам в Астрахань*. Астраханское начальство готовилось гораздо милостивее встретить козаков, чем следовало по заслугам. Воеводы заранее выправили такую милостивую грамоту от имени царя, которая давала прощение козакам, если они принесут повинную. Несколько причин разом располагало их к такому великодушию. Во-первых, поход Стеньки произвел сочувствие на Дону: слишком суровое обращение с козаками могло раздражить донцов; во-вторых, астраханские воеводы не могли положиться на свои силы; переход на сторону воровских козаков, стрельцов и черного люда заставлял побаиваться, чтоб и в Астрахани не повторилось то же в большем размере; в-третьих, поход Стеньки приносил пользу воеводам: воеводы знали, что порядочная часть добычи перейдет им на поминки. Что же касается до разорения персидских берегов, то ведь и русские терпели тоже от своевольства персидских подданных: почему же и персидским не потерпеть от русских? Козацкий поход был в некотором смысле возмездием; козаки доказывали это, приводя с собой освобожденных пленников. Только что перед возвратом Стеньки астраханские воеводы получили известие, что антиохийский патриарх, возвращаясь из Москвы через персидские владения, был ограблен в Шемахе тамошним ханом; хан отобрал у него разные драгоценности и выплатил по той цене, какую сам ему назначил. В Дербенте другой хан ругался над русским гонцом и приказал ему отвести для помещения скотской загон; наконец, в Персии убили, в ссоре, родственника русского посланника, который умер с тоски от дурного с ним обращения. Некоторым образом Стенька отплачивал за оскорбления, нанесенные России, а Россия не нарушала согласия с Персиею, сваливая разорение берегов ее на своевольных козаков**.

______________________

• «Астр. Истор.» IV, 387.

• • «Матер.», 57 — 58.

______________________

Так приготовлялись астраханские воеводы встретить Стеньку и давно уже его ждали. Вдруг прибегают в Астрахань рабочие с митрополичьего учуга и объявляют о появлении козаков. За тем вслед явился в Астрахань персидский купец, хозяин ограбленной бусы. Прозоровский в этот же день отрядил своего товарища, князя Семена Ивановича Львова, с четырьмя тысячами вооруженных стрельцов на тридцати шести стругах*. Семен Иванович поплыл скоро; он намеревался вступить с козаками и в бой, если нужно будет; но у него была царская милостивая грамота. Козаки, ограбив бусу, заложили стан на острове Четырех Бугров, при конце устья Волги. Место было очень удобное для защиты: остров высок, берега каменисты; кругом все обросло камышами, оставался один небольшой свободный вход для судов. Они ожидали астраханцев и готовились поступить, как покажут обстоятельства. Будет возможно, решили они в круге, бой дадим, а если увидим, что не сладим, — уберемся и пройдем по Куме домой да еще отгоним лошадей у черкес по дороге.

______________________

• Straus Reise. 248.

______________________

Когда козаки завидели, что против них выплывает из Волги сильное войско, то снялись и убежали в море. Львов погнался за ними, гнался двадцать верст, наконец, когда, как видно, гребцы его утомились, Львов должен был остановиться. Он послал к козакам Никиту Скрипицына с государевой грамотой и дал ему словесные условия.

Скрипицын дошел до козаков и, вручив им грамоту, говорил:

— Вам ничего не будет; вы пойдете себе спокойно домой, на Дон, если отдадите пушки, которые побрали на Волге в посаде и в Яике-городке; также отдадите морские струги, отпустите служилых людей, что забрали с собою на Волге и в Яике-городке, и пришлете князю Семену Ивановичу купеческого сына Сехамбета и прочих пленников.

Козакам кстати было такое предложение. Болезни, которые начались у них на море, похищали каждый день их братию. Они повернули назад к Четырем Буграм, а князь Львов растянул свою флотилию и заступил им вход в море. Стенька послал к нему двоих козаков.

Они говорили:

— Просим от всего нашего козацкого войска, чтоб великий государь велел, против своей милостивой грамоты, нас отпустить на Дон со всеми пожитками, а мы за то рады служить и головами платить, где великий государь укажет. Пушки отдадим и служилых отпустим в Астрахань; струги отдадим в Царицыне, когда по Волге доплывем до того места, где надобно будет на Дон переволакиваться; а о купчинином сыне Сехамбете, что требовал Скрипицын, мы подумаем, потому что он у нас сидит в откупу в пяти тысячах рублях.

Львов привел посланцев Стеньки к присяге, чтоб козаки исполнили в точности обещание. После этих обрядов воевода поворотил с своим войском, поплыл в Астрахань, а за ним плыл Стенька с своими козаками. Когда они доплыли до Астрахани, Стенька отдал князю Львову купеческого сына за окуп, который князь должен был выдать из Приказной палаты*.

______________________

• «Матер» 36.

______________________

VII

Козаки проплыли мимо Астрахани и пристали к Болдинскому Устью. Сам Стенька с главными козаками прибыл в город и в приказной избе положил в знак послушания свой бунчук — символ власти. Козаки тут же отдали пять медных и шестнадцать железных пушек, отдали ханского сына, взятого в сражении близ Свиного острова, одного персидского офицера, взятого в Фарабате, и трех военных персиян. Этим хотели козаки показать, что вот они отдают пленных персиян; но в самом деле они отдавали только ничтожное число из того, сколько у них сидело на судах.

— Мы бьем челом, — сказал Стенька, — великому государю, чтоб великий государь пожачовал нас, велел вины наши нам простить и отпустить нас на Дон против государевой грамоты; а мы желаем выбрать шесть человек козаков и послать в Москву добить ему, великому государю, челом и головами своими.

Прозоровский согласился, и выбраны были станичный атаман Лазарь Тимофеевич да есаул Михайло Ярославов с пятью человеками и отправлены в Москву.

Современное сказание говорит, что Стенька, в порыве своей преданности великому государю, говорил, что козаки подклоняют его царскому величеству острова, которые завоевали саблею у персидского шаха. Разин поднес самому воеводе поминки из дорогих персидских тканей*: без того нельзя было обойтись по обычаям.

______________________

• «Москвитянин», 1841, ч. IV, 168.

______________________

После того еще несколько раз были переговоры с воеводами. Последние заметили, что козаки только показывают для виду, будто исполняют условия: они не отдали всех пленников. Те из козаков, что были посланы в Москву, сознавались, что у них осталось девяносто пять человек персиян, бухарцев и трухменцев, и, вероятно, их было еще больше того, сколько показывали сами козаки. Равным образом у них оставались пушки; те же самые козаки говорили, что после сражения под Свиным островом им достались тридцать три пушки. Воеводы напоминали Стеньке о его обязанностях.

— Вы должны, — говорили они, — отдать сполна все дары, которые пограбили у шахова купчины Мухаммеда-Кулибека, что он вез великому государю, а также и всякие пограбленные пожитки и всех полонных людей шаховой области.

Стенька отвечал:

— Бьем челом великому государю: — этого сделать нельзя. Товары, которые мы побрали на возморье с бусы, подуванены. Иное продано, иное уж и в платье переделано. Никоим образом собрать всего нельзя, а за то за все мы идем к великому государю и будем платить головами своими. А что ты, воевода, говоришь о полоне, что мы брали с шаховой области, так это досталось нам саблею и есть наше прямое достояние: наши братья за то в шаховой области побиты и взяты в неволю. Да и много ли того полону? На пять, на десять человек один полонянник приходится! Этого отдавать нам не привелось.

— Вы не отдали всех пушек, что забрали по Волге и в Яике, и не отпустили служилых, — сказали воеводы.

Стенька отвечал:

— Мы уже выдали вам пушки; а остальные нам нужны на степи, как пойдем от Царицына до донского городка Паншина. Место там непроходимое; нападут крымские, азовские и всякие военные люди: надобно же нам чем-нибудь обороняться; как в Паншин прибудем, то и пушки в Царицын пришлем; а служилых мы неволею не держим: кто хочет, пусть идет куда ему любо.

— Отдайте струги, в которых плавали по морю, а мы вам дадим речные струги, — сказали воеводы.

Стенька отвечал:

— Струги отдадим. Тринадцать стругов есть.

— Да еще, — сказали воеводы, — следует сделать перепись всему козацкому войску.

Стенька отвечал, возвысив голос:

— По нашим козацким правам не повелось козакам перепись делать; ни на Дону, ни на Яике того не было, и в государевой грамоте того не написано, что вы, воеводы, говорите. А также и того не написано, чтоб нам рухлядь нашу и пушки отдавать.

Воеводы, по-видимому, имели возможность быть настойчивее; но они совершенно сдались на отговорки Стеньки.

Родственники и знакомые взятых козаками в плен персиян обратились к воеводам для возвращения своих земляков, родных и пограбленных имуществ. Они полагали, что так как козаки уже в руках начальства, то последнее, по возможности, постарается вознаградить потери, которые они наделали своими разбоями. Воеводы сказали им в приказной избе:

— Неволею мы не смеем против государевой грамоты брать у козаков без окупа полонянников и товаров, которые они пограбили, чтоб они вновь воровства не учинили и к ним бы не пристали другие люди, и от того и вам была б беда; поэтому вы можете выкупать у них полонянников; а все, что мы можем для вас сделать, это то, что вы будете их выкупать беспошлинно*.

______________________

• «Матер.», 42.

______________________

— Как же это можно? — возражали персияне. — Их следует казнить как разбойников, а вы не спрашиваете с них пограбленного?

Воеводы отвечали:

— Эти козаки — холопы великого государя, а не разбойники; уже вина им отдана; что взяли они грабежом — яссыр и имущества на войне, так это зачтено им в жалованье и до того нет никому дела.

Воеводы не осмелились взять у козаков и даров, которые персияне везли к царю, не взяли даже аргамаков, которые уже впоследствии найдены у Стеньки. Необыкновенная сила воли, все преклонявшая перед Стенькою и даровавшая ему звание волшебника, казалось, покорила ему и воевод. Они подружились с Стенькой и каждый день то звали его к себе, то отправлялись к нему, ели, пили, прохлаждались вместе*. Немало Стенька расположил их к себе своею щедротою, — а воеводы тогда были лакомы… Современное сказание говорит, что один из воевод (неизвестно кто, Прозоровский или Львов) пришел к Разину на судно. Атаман вел веселую беседу с товарищами. На плечах его блистала великолепная соболья шуба, покрытая драгоценным персидским златоглавом. У воеводы разбежались на нее глаза, и он стал просить себе шубу. Разин отказал ему и укорил его в жадности. Воевода сказал:

______________________

• «Русск. Бес», № 2, 1867, 100.

______________________

— Атаман, знаешь ли, не надобно нами пренебрегать: ведь мы в Москве можем для тебя и доброе и злое устроить.

Разин грозно взглянул на воеводу, скинул шубу и, отдав ему, сказал:

— Возьми, братец, шубу; только б не было в ней шуму!

Воевода (говорит это сказание) не побоялся шуму и ушел в город; а козаки, смотря на него, зубами скрежетали*.

______________________

• «Москвитянин», 1841.

______________________

Хотя сказание, передающее этот случай, изобилует анахронизмами, но подобное известие можно почитать вероятным, ибо черты остаются в памяти народной долее, чем связь событий, и они совершенно в духе того времени.

Народная песня рассказывает, что воеводы в Астрахани и рады были бы доконать Стеньку, да не могли: ни пушки, ни ружья его не брали, а хоть и удалось было заманить чернокнижника чрез приманку красавицы Маши, но Стенька освободился затейливым образом — посредством стакана воды.

Уж вы горы, мои горы!

Прикажите-ка вы, горы,

Под собой нам постояти;

Нам не год-то годовати,

Не неделюшку стояти —

Одну ночку ночевати,

И тою нам всю не спати,

Легки ружья заряжати,

Чтобы Астрахань нам город

Во глуху полночь проехать,

Чтоб никто нас не увидел,

Чтоб никто нас не услышал.

Как увидел и услышал

Астраханский воевода,

Приказал же воевода

Сорок пушек заряжати,

В Стеньку Разина стреляти:

Ваши пушки меня не возьмут.

Легки ружьица не проймут;

Уж как возьмет ли не возьмет

Астраханска девка Маша.

По бережку Маша ходит,

Шелковым платком машет,

Шелковым платком махала,

Стеньку Разина прельщала;

Стеньку Разина прельстила,

К себе в гости заманила,

За убран стол посадила,

Пивом, медом угостила

И допьяна напоила,

На кровать спать положила

И начальству объявила.

Как пришли к нему солдаты,

Солдатушки молодые,

Что сковали руки, ноги

Железными кандалами,

Посадили же да Стеньку

Во железную во клетку,

Три дни по Астрахани возили,

Три дни с голоду морили.

Попросил же у них Стенька

Хоть стакан воды напиться

И во клетке окатиться.

Он во клетке окатился —

и на Волге очутился!

Козаки провели под Астраханью десять дней и каждый день ходили по городу. Хотя между ними было много больных — опухших от употребления соленой морской воды во время похода*, но это не препятствовало им щеголять пред пестрым народонаселением Астрахани. Открылась деятельная торговля между ними и астраханцами; она была выгодна для последних. Фунт шелка продавался за восемнадцать денег, и многие русские, армяне, персияне, живущие в Астрахани, в несколько дней составили себе состояние. «Я сам, — говорит голландец, бывший в русской службе, — купил за сорок рублей огромную золотую цепь величиною в сажень; за каждым золотым кольцом было по пяти драгоценных камней» (достоинство покупки, вероятно, преувеличено)**. Все козаки были одеты в шелковые, бархатные одежды; жемчуг и драгоценные камни в виде венцов украшали их шапки. Атаман ничем от них не отличался, кроме своего могучего вида и почтения, какое ему все оказывали. Перед ним не только снимали шапки, но становились на колени и кланялись до земли. Все величали его «батюшка, батюшка!» Расхаживая промеж народа, он со всеми ласково и приветливо говорил, сыпал щедро золотом и серебром, не отказывал нуждающимся, и все с восторгом хвалили его; он, таким образом, заранее приобрел расположение астраханской черни***.

______________________

• Theatr. Europ. X, 517.

• • «Straus Reise», 250.

• • • «Stephan Rasin». 20.

______________________

Толпа народа с любопытством стекалась к козачьим стругам и изумлялась, видя, что на атаманском струге, носившем, по известиям народных песен, название «Сокола», были веревки и канаты свиты из шелка, а паруса сделаны из дорогих персидских тканей. Приходили к Стеньке немцы, изготовлявшие, по приказу воеводы, речные струги для козаков. Они принесли к нему на гостинец две стклянки русской водки. Стенька сидел с своими чиновниками в шатре.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, увидя их с водкою, — спасибо! А мы как были на море, так водки и в глаза не видали, не то чтоб отведать. Что вы за люди?

Те отвечали:

— Мы немцы, находимся в службе его царского величества на корабле, который пущен в Каспийское море. Мы пришли отдать поклон атаману и всему благородному козачеству и принесли на гостинец две сткляницы водки.

Стенька дал знак, чтоб они сели, и при них же налил водки и, выпил, сказав:

— Пью за здоровье его царского величества, великого государя!

«О, какими лживыми устами, о, с каким коварным сердцем произнес он эти слова!» — говорит свидетель.

На другой день тем же немцам случилось быть свидетелями, как Стенька с товарищами кутил на струге и катался по Волге.

Козаки пили, ели, прохлаждались.

Возле Стеньки сидела его любовница, пленная персидская княжна. Она была одета великолепно, в вышитое золотом и серебром платье; жемчуга, брильянты и разные драгоценные камни придавали блеск ее природной ослепительной красоте. Уже замечали, что она начала приобретать силу над необузданным сердцем атамана. Вдруг, упившись до ярости, Стенька вскакивает со своего места, неистово подходит к окраине струга и, обращаясь к Волге, говорит:

— Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне и злата, и серебра, и всего доброго; как отец и мать, славою и честью меня наделила, а я тебя еще ничем не поблагодарил; на ж тебе, возьми!

Он схватил княжну одной рукою за горло, другою за ноги и бросил в волны.

А между тем тот же Стенька наказывал строго других за то, что себе позволял. Случилось, говорит тот же очевидец, что какой-то козак вступил в связь с чужою женою. Стенька приказал бросить его в воду, а женщину повесить за ноги к столбу, воткнутому в воде*. Этот случай заставляет подозревать, что злодейский поступок с княжною не был только бесполезным порывом пьяной головы. Стенька, как видно, завел у себя запорожский обычай: считать непозволительное обращение козака с женщиною поступком, достойным смерти. Увлекшись сам на время красотою пленницы, атаман, разумеется, должен был возбудить укоры и негодование в тех, которым не дозволял того, что дозволил себе, и, быть может, чтоб показать другим, как мало он может привязаться к женщине, пожертвовал бедною персиянкою своему влиянию на козацкую братию. Стенька был женат и имел детей.

______________________

• «Straus Reise», 251.

______________________

Что касается обращения Стеньки к Волге, то здесь, как видно, Стенька вспомнил старое народное поверье: бросить что-нибудь в реку из благодарности после водяного пути — поверье, без сомнения, языческих времен, когда реки представлялись в воображении одушевленными существами. Так, в старинной песне о Садке, богатом госте, Садко-молодец после двенадцати лет странствования по Волге захотел воротиться в Новгород; он

Отрезал хлеба великой сукрой,

А и солью насолил, его в Волгу опустил.

«А спасибо тебе, матушка Волга-река;

А гулял я по тебе двенадцать лет,

Никакой я притки, скорби не видывал над собой.

И в добром здоровье от тебя отошел!»

Достойно замечания то, что история несчастной пленницы, переданная потомству Страусом, сохранилась до сих пор в темных сказочных преданиях о Стеньке. Плыл (говорит народ) Стенька по морю на своей чудесной кошме, играл в карты с козаками, а подле него сидела любовница, пленная персиянка. Вдруг сделалась буря.

Товарищи и говорят ему:

— Это на нас море рассердилось. Брось ему полонянку. Стенька бросил ее в море, — и буря утихла.

VIII

4 сентября воеводы отправили козаков на Дон: они дали им речные струги, а козаки должны были оставить свои морские; но они их не все оставили, а взяли девять стругов; их провожать должен был жилец Леонтий Плохово до Царицына, а от Царицына до Паншина — отряд в пятьдесят стрельцов. Отпуская козаков, воеводы по форме проговорили им нравоучение: чтоб они на пути не подговаривали с собою никого на Дон и не принимали тех, кто станет к ним приставать, дабы тем не навлечь гнев великого государя.

Отплыв до Черного Яра, Стенька услышал, что из Астрахани везут тех стрельцов, которые в Яике передались на сторону Стеньки, а когда козаки отплыли на море, убили своего начальника Сакмышева, присланного из Астрахани для занятия Яика, сами же поплыли на море, но были разбиты и взяты в полон князем Львовым. Стенька послал к начальникам этого отряда приказание явиться к нему; есаулы, которые пришли с этим требованием, обращались очень невежливо; тем не менее, исполняя волю атамана, из отряда пришли к нему сотник и пятидесятник. Стенька был тогда пьян. Он сначала обругал их и грозно требовал, чтоб к нему отпустили всех тех, которые, приняв его сторону, подвергались за то тюремному заключению и теперь, как колодники, следуют для определения в иную службу; «иначе (говорил он) я возьму их с собой!» Однако он мало-помалу смягчался, стал ласковее и кончил тем, что попросил вина. Сотник привез ему три ведра, а Стенька отдарил его персидскими материями и сафьяном. Так же дружелюбно поступил он и с казанскими стрельцами, которые с ним встретились на волжском пути: голова отделался тем, что подарил три бочки вина, а Стенька не только не ограбил его, но еще отдарил. Несколько человек простых стрельцов перебежали в его шайку. Узнав об этом, Леонтий Плохово заметил ему:

— Побойся Бога, атаман! Ты скоро забываешь великую к тебе милость государя! Отпусти беглых, вороти служилых, которые к тебе перебежали.

— Этого у нас, у козаков, никогда не водилось, чтоб беглых выдавать; а кто к нам придет, тот волен; мы никого не силуем: хочет — пусть прочь идет.

Когда Стенька прибыл в Царицын, к нему пришла толпа донских козаков жаловаться на воеводу. Один из них говорил:

— Мы приезжаем в Царицын покупать соль, а он дерет с нас по алтыну с дуги.

— У меня отнял две лошади с саньми и хомутом, — говорил другой.

— А у меня пищаль, — говорил третий.

Взбешенный Стенька прибежал к воеводе в приказную избу и требовал, чтоб воевода тотчас вознаградил обиженных козаков. Унковский не стал противоречить и заплатил все, что вымогал Стенька при своем проводнике.

— Смотри ж ты, воевода, — сказал тогда Стенька, — если услышу я, что ты будешь обирать и притеснять козаков, когда они приедут сюда за солью, отнимать у них лошадей и ружья да с подвод деньги брать, я тебя живого не оставлю.

Воевода должен был выслушать это нравоучение.

Но, видя, что можно давать подобные нравоучения, этим не ограничился Стенька. Он узнал, что, ожидая его прибытия, Унковский приказал на кружечном дворе продавать вино вдвое дороже. Это сделано было, кажется, между прочим, чтоб не допустить козаков много пьянствовать. Сам Прозоровский предостерегал воевод черноярского и царицынского и писал к ним, чтоб они не продавали вина козакам. Столько же становился лют козак, когда его лишали вина, сколько дружелюбен, когда ему подносили его. Стенька с козаками опять пришел на воеводский двор. Воевода чуял на себя грозу и заперся в приказной избе. «Выбивайте бревном дверь!» — кричал Стенька. Унковский заперся в задней избе, а когда услышал, что козаки и туда ломятся, выскочил из окна и зашиб себе ногу. Стенька искал его повсюду, бегал даже в церковь и кричал: «Зарежу!» Но Унковский куда-то запрятался. Стенька, не найдя его, с досады велел отбить у тюрьмы замок и выпустил колодников, а козаки хвалились пустить по городу «красного петуха» и перебить всех приказных с воеводою. Какой-то запорожец из их шайки поймал-таки воеводу и оттрепал ему бороду.

Тогда козаки (неизвестно, с позволения ли Стеньки или только ободренные его поступками) напали на два купеческих струга, ограбили их и схватили сотника, который вез царскую грамоту: они бросили в воду эту бумагу*.

______________________

• «Матер, для ист. возм. Стен. Раз.». 43 — 46, 48.

______________________

Между тем Прозоровский уже узнал, что прощенный милостивою царскою грамотою атаман опять подбивает к себе служилых, и послал к нему немца Видероса.

