Ян Амос Коменский, великий славянский мыслитель-педагог, принадлежит к гениальнейшим представителям педагогического мира. Чех по происхождению, горячий патриот, страдалец и бесприютный странник на земле, он отдал жизнь свою благу человечества, которое он видел в разумном воспитании молодых поколений. Обнимая в своей системе глубочайшие основы воспитания и обучения, Коменский является величайшим педагогом всех времен. «Амос Коменский (пишет один из наших педагогических писателей, трудам которого русская публика обязана первым знакомством с идеями гениального педагога-мыслителя) есть истинный родоначальник и основатель современной педагогической науки, составляющей славу и гордость наших дней. Славянская мысль в лице Коменского то же сделала для педагогии, что в лице Коперника (также славянина) она совершила для астрономии». В этом смысле Коменский есть истинный «Коперник педагогического космоса».
Другой из наших педагогов пишет: «Эллин Платон и славянин Коменский — вот две основные педагогические эпохи, которые действительно внесли в мир новые педагогические начала».
Такой взгляд не преувеличен и разделяется даже немецкими учеными педагогами, неохотно признающими чужой авторитет в той области, которую они считают исключительно своим достоянием.
Так, известный историк Раумер признает Коменского «универсальным педагогическим гением» и говорит, что глубокие основы воспитания и обучения у Коменского развиты и выражены им в такой полноте и с таким глубоким пониманием, что в этом отношении вся последующая педагогия получила лишь очень незначительные и второстепенные приращения. «Влияние Коменского на позднейших педагогов, — пишет Раумер, — неизмеримо. Конечно, часто бывает трудно решить, знали ли они Коменского или же сами нашли те же начала. У Руссо, Базедова и Песталоцци мы найдем много такого, что уже раньше сказал Коменский». «Педагогический идеал Коменского так совершен и полон, что, по мнению Раумера, все новейшие усовершенствования воспитания еще далеко не осуществляют его». Того же мнения о Коменском К. Шмит. К этому прибавим, что сличая, например, «Основные начала воспитывающего обучения» Дистервега с трудами Коменского, мы в последних находим дословно выраженными те положения, открытие которых принято присваивать немецкому гению.
Более двух веков прошло со времени Коменского, и только в последнее время начали ценить его заслуги в истории науки о воспитании. Это явление понятно относительно немцев: они так долго пользовались славой педагогических учителей всего мира, так привыкли чтить своих Франка, Базедова, Песталоцци отцами современной педагогии, что не в их интересе признать первенство в этой области славянского гения и, таким образом, своих «отцов и учителей» разжаловать в детей и учеников. Но по отношению к славянскому миру столь продолжительное забвение родного гениального мужа непонятно и может быть объяснено разве свойственной славянской расе беззаботностью, отчасти недостатком внимания к своему историческому прошлому. Как бы то ни было, 200 лет нужно было пройти, чтобы мир педагогический снова озарен был сиянием гениальной мысли из далекого прошлого. Празднование 200-летия Коменского точно всех пробудило. Не только чехи постарались издать труды родного своего педагога, но и немцы потщились перевести его «Великую дидактику» и торжественно признали историческое значение ее автора в истории педагогии. С этого же времени и у нас начинается известность Коменского[1], до того времени даже и по имени у нас почти неизвестного.
Одной, впрочем, из причин позднего знакомства нашего с Коменским следует признать редкость его сочинений, а равно и то, что они писаны на латинском языке, недоступном для большинства.
Между тем, идеи Коменского и теперь, через 200 лет, свежи, новы и глубоки. Читатели «Семьи и школы» уже знакомы с ними и знают, какой проникнуты они гуманностью, задушевной теплотой и вместе глубиной, основательностью и практичностью.
Предприняв издание «Великой дидактики», редакция намерена дать читателям особую обстоятельную статью о жизни и трудах ее великого автора; теперь же ограничивается сообщением лишь немногих существенных сведений об авторе и замечаний об издаваемом его творении.
Коменский родился в Моравии, 28 марта 1592 г., — значит, более 280 лет назад. Он вышел из народа; отец его был простой мельник, принадлежавший к общине Моравских братьев. Еще ребенком Ян уже потерял родителей и о нем некому было заботиться. На шестнадцатом году он только начал ходить в школу и учиться латыни. Школы того времени были в крайнем упадке, всюду только и царила латынь и схоластика. Коменский вынес на себе не только всю тяжесть невзгод раннего сиротства, но и все истязания схоластической школы, которую он позднее так беспощадно бичевал. Воспоминание о потерянном школьном времени вызывало у него слезы. «Ах, как часто, — говорит он, — после того, как захотелось мне узнать лучшее, воспоминание о моей утраченной юности теснило грудь мою и выжимало у меня слезы из глаз, как часто восклицал я в порыве скорби словами поэта:
„О если бы Юпитер возвратил мне утраченные годы“!
