Действующие лица.
В комедии:
Финетт, комедиантка.
Маркиза Маркобруно.
Мария, её служанка.
Актриса.
Граф Стелло.
Нарчизетто, его друг.
Арлекин.
Гробуффи, сын маркизы.
Аббат, его воспитатель.
Фонарщик.
Ученики Арлекина, гондольеры, негры.
В пантомиме:
Коломбина.
Пьеро.
Арлекин.
Герольд.
Смерть.
Друзья и подруги.
Граф.
О красота, зачем ты быстротечна,
Зачем любовь крылата и легка?
Хотел бы быть я юным вечно, вечно,
Что б времени жестокая рука
К губам, щекам моим не прикоснулась,
Пока душа от жизни не проснулась.
Hapчизетто.
Смотри: рука с рукой, щека к щеке
Как странно в зеркале мы отразились;
Как будто где-то, в чудном далеке
Пред нами эти образы носились.
Граф.
Но я нашёл уж то, чего искал:
То сердце, что вернее всех зеркал.
(Садится в гондолу).
Финетт. Это и есть тот странный граф Стелло, что при своём богатстве и красоте, говорят, чужд любви и нежности? Он очень мил, насколько я могу судить.
Актриса. Только и говорят о его чудачествах…
Финетт. Я знаю, знаю… Но достаточно уж его отвращенья к любви, что б счесть его за экстравагантного меланхолика.
Актриса. Одна из актрис труппы, что была здесь прошлый год, пыталась было соблазнить его, но всё кончилось неудачей.
Финетт. Она, конечно, не сумела взяться за дело, как следует. О, это большое искусство, которым не всякая владеет. Если бы только я повела глазом, он был бы у моих ног.
(Поёт).
Финетт, Финетт,
Тебе отказа нет!
Будь стар иль молод,
Зажгу пожар в крови, —
И в миг проколот
Стрелой любви.
Будь прост иль знатен,
Богат, убог, —
Ковёр лишь пестрых пятен
Для милых ног.
Финетт, Финетт,
Тебе отказа нет.
Актриса. Мне кажется, ты всё-таки слишком самоуверенна, и потом, не будет ли ревновать Арлекин?
Финетт. О, Арлекин — ревновать? Какая смешная мысль!.. Хочешь, я его спрошу? Арлекин, Арлекин!
Арлекин. Ну, в чем дело?
Финетт. Ты не будешь меня ревновать, если я влюблю в себя нашего доброго графа?
Арлекин. Пожалуйста, хоть сама в него влюбляйся; а ревновать тебя, это всё равно, как если бы я стал ревновать свою левую ногу.
Финетт. Сравнение не из любезных.
Арлекин. Хорошая скотинка, где ни бродит, всё домой возвращается, так и ты.
Финетт. Ты стал нестерпимо груб, Арлекин, но ты знаешь, что я тебя люблю.
Арлекин. Вот и прекрасно!
Актриса. Господа, пора садиться в гондолы!
Финетт. Я ещё в пути примусь за графа Стелло.
Арлекин. Я должен вас предупредить, что с вами не поеду, так как у меня есть ещё дело на берегу, но там мы свидимся.
Финетт. Опять какая-нибудь грязная история?
Арлекин. Сделай милость, уезжай. Я тебе не мешаю целоваться с графчиком, сколько тебе угодно, а ты оставь меня в покое.
Финетт. Ты меня не любишь, Арлекин.
Актриса. Едем, едем, Финетт, все уже ждут.
Арлекин. Я со своими мальчишками останусь, а ты, Финетт, спеши, так как я вижу, что сюда идут люди, которые мне нужны. До свидания!
Аббат (давая затрещину Гробуффи). Будешь заглядывать на девок, негодный мальчишка?! Будешь лезть за лиф к Марии? Стыдись, в твоём возрасте не должно и иметь понятия о подобных вещах.
Ученики Арлекина громко смеются.
Гробуффи (ревёт). Я не понимаю, о чём вы говорите, господин аббат!
Аббат (давая затрещину). Вот дома я тебя выпорю, так будешь понимать!
Гробуффи. Так вы и же сами говорили, что я не должен иметь понятия…
Аббат. Что? Я не говорил, что ты вообще, не должен иметь понятия, но искореняю в тебе низкие инстинкты. (Указывая на учеников Арлекина). Спроси у этих мальчиков, делают ли они что-нибудь подобное, а между тем их матери, в вероятно, не были маркизами.