— Боярин и воевода, — говорил немец, — присылает тебе приказание немедленно отправить всех лишних людей в Астрахань под опасением царской немилости. Уверяю тебя, что в другой раз не так легко будет получить прощение, как в первый, и, может быть, с новыми грехами придется разом и за старые заплатить.

Стенька вспыхнул по своему обычаю, прежде всего помянул родительницу немца, потом схватился за саблю и чуть было не перекрестил ею посланного.

— Как же ты смел, — закричал он, — прийти ко мне с такими непочтительными речами? Чтоб я выдал друзей своих, которые ко мне пристали ради любви и приятства! Ты еще смеешь грозить немилостью! Хорошо! Скажи же своему воеводе, что я не боюсь ни его, ни кого-нибудь повыше его. Подожди; вот я с ним опять свижусь и поведу расчет! Дурак он; трус этакой! Он теперь надеется на свою силу и дерет нос вверх да еще хочет со мной обращаться, будто с холопом, когда я от рождения вольный человек! У меня силы и власти больше, чем у него. Я расплачусь с этими негодными, как следует расплачусь; я им покажу, как принимать меня без почета, будто так себе, какого-нибудь простака!

Немец от страха едва держался на ногах, глядя на бешеные, распаленные глаза атамана, и готовился испустить дух под его тяжелою рукой.

Но немец на этот раз остался жив и, возвратясь опять в Астрахань, рассказал все Прозоровскому, который призадумался*. Было от чего задуматься…

______________________

• «Straus Reise», 253.

______________________

IX

Отправившись на Дон, Стенька выбрал себе место между Кагальницкою и Ведерниковскою станицами на острове, который был протяжением в три версты. Там устроил он городок Кагальник и приказал обвести его земляным валом; козаки построили себе земляные избы.

Разнеслась молва о его славе, со всех сторон посыпала к нему голытьба; бежали к нему и с Хопра козаки верховых станиц, и с Волги гулящие люди; откликнулась его слава и в Украине: приходили к нему и братья сечевики. Когда он пришел из Царицына, войско его состояло из полторы тысячи*; а через месяц, как доносили посылаемые царицынским воеводою, у него было две тысячи семьсот человек**.

______________________

• «Матер.», 189.

• • Ibid., 52.

______________________

Он был для всех щедр и приветлив, разделял с пришельцами свою добычу, оделял бедных и голодных, которые, не зная куда деться, искали у него и приюта, и ласки. Его называли батюшкой, считали чудодеем, верили в его ум, в его силу, в его счастье. Старый домовитый козак, если ему удавалось обогатиться, старался зажить хорошенько, не заботился о голи, становился высокомерен с нею. Стенька был не таков: не отличался он от прочих братьев козаков ни пышностью, ни роскошью; жил он, как все другие, в земляной избе; одевался хотя богато, но не лучше других; все, что собрал в Персидской земле, раздавал неимущим. Стенька будто жил для других, а не для себя. Он медлил явиться в Черкаск, пока у него не составилась такая партия, которая бы могла стать в уровень с противною партиею; но в Черкаске был важный залог для него: там была жена его, там жил брат Фролка. Стенька послал* в Черкаск козака Ивана Болдыря сообщить им, чтоб они тайно ушли к нему. Дело пошло на счастье Стеньки — семья его убежала из Черкаска**; вместе с нею прибыл в Кагальник Фролка, неразлучный спутник успехов и гибели своего брата.

______________________

• Ibid., 51.

• • Ibid., 190.

______________________

С тревогою поглядывали из Черкаска прямые козаки на этого зловещего предводители голытьбы.

Он никого не грабил. Торговцы, ехавшие из Москвы в Черкаск, были захвачены козаками, но козаки не обирали их; Стенька только принудил их не ездить в Черкаск и торговать в Кагальнике. Козаки платили им исправно, и торговцы сами охотно начали туда ездить и оделять их живностью*. Стоял Стенька смирно и, по современному выражению, задоров ни с кем не делал**. Тем было страшнее; как ни старался царицынский воевода узнать его тайные планы, сколько ни посылал проведывать и русских и татар — ничего не узнал и писал в своем донесении в Москву: «И приказывает Стенька своим козакам беспрестанно, чтоб они были готовы, а какая у него мысль, про то и козаки не много сведают, и ни которыми мерами у них, воровских козаков, мысли доведаться немочно»***.

______________________

• Ibid., 189.

• • Ibid., 190.

• • • Ibid., 52.

______________________

А между тем все прежнее было приготовлением к тому, что Стенька зимою обдумывал в своем земляном городке.

В Москве не оказали полного одобрения распоряжениям Прозоровского. В грамоте от имени царя в Астрахани было замечено, что воеводы не поняли смысла милостивой грамоты, посланной для вручения козакам. Там было сказано, чтоб отпустить козаков с моря на Дон, а не из Астрахани Волгою. «Вы пропустили воровских козаков мимо города Астрахани и поставили их на Болдинском Устье выше города (писано было теперь в Астрахань); вы их не расспрашивали, не привели к вере, не взяли товаров, принадлежащих шаху и купцу, которые они ограбили на бусе, не учинили разделки с шаховым купцом. Не следовало так отпускать воровских козаков из Астрахани; и если они еще не пропущены, то вы должны призвать Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, чтоб вперед им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам и велеть беречь, а воли им не давать, но выдавать на содержание, чтоб они были сыты, и до указу великого государя не пускать их ни вверх, ни вниз; все струги их взять на государев деловой двор, всех пленников и награбленные на бусах товары отдать шахову купцу, а если они не захотят воротить их добровольно, то отнять и неволею». Из этого видно, что правительство давало милостивую грамоту для возвращения на Дон только в том случае, когда козаков нельзя будет поймать в руки, а в противном случае оно хотя и даровало им жизнь и избавляло от казни, но пресекало им средства к возобновлению своего удальства. Если б воеводы не спасли Стеньки Разина заранее, этот удалец, верно, был бы отправлен на стрелецкую службу куда-нибудь далеко от тихого Дона и Волги-матушки.

Воеводы, получив такое замечание, отговаривались старыми примерами, что подобная козацкая шайка, под начальством Ивашки Кондырева, состоявшая из двухсот человек, также была некогда пропущена и поставлена на Болдинском Устье; что их не отдавали за приставы (под стражу) и не приводили к вере; что теперь воеводы требовали несколько раз от Стеньки возвращения пленников и отдачи награбленного на бусах, но не смели отнять у них насильно, потому что тогда к ним пристали бы многие люди и произошло бы кровопролитие. Воеводы оправдывались еще тем, что так поступили с совета митрополита*.

______________________

• Ibid., 47-48.

______________________

Козаки, которые пришли в Москву с повинною, рассказывали о своих похождениях и немедленно были отправлены в Астрахань под стражею; но на дороге ушли и степью пробрались на Дон к своему атаману.

При конце зимы правительство послало жильца Евдокимова в Черкаск с царскою грамотою для виду, но в самом деле проведать, что делает и замышляет Стенька, о котором толковали много, да никто ничего верного сказать не мог*. Евдокимов с провожатыми прибыл на Дон на Фоминой неделе, в воскресенье. Корнило Яковлев собрал круг. Евдокимов, поклонившись атаману и всему козачеству на все стороны, отдал грамоту и сказал:

______________________

• Дополн. VI, 57.

______________________

«Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великие, и Малые и Белые России самодержец и многих государств и земель восточных и северных отчин и дедич и наследник и государь и обладатель, велел всех вас, атаманов и козаков, спросить о здоровье».

Корнило, приподняв грамоту, поднял ее вверх и громко вычитал кругу.

Козаки слышали похвалу своему званию и обещания прислать обычные запасы, которые правительство ежегодно посылало на Дон.

Все за то поблагодарили, что называлось челом ударить по его государской милости. Отпустили Евдокимова и сказали, что шлют вместе с ним станицу в Москву к великому государю.

На другой день явился в Черкаск Стенька с своею ватагою. Простые козаки приняли его с восторгом; он возбуждал их против Евдокимова и говорил, что московские бояре подстрекают нарушать козацкие вольности.

Во вторник Корнило Яковлев собрал опять круг: рассуждали, кого выбирать в станицу.

Вдруг Стенька входит в круг и спрашивает:

— Куда это вы станицу выбираете? Козаки отвечали:

— Мы выбираем станицу с Герасимом Евдокимовым к великому государю, в Москву.

Стенька собрал из своих козаков такой же круг и велел привести Евдокимова. Его схватили и поставили в кругу. Стенька сказал:

— Говори правду: от великого ли государя или от бояр ты сюда приехал?

Евдокимов отвечал:

— Я приехал от великого государя с государевою милостивою грамотою.

Стенька грозно закричал:

— Не с грамотаю ты приехал, а лазутчиком, за мною подсматривать да про нас узнавать.

С этими словами Стенька ударил посла, и козаки принялись отмеривать ему удар за ударом.

— В воду, в воду его! посадить в воду! — кричал Стенька. Напрасно Корнило Яковлев бросился в толпу, представлял мятежникам, что так непригоже.

Стенька гневно закричал ему:

— Владей своим войском, а я буду владеть своим. Герасима Евдокимова, избитого до смерти, бросили в Дон. Его товарищи посажены под стражу.

Уже через несколько времени потом Корнило освободил их тайно и отправил в Москву*.

______________________

• «Матер.», 195—196.

______________________

Корнило только по имени был атаманом. Толпа переходила к Стеньке; он распоряжался, кричал, что настало время идти против бояр, и созывал молодцов с собой на Волгу. Бояр ненавидели многие; имя царя, напротив, было священным и для самой крайней вольницы. Но Стенька пошел дальше всех! Стенька сделался врагом и самой веры, ибо вера не покровительствует мятежам и убийствам.

В Черкасске незадолго перед тем сгорели церкви. Зная щедрость Стеньки, некоторые убеждали его поусердствовать на возобновление храмов. «На что церкви? К чему попы? — говорил Стенька. — Венчать, что ли? Да не все ли равно: станьте в паре подле дерева да пропляшите вокруг него — вот и повенчались!»

Он набирал молодежь, приводил к вербовому дереву, заставлял их парами проплясать вокруг него и потом уверял, что они от этого стали муж и жена*. Это не было выдумано Стенькой, а взято им из древних народных воспоминаний, как говорится в песнях о Дунае:

Тут они обручались,

Круг ракитова куста венчались**.

______________________

• Ibid. 122. «Истор. войска донск.», 61. Доп. VI, 57, Relation. 8.

• • «Древн. русск. стих.», 96.

______________________

Как ни уродливо, среди набожных понятий XVII века, выдавались такие сцены, опередившие век Шометта и Гебера, но и тогда находились люди, которым они нравились.

X

В мае Стенька поплыл на судах вверх по Дону и достиг Паншина. Неизвестно, как велика была тогда его дружина; замечательно, что в ней было много малороссиян, как и прежде. Тут к нему пристал Васька Ус, удалая голова, вор, богатырь; он уже прославился года четыре тому назад с шайкою, составленною из беглых крестьян, он разорял дворы помещиков и вотчинников по воронежским и тульским украинным местам. Московское правительство жаловалось на него донцам, а донцы отписались, что ему учинено жестокое наказание. Стенька, верно, уже слышал о нем; тотчас же сделал он его своим есаулом. Сначала Разин погромил орду калмыков, блуждавших между Доном и Волгою; отогнал у них скот для прокормления своей ватаги и потом подступил к Царицыну.

Уже там не было его старого знакомца Унковского; вместо него сидел другой воевода, Тургенев. Царицын, по выражению современника, взят лестью и коварством.

Уже царицынские жители были расположены к Стеньке. В возмутительных своих воззваниях Стенька уверял, что идет царское войско и хочет их погубить, а он пришел оборонять их*. Один из царицынцев, Степан Дружинкин, служил у Стеньки и знал хорошо местность. Стенька поручил ему спустить по Волге суда, что козаки привезли с собою из Паншина. Ночью это дело было сделано. Козаки сели на суда, другая половина по суше окружила Царицын конницею и пехотою. Стенька отправился громить татар, кочевавших в тридцати верстах от Царицына. Царицынский воевода запер ворота, уставил всюду стрельцов, приготовился к защите и с часу на час ожидал вспоможения сверху.

______________________

• Theatr. Europ. 518.

______________________

Тогда пять человек царицынцев явились к есаулу Ваське Усу и сказали:

— Дозволь нам выходить из города, выгонять животину и брать воду.

— Скажите вашему воеводе, — сказал Васька, — чтоб он отпер город, а коли не послушается, так вы отбейте замок и впустите нас.

Царицынцы послушались: сбили замок и отворили въезжие ворота*.

______________________

• «Матер.», 14.

______________________

Козаки входили в город; царицынцы приставали к козакам. Тургенев старался было удержать их, но напрасно. Он, с племянником своим, заперся в башне; с ним были боярские люди и всего только десять человек стрельцов; а из царицынцев три человека остались верны. 13 апреля Стенька приехал в Царицын; некоторые духовные встретили его с почетом*, а царицынцы устроили ему приветственную попойку и угощение**. Покутив как следует, Стенька с козаками стал добывать башню. Воевода рассудил лучше погибнуть, чем сделаться игрушкою. Башня была взята, и все люди, защищавшие ее, погибли в свалке; а воеводе и племяннику его не удалось смертью в битве избегнуть поругания. Его взяли живьем, повели на веревке к Волге, кололи, наругались над ним и потом бросили в воду.

______________________

• «Акт. Истор.», IV, 400.

• • «Матер.», 14.

______________________

Едва успел Стенька разделаться с Тургеневым, как услышал, что сверху плывут московские стрельцы, посланные для зашиты низовых городов, те, которых ожидал воевода.

Стенька говорил царицынцам: «Это плывут злодеи, посланные изменниками боярами, чтоб вас всех побить».

Козаки вышли из города, и сам Стенька отплыл на стругах на луговую сторону, а с нагорной стороны расположилась его конница. В семи верстах от Царицына, близ Денежного острова, отряд был застигнут врасплох. С одной стороны стреляли по нему козаки с берега, с другой стреляли по нему со стругов. Стрельцы, еще не зная, что сделалось с Царицыном, из всех сил работали веслами, чтоб скорее дойти до города, и ожидали себе там помощи; но чуть только поравнялись с Царицыном, как оттуда на них ударили из пушек, а тут и те, что плыли на стругах, и те, что шли по берегу, поражали их. До пятисот человек погибло от выстрелов. Остальные, человек триста, видя, что спасения нет, передались Стеньке*. Начальник отряда, голова Иван Лопатин, взят живой: козаки ругались над ним, кололи его, терзали и, наконец, утопили. Такая же участь постигла офицеров, сотников, пятидесятников, десятников; оставлен в живых только полуголова Федор Якимов. Суда достались победителям.

______________________

• Ibid., 7.

______________________

Стенька обласкал взятых стрельцов и посадил к себе гребцами. Когда они сокрушались о том, что изменили государю, он сказал им:

— Вы бьетесь за изменников-бояр, а я с своими козаками сражаюсь за великого государя*.

______________________

• Ibid., 5, 7. Relat. 36.

______________________

Стенька сидел в Царицыне около месяца и ввел в городе козачье устройство: разделил жителей на десятки и сотни и вместо воеводы, назначил городового атамана. Царицынцы величали Стеньку как освободителя. В то время, вероятно, он уже начал посылать в верховые страны своих эмиссаров с возмутительными письмами для возбуждения народа. Между тем козаки ограбили несколько насадов, которые плыли по Волге, не зная о занятии Царицына. Отряд Стеньки взял Камышин*. Беглецы из Московщины, бывшие в козацком войске, одетые не по-козацки, подошли к стенам этого городка и выдали себя за людей, присланных из Москвы на помощь городу. Воевода с приказными и служилыми обрадовался этому, потому что в Камышине мало было военной силы, и поручил им держать ночью караул. Те открылись жителям и перетянули их на сторону Стеньки. Козаки, между тем, сидели уже в засаде. Ночью выстрелили с городской стены из пушки. То был сигнал. Ворота растворились; козаки вошли в город, за ними прибыл и Стенька. Воеводу и приказных утопили**.

______________________

• «Акт. Истор.», IV, 402.

• • Straus Reise, 256.

______________________

В Астрахани долго бы не знали, что происходит в Царицыне, если б случай не спас одного промышленника, Павла Дубенского. Он плыл по Волге на легком струге. За семьдесят верст не доезжая до Царицына, встретил он беглецов из отряда Лопатина, спасавшихся от поражения, и узнал обо всем. Он волоком перетянулся в реку Ахтубу, этим путем дошел до Астрахани и доставил Прозоровскому печальную весть о том, что помощь, которой ожидали в низовьях Волги, уже не существует и сообщение с верховыми областями перервано*. В Астрахани это известие наделало большой суматохи. Сгоряча воевода Прозоровский с товарищами и митрополитом перебирали меру за мерою, а тем временем между стрельцами и в простом народе возникло волнение и распространилось тайное расположение к Разину: его эмиссары там уже работали**.

______________________

• «Матер.», 246.

• • Theatr. Europ., 512.

______________________

Еще 16 апреля отправлен был для подкрепления в Царицын сотник Богданов с восмьюстами человек конницы, состоявшей из русских и татар. Эта сила была ничтожна. Воеводы принялись за работу; собрали суда, какие находились в Астрахани, день и ночь работали новые и вооружали пушками; таких судов готово было до сорока. На них посадили две тысячи шестьсот стрельцов и пятьсот вольных людей. Начальство над судами отдано князю Семену Ивановичу Львову. Сверх того, один полк отправлен на помощь Богданову; этот полк состоял под начальством перекрещенного поляка Ружинского; в нем офицеры были иностранцы.

Когда эта флотилия отправилась к Астрахани, перед нею, как бы в острастку и для примера, был повешен один из агентов Разина, пойманный в Астрахани. Прежде смерти его так страшно истерзали пытками, что самый безжалостный варвар не мог смотреть на него без сострадания, говорит очевидец. Быть может, об этом-то неудачливом возмутителе поет народная песня, называя его сынком Разина, вероятно в том смысле, в каком подчиненные называли Стеньку батюшкой:

Как во славном во городе

Во Астрахани

Очутился, проявился

Тут незнамый человек.

Шибко, щепетно по городу

Похаживает,

В одной тоненькой рубашке

Да во нанковом халате

Нараспашечку.

Астраханским купчишкам

Он не кланяется,

Господам ли да боярам

Он челом не бьет,

Астраханскому воеводе

Он под суд нейдет.

Увидал же воевода

Со парадного крыльца;

Приказал же воевода

К себе его привести:

«Уж вы слуги, мои слуги,

Слуги верные мои,

Вы подите поймайте

Удалова молодца!»

Поймали, соковали

Удалова молодца,

Привели ко воеводе

Незнамова на глаза.

Как и стал же воевода

Его спрашивати:

«Уж и чей такой детинка,

Чей удалой молодец?

Ты какого поведенья,

Чьего матери, отца?

Не со города ль Казани,

С каменной славной Москвы,

Или с Дону козак,

Иль купецкий сын?»

— Я не с города Казани,

Не со каменной Москвы,

Я не с Дону козак,

Не купецкий сын:

Я с матушки со Волги

Стеньки Разина сынок.

Стенька обо всем знал, что задумали против него в Астрахани. Для него сообщение по Волге не прерывалось. Когда пришло к нему известие, что против него идет сила, он собрал круг. По общему приговору, он оставил в Царицыне для охранения по одному козаку из каждого десятка, а со всею остальною силою поплыл вниз по Волге. Всего войска у него было от восьми до десяти тысяч.

Народная песня говорит:

Как по матушке по Волге

Легка лодочка плывет,

Как во лодочке гребцов

Ровно тридцать молодцов;

Посередь лодки сидит

Стенька Разин сам.

Как возговорит он Стенька

Ко товарищам своим:

«Уж и чтой-то это, братцы,

Мне тошным-тошно,

Мне сегодняшний денечек

Да грустнехонько?

Как и знать-то мой сынок

В неволюшку попал.

Уж я в Астрахань зайду —

Выжгу, вырублю,

Астраханского воеводу

Я под суд возьму».

Стенька плыл на стругах, а по нагорной стороне шел отряд в семьдесят человек конницы под начальством Васьки Уса и Еремеева. Под Черным Яром увидали они суда князя Семена Ивановича Львова.

Воровские прелестники Стеньки уже успели направить стрельцов в пользу козацкого предводителя. Затесавшись между отправленными против него стрельцами, они нашептали своим товарищам, что Стенька идет за народ, и если они ему передадутся, то сделают пользу и добро и себе, и всему народу. Только что Стенька появился в виду этого войска, на всех судах вспыхнул мятеж; все простые служилые в один голос закричали:

— Здравствуй, наш батюшка, смиритель всех наших лиходеев! Начали они вязать своих начальников и, повязав, отдавали козакам. Стенька кричал:

— Здравствуйте, братья! Метитесь теперь над вашими мучителями, что хуже турок и татар держали вас в неволе: я пришел даровать вам льготы и свободу. Вы мне братья и дети, и будете вы так же богаты, как я, если останетесь мне верны и храбры*.

______________________

• «Straus Reise», 254. Вслед за этой победой Стенька взял Черный Яр. Воевода и многие служилые люди, которые стреляли на козаков со стен, были замучены.

______________________

— Здравствуй, наш батюшка, Степан Тимофеевич! — повторяла толпа.

И начали они бить стрелецких голов, побили всех сотников и дворян, оставив в живых одного князя Львова.

— Что делается у вас, в Астрахани? — спрашивал Стенька. — Будут против меня драться?

Ему отвечали:

— В Астрахани свои люди; только ты придешь, тут же тебе городок так и сдадут*.

______________________

• «Акт. Истор.», IV, 402.

______________________

Только один стрелец, Данило Тарлыков, спасся из этой кутерьмы и принес страшную весть в Астрахань. Прозоровский советовался с митрополитом, и трудно было что-нибудь придумать. Астрахань стояла вдалеке от средоточия государства. Все средства, запасы, порох, оружие — все она получала из Казани или из Москвы. Она тогда не была этим всем бедна, но мало надежды подавали угрюмые лица ее защитников и жителей, также смотревших исподлобья. Спасти ее могли только свежие силы, если б они пришли из Москвы; но в Москве не знали, что угрожает Астрахани. Невозможно было дать знать туда скоро. О Волге нечего было думать, когда по ее руслу приближался к Астрахани густой ряд стругов Стеньки. Как на беду случилось, что нельзя было послать гонца и степью: там кочующие черные калмыки резались с волжскими калмыками; дрался Большой Нагай с Малым, а татары-малыбаши — с татарами-енбулаками. Ни проходу, ни переходу. Воевода и митрополит решились послать гонца через Терек; нельзя было ожидать ничего от такого посольства: путь был слишком далек. Пока гонец мог добежать до Москвы, Стенька пять раз взял бы Астрахань. Но утопающий хватается и за соломинку. Воевода выбрал гонцом того же самого Тарлыкова, что один убежал из Черного Яра, дал ему двух провожатых русских да пять человек татар. До Терека он доехал благополучно, но на дальнейшем пути утонул; а провожатые его воротились в Астрахань и застали там уже козаков, которые казнили их за то, что они собирались звать из Москвы против них войско*.