Напрасная скорбь! Протекшие дни невозвратимы. Одно остается, одно лишь возможно: дать совет потомству — совет, который я в силах дать, и разъяснением способа, которым наши учители ввели нас в заблуждение, показать путь, которым можно избежать ошибок». Вот где субъективная, так сказать, причина, вызвавшая Коменского на служение образованию, воспитанию, школе. Испытав сам всю горечь воспоминаний об утраченном времени, всю мучительность убивающего жизнь схоластического учения, Коменский посвятил жизнь свою задаче — избавить других от этих страданий, утрат, от этой горечи поздних и бесполезных сожалений.
Другая, более сильная и глубокая, объективная основа его задач, деятельности и стремлений, это — пламенная любовь к своей родине и вера, что только разумное воспитание и обучение могут создать лучшую будущность угнетенному народу и возродить его. Эта задача стала его миссионерским посланничеством, и она-то стяжала бессмертие Коменскому.
Но где же и как мог получить Коменский всю широту развития, глубину идей и замечательную для того времени эрудицию, быв покинут сиротой и отданный на жертву схоластике? Здесь-то и сказалась гениальная натура великого человека. Он скоро понял всю пустоту старой школы, всю бесцельность схоластики; мощный дух его рвался дальше; ему виделась за этой школой и образованием другая школа, иной умственный труд; перед ним раскрывались необъятные задачи мысли, знания, подвигов на пользу человечества. Он успешно прошел курс старой школы, но ему не сиделось дома. Слухи о великих людях его времени манили его вперед: он отправился странствовать. Это путешествие было истинной школой для великого ума. Коменский шел учиться и работал везде с страстной энергией и замечательным успехом. Он обошел всю Европу, слушал всех знаменитостей того времени, всех представителей европейской мысли, между которыми были замечательные люди, и когда возвратился на родину, — он уже обладал такими познаниями, опытностью и даже известностью, что ему прямо поручили управление школами целого округа (Фульнецкого). Отсюда начинается полная жизни и страстного увлечения кипучая деятельность Коменского на родине и затем его страдальческая жизнь. Едва успел он поставить забитую школу на ноги, как страшный погром отечества (после несчастной Белогорской битвы 1620 г.) разбил все его труды. Но у него оставалась семья — жена, двое нежно любимых малюток и драгоценная для того времени библиотека, в которой было много его собственных рукописей, — плод долгих работ и многолетних практических занятий; он не терял духа и продолжал трудиться. Но вот новая страшная гроза, и все его счастье, все его надежды исчезли в испанском разгроме Фульнека (1621 г.) Коменский потерял все: жену, малюток, библиотеку, свои рукописи… Одинокий и бесприютный, среди развалин своего счастья и разгрома горячо любимой родины стоял великий человек. С этих пор Коменский уже не имел постоянного приюта и до конца жизни оставался странником. Сначала он нашел себе приют у славного Карла Жеротинского, известного покровителя Моравских братьев (Ян Коменский был их последним епископом), но скоро враги проникли в это убежище; теснимые и преследуемые отвсюду братья, с Амосом во главе, разбрелись по лесам, скрываясь в пещерах, рискуя поплатиться головой за верность вере и родине, пока, наконец, публичным декретом не были осуждены на совершенное изгнание за то, что никто из патриотов не решился изменить своим убеждениям.
Не будем следить за подробностями страннической жизни Коменского — это дело его обстоятельной биографии; скажем только, что все преследования и самое изгнание не убили в нем энергии, самоотверженного служения на пользу человечества. Он неутомимо работал теоретически и практически — преимущественно в области педагогии, — устраивал школы, распространял разумные воззрения на воспитание и обучение, составлял учебники, руководства и в тоже время обрабатывал дидактику как науку, выводя ее из глубоких психологических начал.