______________________

• «Матер.», 247. «Ист. Войска Донск.», 63.

______________________

XI

Уже давно разные предзнаменования пугали Астрахань зловещими угрозами. Еще в прошлом году, 4 января, сделалось такое землетрясение, что, по выражению современника, все хоромы задрожали, а куры с нашестей попадали. Вслед за тем услышали, что в Шемахе от землетрясения погибло три части города, а в Тереке в одну из пятниц — день, как известно, вообще несчастный — было три таких подземные удара, что хоть какой человек, так не устоял бы на месте. «Неложно вольный свет переменяется», — говорили тогда и учинили заповедь ни вина, ни пива не пить, ни винограду не есть, а паче табаку не пить, а кто станет пить вино и табак держать, того смертью казнить. Потом в церкви Рождества Богородицы, в Астрахани, с полуночи до седьмого часу слышали какой-то зык колокольный, а после того, 27 апреля, что-то шумело в церкви Воздвижения: впоследствии узнали, что в это самое время в Яике воры убили Богдана Сакмышева, посланного воеводами занять город после Стеньки, когда тот ушел на море. Перед приходом Стеньки с моря в Астрахань опять затряслась в Астрахани земля, и воевода с митрополитом, сошедшись, говорили: «Быть чему-то недоброму!» Однако они не воспользовались предзнаменованиями, а отпустили Стеньку на свои головы. Прошел год — и вспомнили они о предзнаменованиях*.

______________________

• «Матер.», 243—244.

______________________

Уже давно замечал воевода, что астраханские стрельцы и служилые люди, с тех пор как в городе побывал Стенька, вспоминают о нем с сочувствием. Когда пришла весть, что Стенька взял Царицын, нашлись такие смельчаки, что более и более становились откровенны, и около них стали сходиться по нескольку человек вместе и водили подозрительные речи. Воевода стал их унимать, а они, говорит очевидец, и самому воеводе болтали, что им на язык взбредет. Своеволию стрельцов, которое впоследствии разразилось ужасным взрывом, помогало в тот век вообще то, что стрельцы не находились в полной зависимости от воевод: воеводы не только не смели ими распоряжаться без согласия стрелецких голов, но еще в царских наказах стрелецким головам подтверждалось беречь подчиненных стрельцов от воевод и приказных людей. Таким образом, и теперь воеводы и приказные люди ничего не могли сделать со стрельцами, когда между их начальниками были тайные приверженцы Стеньки.

В это время стоял в Астрахани первый русский корабль «Орел». Матросы и работники на нем были немцы; капитан был известный Бутлер. Эти чужеземцы-наемники, увидя, что Астрахань не показывает нерасположения к Стеньке, задумали убраться подобру-поздорову. Бутлер сам созвал их и говорил:

«Мы теперь в воровской ловушке, и нет нам спасения, как придут козаки, они с нас сдерут кожи: ненавидят они немцев! Собирайте скорее свои пожитки, сядом на лодки и убежим в Персию. Да не медлите ни четверти часа, пока ворота не заперли!»

Пятнадцать немцев сейчас овладели лодками. Но через несколько времени Бутлер передумал и рассудил лучше погибнуть в битве, чем постыдно бежать. Он послал им сказать, чтоб они остались; но немцы сочли за лучшее последовать первому приказанию своего начальника, чем последнему. Они поплыли по Каспийскому морю и достигли Персии. Там ни один не избежал беды: их поймали и продавали в рабство, передавая за деньги от одного господина к другому. В числе их был Страус, оставивший описание этих дней.

Исходила первая половина июня — и новые зловещие предзнаменования увеличивали страх ожидания бед. 13 числа рано, когда еще митроиюлит служил заутреню, прибежали в храм испуганные караульные стрельцы, что стояли в кремле города у Пречистенских ворот. Они говорили:

«В полночь, за три часа до света, видели мы на небесах чудо: все небо отворилось над Астраханью и на город просыпались искры, будто из печи».

Митрополит обратился к тем, что подле него стояли, и сказал: «Сие видение предвещает, что излиется на нас фиял гнева Божия»*.

______________________

• Ibid., 258.

______________________

Пересказал он о чуде Прозоровскому. Тот вздохнул и сказал: «Господи! На Тебя единого надежда. Укрепи наш град!»

Затем толпа стрельцов собралась и начала роптать за то, что им не платили жалованья, которое всегда давалось вперед. «Что нам служить без денег и отдавать себя на убой? — кричали они. — У нас нет ни денег, ни запасов и, верно, целый год не будет: мы пропали!»*

______________________

• «Straus Reise», 254.

______________________

Конные и пешие стрельцы пошли на воеводский двор и кричали:

— Подай нам наше денежное жалованье, воевода!

— До сих пор, — сказал им воевода, — казны великого государя ко мне не прислано, но я вам дам своего сколько могу; дастся вам из сокровищниц митрополита, и Троицкий монастырь тоже поможет; только уж вы не попустите взять нас богоотступнику и изменнику; не сдавайтесь, братья и дети, на его изменническую прелесть, но поборайте доблественно и мужественно против его воровской силы, не щадя живота своего за святую соборную и апостольскую церковь, — и будет вам милость великого государя, какая вам и на ум не взойдет!

Митрополит дал им шестьсот рублей; Троицкий монастырь по приказанию митрополита дал им две тысячи. Жалованье это заплачено им вперед, и они расписались в получении с обещанием служить верно и с тайным намерением отдаться Стеньке. Это делалось за четыре дня до рокового дня*.

______________________

• «Матер.», 248.

______________________

Между тем Стенька приближался к Астрахани — и новыми предзнаменованиями грозила природа. Пошли проливные дожди с ледяным градом; наступил такой холод, что все надели теплые одежды. На самом рассвете одного из последних дней караульные, стоявшие у Пречистенских ворот, прибегают к митрополиту и извещают, что на небе опять явление. Митрополит вышел из палаты. На южном небе радужными цветами играли три столпа; наверху их были круги наподобие венцов из радужных цветов.

«Быть беде! быть гневу Божию!» — говорили митрополит и воевода*.

______________________

• Ibid., 249.

______________________

18 июня рыбаки принесли весть, что Стенька под Астраханью. Полчище его пристало к берегу и расположилось станом на урочище Жареных Буграх. К стенам Зеленого города причалил струг, а в нем сидело двое человек. Один из них был астраханский священник Воздвиженской церкви. Ехал он из Астрахани в государевом дворцовом насаде, и, когда поравнялся с Царицыном, козаки схватили всех, кто был на струге, в том числе его, и привели к Стеньке. Теперь-то посылал его Стенька на переговоры. Другой был боярский человек князя Семена Львова, изменивший своему господину, вместе с другими, под Черным Яром. Они предлагали сдать город; вместо ответа их схватили: воевода считал недостойным для себя сноситься тогда с Стенькою. Начали этих посланных пытать и выведывать; и пытали накрепко; поп сказал им только, что у Стеньки войска восемь тысяч, а боярский человек не сказал ничего: от него не добились даже, как его зовут. Воевода приказал боярского человека казнить, а поп посажен в каменной тюрьме в Троицком монастыре*.

______________________

• «Акт. Истор.» IV, 491.

______________________

Должно быть, к этому событию относится следующая народная песня:

Из славного из устьица синя моря

Тут плывет, выплывает нова выкладна,

Хорошо кладна изукрашена.

Она плывет, подплывает к Астрахани,

К тому ли царству Астраханскому.

Добры молодцы в городе во Астрахани,

Погуляли, поцарствовали,

Попили, поели, на отвал пошли:

Увидали молодцы воеводу из окна.

Закричал воевода громким голосом:

«Заловите, поймайте добрых молодцов!»

Добрый молодец противности не чинил,

Во дворец сам подскочил.

Стал воевода его спрашивати:

«Ты скажи, скажи, добрый молодец,

Не утай сам себя».

«Я сам тебе расскажу,

Всю правду объявлю:

Я со Камы со реки

Стеньки Разина сын,

Заутра хотел к тебе батюшка

В гости побывать:

Чем будешь батюшку потчевать?»

«Я пивушка не кушаю,

Винца в рот не беру;

Есть у меня наготовлены сухари;

Они в Москве крошены,

В Казани сушены,

То я встречу его — буду потчевать!»

Испугался добрый молодец,

От него прочь бежал,

И подбегает к своей выкладной.

Закричал громким голосом:

«Ох, братцы, мои товарищи!

Пригряньте ко мне выкладну,

Не оставьте меня при бедности:

На нас воевода осердился».

Добры молодцы ужаснулися.

Заторопились, отгрянули ко крутому берегу.

Митрополит и воевода деятельно принялись каждый за свое дело. Митрополит созвал духовенство и устроил крестный ход вокруг всего Белгорода (то есть настоящего города в нашем смысле этого слова), в средине которого находился кремль, или замок. Вперед несли икону Божией Матери; обходили кругом стену, и всякий раз, когда шествие доходило до каких-нибудь ворот, совершалось молебствие. Прозоровский осматривал городские укрепления. Астрахань была тогда обведена кирпичного стеною, до полутора сажень в толщину и до четырех сажень вышиною; наверху стен были зубцы в сажень шириною и в полторы сажени в вышину. По пряслам стены и по углам стояли двухъярусные башни; на них висели колокола, в которые звонили для возбуждения к бою отваги. В стенах находились в два ряда четыреста шестьдесят пушек*. Воевода с городовым приказчиком обошел все стены, осмотрел орудия; развел по бойницам и по стрельницам стрельцов с ружьями, саблями, бердышами, расставил при пушках пушкарей, затинщиков при затинных пищалях, вделанных в очень узкие отверстия, а при воротах воротников. Чтоб пресечь всякое сообщение города с внешностью, он приказал все ворота завалить кирпичом. По тогдашнему обычаю, посадские должны были участвовать в обороне — кто с пищалью или самопалом, кто с топором или бердышем, а другие с кольями и с камнями. Для этого близ окон были заранее приготовлены кучи камней, чтоб ими метать на неприятеля, и припасался кипяток, чтоб лить на врагов в случае приступа. Для порядка все осажденные были разделены на сотни и десятки. Воевода назначил осадных голов, которые выбирались обыкновенно из отставных дворян.

______________________

• Olear., 37. Straus., 200.

______________________

Стенька, с своей стороны, занимался приготовлением к осаде. По совету двух астраханских перебежчиков, Лебедева и Каретникова, он сошел с Жареных-Бугров, посадил свое войско в струги и поплыл по Болдинскому протоку, который окружал Астрахань с востока; по этому протоку он вошел в другой — Черепаху, а оттуда в реку Кривушу, обтекавшую Астрахань с полуденной стороны. Город был окружен водою. В XVII веке вода считалась для города лучшею естественною оградою; но с юга Астрахань была приступнее. Тотчас за стеною находились виноградные сады. Когда узнали в городе о переходе Стеньки, митрополит приказал копать ров из своих прудов к Солончаку, как называлось место на юге от Астрахани, чтоб покрыть его водою.

Вдруг приводят к воеводе двух нищих. Один из них слыл в городе под именем Тимошки Безногого. Персияне подсмотрели, как нищие выходили из города и опять вошли в него, прежде чем были завалены ворота. Боярин, по обычаю, приказал их пытать накрепко, и они сказали:

— Мы похвалились вору Стеньке Разину в приступное время (когда начнется приступ) зажечь Белый город.

Воевода приказал их тотчас казнить смертью. Но это событие показало ему, как много неожиданных опасностей кроется внутри города. Иностранец капитан Бутлер посоветовал тогда запретить рыбакам разъезжать по Волге и сжечь татарскую слободку под городом, чтоб не дать притона козакам.

Двусмысленные, угрюмые лица стрельцов и астраханских посадских не переставали тревожить воеводу. 20 июня он призвал на митрополичий двор стрелецких офицеров и лучших людей астраханцев. Главным лицом над стрельцами был голова Иван Красуля, или Красулин, тайный сообщник Стеньки. Митрополит говорил им:

«Поборитесь за дом Пресвятые Богородицы и за великого государя, его царское величество; послужите ему, государю, верою и правдою, сражайтесь мужественно с изменниками: за то получите милость от великого государя здесь, в земном житии, а скончавшихся в брани ожидают вечные блага вместе с христовыми мучениками».

— Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже до смерти, — отвечал Иван Красулин.

Наступила ночь. Татары последовали примеру немцев. Ямгур-чей, мурза Малого Нагая, стоявший под Астраханью, взял детей своих да улусных людей и убежал далеко в степь.

Следующий день (21 июня) склонялся уже к вечеру. Вдруг зазвонили в колокола на астраханских башнях: то была тревога. Воровские козаки с лестницами шли на приступ к Астрахани.

Воевода вооружился в панцирь и выехал из двора на своем боевом коне. Перед ним вели простых лошадей под покровами, ударили в тулунбасы, затрубили в трубы на сигнал к сражению. С воеводою ехал брат его Михаил Семенович. Около них собрались стрелецкие головы, дворяне и дети боярские; примкнули к ним подьячие и приказные люди. Спешили к Вознесенским воротам. Прозоровский обратился к толпе ратных и говорил:

«Дерзайте, братья и дети, дерзайте мужественно; ныне пришло время благоприятное за великого государя пострадать, доблественно даже до смерти, с упованием бессмертия и великих наград за малое терпение. Если теперь не постоим за великого государя, то всех нас постигнет безвременная смерть. Но кто хочет в надежде на Бога получить будущие блага и наслаждения со всеми святыми, тот да постраждет с нами в сию ночь и в настоящее время, не склоняясь на прельщения богоотступника Стеньки Разина».

Ночная тень покрывала землю. Козаки показывали вид, что хотят идти на приступ к Вознесенским воротам, и потому в этой части города сошлись осажденные; но на самом деле козацкий атаман выбрал другой путь и козаки подставляли в другом месте лестницы; там астраханцы не стали ни стрелять на них из пищалей, ни камней метать, ни варом обливать: они подавали им руки и пересаживали через стены. Только в подошевных боях башни гремел на них из пушек верный пушкарь Томило с товарищами и, кажется, никому не сделал зла. Воевода, между тем, все внимание обращал на Вознесенские ворота и не видал, что делается на других пряслах стены, как вдруг услышал за собою зловещий козачий ясак*, говорит современник. Вероятно, это было пять выстрелов, один за другим, из вестовой пушки; пять выстрелов значили, на военном языке того века сдачу города и назывались ясаком на сдачу.

______________________

• «Матер», 251.

______________________

XII

Вслед за роковым сигналом астраханцы (молодшие люди, то есть чернь и бедняки) с яростным криком бросились бить дворян, детей боярских, пушкарей, людей боярских, и кто-то, неистовый, налетел на князя Прозоровского и ударил его копьем в живот: князь упал с лошади. Верный старый холоп схватил его, пробился с ним сквозь разъяренную толпу, унес в соборную церковь и там положил на ковре. Брат воеводы, Михаил Семенович, погиб близ стены от самопального выстрела. Все кругом разразилось изменою; стрельцы величали батюшку Степана Тимофеевича. Не предал своего долга пятидесятник конных стрельцов Фрол Дура; не братался он с ворами, поистине поборал, говорит современный сказатель. Он последовал за раненым князем и стал в церковных дверях; он решился не иначе впустить в храм Божий козаков, как чрез свое мертвое тело*.

______________________

• Ibid.

______________________

Митрополит прибежал в церковь. Задушевная дружба соединяла его с воеводою. Слезно всхлипывая, припадал к нему на грудь архипастырь седою головою, утешал словесами надежды будущих благ, исповедовал и причастил Св. Таин. Начали сбегаться в храм дьяки, подьячие, стрелецкие офицеры, купцы, дворяне, дети боярские, все, кому грозила беда от рабов, подначальных и бедняков. Испуганные матери с грудными младенцами, девицы, дрожавшие за свою честь, столпились за святым местом у иконы Пресвятой Богородицы и шептали в страхе молитвы. Двери храма были затворены железною решеткою. Неустрашимый Фрол Дура стоял у входа с обнаженным ножом; он, конечно, не надеялся охранить приваливший в церковь люд, но думал, по крайней мере, умереть его защитником, как следовало верному слуге царя и Христову воину.

Заря занималась. В Пречистенских воротах вырубили калитку, и козаки входили ею в город; с другой стороны они вступали через Житный двор. Толпа бросилась на паперть соборного храма. Фрол Дура был изрублен в куски, но испустил дыхание не прежде как успев нанести ножом своим удары врагам.

Козаки выстрелили сквозь железную решетку во внутренность храма; одна пуля попала в полуторагодовалого ребенка, которого мать держала на руках перед иконою Казанской Богородицы. Помост обагрился младенческою кровью, говорит летопись. Другая пуля задела святую икону; потом козаки разломали решетку и бросились на беззащитных.

Лежавшего на ковре Прозоровского вынесли и положили на земле под раскатом (так называлась церковная колокольня). Вслед за тем козаки хватали всех, искавших убежища в храме, вытаскивали, вязали им назад руки и сажали рядом под стенами раската. Дожидали суда Стеньки.

Часов в восемь утра явился Стенька судить. Он начал суд свой с Прозоровского. Он взял его под руку и повел на раскат. Они стали рядом наверху; все видели, как атаман сказал воеводе что-то на ухо, но князь вместо ответа отрицательно покачал головою. Что говорил ему Стенька на ухо — это осталось тайною между ними. Тотчас после того Стенька столкнул князя головою вниз, стороною на зимний восток.

Сошедши с раската, Стенька сотворил короткий и нецеремонный суд над связанными. Всех приказал побить атаман. Стрельцы, козаки и чернь одних рубили мечом, других бердышами, иных били кольями. Тогда, говорит летописец, мимо церкви до приказной избы текла кровь человеческая, яко река. Стенька приказал собрать тела, отвезти в Троицкий монастырь и похоронить в одной общей братской могиле. Когда убитых свалили в землю, над могилою стоял старец и считал тела, и насчитал их четыреста сорок одно. Тут был и князь Прозоровский. Перед Стенькою все люди были равны: он не позволил копать ему особой могилы.

Окончив суд над людьми, Стенька засудил бумаги, которыми эти люди заведовали. Он приказал вытащить из приказной палаты все дела и сжечь их на площади всенародно.

— Вот так, — говорил он, — я сожгу все дела наверху у государя!

Только иноземцы оказывали сопротивление. Защищались несколько времени немцы у Вознесенских ворот, пока капитан их, Видерос, не был изрублен своими же подчиненными. Долее их сопротивлялись люди черкесского князя Коспулата Муцаловича, природные черкесы с двумя русскими, всего девять человек. Они заперлись в пыточной башне и давали отпор до полудня; а когда у них не стало свинцу, то заряжали ружья деньгами. Наконец, выбившись из сил и истратив весь порох, они бросились из башни за город, но их догнали и изрубили.

Все имущество убитых было подуванено между козаками, приставшими к ним стрельцами и бедными жителями города. Ограблены церковные сокровища; ограбили торговые дворы, русский, гилянский, индийский, бухарский; все товары были отвезены в Ямгурчеев Городок, и там происходил раздел. Астрахань обращена в козачество: жители получили числовое деление, общее козакам, на тысячи, сотни и десятки*, должны были правиться крутом или народным сборищем, управляться выборными атаманами, есаулами, сотниками и десятниками.

______________________

• «Акт. Истор.» IV, 423.

______________________

Устроив козачество, Стенька вывел толпу астраханцев, обращенных в козаки, за город и приводил их к крестному целованию. Они присягали стоять за великого государя и за своего атамана Степана Тимофеевича, войску служить и изменников выводить. Священники поневоле должны были совершать обряд присяги; немногие, которые противились, поплатились за это: одного атаман приказал посадить в воду, а другому велел отсечь руку и ногу.

Три недели после того провел Стенька в Астрахани и почти каждый день был пьян. Астраханский народ озлобился до неистовства на все, что принадлежало к высшему классу народа почему-нибудь. Стенька, в угодность народу, разъезжал по городу, обрекал на мучения и на смерть всякого, кто чем-нибудь навлек неудовольствие народа. Одних резали, других топили, иным рубили руки или ноги и пускали ползать и истекать кровью для забавы толпы. Хозяева и приказчики ограбленных лавок и гостиных дворов, большею частью иностранцы, были также умерщвлены. Тогда погиб давний знакомец Стеньки, сын хана, взятый в плен близ Свиного острова, брат несчастной княжны, принесенной в жертву Волге в пылу пьяного неистовства. Стенька приказал для потехи повесить его на крюк за ребро. Счастливее был персидский посол, находившийся тогда в Астрахани. Когда Стенька взял город, он с своею свитою заперся в башне; персияне оборонялись всего один час времени и должны были сдаться. Стенька привел посла на площадь перед роковой раскат, однако не повел его туда, даже не снял с него платья, а только отнял у него саблю. Бывшего при нем русского подьячего Наума раздели донага и уж хотели было в таком наряде вести на раскат, но астраханцы выпросили ему жизнь. Из посольской свиты козаки убили только несколько человек, которые упорно оборонялись в башне; других за то, что сдались, помиловали, только обобрали до ниточки. Зато все письма и бумаги, какие нашлись у посла и у его людей, Стенька велел изодрать — такова уж у него была ненависть к писаниям всякого рода. Беспрестанно астраханцы собирали круги, рассуждали, как и над кем бы им еще потешиться. Кто им не потакал или хотел остановить их кровожадность, того забивали до смерти палками или вешали за ноги. Даже козачьи и посадские жены неистовствовали над вдовами дворян, детей боярских и приказных; некоторых из этих несчастных взяли козаки себе в жены, и Стенька приказывал священникам венчать их насильно, а тех священников, которые не слушались, присуждал сажать в воду. Астраханцы, подражая своему «батюшке», начали есть в постные дни молоко и мясо, и если кто ужасался нарушать эти обряды, того угощали побоями, а иногда заколачивали до смерти. Новички в козатчине астраханцы были безжалостнее донцов: несколько раз приходили они толпами к Стеньке и говорили:

— Многие из приказных людей и дворян схоронились; вели их отыскать и побить; а то ведь как будет от государя в Астрахань присылка, так они станут нам первые неприятели.

— Когда я уеду из Астрахани, тогда делайте что хотите, — отвечал Стенька.

При всех своих неистовствах, когда случился день тезоименитства царевича Феодора, то, как будто ради торжества, Стенька с толпою козаков приходил к митрополиту в гости. Неизвестно, с каким побуждением это делалось и что говорилось на таком оригинальном свидании.

Собираясь оставить Астрахань, 13 июля Стенька сидел пьяный в кружале и вдруг призвал есаула и сказал:

— Ступай к митрополиту и возьми у него старшего сына боярина Прозоровского, Бориса, и приведи ко мне.

Вдова Прозоровского, княгиня Прасковья Федоровна, после трагической кончины мужа скрывалась в палатах митрополита с двумя сыновьями. Оба звались Борисами. Старшему было шестнадцать лет. Его привели к Стеньке.

Стенька сказал ему:

— Где таможенные пошлинные деньги, что собирались в Астрахани с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял?

— Отец мой никогда этими деньгами не корыстовался, — отвечал молодой князь. — Они собирались таможенными головами, головы приносили в приказную палату, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги пошли на жалованье служилым людям. Спроси у подьячего.

Случайно подьячий избежал участи своих собратий. Его отыскали и привели к Стеньке. Подьячий объяснил ему то же, что князь.

— А где ваши животы? — спросил Стенька у Бориса Ивановича.

— Животы отца моего ограбили; казначей отдавал их по твоему приказу, а возил их твой есаул Иван Андреев Хохлов.

Стенька приказал повесить его вверх ногами на городской стене, а подьячего Алексея за ребро на крюке.

— Принесите мне другого сына воеводы! — закричал тогда Стенька.

Второму сыну Прозоровского было только восемь лет. Козаки вырвали малютку из рук матери и принесли к Стеньке. Атаман приказал повесить его за ноги возле брата.

Всю ночь висели они. Утром приехал Стенька и приказал старшего князя сбросить со стены, а малютку, отекшего кровью, чуть живого еще, приказал сечь розгами и возвратить матери. Тело подьячего было отдано также его матери*.

______________________

• «Матер.», 251—253. «Ист. войск, донск.», 65. «Акт. Арх. Эксп.» IV, 229. «Собр. государ, грам.» IV, 254—255, «Stephan Razin», 21 — 22.

______________________

XIII

Стенька оставил в Астрахани атаманом Ваську Уса, а старшинами Федьку Шелудяка и Ивана Терского. Под их начальством осталась половина астраханцев, записанньгх в козаки, половина московских стрельцов и по два человека из каждого десятка донских козаков. Стенька собрал с собою остальных, кто желал идти с ним, и грянул вверх по Волге. Козаки отправились вверх по Волге на двухстах судах; по берегу шла конница в числе двух тысяч человек. Достигли они, таким образом, Царицына. Тут Стенька отправил отряд в две тысячи человек на Дон с казною, награбленною в Астрахани, под начальством атаманов Фрола Минаева и Якова Гаврилова, а сам на судах следовал дальше. С ним тогда войска было не больше десяти тысяч; была надежда, что оно скоро увеличится в десять раз.

Первый город, который предстоял Стеньке на пути, был Саратов. Это не нынешний губернский город того же имени, но другой, лежавший на луговой стороне Волги, несколько выше нынешнего.

Саратов сдался без сопротивления. Стенька приказал утопить тамошнего воеводу Козьму Лутохина; умертвили всех дворян и приказных людей, а имение передуванили. В городе введено козацкое устройство; был там поставлен атаманом Гришка Савельев.

Самара взята несколько труднее: между жителями этого города была партия, верная царю. С приходом Стеньки поднялось междоусобие. Козацкая партия была сильнее и победила. Стенька вошел в город, утопил воеводу Ивана Алфимова, перебил всех приказных людей, дворян и детей боярских, отдал на раздел их имущество и ввел козацкое устройство между жителями. Саратовцы и самарцы пошли с атаманом далее*.

______________________

• «Ист. войск, донск.», 65.

______________________

Таким образом, Стенька в первых числах сентября дошел до Симбирска. Скорость, с какою он прошел это большое пространство вверх против воды, покоряя себе города, выразилась в народной песне такими стихами:

Еще как-то нам, ребята, пройти?

Астраханско славно царство пройдем с вечера,

А саратовску губерню (анахронизм) на белой заре;

Мы Самаре-городочку не поклонимся,

В Жегулевских горах мы остановимся;

Вот мы чалочки причалим все шелковые,

Вот мы сходоньки положим все кедровые,

Атаманушку сведем двое под руки,

Есаулушка, ребятушки, он сам сойдет.

Как возговорит наш батюшка атаманушка:

«Еще как бы нам, ребятушки, Казань город взять».

Агенты Стеньки Разина рассеялись в пределах Московского государства. Всего успешнее действовали они в землях нынешних губерний Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, но, проникая гораздо дальше, даже до Новгородской земли, достигли до отдаленных берегов Белого моря, прокрадывались и в самую столицу. В своих воззваниях, которые Стенька посылал с козаками, и в своих речах, которые говорил, где только являлся сам, он извещал, что идет истребить бояр, дворян, приказных людей, искоренить всякое чиноначалие и власть, установить во всей Руси козачество и учинить так, чтоб всяк всякому был равен*. «Я не хочу быть царем, — говорил он, — хочу жить с вами, как брат»**. Легко было возмутить народ ненавистью к боярам и чиновным людям; легко было поднять и рабов против господ; но было трудно поколебать в массе русского народа уважение к царской особе. Стенька, поправший и церковь, и верховную власть, знал, что уважение к ним в русском народе очень крепко, и решился прикрыться сам личиною этого уважения. Он изготовил два судна: одно было покрыто красным, другое черным бархатом. О первом он распространил слух, будто в нем находится сын Алексея Михайловича, царевич Алексей, умерший в том же году 17 января. Какой-то черкесский князек, взятый козаками в плен, принужден был поневоле играть роль царевича. Стенькины прелестники толковали народу, что царевич не умер, а убежал от суровости отца и злобы бояр и что теперь Степан Тимофеевич идет возводить его на престол. Царевич, говорили они, приказывает всех бояр, думных людей, и дворян, и всех владельцев помещиков, и вотчинников, и воевод, и приказных людей искоренить, потому что они все изменники и народные мучители, а как он воцарится, то будет всем воля и равность. Повсюду эмиссары разносили эти вести, и в отдаленном от Волги Смоленске один из них уверял народ, что собственными глазами видел царевича и говорил с ним; с тем и на виселицу пошел***. В другом судне, покрытом черным бархатом, находился, как говорили прелестники, низверженный царем патриарх Никон. Таким образом, Стенька этими двумя путями хотел поселить в народе неудовольствие к царю Алексею Михайловичу****. Между тем его агенты возмущали народ всякими способами и говорили разное: в одном месте проповедовали козацкое равенство и полное уничтожение властей; в другом возбуждали толпу именем царевича, обещающего народу льготы и волю; здесь ополчали православных за гонимого патриарха; там подущали старообрядцев враждою против нововведений, за которые обвиняли того же патриарха. В то же время они вооружали и черемис, и чувашей, и мордву, раздували в них неприязнь против русских вообще, а татар разгорячали фанатизмом мохаммеданства. Все партии, все верования, все страсти затрагивал Стенька, лишь бы произвести смуту и беспорядок. Холоп вооружался на господина, служилый на своего начальника, язычник и мохаммеданин на христианина. Стенька сносился с крымским ханом и пытался призвать на Русь его опустошительные орды. По известию современника*****, он было завел даже сношение с Персиею, которой так недавно насолил. Стенька послал к шаху посольство; в письме своем он подделывался к восточным обычаям и надавал себе самому высокопарных титулов, тогда как в обращении с козаками оказывал презрение к какому бы то ни было титулу. Стенька предлагал шаху союз и требовал вспоможения за такую любовь и расположение. При этом он угрожал, если ему откажут, опять посетить его государство, но уже с двустами тысяч войска. Шах приказал козакам, которые привезли такое письмо, отрубить головы и бросить собакам их внутренности. Оставлен в живых только один и отправлен к Стеньке с ответом. Шах обещал на такую дикую свинью, как Стенька, послать своих охотников с тем, чтоб они его, живого или мертвого, бросили на съедение собакам. Стенька, получив этот ответ, пришел в ярость, изрубил саблею невинного козака и велел бросить воронам тело его за то, что он привез такую обиду. А этот козак радовался было, что избежал смерти в Персии.

______________________

• «Москвитянин», IV, 168.

• • «Straus Reise», 255.

• • • Theatr. Europ. 519.

• • • • «Stephan Razin», 18.

• • • • • «Straus Reise», 256. «Stephan Razin», 18-22.

______________________

Стенька приступил к Симбирску 5 сентября. Там сидел, запершись боярин Иван Богданович Милославский. Город был укреплен двойным укреплением: в средине находился собственно город, или кремль, на горе, а за ним следовал посад, частью обведенный стеною и рвом: там был острог. Как только Стенька подошел к Симбирску, жители сейчас же передались ему и впустили в острог, чтоб действовать самим вместе с козаками. Не так-то скоро можно было взять город — по его крепкому местоположению. Он был хорошо снабжен пушками, заключал в себе гарнизон из четырех стрелецких приказов и значительное число дворян и детей боярских из Симбирского уезда и других смежных городов, искавших там спасения по соседству, Стенька возился около Симбирска целый месяц. Он укрепил острог, чтоб иметь защиту, если свежее войско явится откуда-нибудь на выручку Симбирска, а вокруг города приказал выкопать высокий земляной вал. Козаки взмостили на этот вал пушки и бросали с него в город зажигательные снаряды — дрова, солому, сено. Пожар несколько раз зачинался, но его всегда тушили. Между тем войско Стеньки с каждым днем увеличивалось. Приходили к нему беглые холопы и крестьяне; приходили толпы черемис, чувашей и мордвы. Милославский несколько раз писал в Казань и просил помощи, но не получал ее, и час от часу положение его становилось безвыходнее. Пути были заняты мятежниками; повсюду народ волновался; нельзя было гонцам пробираться. Еще немного времени — и боярин, конечно, не мог бы никаким образом от воровских козаков отсидеться, как он выражался*.

______________________

• «Матер.», 180.

______________________

Помощь, которой он просил, послана казанским воеводою, князем Урусовым, в половине сентября, под предводительством окольничего князя Юрия Борятинского. Он шел не по Волге, а по сухопутью и должен был на пути сражаться с бунтовавшими шайками чувашей и черемисов. Каждый шаг ратные люди должны были покупать оружием. Таким образом, Борятинский достиг Симбирска около октября.

Стенька знал путь его и, как только услышал, что Борятинский за две версты от козацкого стана, вышел против него сам. Борятинский, увидев, что козаки на него наступают, приказал своему войску стоять неподвижно до тех пор, пока козаки сошлись с ним уже на расстоянии не далее двадцати сажен, тогда только ратные люди предупредили их напор и стремительно на них ударили. Жаркая была схватка. Люди перемешались до того, что не могли отличать своих от чужих. Нестройные, непривычные к военному делу толпы мордвы и чувашей не в силах были сладить с войском Борятинского, где были солдаты, выученные уже по европейскому образцу. Упорнее держались только донские козаки; сам Стенька бился отчаянно; его хватили по голове саблею; пищаль прострелила ему ногу, и какой-то смелый алатырец, Семен Степанов, схватил было атамана и повалил на землю, но сам был убит над ним. Стенька увидел, что держаться более нельзя, и побежал с донцами в башню. С утра до сумерек продолжалась эта битва. Ночь прекратила ее. Мятежники потеряли четыре пушки, знамена, литавры и сто двадцать пленников; из них воевода оставил немногих для расспроса, а прочих тотчас же велел повесить.

На третий день после того, 3 октября, Борятинский сделал мост на Свияге, перевел свой обоз, стал под кремлем с саранской стороны и освободил Милославского из осады. Стенька сосредоточил свой обоз на другой стороне, на казанской, ближе к Волге, задумывая заранее убежать, когда не станет более силы. Милославский соединился с Борятинским.

Стенька в наступившую ночь повел свое войско на приступ; козаки бросали в кремль большие огненные приметы — хотели во что бы ни стало произвести пожар; но в то время посланный в тыл от Свияги полк полковника Андрея Чубарова так страшно закричал, что козаки подумали, что они стеснены со всех сторон огромною силою. Тогда Стенька созвал своих донских козаков на совет, тайно от прочих сообщников крестьян. Надежды на последних было мало: воевать они не умели и могли бы, при всем своем многолюдстве, только испортить дело, когда бы пришлось им сражаться вновь с неприятелем, сильнейшим и по числу, и по искусству. Козаки решились оставить их на произвол судьбы и убежать. Чтоб скрыть свое намерение от крестьян, Стенька выстроил последних в боевой порядок и сказал:

— Стойте здесь, а я с козаками пойду на новоприбылых людей.

Пользуясь темною ночью, козаки сели в суда и уплыли вниз по Волге. Утром мятежники увидели, что козаки их оставили; в страхе они покинули и острог, и обоз и пустились бежать к Волге; каждый хотел захватить еще суда. Суда действительно не все еще уплыли; но воеводы смекнули, в чем дело, и бросились за бежавшими. Борятинский взял обоз, ворвался в острог, а потом зажег его и пустил своих ратных людей в погоню. Мятежники, припертые к Волге, поражаемые сзади и ружьями и саблями, не попадали в струги, а стремглав падали в воду; другие успевали овладеть стругами, но падали с них от выстрелов с берега. Более шестисот попалось в плен живьем, и они тотчас же были казнены без следствия и суда: одних четвертовали, других расстреливали, но большею частью вешали; весь окрестный берег Волги был уставлен рядом виселиц с воровскими козаками и их приставниками. Жители подгородных симбирских слобод явились с повинною; воевода отобрал из них по человеку с слободы и наказал кнутом, а прочих только привел к присяге*.

______________________

• «Матер.», 63-66, 87-90.

______________________

Эта победа была чрезвычайно важна. Борятинский, одержав ее, оказал большую услугу престолу. Если б успех этой битвы остался на стороне Разина, мятеж принял бы ужасный размер. Стенька находил сочувствие не только в окрестных жителях, но и в далеких углах России; масса поднялась бы страшным пластом… Борятинский одним днем все разрушил. Как, с одной стороны, успех Стеньки увеличивал число его сообщников, так, с другой, один проигрыш уронил его значение в глазах обольщенного народа. Симбирская битва, столь напоминающая поражение южноруссов под Берестечком, была ва-банк воровского атамана.

XIV

Прелестные письма, разосланные Стенькою, произвели скоро желанное действие в земле, близкой к Симбирску, где стоял предводитель, озаренный славою недавних успехов. Пространство между Окою и Волгою на юг до саратовских степей, а на восток до Рязани и Воронежа было в огне. Возмутители бродили партиями и поднимали народ. Мужики помещичьи и вотчинные, мужики монастырские, дворцовые и тяглые умерщвляли своих господ, приказчиков и начальных людей, называли себя козаками, составляли шайки и шли делать то же у соседей. Язычники — мордва, чуваши и черемисы — поднялись на севере от Симбирска. Они были возбуждены русскими возмутителями и собирались в шайки под начальством русских, сами, кажется, не зная, за что бунтуют. Сдавались города; не было пощады воеводам и приказным; гибель постигала того, кто не шел с бунтовщиками. Как всегда бывает при народных восстаниях, и этот бунт отличался изобретательностью в жестокостях. Предание говорит, что бунтовщики начиняли женщин порохом, зажигали и тешились такими оригинальными минами. Имя батюшки Степана Тимофеевича неслось все далее и далее, возжигая отвагу и дерзость; и уже в самой Москве поговаривали, что Стенька вовсе не вор. «Что тогда делать, если Стенька придет к Москве?» — спросил один молодец у пожилого. Тот отвечал: «Народ должен встретить его с почестями, хлебом-солью!» Болтуна подслушали и повесили. Но потом поймали в Москве какого-то молодца, который старался распространять в народе неповиновение к царю. Ему отрубили руки и ноги, потом повесили*.

______________________

• Relation, 16.

______________________

Симбирское дело все разрушило. Мятеж не пошел далее и в продолжение зимы был задушен воеводами.

Освобожденный из осады, Милославский жаловался, что причиною столь долгой осады Симбирска была медленность князя Урусова, главного казанского воеводы: Милославский несколько раз просил его прислать вспомогательное войско на выручку, но войско пришло поздно, не ранее 1 октября. «Если б, — писал он, — князь Петр Семенович Урусов подоспел впору к Симбирску с ратными людьми, то и вору Стеньке Разину с воровскими козаками утечь было бы некуда и черта была бы в целости: города Алатырь и Саранск и иные города и уезды до конца разорены бы не были, а это разоренье учинилось от нераденья к великому государю крайчего и воеводы князя Петра Семеновича Урусова». Князь Урусов был сменен, и начальство над действиями войска против мятежников вручено князю Юрию Долгорукому, тому самому, который повесил Стенькина брата.

После погрома Стеньки Борятинский пошел в Алатырский уезд, где собралось порядочное мятежное ополчение из алатырцев, корсунцев, курмышцев, арзамасцев, саранцев, пензенцев. Народу было тысяч пятнадцать в этом ополчении. 12 ноября князь стоял близ мятежного села Усть-Уреня, на берегу Кондарати; на другом берегу стояли его неприятели; расстояние между ними было не более полуверсты. Князь описывал это дело так: «И стояли полки против полков с утра до обеда; я того ожидал, чтоб они перебрались за переправу ко мне, а они за переправу ко мне не пошли»*. Наконец, когда надоело такое ожидание, князь приказал намостить сена через реку; пехота перебралась. «Велик был бой, стрельба пушечная и мушкетная беспрестанная, — продолжает князь, — и я тех воров побил и обоз взял, да одиннадцать пушек, да двадцать четыре знамени, и разбил всех врознь; по бежали они разными дорогами; и секли воров конные и пешие, так что на поле в обозе и в улицах Усть-Уренской слободы за трупами нельзя было и проехать, а крови пролилось столько, как будто от дождя большие ручьи потекли». Пленные были частью казнены, частью отпущены после привода их ко кресту. Эта победа нанесла такой страх, что алатырцы вышли с образами с повинною; то же сделалось с Корсуном: мятежные села этих уездов положили оружие; более упорные бежали к Саранску и к Пензе; но когда войска занялись укрощением других городов, в декабре в Алатырском уезде опять собрались мятежнические скопища и отправились на село Апраксино; но посланный против них думный дворянин Леонтьев побил их наголову; зачинщики казнены, а толпа, состоявшая почти вся из язычников, приведена к шерти**. Тогда ратные люди сожгли все села и деревни, где был притон возмущения. На север от Симбирска, по всему протяжению нагорной стороны, в уездах Цывильском, Чебоксарском, Козьмодемьянском, Ядринском и Курмышском господствовало волнение между черемисами, чувашами и мордвою. Ополчение их было тогда до десяти тысяч; но когда, после разбития Стеньки, на них пошел с войском князь Данила Борятинский, брат симбирского победителя, то они после первых стычек разбежались и потом со страхом шли приносить повинную. Таким образом, были очищены, как выражались тогда, уезды Цывильский и Чебоксарский. Борятинский вешал немногих (зачинщиков), остальных приводил к шерти и отпускал. В Козьмодемьянском уезде взволновались села архиепископские и другие, принадлежавшие владельцам; толпа мятежников понеслась к городу; к ним пристали загородные слободы, а потом стрельцы, пушкари, ямщики и посадские. Козьмодемьянцы убили своего воеводу, убили подьячего, выбрали старшиною какого-то посадского человека, освободили тюремных сидельцев, одного из них, Ильюшку Долгополова, избрали начальником шайки и отправили для распространения бунта на Ветлуге. По примеру Козьмодемьянска взбунтовался и Василь. Тамошний воевода, не надеясь сладить с мятежниками, убежал; жители ограбили казну и сожгли все царские грамоты и все делопроизводство. Толпа воровских козаков взволновала Ядринский уезд; составилась большая партия, большею частью из черемис, и овладела Ядрином. Воевода, подьячие и все дворяне, и дети боярские были истреблены. Посадские приняли сторону мятежа. Но когда Борятинский усмирил Козьмодемьянский уезд и приступил к Козьмодемьянску, жители этого города тотчас оробели. 2 ноября они вышли к воеводе с повинною: впереди шли священники с образами. Борятинский начал розыск: шестьдесят человек казнено смертью, сотне мятежников отрубили по пальцу на правой руке; у других отсекли совсем руки, а четыреста человек биты нещадно кнутом. Василь, узнав, что сделалось с Козьмодемьянском, сдался добровольно и просил пощады. В Ядрине оказали более упорства. Партия воровских козаков, овладевшая городом, простиралась до пятисот человек и могла удерживать несколько времени дух неповиновения. Когда Борятинский, для увещания ядринцев, послал к ним монаха и одного посадского, то они первого сбросили с башни, а второго сожгли. Но после того возмутители, узнав, что на них посылаются поиски, не стали более упрямиться, оставили на произвол судьбы посадских, которых ввели в искушение, и сами разбежались. Город сдался. Его примеру последовал Кур-мыш. Везде повторялись сцены казней и присяги.

______________________

• «Матер.», 64.

• • «Матер.», 140.

______________________

Когда Стенька пришел под Симбирск, прелестные письма его дошли в богатое и большое село Лысково на Волге. В конце сентября двадцать человек лысковцев учинили между собою круг по козацкому обычаю и послали просить курмышского атамана Максима Осипова, чтоб он прибыл к ним и установил порядок, как ведется в козачестве.

Атаман пришел с товарищами, и навстречу ему вышли священники с крестами и образами. Толпа народа приветствовала его радостными криками. Те же, которые не разделяли всеобщих чувств, удалились в Желтоводский Макарьевский монастырь, на другую сторону Волги: обитель упорно оставалась верна престолу. 1 октября мятежники стали за Волгою и ударили из пушек, угрожая монастырю, потом послали туда козака и пять товарищей с посланием Стеньки Разина. Они требовали, чтоб монастырь сдался и пристал на их сторону, и грозили взять его приступом, если не послушает. Архимандрит Пахомий, приняв послание, отправил одного гонца в Москву с этим самым посланием, а другого в Нижний — просить воеводу Голохвастова прислать свежих сил для охранения монастыря. Осипов, не получая ответа, в другой раз послал одного старшину с двумя лицами повторить то же требование. Архимандрит и этих задержал и подверг расспросу, а расспросные речи отослал в Москву. Атаман в третий раз послал двух священников села Лыскова уговаривать архимандрита по крайней мере отпустить посланных. Архимандрит отказал.