Писал Коменский чрезвычайно много. Палоцкий, специально собиравший сведения о литературных трудах Каменского, насчитывает в своем каталоге трудов славянского педагога девяносто два сочинения. Многие из них теперь утрачены, но названия их свидетельствуют об обширности и всесторонности познаний и работ Коменского. Он писал о богословии, о политике, истории; занимался философией, физикой, математикой и обрабатывал, по идее своей «пансофии», педагогическую энциклопедию наук. Его собственно педагогические труды, изданные в 1657 г., представляют громадный том in folio, мелкой печати, заключающий в себе более 1000 листов, в четырех частях. Издание это, теперь очень редкое и даже драгоценное, вышло в свет по определению амстердамского сената, посвящено Амстердаму и было редактировано самим автором. Общее заглавие его: «I. A. Comenii opera omnia didactica»; в нем, между другими творениями, заключается и знаменитая «Великая дидактика» Коменского, которую мы теперь представляем нашим читателям. Написана она была в 1628 г., следовательно, около двухсот пятидесяти лет тому назад; в свет явилась она сперва на чешском языке, потом автор перевел ее на литературный язык того времени — латинский. Чешский подлинник, кажется, утрачен теперь.
Кроме «Великой дидактики», между современниками Коменского особенной славой пользовалась его «Отверстая дверь языков» (Janua linguarum reserata) и «Orbis pictus». «Janua» выдержала бесчисленное множество изданий и была переведена вскоре по выходе в свет на двенадцать европейских языков и даже проникла на восток; а «Orbis pictus» и до сих пор еще переводится и существует за границей, служа прототипом наших «наглядных» книг для детского чтения. Один из современных педагогов, оценивая историческое значение Коменского, делает сравнение знаменитых подарков трех европейских рас детскому миру. Романская раса подарила Телемака, англо-саксонская — Робинзона, славянская — «Orbis pictus». — Телемак это метода воспитания привилегированных сословий, прозаическая, рассудительная, в основе которой лежит рассудочная идея долга. Робинзон — это метода воспитания смышлености, развития умственных и мускульных сил, в основе которой та же рассудительность и идея нужды». Оба произведения сотканы из резонов, первое — из моральных, второе — из житейских. «Orbis pictus» Коменского отличается от обоих, как отличается жизнь от общих правил, как отличается полный дух человечности от одностороннего духа какой-либо специальности. Развитие человеческой личности не есть для Коменского ткань приключений (каковы приключения Телемака и Робинзона), но радостное, светлое возрастание духа, питающегося созерцанием «необъятного, вечно прекрасного божьего мира». Это сравнение показывает с очевидностью, что славянский гений Коменского есть та творческая сила, которая положила глубокие основы для истинно гуманного просвещения и воспитания человечества.
Очень понятно и естественно, что Коменский являлся своим современникам чем-то необычайным, удивительным. Так один из современных Коменскому писателей, Ад. Вейнгемейер пишет: «Hic vir (Comenius) dono quodam providentiae qenitus est, in quo totas vires suas experitur didactica».
Ученый Petrus Golia (1641 г.) писал брату своему профессору восточных языков в Лейдене, что переводя «Janua Linguarum» на арабский язык, он внушил такую любовь к этой книге ученым магометанам, что те сами принялись за перевод ее на восточные языки.
Адольф Тассий писал также: «Fervet jam per omnes Evropae angulos pansophicum et melioris didacticae (Comenii) Studium». Bayl, французский писатель прошлого века писал о «Janua»: Quand Comenius n’auroit publié que ce livre-là, il se serait immortalise. И если эта слава временно находилась в забвении, то много виной была здесь грозная и мрачная эпоха 30-летней войны: не одна педагогия понесла утраты в бурях и кровопролитии ожесточенной борьбы, громившей всю Европу…
Всемирная слава Коменского не уничтожила однако в нем врожденной скромности и даже недоверия к своим трудам. Он радовался, что его повсюду призывают властители для устройства школ на новых началах и ревностно трудился в этом деле; но он удивлялся тому, что даже ранние его труды принимаются с увлечением всеми. Так, он пишет о «Janua linguarum: «Случилось то, чего я не воображал: это детское сочиненьице (puerile istud opusculum) принято было с всеобщим одобрением. Меня от души поздравляли с новым изобретением ученые различных наций; моя книга была переведена на двенадцать европейских языков, я сам видел эти переводы, именно, на латинский, греческий, чешский, польский, немецкий, шведский, голландский, английский, французский, испанский, итальянский и венгерский; а из азиатских — на арабский, турецкий, персидский и даже монгольский, который понимает вся Ост-Индия». Не доверяя общим похвалам, Коменский до конца дней своих трудился и исправлял свои работы.