Тогда мятежники решили взять монастырь приступом. 8 октября толпа вооруженных жителей села Лыскова и Мурашкина, называясь козаками, переправилась через Волгу и осадила монастырь со всех сторон: с востока — от кузниц, с запада — с огородов, с юга — от гостиных дворов и лавок. Монахам показалось, что мятежников было тысяч тридцать. Ударили из пушек. Нагромоздили огромные костры леса, навалили кучи соломы и зажгли; поднялся пламень выше монастырских стен, и мятежники диким голосом кричали: «Нечай! нечай!» То был ясак сообщников Стеньки Разина в этом крае. Архимандрит сначала прибег к духовному оружию, исповедовал и причащал всех, кто был в то время в обители, взял крест и святые иконы, пошел по стенам, умоляя милосердие Божие об удержании междоусобного меча; но потом начали отражать мятежников силою. В монастыре было, кроме братии, служебников, работников и крестьян из разных сел и деревень до полторы тысячи человек да тридцать душ странников-богомольцев. Все тронулись увещаниями архимандрита: и старые, и малые, и мужи, и жены принялись храбро отражать приступ мятежников, лили на осаждавших вар, тушили пожар, который несколько раз начинался в угольной башне и в воротах. «Окаянные изменники, — говорит современник-повествователь, — приступали с горшим свирепством: словно как медведь, когда уязвят его, жесточе свирепствует, или осы, если раздражены, то нападают злее». Силы защитников оскудевали. Башни и ворота загорались. Чернецы опять прибегали к духовному оружию. Пронесли по стенам образ чудотворца Макария, покровителя обители. «Чудотворец пришел к нам на помощь!» — закричали все, увидя икону, и так дружно принялись за дело, что угасили огонь, и мятежники отступили, не успев даже предать земле мертвецов своих, а свезли их в воловий загон и там сожгли".

На другой день, на восходе солнца, атаман, или атаманишка, как его называют презрительно враги, послал в монастырь священника из села Мурашкина, Максима Давидова.

Он сказал: «Козаки отступают от монастыря и дают клятву, что больше не станут делать приступов, если вы отпустите посланных Першку с товарищами; а коли не отдадите их, то не отступят от монастыря до тех пор, пока не разорят его и вас всех не перебьют. Знайте, что силы наши прибавляются. Из-за Волги к нам придут новые козаки».

Архимандрит посоветовался с братиею и со всеми осажденными. «Воров беспрестанно прибывает, а нас убывает от боя. Не станем их раздражать до конца», — сказали все. И архимандрит отпустил им Першку с товарищами.

Осипов точно отступил от монастыря. Тогда иноки и служебники стали в монастыре хвалиться. «Вот, — говорили, — каковы мы! Вот какова наша крепость, помышление и дерзость!» Один другого укорял, и каждый себя самого пред другими превозносил. «О! Люди, неискусные в божественных писаниях! — говорили им старцы, — не ведаете вы словес, написанных у псалмопевца: „Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий; всуе вам есть утреневати“. Не себе славу приписывайте, а Богу единому подобает воссылать хвалу с благодарением. Придет за вашу гордость гнев Божий на нас!»

И действительно, проречение старцев сбылось через несколько дней. Осипов сдержал свое слово: с такою поспешностью отошел, что некоторые из его ватаги не попали в струги, а в реку; но явилась другая толпа самозванных козаков, под начальством Мишки Чертоусенка. Он убедил Осипова снова идти под монастырь. Козацкое полчище подошло к Волге на перевоз и когда начало переправляться, то ударило из пушек, заколотило в барабаны и литавры, громко затрубило в трубы; на защитников обители нашел такой страх, что они боялись тени и все разбежались врознь, оставя архимандрита с братиею. Один ссылочный конюх, по известию современника-иностранца*, жид происхождением, посланный в монастырь на смирение, перебежал к козакам и известил их об этом. Тогда архимандрит и братия, видя неминуемую беду, тоже убежали из обители, оставив в ней отца-казначея и бывшего симбирского архиепископа Тихона с несколькими братьями, которые решились (говорит современник) положить свои головы в святой обители. Мятежники свободно вошли туда и много доброго нашли. Зажиточные люди, почуяв грозу, складывали там свои поклады; были там и купеческие товары, отданные на сбережение под кров св. Макария; все ограбили, все передуванили, истощили и кельи братские, взяли и денежную казну, но братию и служебников не умерщвляли, а удовольствовались тем, что причинили им великое озлобление: вязали им назад руки, подводили к плахе, как будто бы готовясь рубить головы, но оставили в живых — только попугали. Недолго гуляли удалые в обители: 22 октября пришел с войском посланный князем Долгоруким князь Щербатов, разбил воров под Мурашкиным и прибыл в Лысково. Он начал праведный розыск и казнил участников мятежа. Одни были повешены, другие посажены на кол, иные прибиты гвоздями к доскам, некоторые изодраны крючьями или засечены до смерти. В числе казненных был какой-то родственник Стеньки. Те, которые успели убежать, не спаслись от смерти и, скитаясь в пустынных лесах, погибали от голода и стужи. Лысково и Мурашково поплатились очень жестоко**.

______________________

• Relation, 22.

• • «Stephan Razin», 26. Kurze wahrhaftige Erzahlung von der blutigen Rebellion in der Moscau.

______________________

На Оке вотчина князя Одоевского взбунтовалась первая и дала пример прочим; потом составлялись шайки под предводительством козаков и старались не пропускать через реку ратных людей, которые во множестве подходили на театр войны с другого берега Оки. Им удалось, таким образом, напасть на Павлов перевоз, где переходившие ратные люди захвачены врасплох и побиты. Ободрясь успехом, они собрались на Лисовский перевоз и думали неожиданно напасть на переходивших; но один священник села Избылецкого предупредил военных людей и дал им средство приготовиться, так что мятежники были отбиты. Этот священник после за то потерпел побои и ушел чуть живой. Толпы беспрестанно увеличивались и решились напасть на Нижний. «Вот как Нижний возьмем, — говорили они, хвастаясь и завлекая новых товарищей, — тогда вы, крестьяне, увидите царевича; а мы идем за царевича Алексея Алексеевича и за батюшку нашего Степана Тимофеевича, а у нас ясак нечай: значит, что вы царевича не чаете, а он нечаянно придет к вам!» Нестройные толпы окружили Нижний и расставили по всем сторонам караулы, чтоб ловить вестовщиков и беглецов, спасавшихся от гибели, — разумеется, более всего владельцев и их приказчиков. Пойманных жестоко мучили и казнили мучительною смертью. Они уже готовились приступить к Нижнему, и Нижний был бы в их руках: там было немного ратных людей; но мятежники услыхали, что Долгорукий, узнав об опасности Нижнего, послал на выручку войско. Шайки стали сниматься с своих станов и не успели: князь Щербатов и Леонтьев погромили их. Только остатки этих шаек, убежав, продолжали разбойничать по деревням Нижегородского уезда.

В Арзамасе несколько времени была главная стоянка князя Долгорукого. В конце сентября он услышал, что собирается в окрестности сильная и многочисленная шайка бунтовщиков, и выступил из Арзамаса. Он встретился с мятежным ополчением под селом Паневом: в ополчении было тысяч пятнадцать народу. Бой был отчаянный. Четыре раза схватывались мятежники с царскими войсками и наконец были разбиты наголову. Половина их легла на месте, другая попалась в плен и предана казням*. Князь взял у них шесть пушек и возвратился в Арзамас. По свидетельству современника, там было главное место казней. "Страшно было смотреть на Арзамас, — говорит этот современник, — его предместья казались совершенным адом; повсюду стояли виселицы, и на каждой висело по сорока и по пятидесяти трупов; там валялись разбросанные головы и дымились свежею кровью; здесь торчали колья, на которых мучились преступники и часто были живы по три дня, испытывая неописанные страдания. В продолжение трех месяцев в Арзамасе, если только верить современникам, казнили одиннадцать тысяч человек; их осуждали не иначе как соблюдая обряды правосудия и выслушав свидетелей**.

______________________

• «Собр. госуд. грам.» IV, 256. Kurze Erzahlung.

• • Relation, 21.-THeatr. Europ., 519.

______________________

«Какое у вас было намерение?», спрашивали под пыткою предводителей, — и все в одно говорили: «Хотели мы Москву взять и вас всех, бояр и дворян, и приказных людей, перебить насмерть».

Разом со всем этим восстание разлилось в полосе, занимающей нынешние губернии Пензенскую и Тамбовскую. Когда Стенька взял симбирский острог и вел бой с Милославским, из села Урени вышло трое молодцов; приехали в Корсун и взбунтовали город; туда прибыло еще два человека донцов; научали они составлять круги, и в первом круге засудили на смерть воеводу, подьячего и стрелецкого голову. Учредив там козацкое устройство, назначив начальство, они с толпою корсунцев пошли к Саранску. Едва только там услышали, что из Корсуна идут к ним козаки, тотчас убили воеводу и объявили себя на стороне Стеньки. Только сто человек после того вышло из Саранска, под начальством атамана Мишки Харитонова, к Пензе. Этого было достаточно, чтоб Пенза пристала к мятежу: там убили воеводу Логинова, подьячего, пушкарей и устроили козатчину. В это время в Пензу пришло шестьсот человек мятежников из Саратова распространять восстание. Ими предводительствовал Гришка Савельев, тот самый, которого Стенька оставил атаманом в Саратове. Саратовцы в Пензе стали им за что-то недовольны, сменили его и вместо него выбрали Ваську. Это был беглый солдат из Белгорода, скрывался на Дону и пристал к Стеньке; а когда Стенька проходил через Саратов, то оставил его в этом городе. В Пензе пристало к ним триста пензяков, и пошли они к Ломову под предводительством двух атаманов — Васьки и Мишки Харитонова. Нижний Ломов сдался без выстрела; жители сами убили воеводу и подьячего; 2 октября мятежники подступили к Верхнему-Ломову. Воевода Игнатий Корсаков выслал против них своих горожан.

— Для чего вы сюда пришли? — говорили они мятежникам. Те отвечали:

— Мы прибыли к вам от батюшки нашего, Степана Тимофеевича, для вашего оберегания; а если вы учинитесь батюшке нашему, Степану Тимофеевичу, и всему войску сильны, мы всех вас, верхогородцев, побьем с вашим воеводою, и город ваш и дворы пожжем, и жен и детей ваших порубим, и разорим вас без остатку.

Верхоломовцы впустили их. Они сперва отслушали литургию, потом подле церкви созвали круг и говорили:

— Мы прибыли от батюшки нашего, Степана Тимофеевича, чтоб врагов ваших — воевод и подьячих искоренить, а вам дать льготные годы.

Жители вместе с ними бросились на воеводский двор и разграбили его; кто не соглашался пристать к ним, того умерщвляли; так, убили одного священника, который не хотел последовать своей братии; иных только ограбили да поколотили. Воеводу, по обычаю, хотели было тотчас же убить, но жители выпросили ему жизнь; однако через два дня убили и его, как задумали, сожгли царские грамоты и все делопроизводство и устроили козацкий порядок.

Из Ломова атаманы, усилив свою ватагу ломовцами, отправились к Шацку и на дороге, в селе Конобееве, сделали сбор: известили мужикам свободу, обратили их в козаков и выбрали им атаманов. Но не долго мужики потешались. Когда Васька с Мишкою пошли к Шацку, воевода Яков Хитрово, начальствовавший в Шацке, послал в Конобеево целый полк с частью другого полка. Неустроенные шайки были разбиты в пух. Новички побросали свое дубье, потеряли и свои знамена. Тем временем Мишка и Васька были, в свою очередь, разбиты, не доходя Шацка, и убежали в заповедный лес; там их догнали ратные люди и в другой раз разбили; атаманы воротились в Ломов и хотели было уйти прочь из того края к Стеньке, все еще думая, что он под Симбирском, но ломовцы уговорили их идти с ними опять к Шацку. Они пошли, но в селе Ракове их в третий раз разбили. Тогда Харитонов ушел в Саранск, а Васька в Керенск; керенцы поставили его атаманом, а жители Троицкого острога известили, что Долгорукий пришел в Красную слободу, и уговорили его напасть на князя.

В то же время Темниковский, Кадомский и Тамбовский уезды пристали к мятежу. Темниковские крестьяне под предводительством какого-то попа Савы грабили господские дома, чинили над женским полом поругание. Вместе с ними ходила старица (монахиня) ведьма, она носила с собою заговорные письма и коренья и посредством таких волшебных вещей приобретала победы. Она скликала толпу и предводительствовала мужиками. В Кадоме захватил власть донской воровской козак Лучка Федоров. По всему уезду взбунтовались мужики. В лесах между Кадомом, Керенском, Темниковом бунтовщики устроили засеки, чтоб делать препятствия ратным людям, когда они придут их укрощать.

Юрий Долгорукий опять двинулся из Арзамаса, чтоб укротить мятеж, который принимал более и более значительные размеры в южных странах собственно так называемой саранской черты. Он обратился к Темникову. Жители, так скоро и легко приставшие к мятежу, как только узнали, что на них идет большое войско, вышли за две версты навстречу с крестами и иконами. Протопоп и священники говорили за всех, просили прощения, уверяли, что они пристали к мятежу поневоле. Они выдали и попа Саву, и старицу, и еще какого-то беглого попа, возмущавшего город. Долгорукий приказал попов повесить, а старицу сжечь в срубе, как поступали в то время с колдуньями. Ее звали Аленою; была она родом из пригородной слободы под Арзамасом, находилась там замужем, овдовела, постриглась и занималась тем, что портила людей; а когда поднялся бунт, то она пришла из Арзамаса в Темников, жила в воеводском дворе и учила ведовству атамана, правившего Темниковом. Современники говорят*, что она ходила в мужском платье и была так неустрашима, что когда ей прочитали приговор, то не изменилась в лице, а как ее жгли в срубе, то произнесла: «Когда бы все так воевали, как я, князь Юрий навострил бы от нас лыжи». Несколько дней раньше того, когда взяли Темников, посланный Долгоруким стольник Степан Лихарев взял так же легко Кадом и приказал всем возмутителям в городе рубить головы, а в селах вешать их.

______________________

• «Матер.», 108.

______________________

Из Темникова Долгорукий двинулся к Красной слободе. Это большое дворцовое селение (ныне город Краснослободск) также изменило и также не имело силы и духа защищаться: жители вышли с крестами навстречу и просили помилования, уверяя, что пристали поневоле. Они указали на пятьдесят шесть человек как на зачинщиков, и князь велел их повесить по проезжим дорогам. Когда, таким образом, князь утвердился в Красной слободе, мятежные жители Троицкого острога отправили в Керенск просить к себе Ваську, как выше сказано. Васька явился с керенцами, но был разбит, не доходя восьми верст от города, бросил мужиков и бежал в Инсару, думая пробраться в Саратов; но тут его обманом заманили и посадили в тюрьму.

С тех пор города и села сдавались одни за другими. 14 декабря Хитрово взял Керенск; 17 декабря князь Щербатов овладел Нижним Ломовом и послал рейтар и драгунов чинить промысел над Верхним Ломовом. Но Верхний Ломов не дал чинить над собою промысел: священники с образами и крестами, а за ними прочие люди вышли навстречу и били челом государю о помиловании и поднесли подполковникам и майорам повинную челобитную. Князь Щербатов проговорил им нравоучение, чтоб вперед так не делали, и велел снова присягнуть в церкви по чиновной книге на верность государю. Ломовцы выдали своих старшин — двух русских и одного татарина: их повесили. На другом конце в то же время Юрий Борятинский усмирил уезды Атемарский и Саранский, взял Атемар, гнездо мятежников, и, застав там большое сборище, перевешал их; потом разбил под Саранском Мишку Харитонова и усмирил Саранск. 23 декабря покорилась Пенза. Туда пошли полки с начальными людьми и сотни с сотниками, и только что приблизились к городу и готовились чинить промысл над ворами, как воры отворили ворота; оттуда вышло торжественное шествие священников с крестами и иконами, а за ними и смиренные жилецкие люди с опущенными головами, предаваясь на волю карающей и милующей власти.

— Просим великого государя смиловаться, — говорили они, — чтоб он, великий государь, не велел нас, жилецких людей, по-сечению и разорению предавать.

Их обнадежили милостью государевою, уверили, что останутся жить на своих местах, и требовали выдачи зачинщиков. Пензенцы показали только на трех человек, да сами ратные люди нашли еще шесть московских стрельцов, перебежавших к мятежникам. Но перед тем большая толпа убежала из Пензы степью к Саратову. Тридцать верст гнались за ними ратные люди, не догнали и следа не сыскали.

В конце декабря и в начале января усмирен был Тамбовский уезд*.

______________________

• «Матер, для ист. возм. Стен. Раз.», 69 — 188, 264—268.

______________________

Села покорялись одни за другими. Повсюду творилось это однообразно. Жители приносили повинную и обыкновенно уверяли, что они воровали поневоле, хотя часто неправдоподобие такой отговорки было очень явно. Они выдавали зачинщиков, которых воеводы тотчас допрашивали, потом вешали, иным рубили руки и ноги и пускали на страх прочим; менее виновных, которых было бесчисленное множество, пороли кнутом; наконец, вообще всех приводили к присяге, а язычников и мохаммедан к шерти; воровские письма, волновавшие умы, собирали и отправляли в Москву в Казанский дворец. Тогда, как показывают некоторые акты, начальники насильно обращали мятежников себе в холопы, по общему понятию, что военнопленный делался холопом того, кто его взял на войне. Но правительство запрещало это под крепким страхом и приказывало в разных городах воеводам, а на дорогах — заставным головам останавливать всех, кто будет ехать с пленниками, и возвращать последних на места жительства на счет тех, которые их везли с собою*.

______________________

• Допол., VI, 63.

______________________

Вообще в этих местах в народе было большое сочувствие к восстанию; скоро вспыхивали бунты; ничего не стоило взять город, овладеть пушками; но не было ни порядка и энергии, ни храбрости в нестройных толпах самозванных козаков. Отважны они были только тогда, когда приходилось убить обезоруженного воеводу или господина, либо господского приказчика, и ограбить чужое достояние; но как скоро являлся вооруженный отряд, особенно солдаты и рейтары, с лучшим устройством — мужики не выдерживали, часто сдавались без боя и хотели спасти жизнь отдачею на казнь тех, которые их взбунтовали. Не раз после того распространялся ложный слух, что Стенька снова явился в жилых пределах украинных городов, — и мятеж оживал; мужики, забыв присягу, опять составляли шайки и опять сдавались и спасали себя казнью собратий, когда являлись к ним ратные люди.

В то время, когда так волновались жители около волжского пространства, брат Стеньки, Фролка, поплыл вверх по Дону и напал на Коротояк, но, по извещению коротояцкого воеводы, князь Ромодановский, стоявший с военными силами в Острогожске, поспешил туда на помощь впору. Государевы ратные люди не только отбили приступ воровских козаков, но так их поразили, что те побросались в свои струги и будары и побежали вниз. В это самое время, когда Ромодановский был в Коротояке, в Острогожске, им оставленном, вспыхнуло возмущение. Этот городок был основан в 1652 году волынцами; тысяча человек пришли тогда на берега Тихой Сосны, после берестечского поражения, искать нового отечества и основали Острогожск. Он имел козацкое устройство и составлял с другими пятью городами область Слободской Украины. Полковником был тогда Иван Степанович Дзинковский, сподвижник Хмельницкого, приведший козаков на новоселье. В продолжение восемнадцати лет служил он верно царю, а теперь козак соблазнился воззваниями Стеньки, старался возмутить своих подчиненных, утопил воеводу Тимофея Панютина и более ничего не мог сделать. Верный царю сотник Герасим Карабут, при содействии троицкого протопопа, успокоил козаков и связал Дзинковского: его посадили в тюрьму с главными единомышленниками. Жена Дзинковского послала из Острогожска одного козака на Дон к воровским козакам и умоляла поспешить к Острогожску на выручку. Кузнец попался в руки ратных людей с письмом своей пани; изменник Ивашка Дзинковский положил голову на плаху, а жена разделила с ним ту же участь за то, что хотела спасти его*.

______________________

• Допол., VI, 61.

______________________

Восстание отзывалось и в других слободских полках. Эмиссары Стеньки успели было рассеять между жителями возмутительные письма и взволновали Чугуев; бунт распространился и на другие местности, но был укрощен содействием верного сумского полковника Кондратьева*.

______________________

• «Матер, возм Стен. Раз.» «Русск. Бес.» 1857, т. 2, стр. 72.

______________________

Также бесполезно отозвалось восстание на севере за Волгою, в Галицком уезде. Мятежники, гонимые с Нагорной стороны, перешли на Луговую. Предводитель их был воровской козак Ильюшка. Он напал на Унжу, разбил тюрьму, освободил преступников и, странствуя с ними, возмущал села и деревни, пока не был поражен отрядом ратных людей*.

______________________

• «Матер.», 186—188.

______________________

Подобным образом скитались повсюду еще несколько времени остатки мятежных шаек, мало-помалу попадаясь в плен своим преследователям. Ими-то, вероятно, была сложена заунывная песня, которую поют до сих пор:

Ах туманы вы, мои туманушки,

Вы туманы мои непроглядные,

Как печаль-тоска ненавистные!

Не подняться вам, туманушки, со синя моря долой,

Не отстать тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь!

Ты возмой, возмой, туча грозная!

Ты пролей, пролей, част-крупен дождик!

Ты размой, размой земляну тюрьму,

Чтоб тюремнички-братцы разбежалися,

Во темном бы лесу собиралися!

Во дубравушке, во зелененькой,

Ночевали тут добры молодцы;

Под березонькой они становилися,

На восход Богу молилися,

Красну солнышку поклонилися:

«Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Над горой взойди, над высокою,

Над дубравушкой, над зеленою,

Над урочищем добра молодца,

Что Степана свет Тимофеевича,

По прозванью Стеньки Разина.

Ты взойди, взойди, красно солнышко,

Обогрей ты нас, людей бедныих,

Добрых молодцев, людей беглыих.

Мы не воры, не разбойнички,

Стеньки Разина мы работнички,

Есауловы все помощнички.

Мы веслом махнем — корабль возьмем,

Кистенем махнем — караван собьем,

Мы рукой махнем — девицу возьмем».

Волнение достигло и Соловецкой обители, где собралось уже скопище раскольников, противников никоновской реформы богослужебного текста, возбужденных толками Лазаря и Аввакума. Козаки Стеньки проникли туда и нашли готовый запас для бунта. «Постойте, братие, за истинную веру, — говорили они, — не креститесь тремя перстами: это антихристова печать.» Они говорили так, только притворяясь, замечает современник, чтобы вкрасться к раскольникам в доверенность, а на самом деле думали о том, чтоб ограбить монастырь и самую братию побить. Будучи приняты с участием, они отстранили иноков и бельцов от дел, избрали начальниками свою братию, Фаддейку Кожевника да Ивашку Сарафанова, и не только учили не повиноваться церкви, но и не считать царя государем*. После разбития Разина шайки их в Соловецком увеличились теми, которые спасались от казни.

______________________

• «Опис. Солов, обит», 151.

______________________

Наконец и в других местах — повсеместно на Руси — оказывались следы волнения; и если б несчастие Стеньки Разина не дало делу другого оборота, вероятно, эти следы не остались бы слабыми. Когда Долгорукий и подчиненные ему воеводы усмиряли мятеж в околоволжском краю, везде народ выжидал, что будет дальше, и таил свое сочувствие к предводителю бунта. «Воры и мятежники, — говорит современник, — возмутили людей боярских и прельстили их сатанинскою прелестью ненависти к боярам: отец на сына, сын на отца, брат на брата, друг на друга выходили с оружием и бились до смерти; единоплеменники угождали ворам и были рады, когда слышали ложь, которую те распускали. Разнесется весть, что воры государевых ратных людей побили, — и люди этому радовались; а скажут только, что ратные люди государевы воров побили, — и станут люди унылы лицом и печалятся о погибели воров, ибо воры, обманывая людей, говорили им: мы идем бояр побить, а вам, добрым людям, дадим жить многие льготные годы, и все народ обманывали»*. В других местах отправленные Стенькою поджигатели обращали в пепел селения и потом возбуждали к мятежу лишенных крова и состояния**; народ страдал от Стеньки, страдал и от воевод. Современник-иностранец*** говорит, что в продолжение этой ужасной зимы царские воеводы с ратными людьми, укрощая возмущение, без жалости сожигали села и деревни, умерщвляли без разбору людей, обращали в рабство, и таким образом погибло до ста тысяч народу, не считая казненных по суду.

______________________

• «О бунте Стен. Раз.», ежем. изд. акад. 1763, ноябрь, 420.

• • «Stephan Razin», 24.

• • • Relation, 20.

______________________

XV

Симбирская катастрофа навсегда погубила дело, предпринятое Стенькою. До тех пор ему служило счастье, все удавалось, и он оправдывал верование в свою сверхъестественную силу. После Симбирска в равной степени шли неудачи за неудачами; обаяние рассеивалось. Он покинул возбужденную им чернь: ему заплатили теперь тем же. Когда он с своими козаками, спасаясь от поражения, пристал к Самаре, самарцы не впустили его в город; также и в Саратове, который так недавно сдался ему без боя. Стенька прибыл в Царицын и несколько времени оправлялся от ран, полученных под Симбирском: они, видно, были тяжелы, когда могли свалить такую натуру; но нравственное поражение было сильнее. Уже зимою Стенька с горстью своих верных донцов и царицынцев прибыл в Качалинский городок и принялся поправлять испорченное дело. Он написал в Астрахань, чтоб его сообщники готовились выступить снова, а между тем хотел поднять Дон; но в его отсутствие устраивали ему на Дону гибель.

Атаман Корнило Яковлев умел удержаться в опасное время всеобщего волнения и искусно увертывался между двумя противными сторонами. Не отведал он донского дна от мятежников, которые немилосердно истребляли все, что было против них, и не попал под веревку во время всеобщей расправы. К сожалению, время не сохранило подробностей поведения этого замечательного лица, и невозможно вполне понять и изобразить этот недюжинный характер. Когда Стенька со своею шайкою оставил Дон, Корнило тайно отправил в Москву товарища утопленного Евдокимова, но не послал никакой отписки, а только велел словесно объявить обо всем. Он был окружен партиею Стеньки и должен был потакать ей. Вслед за тем прибыло с Дона в Москву посольство. Это был атаман Иван Аверкиев с товарищами, числом двенадцать. Они уверяли в преданности козаков царю, но им не верили и сослали в Холмогоры*. Как видно, сам Корнило показывал вид, что смотрит не совсем неодобрительно на мятеж: в царской грамоте, объявлявшей во всеобщее сведение о поступках донских козаков во время бунта Разина**. Сказано, что «Корнило Яковлев с товарищи, которые с ним (Стенькою) в том злом умысле были, отложа всякий страх, пришли на истину». Но в самом деле Корнило был глава партии домовитых и зажиточных, оставался всегда врагом Стеньки, и даже тогда, когда удачи в Астрахани обещали грядущее торжество замыслам мятежников, старался расположить козаков на сторону престола и закона, но не успел и должен был покоряться всеобщему направлению умов, надеясь дождаться благоприятного времени. В сентябре станичный есаул Артемий Михайлов привез царскую грамоту, где царь уговаривал козаков не приставать на сторону богоотступника Стеньки и пребывать в верности государю. Корнило, стоя в кругу, прослезился и сказал:

______________________

• «Матер.», 205.

• • Доп., VI, 70.

______________________

— Братцы-козаки! Согрешили мы пред Богом: отступили мы от святой христианской веры и соборной апостольской церкви. Пора бы нам покаяться и отложить свою дурость, а служить государю верою и правдою, как наши отцы служили.

Заметив, что на некоторых эти слова действовали, Корнило в другой и в третий раз заговорил в том же смысле; приверженцы его, значные козаки, отвечали:

— Правда твоя, атаман; пошлем станицу к великому государю; принесем ему повинную!

Они было выбрали станичного атамана Родиона Калужнина, но сторонники Стеньки, которые назывались — верно, в противоположность другим — волжские козаки, закричали:

— Зачем посылать в Москву станицу? Али захотел в воду? Потом они напустились на есаула, который привез грамоту, за то, что прибыл из Валуйки с провожатыми оттуда.

— Для чего вы брали вожа и провожатых? Нешто сами дороги не знаете? Видим, видим, зачем вож и провожатые с Валуйки отпущены: чтоб у нас вести проповедовать!

Корнило должен был уступить, и станица не была послана*.

______________________

• «Матер.», 192.

______________________

Но когда Стенька прибыл на Дон, не побывав наверху у государя в Москве, как обещал, не истребив бояр, как надеялись, но, разбитый боярами, покинув на кару соблазненный народ, тогда Корнило стал действовать против него решительнее и успешнее отвлекал от него сторонников. Весь Дон стал настроен против Стеньки. Напрасно Стенька рассылал по станицам свои воровские письма: беглецы из Московщины, которые прежде в таком множестве толпились на Дону и составляли главную силу мятежного полчища, уже прежде были им выведены с Дона, а настоящие козаки не хотели отважиться на дело, которое уже раз было проиграно и, по всем вероятиям, не могло удаться в другой раз. Участие донцов в поджоге мятежа в Московском государстве при новой неудаче могло навлечь ожесточение против козачества со стороны русского правительства и побудить его к решительным мерам. Донцы вспомнили, что они русские, хотя всегда признавали себя особым народом от великорусских крестьян. Стенькины воззвания возбуждали не только холодность, но и вражду. В неистовой досаде, Стенька попавшихся ему в руки нескольких противников жег в печи вместо дров*.

______________________

• Доп., VI, 71.

______________________

Зная, что главный враг его — Корнило Яковлев, а зерно его партии — в Черкаске, Стенька в феврале отправился к Черкаску. Сначала ласково, потом с угрозами он требовал впустить его в город. Ему отказали. Переговоры продолжались неделю. Черкаск был укреплен. Стенькины силы были недостаточны. В последний раз послал он сказать, что придет снова и тогда побьет и изведет всех, а вслед за тем сам отошел для того, чтоб набирать в верховых станицах товарищей и, может быть, двинуть своих сообщников из Астрахани.

Освободившись от посещения, Корнило Яковлев послал в Москву станицу, извещал о нападении Стеньки на Черкаск, о его варварских казнях над противниками и просил прислать войска для защиты Черкаска и для истребления гнезда мятежников. Видно, Стенька тогда возбудил против себя большую вражду в Черкаске; донские козаки никогда не решались приглашать к себе московские войска: это было противно их постоянному желанию сохранить свою льготность и независимость от власти.

Царь, получив такое известие в первую неделю Великого поста, пригласил к себе патриарха Иосифа со святителями и говорил:

— Ныне ведомо стало от донских козаков, которые пришли в Москву просить милости и отпущения вины своей, что, по многому долготерпению Божию, вор Стенька от злобы своей не престает и на святую церковь воюет тайно и явно, и православных христиан тщится погубить пуще прежнего, и творит такое, чего и бусурманы не чинят: православных людей жжет вместо дров; и мы, великий государь, ревнуя поревновах по Господе Бозе Вседержителе, имея усердное попечение о святой Его церкви, за помощью того Бога терпеть ему вору не изволяем; и вы б, отец и богомолец и великий господин, святейший Иосиф, патриарх московский и всея Руси, со Священным собором совет свой предложили. Патриарх отвечал:

— По данной нам от Бога благодати, не терпя святой Божией церкви, в поругании и православных христиан в погублении, мы, смиренные пастыри словесного Христова стада и блюстители Его закона, того вора Стеньку от стада Христова и от святой церкви, как гнилой уд от тела, отсекаем и проклинаем!

Все святители повторили то же, и в тот же день, установленный церковью на поклонение святым иконам, на воспоминание прежде бывших благочестивых царей и князей и всех православных христиан, а еретикам и богоотступникам, и поругателям святой Божией церкви, и мучителям христиан на вечное проклятие, после литургии, Священный собор возгласил анафема вору и богоотступнику, и обругателю святой церкви Стеньке Разину со всеми его единомышленниками.

Немедленно послали на Дон Корнилу Яковлеву приказание чинить промысел над Стенькою Разиным и доставить его в Москву на расправу, а белгородскому воеводе, князю Ромодановскому, велено отправить на Дон стольника Косогова с тысячью человек выборных рейтар и драгун*.

______________________

• Доп. VI, 64, 71. «Пол. собр. зак.» I, 864.

______________________

XVI

Выше сказано, что, когда Стенька отправился под Симбирск, в Астрахани остался начальствовать атаманом Васька Ус, или Чертоус, и с ним двое старшин, Иван Терский и Федор Шелудяк. Васька Ус был главный атаман донских козаков, овладевших Астраханью, наместник батюшки Степана Тимофеевича, и представлял собою верховную власть, а последние были старшины над астраханцами, которые сверх этих старшин имели еще подначальных последним: есаулов, сотских, пятидесятских и десятских, как водилось на Дону, в козачестве. Терский пристал к мятежникам под начальством Васьки Кабана, присланного с шайкою из Астрахани.

Чрез несколько времени городовое начальство в Астрахани переменилось. Астраханцы, по сознанию Федьки Шелудяка, впоследствии поссорились с ним за ограбленные животы и хотели было его убить. Он убежал в Царицын. Иван Терский ушел на Дон. Старшинами были выбраны Иван Красулин, бывший стрелецким головою, и Обаимко Андреев*.

______________________

• «Акт. Истор.» IV, 403.

______________________

Вскоре после отхода Стеньки, 3 августа, произошло в Астрахани кровопролитие: покончили еще нескольких уцелевших в первые дни резни и отмеченных народною ненавистью. В числе их был государев дворцовый промышленник Иван Турчанинов. Спасаясь от гибели, он спрятался в палатах митрополита. Мятежники искали его там и не нашли и, разъяренные на архипастыря за то, что скрывает осужденных злобою толпы, ворвались к нему с неистовством и кричали:

— Ты угождаешь боярам, а не нам; коли так, так и тебе не уцелеть и людей твоих домовых всех перебьем.

Вдоволь набуянивши, они ушли, а приказные и домовые люди митрополита сошлись около своего владыки.

— Ныне ночью, — сказал он, — было мне видение; вижу: стоит палата вельми чудна и украшена; в той палате сидит предоблий боярин Иоанн Семенович и с ним сын его Борис Иванович и брат Михайло Семенович; и сидят они все трое вместе и пьют питие, сладкое паче меда, а над главами их сияют златые венцы, украшенные камением многоценным. Велели они и мне сесть в той же палате, только не с ними вместе, а поодаль, а питья мне не дали; говорят промеж себя: он еще к нам не поспел.

Рассказав это, архипастырь вздохнул и произнес: «Еще не пришел час мой!»* И долго он плакал, тряся головой. У него постоянно тряслась голова. Когда он был еще восьми лет и жил в Астрахани, месте своей родины, тогда Астрахань была в руках Марины и Заруцкого; козаки ударили восьмилетнего мальчика по голове, и оттого тряслась у него голова до настоящего времени**.

______________________

• «Матер.». 256.

• • Ibid., 260.

______________________

Время проходило. Стенька был разбит и бежал. Его сообщники, одни за другими, бросали непривычное оружие и расплачивались за свое увлечение виселицами, кнутами и присягами. Царские милостивые грамоты повсюду приглашали мятежников к повиновению и обнадеживали их прощением.

2 ноября к митрополиту явился татарин Енмамет Мурза Енаев с табунными головами и с татарскими сотниками и вручил царскую грамоту. Ее тайно привез уздень черкесского князя Каспулата Муцаловича, постоянно верного слуги России. 3 ноября после заутрени, еще за два с половиною часа до света, митрополит призвал к себе своего сына боярского, Петра Золотарева, прочитал ему грамоту и со слезами сказал:

— Велик и милостив государь, долготерпелив и ждет обращения изменников. Возьми эту грамоту и спиши с нее три списка; если воры отымут у меня подлинную грамоту, то останутся списки; один список положу в соборной церкви в алтаре, другой — в домовой церкви, а третий у себя оставлю.

Петр Золотарев списал один список и стал с него списывать еще два, а митрополит позвал своего ключаря, Федора Негодяева, показал ему грамоту и сказал:

— Спиши список с этой грамоты и ступай с ним к Вознесенскому игумену Сильвестру, возьми его с собою и иди с ним к есаулу Андрею Лебедеву с товарищами его; уговаривайте его, чтоб он также свою братью воров уговаривал; а как настанет день, я прикажу заблаговестить и созову всех астраханских людей, чтоб уведали они милость государскую.

Ключарь отправился к Вознесенскому игумену Сильвестру, взял его с собою, и оба пошли к есаулу. Между тем рассветало, и благовест в соборе оглашал народу что-то важное, необыкновенное. Но только немногие шли в церковь по этому зову: все тогда находились под страхом произвола атамана и старшин. Поняв, что благовест призывает не к обычному богослужению, одни вовсе не выходили из домов, другие же спешили не в церковь, а на атаманский двор принять от атамана приказ, как поступать в предстоящем случае; а двор атаманский в Астрахани тогда был местом народного собрания.

Есаул Лебедев, вместо того чтоб объявить своей братии так, как наказывал митрополит, пришел также во двор и сказал козакам:

— Митрополит по наущению бояр, с своими попами да с дворовыми людьми да с детьми боярскими, складывает какие-то грамоты и хочет нас всех руками отдать боярам.

Васька Ус не пошел в церковь, а послал туда других.

По приказанию митрополита ключарь облачился в священническую одежду и стал на амвоне. Митрополит стоял подле него и всенародно вручил ему грамоту.

Ключарь начал читать ее. Грамота была невелика: всего на одном столбце написана мелким письмом и отправлена из Казанского дворца. В ней государь велел уговаривать мятежников, чтоб воры и клятвопреступники астраханские жители принесли вины свои Богу и великому государю и добили ему челом, и чтоб также донские козаки принесли вины свои государю.

Прочитав грамоту, священник отдал ее в руки архипастыря, а митрополит стал было, сообразно грамоте, уговаривать мятежников, но они, с мрачным лицом выслушав грамоту, не дали митрополиту проповедовать и бросились на него с криком:

— Подай, подай сюда грамоту! — И вырвали ее у него из рук.

— Еретики! клятвопреступники! изменники! — загремел митрополит.

— Чернец ты этакой! — кричали мятежники. — Знал бы ты свою келью! А тебе что за дело до нас?

— Знаешь ли ты раскат? — спрашивали другие.

— Посадить его в воду! — кричали третьи.

— Нет, в заточенье его! — говорили четвертые. Они отправились с грамотою к атаману.

На другой день мятежники пришли на митрополичий двор и увели с собою ключаря. Ему связали назад руки, поставили в кругу и начали бить палкою, приговаривая:

— Говори, кто грамоту писал! Сознавайся, что вы, попы, с митрополитом да с домовыми детьми боярскими сами ее сложили.

— Нет, — говорил ключарь: — грамота прямая, государева грамота, из Москвы прислана.

— А есть у митрополита с этой грамоты списки?

Ключарь не вытерпел побоев и сознался, что митрополит оставил у себя три списка с этой грамоты.

— Побрать у него все списки, чтоб не смущал народа! — решили в круге и на другой день послали к митрополиту есаула. Упорствовать было невозможно: есаул требовал списки нечестью, и митрополит отдал все.

Прошла зима. Восстание, произведенное Стенькою в украинных городах, улеглось. Астрахань продолжала управляться его сообщниками. Они не унывали. Федька Шелудяк помирился с астраханцами и из Царицына собирался отправляться по Волге вновь раздувать потухший огонь бунта. Исходил Великий пост. В день Великой пятницы, 21 апреля, явился к митрополиту астраханский стрелец Ганка Ларионов Шелудяк с татарами и сказал:

— Юртовские татары привезли из Москвы государеву грамоту и стоят за Волгою; не смеют они в город войти.

Митрополит очень обрадовался. Он знал, что рано или поздно законная власть возвратит себе Астрахань, но желал достичь этого путем мирным и счастливым для астраханцев. Он любил свою родину и хотел, чтоб земляки его не пострадали и избавились от убийств и разорений — неминуемых следствий насильственного взятия города. Он призвал к себе соборного священника Иоанна и сказал:

— Еще не истощилось милосердие великого государя. Иди вместе с человеком, известившим нас о царской грамоте, к воровским астраханским старшинам, Ивану Красулину и Обаиму Андрееву, и скажи им, что государь опять прислал милостивую грамоту; пусть они обратятся к истине и придут ко мне для совета.

Священник пошел и, чрез несколько времени воротившись снова к митрополиту, сказал:

— Старшины стоят на базаре; там много народа; я звал их, но они не пошли.

— Так я сам к ним пойду, — сказал митрополит и, опираясь на свой пастырский посох, пошел пешком из кремля, через Пречистенские ворота, в Белый-Город, где собирался базар. Тогда была большая торговля на рынке, как обыкновенно бывает перед большими праздниками.

Увидя владыку, народ, естественно, столпился около него. Он говорил:

— Православные христиане! Мне учинилось ведомо, что есть к вам милость великого государя, его государева призывная грамота; татары привезли ее и стоят за Волгою, а я не смею принять от них государеву грамоту, потому что вы меня первою государевою грамотою поклепали, будто я сам с властями да с попами ее сложил и писал у себя дома. Поезжайте сами, возьмите и привезите мне. А великий государь многомилостив: вины вам отдаст.

Тут подошли старшины и закричали на народ:

— Не смейте без атамана!

— Мы не смеем без атамана, — с робостью повторили те, которые внутренне готовы были исполнить поручение митрополита.

Митрополит отправился назад, и при дверях собора встретили его атаман Васька Ус и есаул Топорок. Вероятно, услышав, в чем дело, они шли к нему. Между ними завязалась перебранка. Дерзок был на речи и Васька Ус, но Топорок еще задористее. Он так раздражил митрополита, что тот замахнулся на него посохом и крикнул:

— Вор ты, враг окаянный, еретик беззаконный!

Козаки подняли шум и крик, наконец, обругав митрополита, ушли от него.

На другой день, в Великую субботу, утром явился к митрополиту есаул.

— Подай грамоту! — сказал он.

— У меня нет грамоты; она за Волгой у татар, — отвечал митрополит.

Другой раз пришли к нему и сказали:

— Если ты не отдашь грамот, так мы всех людей твоих побьем и самому тебе от нас достанется.

— Государевы грамоты, — отвечал архипастырь, — у татар за Волгой. Пошлите за ними сами, кого знаете, и возьмите.

Козаки составили круг и решили послать за грамотами. Ездил за ними Иван Овчинников и привез в двенадцать часов в соборную церковь. За ним приехал туда и Васька Ус со старшинами.

— Видите, — сказал митрополит, — я не составлял сам. При вас распечатаю.

Он распечатал грамоты при атаманах. Они глядели пристально. Потом митрополит приказал читать вслух. Но атаман и старшины перебили его и сказали:

— Нам здесь нечего делать. На то есть у нас круг. Мы пойдем в круг.

И вышли из собора.

Митрополит взял с собою священников, детей боярских и дворовых людей и отправился за ними в круг, держа в руках две грамоты.

Он велел читать их соборному протопопу Иоанну. Сначала прочитана была грамота к астраханцам и отдана Ивану Красулину, как городовому старшине; потом прочитана другая, к митрополиту. Обе были слово в слово сходны.

По прочтении грамот голоса закричали:

— Вольно им писать — боярам самим! Коли б эта грамота была прямая государева, она была бы за красною печатью. А вося он, митрополит, сам сложил ее с властями да с попами.

— Эх, тужит по нем раскат! — говорили другие.

— Да еще осталось до того раската! — подхватили третьи. — Не те дни теперь захватили, а то б он узнал у нас, как атаманы молодцы смуту чинят! Вся беда и смута от него: он переписывается и с Тереком, и с Доном; по его письмам и Терек, и Дон от нас отложились!

Как ни зловещи были эти угрозы, но митрополит не испугался и, обратившись к астраханцам, говорил:

— Астраханские жители! Велено по грамоте великого государя перехватать донских воров и посадить в тюрьму до указа великого государя, а вам принести свою вину великому государю. Он, государь, многомилостив, вины вам отдаст, а вы положитесь на меня; я стою за тем, что государь вас, окаянных, ничем не велит тронуть.

Козаки с бешенством подошли к нему и кричали:

— Как, воров донских? Кого нам хватать? Кого нам сажать в тюрьму? Мы все ведь воры. Возьмите-ка, — кричали они потом, — возьмите-ка самого митрополита да посадите в каменную будку.

— Полно, полно, — останавливали другие толпу, — теперь пристигла Святая неделя — не годится! Ох, мы б тебе дали память!

— Отдай мне грамоту! — сказал митрополиту Иван Красулин.