Много еще невзгод и потерь испытал страдалец и бесприютный труженик в своей жизни, особенно тяжела была для него потеря рукописи его сравнительного латинско-чешского и чешско-латинского словаря, на составление которого он употребил двадцать лет и который погиб в шведском разгроме Лешны, где сгорели и материалы для его «пансофии». Но мощная и энергичная натура Коменского не терпела бездействия, и он писал, учил, старался водворить между людьми мир и правду, пока на восьмидесятом году своей жизни, 15 ноября 1671 г., смерть не прекратила его жизни.
История оставила нам скромный и величественный образ великого гения славянской мысли. Коменский отличался глубокой и задушевной религиозностью, в лучшем и высшем смысле. Он был полон всепрощающей любви; он никого и никогда не проклинал и не осуждал; чистая, доверчивая душа его не знала обмана, и хотя многие его обманывали и пользовались его простотой (за что он и платился), но он не переставал верить в человека и в добро. В страшных испытаниях жизни Коменский сохранил себя и не отдался ни озлоблению или вражде, ни постыдному равнодушию и апатии, — он остался до конца верен своему высокому призванию. Одинокий, загнанный далеко от родины, все потерявший, он жил мыслью, что послужит возрождению отечества своими трудами. Сердце его было полно добром, и желание добра всему человечеству, даже врагам своим, не покидало его. Несчастья не надломили великой души, но они отразились на ней к концу жизни великого страдальца усилением религиозности, которая стала переходить даже в мистицизм, столь несвойственный ясному уму и светлой мысли его раньше. Но несчастья его поистине были беспримерны и великая душа его болела и страдала за себя и за всех; он вперял взор в будущее и старался разгадать его тайны; он жил чаянием возврата счастья своей родины, и очень естественно, что настроение его мало-помалу принимало характер созерцательный. Но он никогда не был фанатиком, суевером или ханжою; высоко-честная и благородная натура его была всегда искренна и правдива.
По отзывам современников, Коменский был высокого роста, красивой и величавой наружности, с длинной бородой, высоким челом, с добрым, но скрывающим тихую печаль взглядом; в обращении он был мягок, серьезен и в тоже время чрезвычайно привлекателен.
Обращаясь к переводу «Великой дидактики» Коменского, мы должны сказать, что этот труд справедливо считается лучшим выражением его педагогического гения. «Великая дидактика» написана была Коменским в самую цветущую пору его возраста (тридцати пяти лет), когда его мощный дух еще не был смят бурями невзгод, когда он был чужд и того мистического элемента, который стал появляться в нем к концу его жизни. В этом труде виден широкий размах мысли глубокой и вполне свежей, которую не сузила практика жизни и ограниченные ее условия. Вполне сознавая новость и самобытность своего труда, он вступает в борьбу с старым порядком дел, с преданиями и предрассудками; но он полон веры в свою миссию, в истину своих убеждений, а потому смело и решительно обещает лучшую будущность школе и воспитанию в своих трудах; не испытав бурь, он смело плывет на полных парусах, не лавируя, не обходя трудностей, но давая свободный ход течению своих мыслей. В этом труде зерно всего, что создано было им в области дидактики в последующее время.
Правда, что современное Коменскому невысокое состояние наук было важным для него препятствием и положило даже отпечаток на его труд: некоторые из его научных данных и объяснений природы ныне уже несостоятельны, но это не уменьшает важности и глубокой истинности его педагогических идей. С другой стороны, читатели заметят, особенно в первых главах «Дидактики», весьма сильный религиозный элемент, который также составляет характеристическую черту не только лично Коменского, но и той эпохи, в которую он жил. Редакция не нашла возможным и не считала себя вправе производить кастрацию великого создания, пригонять его к нашей эпохе, «исправлять и очищать» его по каким бы то ни было тенденциозным взглядам. Мы переводим, а не сочиняем; задача же перевода — не исправление, а возможно точное и верное воспроизведение подлинного текста. И каждому из читателей, без всяких напоминаний и объяснений понятно, что 250 лет тому назад наука и жизнь во многом не походили на современную жизнь и науку.