— Хоть бы пришлось мне здесь и помереть, не отдам! — сказал митрополит. — У тебя есть такая ж государева грамота.

Уважение к Святой неделе в народе помешало начальникам наложить в то время руки на митрополита.

Прошла Пасха. Как видно, нетерпеливо ожидали ее конца враги митрополита, чтоб приняться за него. В Фомино воскресенье, после обедни, составился круг. Атаман послал за ключарем. Он в тот день только что отслужил обедню.

— Кто складывал эти грамоты и кто писал их? Признавайся! — говорили козаки.

— Складывать их было невозможно, — сказал отец Федор, — вы сами знаете, что они не составные, когда сами же взяли у татар, которые сюда их привезли.

Он прибавил несколько укорительных выражений. Козаки заволновались, и атаман приказал козаку Чеусу повести священника за город и изрубить.

Приговор был исполнен.

Круг не расходился. Потребовали еще двух митрополитовых детей боярских, Семена Трофимова и Феодора Владыкина. Их взяли очень неуважительно, притащили в круг и начали допрашивать:

— Кто у вас с митрополитом складывает грамоты? Кто с московскими боярами списывается?

Дети боярские стали было отрицать обвинения, но козаки закричали:

— На вас есть извет. Извещал нам в круге козак Оська Серебренников. Подайте сюда Оську!

Оську Серебренникова поставили в круг. Оська Серебренников закричал громким голосом:

— Вы с вашим митрополитом, у него в келье, составляете ложные воровские письма, а митрополичьи люди ведают про всякие письма, что митрополиту пишут, и откуда получают!

— Пытать их, жечь на огне! — кричали в круге.

— Нет, изрубим их! — говорили другие.

— В воду посадить! — шумели третьи.

— Да что из того будет, что их рубить и казнить? — отозвались четвертые. — Их казним, а у митрополита будут иные писцы; пора б нам приняться за самого митрополита. Убьем-ка его, так у нас, в городе, смуты не будет.

Детей боярских посадили под караул в воротных башнях, но чрез четыре дня отпустили.

Слыша, между тем, плохие для себя вести, козаки составили приговор, где обязывались упорствовать в своем деле. Иван Красулин с товарищами понес приговор митрополиту и требовал, чтоб он подписал его.

Митрополит отвечал:

— Я такого воровского приговора не подпишу, а одно скажу вам: отстаньте вы от своего богопротивного воровства, обратитесь к истине и принесите повинную великому государю!

Он начал поучать его, приводя доказательства из Священного Писания; но козаки отвечали невежливою бранью и ушли. Ненависть к митрополиту усилилась.

Федор Шелудяк был тогда с войском в Царицыне и узнал подробнее, что Дон решительно отложился от их партии; Терек тоже. Отовсюду приходили вести о падении их дела. Между тем из Астрахани написали к нему о митрополите. Он послал в Астрахань козака, извещал козачий круг, что и сам слышал, как митрополит им вредит, и приглашал козачество разделаться с ним.

11 мая астраханцы получили это известие и собрали круг. Старшинами были тогда Иван Красулин, Дмитрий Яранец да Феофил Колокольников. Они послали трех человек — Степана Севрина, астраханского посадского, и двух есаулов, Кабанова и Бешлеева, звать митрополита.

Было время перед обедней. Совершалась проскомидия. Митрополит был в храме.

Вошедши в церковь, два есаула сказали митрополиту грубо:

— Иди в круг: тебя зовут.

К этому они прибавили несколько невежливых выражений. Митрополит отвечал:

— Добро; пойду, только облачусь в святительскую одежду.

Он вошел в алтарь и стал облачаться, а посланные вышли из церкви и стали на паперти. Показалось им что-то долго.

— Что это? — сказал один из них. — Митрополит уж не заперся ли с попами в алтаре?

— Пойдем-ка в крут, — сказал другой, — скажем, что нейдет, так и нечестью вытащат из церкви!

Но митрополит вдруг вышел в полном облачении, в митре, с крестом в руках. За ним шли его крестовый священник Ефрем, священник его учуга Иосиф по прозванию Оселка, соборные священники и протодьякон. Раздался благовест в большой колокол, сзывавший всех приходских священников. Некоторые из них пошли, но уже не были допущены в круг, не успев пристать к митрополиту; другие попрятались: они предвидели, что добром не кончится.

Митрополит отправился в козачий круг. Его с священниками поставили посреди, перед атаманом Ваською Усом, который стоял с знаками своего достоинства.

Митрополит обратился к нему и сказал:

— Зачем вы звали меня, воры и клятвопреступники? Васька, вместо ответа, обратился к прибывшему от Шелудяка козаку Коченовскому:

— Что ты стал? Выступайся, с чем приехал от войска! Говори то перво!

Коченовский говорил митрополиту:

— Я прислан от войска с речами: ты, митрополит, переписываешься с Тереком и с Доном, и, по твоим письмам, Терек и Дон отложились от нас.

— Я с ними не переписывался, — отвечал митрополит, — а хотя бы и переписывался, так это ведь не с Литвою и не с Крымом; я и вам говорил, и теперь говорю, чтоб вы от воровства отстали и вины свои принесли великому государю.

Несколько голосов завопили:

— Что, он таит свое воровство, не переписывался будто? Какой правый человек! Что он пришел сюда, в круг с крестом? Мы ведь и сами христиане, а ты пришел будто к неверным.

— Снимайте с него одежду, братцы! — закричали злейшие его враги.

Но тут один козак, по имени Мирон, выступив из кругового ряда, заслонил собою митрополита и сказал:

— Что это вы, братцы, опомнитесь: на такой великий сан хотите руки возложить! Нам к такому великому сану и прикоснуться нельзя!

Стоявший близ него козак Алексей Грузинов не дал ему продолжать: заревев неистово, кинулся он на Мирона, схватил за волосы и потащил за круг; за ним бросились другие козаки, начали колотить Мирона и убили его, а потом опять сомкнулись в круг, около митрополита.

Замечание убитого Мирона пробудило в козаках уважение к святительскому облачению. Они рассудили, что мучить и терзать митрополита можно, но прикоснуться к его саккосу — точно грех.

— Вы, — кричали они на священников, — снимайте с митрополита сан. Снимай ты! — крикнули они на отца Ефрема и толкали его.

Ефрем не решался тронуть митрополита, тем более что разоблачать была, и по церковному чину, не его обязанность.

— Берись ты! — кричали козаки на отца Иосифа.

Иосиф приблизился: митрополит сам снял с головы митру, а с груди панагию и отдал ему; но Иосиф не знал, что ему делать; руки его дрожали…

— Возьми крест! — сказал митрополит отцу Ефрему. — Приходит час мой! Прискорбна бьиа душа моя даже до смерти днесь! Протодьякон Федор, снимай сан мой, разоблачай!

Протодьякон сперва не решался, предвидя, для чего хотят его разоблачать. Митрополит сказал:

— Что ты стал, что не разоблачаешь? Уже пришел час. Протодьякон снял омофор и отдал священнику.

— Продолжай! — сказал митрополит, и протодьякон снял с него саккос. Митрополит остался в черной бархатной ряске (подряснике) с открытой головою: его камилавка оставалась в соборе. Отец Иосиф накрыл ему голову своею камилавкою.

— Теперь ступайте себе прочь; до вас нам нет дела! — сказали козаки священникам.

Повели митрополита на зелейный двор (где хранился порох). Шло с ним человек двадцать, а между ними палач князя Семена Львова, Ларка, которому прежде назначалось казнить мятежников, а на самом деле пришлось казнить господ. Сняли с митрополита ряску, сняли потом другую и оставили его в одной черной суконной свитке, которую он носил вместо рубахи; потом палач связал митрополиту руки и ноги, продел между рук и ног бревно и положил на огонь. Беглый солдат Семен Сука наступил ему на брюхо ногою и говорил:

— Скажи теперь, митрополит, с кем ты переписывался?

Митрополит, вместо ответа, лежа на огне и стараясь заглушить страдания, громко читал молитву, прерывая ее проклятиями своим палачам.

Его повернули вверх спиною. Солдат начал мять ему ноги. Потом допрашивали его об имуществе.

— Говори, чьи у тебя животы?

— У меня ничьих животов нет, — отвечал страдалец.

— А сколько у тебя казны?

— Всего полтораста рублей.

Обожженного, изувеченного старика сняли с огня, одели в ряску и повели на казнь. От страшной боли он едва мог двигаться и пошел хромая, потому что солдат измял ему ногу. Алешка Грузинов поддерживал его.

— На раскат, на раскат! — кричали козаки. Митрополита вели через то место, где только что перед этим был круг. Тело Мирона лежало неприбранное. Архипастырь наклонился к нему и осенил крестным знамением. Поравнялись с собором. Митрополит помолился, прося у Бога твердости испить последнюю чашу. Наконец, Грузинов и его товарищи взвели его на высоту раската и посадили на краю, свесив ноги, к востоку, прямо против собора. Алешка стал его толкать.

Тогда митрополит, в том судорожном отчаянии, какое овладевает человеком при виде неизбежной смерти, ухватился за своего палача и чуть было не сволок его с собою. Подскочили другие, вытащили его снова на террасу и положили на бок. Он вцепился руками и ногами за край раската, но убийцы ногами уперлись во всю длину его тела и столкнули его.

«И упал он, великий святитель, — говорит современное известие, — на восток перед раскатными дверьми, к собору правою щекою, и тое щеку сшиб до крови, да из носа вышло руды с половину горсти».

Минут двадцать убийцы стояли на раскате повесив головы и ничего не находились сказать один другому: им стало как будто страшно своего дела. А внизу так же молчаливо стоял Васька Ус с своими товарищами.

Священники в соборе услыхали, что делается. Соборный священник отец Кирилл совершал литургию и первый выбежал из церкви; за ним бежал священник церкви Рождества Пресвятые Богородицы отец Козьма. Святитель еще трепетался, испуская последнее дыхание. Отец Кирилл припал ему к груди, а Козьма к ногам: они рыдали и просили последнего прощания. Но митрополит был безответен.

Атаман, увидев такую сцену, закричал:

— Прочь! Гоните их!

Есаул Воронок кинулся с толпою козаков и начал гнать священников от тела. Они убежали в собор, получив несколько ударов. Тело лежало на месте около часу. Между тем козаки услышали в соборе шум, и пятнадцать человек ворвались в церковь.

— Что вы тут стучите? — кричали они.

— Никто тут не стучит, — говорили священники.

— Вон отсюда! — закричали козаки и выгнали их из храма. Наконец Васька приказал прибрать тело, а сам с козаками отправился судить князя Семена Львова. Товарищ Прозоровского, неизвестно по какому поводу, до сих пор оставался жив и находился в неволе. Теперь его привели в круг, потом отвели на пытку, а наконец палач Ларка отрубил ему голову.

Тело митрополита Иосифа было внесено священниками на ковре в собор. Священники смотрели на него с ужасом: спина и брюхо были покрыты черными пятнами и пузырями от огня; борода и волосы опалены; голова разбита. Его облачили в архиерейские одежды и положили посредине храма в уготованном (вероятно, им самим для себя) гробе. На другой день раздался протяжный благовест, как обычно звонили на преставление святителей; все священники сошлись из приходских церквей; о народе не говорит современное известие: вероятно, от страха никто не осмелился отдать последний долг архиерею. Совершили погребение и понесли тело в гробницу под приделом св. Афанасия и Кирилла. Но как только поставили архипастыря в последнем приюте, в церковь вошла толпа козаков, побрякивая саблями, и закричала:

— Попы, идите в наш круг! Все идите сейчас! Приходские священники повиновались. Там подьячий держал написанную бумагу. Стоя в круге, Васька сказал козацкому подьячему:

— Читай. Подьячий читал:

«Лета такого-то мы, атаманы, и все козаки донские, астраханские, терекские и гребенские, и пушкари, и затинщики, и астраханские посадские люди, и гостиные торговые люди, написали меж собою приговор, что жить нам здесь в Астрахани в любви и совете, и никого в Астрахани не побивать, и стоять друг за друга единодушно, и идти вверх, и побивать, и выводить изменников-бояр…»

— Довольно! — перервал его Васька. — Прикладывайте руки, попы, и за себя, и за своих духовных детей!

Священники показали было вид несогласия, но Васька закричал:

— Прикладывайте, а не то мы вас всех до смерти перебьем! Они подписывали, хотя многие из них и недослышали, в чем дело.

Еще недоставало соборных священников. Васька послал за ними; они сошлись, и протопоп Иоанн, прочитав приговор, подписал за всю свою братию. Потом приневолили к подписке и дьяконов. В заключение всего козаки торжественно отнесли этот приговор в Троицкий монастырь. Васька Ус отдал его келарю Аврааму. Келарь сохранял его в ризнице, опасаясь, чтоб братия не похитила его. Несколько дней после того Васька заставлял подписывать этот приговор монахов, которые не попали в круг в день составления приговора.

Девять дней тело митрополита лежало в открытой гробнице; на десятый устлали гробницу камнями и закрыли досками. Никто не мог явно вздохнуть о нем, страшась грозного Васьки. Но недолго он был грозен; чрез несколько времени он умер от ужасной болезни: говорили, что его съели черви.

XVII

В апреле козаки поплыли из Черкаска к Кагальницкому городку; 14 апреля сожгли его до основания и, по войсковому суду, перевешали всех до единого сообщников Стеньки, исключая самого атамана и брата его Фролки. Вероятно, в числе умерщвленных были и их семейства, которые тогда находились в Кагальнике. Неизвестны подробности взятия Стеньки. В государевых грамотах говорится о нем розно; в одной — что Кагальник взят приступом*; в другой** — что Стенька был связан ужем железным от донских козаков, которые обратились от злоб своих. Современные иностранцы и малороссийская летопись говорят, что Стенька взят был обманом***. Корнило Яковлев был его крестный отец, и Стенька имел к нему уважение: это объясняет несколько, почему Стенька щадил этого старика во время своей силы, когда, как кажется, мог его низвергнуть. Корнило подступил к Кагальнику и вступил с ним в переговоры.

______________________

• «Акт. Арх. Эксп.», 234.

• • «Пол. Соб. Зак.», 1814.

• • • Relation, 25. «Stephan Razin», 27. «Летоп. Самовидца», стр. 50.

______________________

— Ты в опасности, — говорил он: — тебя или убьют, или выдадут. Дело твое пропало. Ты уже не в силах противостать могуществу царя. Принеси-ка лучше повинную и проси помилования. Я получил от великого государя грамоту о том, что он прощает тебя и желает тебя видеть в Москве. Поедем вместе; там ты расскажешь, какие обиды тебя искусили на воровство.

Стенька мало верил таким убеждениям, но повиновался из отчаяния, потому что дело его было окончательно проиграно, а жизнью он не дорожил. Корнило сначала оставил его на свободе*, но потом заковал в кандалы** вместе с братом. Стенька, говорит современник***, не надеялся подобного поступка от лица, ему столь близкого; но тот, кто был вероломным против своего законного государя, не заслуживал ничего лучшего.

______________________

• «Stephan Razin», 27.

• • «Акт. Арх. Эксп.» IV, 236.

• • • Relation, 28.

______________________

Стенька и Фролка были привезены в Черкаск. Предание говорит, что козаки очень боялись, чтоб Стенька не ушел из неволи: на то он был чернокнижник, никакая тюрьма не удержала бы его, никакое железо не устояло бы против его ведовства. Поэтому его сковали освященною цепью и содержали в церковном притворе, надеясь, что только сила святыни уничтожит его волшебство*. В конце апреля обоих удалых братьев повезли в Москву. Сам Корнило Яковлев провожал их с другим значным козаком, Михайлом Самарениным, и с конвоем. В их обозе отправляли трех драгоценных персидских аргамаков, которых везли некогда на бусе, ограбленной Стенькою во время его возвращения из Персидского похода. Вместе с ними козаки возвращали царю три золотых ковра, взятые на той же бусе и принадлежавшие поэтому царской казне.

______________________

• Рассказывают, будто в Черкаске до сих пор сохраняется эта освященная цепь в кладовой при соборе.

______________________

Фролка был от природы тихого нрава и затосковал.

— Вот, брат, это ты виною нашим бедам, — говорил он с огорчением.

Стенька отвечал:

— Никакой беды нет. Нас примут почестно: самые большие господа выйдут навстречу посмотреть на нас.

4 июня распространилась в Москве весть, что козаки везут Стеньку. Толпы народа посыпали за город смотреть на чудовище, которого имя столько времени не сходило с уст всего русского люда. За несколько верст от столицы поезд остановился. Стенька был еще одет в свое богатое платье; с него сняли его и одели в лохмотья. Из Москвы привезли большую телегу с виселицею. Тогда Стеньку поставили на телегу и привязали цепью за шею к перекладине виселицы, а руки и ноги прикрепили цепями к телеге. За телегою должен был бежать, как собака, Фролка, привязанный цепью за шею к окраине телеги.

В такой триумфальной колеснице въехал атаман воровских козаков в столицу московского государя, у которого он грозил сжечь дела. Он следовал с хладнокровным видом, опустив глаза, как бы стараясь, чтоб никто не прочитал, что у него было на душе. Одни смотрели на него с ненавистью, другие — с состраданием. Без сомнения, были еще такие, что желали бы иного въезда этому человеку, бывшему столько времени идолом черни.

Их привезли прямо в Земский приказ и тотчас начали допрос. Стенька молчал.

Его повели к пытке. Первая пытка была кнут — толстая ременная полоса в палец толщиною и в пять локтей длиною. Преступнику связывали назад руки и поднимали вверх, потом связывали ремнем ноги; палач садился на ремень и вытягивал тело так, что руки выходили из суставов и становились вровень с головою, а другой палач бил по спине кнутом. Тело вздувалось, лопалось, открывались язвы, как от ножа. Уже Стенька получил таких ударов около сотни, и уж конечно палач не оказывал сострадания к такому подсудному. Но Стенька не испустил стона. Все стоявшие около него дивились.

Тогда ему связали руки и ноги, продели сквозь них бревно и положили на горящие уголья. Стенька молчал.

Тогда по избитому, обожженному телу начали водить раскаленным железом. Стенька молчал.

Ему дали роздых. Принялись за Фролку. Более слабый, он начал испускать крики и вопли от боли.

— Экая ты баба! — сказал Стенька. — Вспомни наше прежнее житье; долго мы прожили со славою; повелевали тысячами людей: надобно ж теперь бодро переносить и несчастие. Что, это разве больно? Словно баба уколола!

Стеньку принялись пытать еще одним родом мучений. Ему обрили макушку и оставили виски.

— Вот как! — сказал Стенька брату. — Слыхали мы, что в попы ученых людей ставят, а мы, брат, с тобой простаки, а и нас постригли*.

______________________

• Theatr. Europ., 521.

______________________

Ему начали лить на макушку по капле холодной воды. Это было мучение, против которого никто не мог устоять; самые твердые натуры теряли присутствие духа. Стенька вытерпел и эту муку и не произнес ни одного стона.

Все тело его представляло безобразную багровую массу волдырей. С досады, что его ничто не донимает, начали Стеньку колотить со всего размаху по ногам. Молчал Стенька*.

______________________

• Relation, 28.

______________________

Перенесши все страдания, не высказав ни одного слова, Стенька не мог быть обвинен собственным сознанием*, говорит современник; только очевидное и гласное преступление не затруднило приговорить его к смерти.

______________________

• «Stephan Razin».

______________________

Предание говорит, что, сидя в темнице и дожидаясь последних смертных мучений, Стенька сложил песню, и теперь повсюду известную, где он, как бы в знамение своей славы, завещает похоронить себя на распутье трех дорог земли Русской:

Схороните меня, братцы, между трех дорог:

Меж московской, астраханской, славной киевской;

В головах моих поставьте животворный крест,

Во ногах мне положите саблю вострую.

Кто пройдет или проедет — остановится,

Моему ли животворному кресту помолится,

Моей сабли, моей вострой испужается:

Что лежит тут вор, удалый добрый молодец,

Стенька Разин, Тимофеев по прозванию!

6 июня его вывели на Лобное место вместе с братом. Множество народа стеклось на кровавое зрелище. Прочитали длинный приговор, где изложены были все преступления обвиненных. Стенька слушал спокойно, с гордым видом. По окончании чтения палач взял его под руки. Стенька обратился к церкви Покрова Пресвятые Богородицы (Василия Блаженного), перекрестился, потом поклонился на все четыре стороны и сказал: «Простите!»

Его положили между двух досок. Палач отрубил ему сначала правую руку по локоть, потом левую ногу по колено, Стенька при этих страданиях не издал ни одного стона, не показал знака, что чувствует боль. Он, говорит современник*, как будто хотел показать народу, что мстит гордым молчанием за свои муки, за которые не в силах уже отмстить оружием. Ужасное зрелище истязаний над братом окончательно лишило последнего мужества Фролку, видевшего то, что ожидало его самого через несколько минут.

______________________

• «Stephan Razin», 29.

______________________

— Я знаю слово государево! — закричал он.

— Молчи, собака! — сказал ему Стенька.

То были последние его слова. Палач отрубил ему голову. Его туловище рассекли на части и воткнули на колья, как и голову, а внутренности бросили собакам на съедение*.

______________________

• Ibid. Relation, 29. Kurze Erzahlung.

______________________

Для Фролки казнь была отсрочена. Его подвергли снова допросу. Он сказал:

— От большой пытки я не пришел в память и не высказал всего, а теперь опамятовался и скажу все, что у меня в памяти. Были у моего брата воровские письма, присланные откуда ни на есть, и эти всякие бумаги он зарыл в землю для того, что как в доме у него никого не было, то он собрал их в денежный кувшин, засмолил и зарыл в землю на острове, на реке Дону, на урочище Прорве, под вербою, а эта верба посередине крива, а около ней густые вербы; а около острова будет версты две или три. Да еще за два дня до прихода Корнилы Яковлева Степан, брат, посылал меня в Царицын взять его рухлядь у посадского человека Дружинки Потапова; говорил он, что у него есть костяной город, образцом сделан будто Цареград… Подлинно не знаю, у кого взял он его — у князя ли Семена либо у Кизиль-баша, только Стенька велел взять этот город да сундук с платьем.

Впоследствии, в сентябре того же года, козацкий атаман с выборными козаками ездили искать этих писем на острове, пробовали землю щупами и ничего не нашли*. Современные иностранцы** говорят, что Фрол получил жизнь и осужден на вечное тюремное заточение.

______________________

• «Матер, для ист. Стен. Раз.», 200.

• • Das grosse Reich von Moscovien, 109.

______________________

Как бывало мне, ясну соколу, да времечко:

Я летал млад-ясен сокол по поднебесью,

Я бил-побивал гусей-лебедей,

Еще бил-побивал мелку пташечку.

Как, бывало, мелкой пташечке пролету нет.

А нонеча мне, ясну-соколу, время нет.

Сижу я, млад-ясен сокол, во поимане,

Я во той ли во золотой во клеточке,

Во клеточке на жестяной на шесточке.

У сокола ножки спутаны,

На ноженьках путочки шелковые,

Занавесочки на глазыньках жемчужные!

Как бывало мне, добру-молодцу, да времечко:

Я ходил, гулял, добрый молодец, по синю морю,

Уж я бил-разбивал суда-корабли,

Я татарские, персидские, армянские,

Еще бил-разбивал легки лодочки:

Как бывало легким лодочкам проходу нет;

А нонеча мне, добру-молодцу, время нет!

Сижу я, добрый молодец, во поимане,

Я во той ли во злодейке земляной тюрьме.

У добра-молодца ноженьки сокованы,

На ноженьках оковушки немецкие,

На рученьках у молодца замки затюремные,

А на шеюшке у молодца рогатки железные.

Корнило Яковлев и Михайло Самаренин возвратились на Дон вместе с стольником Косаговым, который вез козакам милостивую грамоту, хлебные и пушечные запасы и денежное жалованье. Очень обрадовались козаки хлебным запасам, потому что у них был тогда неурожай, а недавние смуты вовсе не благоприятствовали успехам земледелия. Козачество встретило послов за пять верст от Черкаска. Войсковым атаманом был тогда Логин Семенов. Когда, по обычаю, был собран круг, Косагов сообщил, что атаманы Корнило Яковлев и Михайло Самаренин в Москве дали за все козачество обещание принести присягу на верность государю. Только домовитые и значные козаки согласились без отговорок; люди молодые и незнатные, большею частью прежние приверженники Стеньки, приняли такое требование неохотно.

— Мы, — они говорили, — рады служить великому государю и без крестного целования, а креста целовать нечего.

Молодцы еще считали себя не подданными, а вольными людьми, служащими царю не по обязанности, а по охоте. Но партия старейших взяла верх. Три круга собирались один за другим. На третьем круге старшие проговорили:

— Даем великому государю обещание учинить пред святым Евангелием целым войском, а кто из нас на обещание не пойдет, того казнить смертью по воинскому праву нашему и пограбить его животы; а пока не принесут все обещания, положим крепкий заказ во всех куренях не продавать ни вина, ни другого питья, и кто к обещанию пойдет пьян, такому человеку, как и продавцу вина, учиним жестокое наказание.

29 августа черный священник Боголеп привел к присяге атаманов и прочих козаков по чиновной книге, перед стольником и дьяком.

— Теперь, — сказал после того стольник, — атаманы и козаки, сослужите великому государю верную службу: идите со всем войском под Астрахань против оставшихся там единомышленников Стеньки.

— Радостными сердцами пойдем под Астрахань и будем служить великому государю! — отвечали козаки*.

______________________

• «Матер, для ист. Стен. Раз.»

______________________

А между тем остатки приверженцев казненного Стеньки, спасшиеся от бойни их братьи в Кагальнике, под знаменем Алешки Каторжного в отчаянии бежали в Астрахань, грустно запевая:

Помутился славный-тихий Дон

От Черкаска до Черного моря!

Помешался весь козачий круг!

Атамана боле нет у нас,

Нет Степана Тимофеевича,

По прозванию Стеньки Разина!

Поимали добра-молодца,

Завязали руки белые.

Повезли во каменну Москву,

И на славной Красной площади

Отрубили буйну голову!

XVIII

Но не пришлось донцам служить под Астраханью, как обещали. Они отговаривались тем, что крымский хан с стотысячною ордою, вероятно по сношениям с астраханскими мятежниками, готовится идти к Азову и Дон требует обороны. Дело обошлось и без их помощи.

Федька Шелудяк отправился с астраханцами и царицынцами вверх по Волге, захватил в свою ватагу саратовцев; потом пристали к нему самарцы с Ивашком Константиновым. Это полчище в июне достигло Симбирска. Там начальствовал Петр Васильевич Шереметев. Мятежники стали под городом и послали челобитную как будто бы просить прощения, но написали ее в таком тоне, как люди, не лишенные надежды оправдаться. Они написали, что вооружались против царских изменников — бояр, и называли изменниками по имени князя Юрия Долгорукого и боярина Хитрово, царского оружейничего. Им отвечали, и за это Шереметев впоследствии получил выговор от царя. Впрочем, ответ его был, конечно, неудовлетворителен для Шелудяка; тогда вслед за тем козаки начали приступ.

На этом приступе они были отбиты. Повторили они его в другой раз и также были разбиты. Наконец, около 23 июня, Шереметев сделал на них сильную вылазку и так поразил, что они потеряли пушки, ружья, запасы и бежали без оглядки к Самаре, оставив в руках победителя пленных, которые потом были казнены.

Из Самары все полчище разбежалось; Федька Шелудяк убежал с астраханцами в Астрахань; саратовцы и царицынцы разошлись по домам; самарцы остались в своем городе, а с ними было несколько из других городов, всего в Самаре набралось их две тысячи. Они послали от себя Лукьяна Сергеева просить пощады.

Как только в Москве получили известие о победе Шереметева, был отправлен на судах с московскими стрельцами и тамбовскими солдатами боярин Иван Богданович Милославский. Царь дал ему право, в случае надобности, уверить мятежников царским прощением. Чтоб придать этому походу значение того государского милосердия, которое великие и страшные вины отпускает не иного чего ради, по словам сказания о Стеньке Разине, токмо ища погибших душ к покаянию и обращению, боярин получил икону Пресвятые Богородицы, называемую «живоносный источник в чудесех».

Это ополчение достигло Астрахани в последних числах августа. Верные своему приговору, надеясь притом, как видно, на содействие крымского хана, мятежники решились не поддаваться и, услышав, что боярин приближается, поплыли против него на стругах, чтоб не дать ему достигнуть до города. Милославский пристал у Болдинского устья, выше города, и приказал укрепляться, а между тем послал в Астрахань предложение сдаться и принести повинную. Упорствовали удалые. Предводитель новой шайки, приставшей к ним из донских остатков Стенькиной, Алешка Каторжный, перешел на Нагорную сторону, чтоб пресекать сообщение Милославского с верховым краем по Волге, и схватил гонца с царскою грамотою, а вслед за тем астраханцы сделали нападение на боярский стан на Болдинском устье. Тогда Милославский, 12 сентября, приказал на Нагорной стороне, на речке Соленой, сделать земляной городок. Не успели ратные люди окончить своей работы, как Федька Шелудяк и Каторжный напали на царское войско. Они были отбиты, и, убегая обратно, многие попадали в Волгу, другие попались в плен и не были казнены, как прежде делалось.

С тех пор боярин стоял под Астраханью три месяца, стараясь действовать более убеждением, чем оружием. Федька и его главные сообщники решились защищаться до весны; но положение Астрахани делалось со дня на день печальнее: там был недостаток съестных запасов, и люди стали голодать. Многие являлись к Милославскому с повинною. Боярин не только не казнил их, но ласкал, кормил и поил. Эти примеры ободряли и других к таким же поступкам. Между тем явился черкесский князь Каспулат Муцалович, осадил Астрахань с другой стороны, и таким образом положение ее стало безвыходно. Рвение к мятежу угасало. Уже партия Федьки значительно умалилась. В досаде, козаки, неистово не хотевшие сдаваться, всем на страх хотели перебить вдов и детей тех, которые были прежде умерщвлены при Стеньке и Ваське Усе; но это намерение почему-то не исполнилось: Милославский послал в Астрахань еще новое предложение и уверял, что всем будет пощада и великий государь по милости своей отпустит им вины.

24 ноября Федька, видя, что в Астрахани нет более единомыслия, взял из ризницы Троицкого монастыря приговор, составленный на другой день смерти митрополита Иосифа, и изорвал его. Вероятно, желая обделать сдачу города как можно выгоднее, он вступил в сношение с князем Каспулатом Муцаловичем, но тот, выманив его на переговоры, задержал.

Астраханцы, лишенные самого упорного мятежника, послали к Милославскому сказать, что они сдаются. Это было 26 ноября: Милославский приказал делать мост на реке Кутуме для торжественного входа государева войска.

На другой день, 27 ноября, мост был готов. Все ратные люди пошли пешие, а Милославский впереди нес в руках икону; все были без шапок и в лучших платьях; священники пели молебствие, а навстречу к боярину выходили с иконами также священники, а за ними все астраханцы, большие и малые. Когда обе процессии встретились, астраханцы упали на землю и завопили:

«Истинно достойны мы смертного посечения; но как Бог милосердый грешников прощает, так и мы просим великого государя наши вины отдать!»

Боярин отвечал:

— По милости великого государя вам всем — всяких чинов людям, кто был в воровстве, вины всем отданы, и вы государ-скою милостью уволены.

При радостных восклицаниях народа, при веселом звоне колоколов боярин вошел в соборную церковь, поставил там свою икону и, призвав иконописца, сказал:

— Спиши с этой иконы новую, да поставится она в сем храме в память предыдущим родам!

Потом он принял печать царства Астраханского, Приказную избу, осмотрел все укрепления, поставил караулы на башнях, водворил стрельцов и, таким образом, возвратил Астрахань власти царя.

Никто не был казнен; никто не был задержан; не было никакого разбирательства. Самые важные преступники остались без преследования. Сам Федька Шелудяк жил на свободе и потом находился во дворе боярина. Не обошлась, однако, им даром такая льготность. Они, по обычаю времени, должны были передать свои награбленные богатства в руки боярина и воеводы и чиновных людей, голов, подьячих, дворян и проч. Таким образом, Ивашка Красулин подарил боярину шубу и саблю, которая на дуване досталась ему после князя Семена Львова; Феофилка Колокольников дал ему перстень с камнем да горлатную лисью шапку, да сверх того все свое имущество должен был отдать в Приказную избу. Митька Яранец дал ему панцирь, а его подьячих оделил материями. Есаул Ларин дал ему турецкую пищаль. Убийца митрополита Алешка Грузинов, когда сами астраханские жители обвиняли его в этом убийстве, отделался тем, что роздал кафтаны да шапки приказным людям и получил отпуск из Астрахани. Монахи искупляли свое сношение с мятежниками тысячами рыб, приносимых боярину. Многие отдавались в холопы воеводе, дьякам, подьячим и стрелецким головам. Они как будто желали теперь загладить свою прежнюю вольницу добровольным порабощением. К этому понуждал их большой недостаток съестного и бедность, одолевавшая их после того, как они все, что награбили, прежде пропивали, а потом отдавали начальным людям; да к тому же многие между ними были беглые люди и хотели избавиться возврата к прежним господам.

Правительство сначала не было, по-видимому, недовольно милосердием Милославского: по крайней мере, по его отзыву, впоследствии оно в своих грамотах дозволяло отпускать покаявшихся мятежников. Но летом 1671 года прислан в Астрахань князь Яков Одоевский для суда и расправы. Начались допросы, пытки, казни. Федька Шелудяк был взят из двора Милославского. Вслед за тем взято из того же двора тридцать два человека беглых боярских людей, участников мятежа и вступивших в услужение к боярину.

Милославский был этим недоволен и на запросы Одоевского прямо указывал на царские грамоты, в которых прощались астраханским мятежникам все их вины. Но ему в новые дела вступаться не велено.

Отыскивали и препровождали в Астрахань тех, которые, с позволения Милославского, находились в других городах. Таким образом, из Саратова были привезены: убийца митрополита Иосифа Алешка Грузинов, бывший в Астрахани тысячником Ивашка Грехов, теперь мирно промышлявший наемного работою на рыбных ловлях, и беглый человек князя Львова, Пашка Поляк. Главные преступники, как, например, Федька Шелудяк, Алешка Грузинов, Феофилка Колокольников, Красулин, и другие были повешены. Один, по имени Корнилко Семенов, сожжен живой за то, что у него нашли тетрадку заговорного письма. Другие были отправлены на службу в верховые города с боярином Милославским, который, однако, не подвергся ничему за свои взятки.

Новый астраханский митрополит Парфений приказал вынуть гроб своего предшественника и поставить посреди церкви. Так стоял он три дня, и астраханские жители приходили просить у покойника прощения, а потом, в знак уважения к его мученической кончине, погребли его в главной соборной церкви, в углу, за святительским местом. Набожные люди видели в нем праведного страдальца. Носились вести о знамениях, которыми небо свидетельствовало о его праведности. 16 августа 1671 года в астраханской Приказной палате отбирали показания о таких знамениях. Двое пушкарей объявили, что через неделю после смерти митрополита они стояли на карауле близ зелейного двора и увидали ночью свечу на том самом месте, где архипастырь был сброшен с раската. Это видение повторялось три ночи сряду и продолжалось каждый раз три часа. Другой, отставной стрелец Иван Глухой, говорил:

— Когда воровские козаки и астраханские жители столкнули с раската митрополита Иосифа, я скорбел ногою, грыжною болезнью. В первую ночь после этого дня, во втором часу ночи, как есть, кто-то меня за больную ногу дернул: я в то время встал и стал ужасен, и ненароком поглядел от себя из чердака в красное окошко к соборной церкви от урочища улицы гостиного двора, и тогда на раскате, у соборной церкви, увидел я: три свечи горят; от средней свечи как будто искры и пламя великое, а над нею будто, кубец; не в обычай было мне то чудо; размышлял я всяко; и в ту ночь девять раз вставал смотреть, а те свечи горели неугасимо. Про такое чудо я никому не поведал, ни домашним, а только поутру, как встал, скорбною ногою здоров стал. С того числа, с 11 мая по 6 августа, с вечера до утра, как только встану и погляжу, горели свечи неугасимо. Седьмого августа я извещал об этом протопопа да старца митрополичьего чашника; а протопоп мне сказал, что многие люди видят свечи на том месте, где митрополит упал на землю. С этого времени я больше ничего не видал и с той поры обрекался поставить образ Успения Пресвятой Богородицы на том месте, где митрополит погребен.

Митрополит Иосиф не был причислен к лику святых; но до сих пор в Астрахани набожные люди поклоняются его могиле.

XIX

Уже истекают два столетия с тех пор, как прокатилась по Руси эта страшная гроза, и народная память сохранила ее в бледных, фантастических образах. Имя Стеньки Разина известно и старому и малому в том краю, где совершались его похождения. Берега Волги усеяны урочищами с его именем. В одном месте набережный шихан (холм) называется «стол Стеньки Разина», потому что он там обедал с своими товарищами; в другом такой же холм называется «шапкой Стеньки Разина», потому что будто бы он оставил на нем свою шапку; в третьем — ущелье, поросшее лесом, называется «тюрьмою Стеньки Разина»; там, говорят, он запирал в подземельях взятых в плен господ. На север и на юг от городов Камышина и Царицына, по нагорному берегу Волги — ряд бугров, которые называются «буграми Стеньки Разина», в память того, будто бы он там закладывал свой стан. Все эти бугры схожи между собою тем, что отделяются от материка ущельями, которые в весеннее время наполняются полою водою; все эти бугры — экземпляры одного идеального бугра, существующего в народном воображении. В одном селе указывают на бугор и говорят: «Вот бугор Стеньки Разина; тут был его стан»; а в другом селе говорят: «Неправда, не там этот бугор, а вот он!» Старые люди рассказывали, что давно видны были тут окопы, и погреба, и железные двери. В погребах Стенька спрятал свое богатство, и теперь там лежит, да взять нельзя — заклято! Стенька Разин на своей кошме-самолетке-самоплавке перелетал с Дона на Волгу, а с Волги на Дон. На Дону было у него место — называется камень, а на Волге был у него бугор. Пограбит суда на Дону — полетит на Волгу. Не было спуска ни царским судам, ни купеческим, ни большим, ни мелким: со всех судов Стенька брал подать; а кто вздумает обороняться, тех топил, а господ больших ловил да в тюрьму сажал. Вот и шлет к нему сам царь: «Зачем, — говорит, — ты царских судов не пропускаешь?» А Стенька говорит: «Я, мол, ваше царское величество, не знаю, какие есть суда царские, какие не царские». Царь приказал на всех царских судах ставить гербы. Стенька поэтому не трогал их и пропускал, и дани не брал. Царь за это прислал к нему в подарок шапку. Только тогда купцы сговорились да и на свои суда стали ставить гербы, а Стенька, как это узнал, и говорит: «Нельзя разобрать, какие суда есть царские, какие не царские!» — и опять со всех судов стал брать дань. Много лет, таким образом, летал с Дона на Волгу, с Волги на Дон; а взять его никаким войском нельзя было, для того что он был чернокнижник. Потом собрал он шайку и поплыл в Персию, и воевал он там два года и набрал так много богатства, что и счесть и сметить невозможно, а как ворочался, в Астрахани воеводы не хотели пропустить его. Стенька говорит: «Пропустите меня, воеводы; я вам ничего дурного не сделаю!» Воеводы таки не пропустили, а велели палить на него из ружей и из пушек; только Стенька как был чернокнижник, так его нельзя было донять ничем: он такое слово знал, что ядра и пули от него отскакивали. Тогда подманила его девка Маша, как в песне поется, но и тут Стенька улизнул от беды и за эту штуку не простил воеводам. На другой год он пришел в Астрахань с войском и осадил кругом город. А в Астрахани жили больше все неверные. Стенька приказал палить холостыми зарядами и послал сказать, что жалеет православных христиан, а просит, чтоб христиане отворили ему ворота. Христиане и отворили ворота; он, как пошел, всех неверных ограбил, а иных до смерти побил и воевод побил за то, что его не пропускали, как он ворочался из Персии, а христианам ничего худого не сделал. Тогда был в Астрахани митрополит, стал он его, Стеньку, корить и говорить ему: «Вишь какая у тебя шапка — царский подарок; надобно, чтоб тебе теперь, за твои дела, царь на ноги прислал подарок — кандалы». И стал его митрополит уговаривать, чтоб он покаялся и принес повинную Богу и государю. Стенька осерчал на него за это да притворился, будто и в самом деле пришел в чувствие и хочет покаяться, и говорит митрополиту: «Хорошо, я покаюсь: пойдем на соборную колокольню, я стану с тобой вместе и оттуда, перед всем народом, принесу покаяние, чтоб все видели да и тоже покаялись». Как взошли они на колокольню, Стенька схватил митрополита поперек да и скинул вниз. «Вот, — говорит, — тебе мое покаяние!» За это его семью соборами прокляли!

Товарищи его, как узнали, что он семью соборами проклят, связали его и отправили в Москву. Стенька, едучи, сидит в железах да только посмеивается. Привезли его в Москву и посадили в тюрьму. Стенька дотронулся до кандалов разрывом-травою — кандалы спали; потом Стенька нашел уголек, нарисовал на стене лодку, и весла, и воду, все как есть, да, как известно, был колдун, сел в эту лодку и очутился на Волге. Только уж не пришлось ему больше гулять: ни Волга-матушка, ни мать-сыра земля не приняли его. Нет ему смерти. Он и до сих пор жив*. Одни говорят, что он бродит по городам и лесам и помогает иногда беглым и беспаспортным. Но больше говорят, что он сидит где-то в горе и мучится.

______________________

• Многие боятся произносить его имя, и почти никто не выскажет о нем всего, что знает и думает: опасаются говорить, как будто речь идет не о предании старины глубокой, а о важном преступнике, убежавшем из тюрьмы и преследуемом полицейскими властями.

______________________

Возвращались русские матросы из тюркменского плена; проходили они через русский город; было дело праздничное; православные христиане собрались около них послушать рассказов о чужедальних басурманских сторонах. Матросы говорили:

— Как бежали мы из плена, так проходили через Персидскую землю, по берегу Каспийского моря. Там над берегами стоят высокие, страшные горы. Случилась гроза. Мы под гору сели, говорим между собою по-русски, как вдруг позади нас кто-то отозвался: «Здравствуйте, русские люди!» Мы оглянулись: ан из щели, из горы, вылазит старик — седой-седой, старый, древний — ажио мохом порос. «А что, — спрашивает нас, — вы ходите по Русской земле: не зажигают там сальных свечей вместо восковых?» Мы ему говорим: «Давно, дедушка, были на Руси; шесть лет в неволе пробыли; а как живали еще на Руси, так этого не видали и не слыхали!» — «Ну а бывали вы в Божией церкви, в обедне на первое воскресенье Великого поста?» — «Как же, дедушка, бывали!» — «А слыхали, как проклинают Стеньку Разина?» — «Слыхали». — «Так знайте ж — я Стенька Разин. Меня земля не приняла за мои грехи: за них я проклят. Суждено мне страшно мучиться. Два змея сосали меня — один змей со полуночи до полудня, другой со полудня до полуночи; сто лет прошло — один змей отлетел, другой остался, прилетает ко мне в полночь и сосет меня за сердце; я мучусь, к полудню умираю и лежу совсем мертвый, а после полудня оживаю, и вот, как видите, жив и выхожу из горы; только далеко нельзя мне идти: змей не пускает; а как пройдет сто лет, на Руси грехи умножатся, да люди Бога станут забывать, и сальные свечи зажгут вместо восковых перед образами, тогда я пойду опять по свету и стану бушевать пуще прежнего. Расскажите об этом всем на святой Руси!»

За городом Царицыном, в степной деревне, жил, а может быть и теперь живет, стодесятилетний старик, и глухой, и слепой, и чуть движется, и трудно с ним говорить: надобно на ухо кричать во все горло; но он сохранял память и воодушевляется, когда вспомнит старые времена. Он собственными глазами видал Пугачева. «Тогда (говорил он) иные думали, что Пугачев-то и есть Стенька Разин; сто лет кончилось, он и вышел из своей горы». Впрочем, сам старик не верит этому: зато верит вполне, что Стенька жив и придет снова. "Стенька (говорит он) это мука мирская! это кара Божия! Он придет, непременно придет, и станет по рукам разбирать… Он придет, непременно придет… Ему нельзя не придти. Перед судным днем придет. Ох, тяжкие настанут, времена… Не дай, Господи, всякому доброму крещеному человеку дожить до той поры, как опять придет Стенька!

---

Опубликовано: Собрание сочинений Н. И. Костомарова в 8 книгах, 21 т. Исторические монографии и исследования. СПб., Типография М. М. Стасюлевича, 1903. Книга 1. Т. 2. С. 405—505.

Исходник здесь: http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_bunt_stenki_razina.html