Для более ясного и определенного выражения нашего взгляда на дело и отношение к предпринятому труду, считаем не лишним привести мнение о значении педагогических трудов Коменского, высказанное одним из современных наших педагогических писателей, и которое мы вполне разделяем. «Чтобы вполне оценить важность педагогических идей Коменского, не должно забывать, что они явились более, чем за два века назад, а между тем многие из этих идей и теперь новы. Правда, многое теперь кажется для нас очень простым, но ведь простым кажется всякое великое открытие, когда его сделают. Что может быть проще закона тяготения или силы пара? однако открытие столь простых вещей произвело эпоху в человечестве: таковы же великие «простые» педагогические идеи Коменского. В ответ тем, кто назвал бы открытие этих идей делом легким и простым, Коменский мог сказать то же, что он влагает в уста Колумбу, сумевшему просто поставить яйцо на кончике носка, и что́ потом всякий брался сделать: «Potestis, quia posse vidistis: cur autem ante me nemo?» Все великие истины наук о мире и о человеке не изобретаются и не сочиняются человеком, все они лежат в глубине природы как неизменные ее законы, человеку остается только извлечь их. Но это извлечение есть великий труд, требующий мощного, проницательного ума; выполнить его в состоянии только великие основатели человеческого знания: Амос Коменский по праву занимает место в сонме этих благодетелей человечества. Он не только открыл и указал золотоносную руду, но и извлек ее, сам обработал, показал ее применение, пустил во всеобщее обращение и тем увеличил сумму благ человеческого существования. Как оригинальный и глубокий педагогический мыслитель Коменский навсегда останется в педагогии путеводной звездой, указывающей другим труженикам науки истинный путь. Читая и перечитывая педагогические труды Коменского, невольно проникаешься к нему глубоким уважением и испытываешь на себе обаятельное влияние его великого ума; идеи его так глубоки, что вызывают в читателе целый ряд новых идей, которые до того времени не приходили читающему в голову: таково свойство всех великих мыслителей. Подобно тому, как огниво, ударяясь о кремень, вызывает заключающуюся в нем искру, так прикосновение мыслящего ума к великим идеям оригинальных мыслителей вызывает ряд истин, которые до того лежали в нем, не будучи сознаны.
«Есть обычай, — разумность его общепризнанна, — что люди, посвящающие себя специально известной науке, желая сделаться из учеников мастерами, изучают кого-либо из древнейших корифеев ее, положившего впервые истинную основу науке и, таким образом, создавшего ей будущность и развитие. Так, математики изучают Евклида, философы — Платона и Канта, астрономы имеют своих Ньютона и Лапласа, ботанисты — Линнея и так далее. Для педагогов таким же светилом, по нашему убеждению, может и должен служить Амос Коменский. Двухвековое пространство, отделяющее нас от него, не уменьшило и не коснулось его значения как мыслителя-педагога, глубокого, оригинального, самобытного; эти черты служат признаками истинно великих умов во всех сферах науки. Правда, некоторые из его мнений для нашего времени непригодны, иное отжило свой век; но разве труды Ньютона и Лапласа, представителей точнейшей из наук, для нашего времени безусловно истинны не только в основах, но и в частностях? Известно также, что система Линнея для нашего времени потеряла свое значение; а между тем, кто же станет отрицать всю научную важность его трудов и кто из «мастеров» ботаники не изучал Линнея? Так точно и в Коменском: мы ценим не подробности, не мелочи, не дополнительные построения, но основы, глубокие начала, метод и дух его педагогии, живые и ценные — и для нас, и для всех времен.
«Изучение трудов Коменского, по нашему убеждению, вполне может сообщить мысли тех, кто изучает его, здравый критический взгляд на дело, основательность, самостоятельность и глубину в понимании основ педагогической науки. Изучение его, кроме того, может всякому доставить минуты самого высокого и чистого наслаждения. Какая простота и ясность выражения, какая теплая и задушенная сердечность, любовь и преданность великому делу, наконец, какая высокая гуманность проникают все его труды! Изучая Коменского, мы научаемся не только знать, но любить великую педагогическую миссию, научаемся самоотверженно служить на пользу образования народного. Наконец, изучая Коменского, мы научимся у него и той благородной скромности, которая составляет типическую черту нашего педагога-славянина и характеризует истинно глубокую натуру его. То обстоятельство, что два века разделяют нас с Коменским, служит не во вред для нас, а в пользу. Он является для нас вполне человеком науки, чуждым тенденциозности, увлечений дня и духа партий, разделяющих и тревожно волнующих современный нам педагогический мир. Он шел прямо к цели и видел перед собой только истинное благо человека и его естественное развитие».[2].
Представляя великий труд Коменского впервые в полном переводе, мы думаем оказать действительную услугу и нашей педагогии, и нашей школе. Что касается самого перевода, то он представляет значительные трудности. Язык Коменского весьма оригинален; обилен неожиданными сближениями, сравнениями, множеством своеобразных оборотов и вообще трудно поддается верной дословной передаче в переводе; тем не менее, редакция сделает все, чтобы читатели «Нашей нач. школы» имели перед собой действительно сочинение Коменского, переданное с возможной верностью, если уже нельзя будет передать всех достоинств и красот своеобразного языка Коменского, порою возвышающегося до восторженной поэзии, порою нисходящего до обыденной, почти вульгарной речи.
К переводу будет приложен точный снимок с замечательной гравюры 1657 г., находящейся в амстердамском издании дидактических сочинений Коменского, с его портретом, который, по сравнению, оказывается лучшим из где-либо изданных портретов Коменского. Кроме того, на заглавном листе «Великой дидактики» читатели найдут копию с символического знака, изображенного на том же издании 1657 г., с надписью: «Omnia sponte fluant; absit vilentia rebus». Это основная мысль педагогических воззрений Коменского, которую он избрал девизом для своих дидактических трудов: «Во всем свобода и ни в чем насилия». Принцип свободного развития, или, что то же, воспитания, сообразного с природой человека, есть высшее начало и вместе исходный пункт не только «Дидактики», но и всех педагогических трудов Коменского.
В заключение, редакция считает своим долгом публично выразить искреннейшую признательность администрации Императорской Публичной библиотеки, предупредительно давшей возможность нам пользоваться редким и драгоценным ныне изданием 1657 г. «J. Comenii opera omnia didactica». Заявление это для нас тем приятнее сделать, что Императорская Публичная библиотека не только в этом, но и во всех других случаях всегда с готовностью и живейшим участием оказывает содействие специальным работам во всех областях научного знания.
Заключим нашу речь выражением искреннего желания, чтобы великий труд славянского мыслителя-педагога нашел себе сочувственный привет в среде наших педагогов и оказал услугу в улучшении не только практики нашего учебно-воспитательного дела, но особенно — выработке самобытной национальной педагогической системы.
| С.-Петербург |
| 1874 г. Декабрь |
Примечания
[править]- ↑ 200-летний юбилей Коменского у нас праздновался в торжественном заседании Петербургского «Славянского комитета», где г-н Миропольский говорил речь о Коменском и его значении в педагогии. Речь эта была напечатана в «Журн. мин. нар. просвещения» 1870 г. за месяцы сентябрь, октябрь и ноябрь.
- ↑ Считаем не лишним заметить здесь, что о Коменском писано было немало; приводим наиболее важные труды: Bayle Dict. histor. et crit. art. Comenius. — D. Crans, Alte und neue Bruderhistorie, 2 Aufl., 1772. — Müller, Bekenntisse merkwürdiger Männer, 2 Bnd. — Pillet в «Biographie universelle». IX. Paris. 1813, — Zipser в Ersch und Gruber’s Allg. Encyclopädie, 18 Th. 1829. — Schwars. Erziehungenslehre, 2 Aufl. 1829. — Raumer, Gesch. d. Pädag. 2 Aufl. 1847, II Th. — Lautbecher, I. A. Comenius Lehrkunst. Leipz. 1853. — Diekhoff, в Herzog’s Real Encyclop. 3 Bnd. 1855. — Gindely, Ueb. des I. A. Comenius Leben und Wirksamkeit der Fremde. Wien. 1855. (Сообщение историко-философскому отделению императорской академии наук). — Ziegler, Programm des Gymnasiums zu Lissa vom J. 1855. — Ludwig, Grundsätze und Lehren vorzüglichen Pädagogen 1863.—K. Schmid, Gesch. d. Pädagog. Goeheu. 1863. — G. Baur, в Encyclop. des gesammt. Erzieh. u. Unterrichtswesens v. K. Schmid. — Фр. Палацкий, «Жизнь Я. А. Коменского». На русском языке, кроме перевода статьи Палацкого, известны: «А. Комений, педагог XVII века» (по Раумеру и Людвигу) в журнале Воспитание. — Куликова. «І. А. Коменский, педагог XVII века, в Журнале Мин. нар. пр. 1870 г. (по Люцу и Витштоку); Модзалевского, История воспитания и обучения Спб. 1866 г. ч. II, стр. 374—398; в журнале Учитель 1870 г. «Коменский и его «Didactica Magna». Наконец ряд статей г-на Миропольского в «Нашей начальной школе» под рубрикою «Народная школа по идеям Коменского» и того же автора три статьи в «Журн. Мин. нар. просв.» за 1870 г ., под заглавием «Я. А. Коменский и его значение в педагогии».