Бери с них пример, они и не слыхали о подобных вещах!
Ученики. Мы за лифы не лазаем, мы не блохи!
Аббат. Вот видишь, негодяй! (Даёт ему затрещину).
Аббат (меняя тон). Вы неосторожно поступили, сын мой, не надевши шарфа, хотя весна, но ночи бывают свежи. Конечно, Господь Бог заботится о всех своих созданиях, но нельзя испытывать Его милость и пренебрегать законами природы.
Маркиза. Я даже вообще удивляюсь, зачем ты увязался с нами: не думаешь ли ты, что мы тебя возьмём с собою в павильон? Там тебе нечего будет делать, ты останешься дома с аббатом.
Гробуффи. Маменька, если бы вы позволили…
Маркиза. Нечего, нечего… Поди к Марии.
Гробуффи. Видите, господин аббат, сама маменька посылает меня к ней, а вы говорили…
Аббат. Что я говорил? Я ничего не говорил… Но я написал стихи насчёт сегодняшнего вечера, и мне было бы обидно, если бы мне не пришлось их сказать в надлежащее время. Поэтому я осмеливаюсь ходатайствовать, чтобы Гробуффи был допущен хотя бы на балкон, окружающий очаровательнейший павильон любви, потому что он не может же оставаться в город без моего присмотра.
Маркиза. Ну, на балконе, это, пожалуй, можно, но и то под вашим наблюдением, потому что мальчик слишком впечатлителен, что же касается до ваших всегда милых стихов, мне было б лестно их прослушать даже раньше, чтоб знать, не слишком ли вы там вольны; ведь вы, хотя и аббат, но большой шалун!
Аббат. Помилуйте, сударыня, мой сан гарантирует скромность моего вдохновения. Я готов прочесть их хоть сейчас.
Маркиза. Я слушаю. Мария, заткните уши Гробуффи.
Аббат
(читает)
Венус стоит на пьедестале,
Свободна от несносных уз,
У ног её мы отыскали
Другую, лучшую Венус,
И два бескрылые Купида
Спешат любви её помочь,
Не вынеся богини вида,
Плащом закрыла землю ночь.
Венус, забудь свои капризы,
Не хмурь завистливую бровь,
Поверь: прелестнейшей маркизы
Ещё не ведала любовь.
Маркиза. Я очень тронута, господин аббат, но я удивляюсь, не видя здесь ещё Арлекина; вы ему передали мою благодарность и кошелёк?
Аббат. Будьте спокойны, маркиза; притом Арлекин уже здесь, равно как и его прилежные ученики.
Маркиза. Очаровательные мальчики! Я жду не дождусь, когда мы приедем в павильон на наш милый праздник.
Арлекин (выступая). Маркиза, я весь к вашим услугам, но я несколько не рассчитал расходов.
Маркиза. Пожалуйста, пожалуйста, вот вам ещё два кошелька, располагайте ими, как будто они всегда были ваши. Ведь эти купидоны поедут с вами, как было условлено? Я же решила взять мою служанку Марию, чтобы она стояла на пьедестале в виде богини любви Венеры, — представьте как это будет поэтично. Наш добрый аббат сочинил премиленькие стишки, но вы их услышите в своё время, а теперь скорее в гондолу и в путь, это будет « Езда на остров любви»! Allons, allons, но ваши мальчики — сама прелесть.
Арлекин. Маркиза, вашу руку. (К ученикам). Марш, мальчуганы!
Гробуффи. Господин аббат, не забудьте и меня с собой.
Аббат. Спешите, спешите, дитя моё.
Гондольер
(поёт)
По сонному раздолью
Плывём с тобой вдвоём.
Зефиры веют солью,
На волю мы плывём.
Поверь, не ждёт обида
И ревность далека,
Когда гребёт на Лидо
Влюблённая рука.
Амур, своею властью
Сердца жестоких тронь,
Что б огненною страстью
В них пробежал огонь,
Чтоб шире размахнулось
Певучее весло,
Желание проснулось
И вдаль нас унесло.
Поверь, не ждёт обида
И ревность далека,
Когда гребёт на Лидо
Влюблённая рука.
Зефиры веют солью,
На волю мы плывём,
По сонному раздолью
Плывём с тобой вдвоём.
Граф. Смотри, Нарчизетто, какой удивительной кружевницей оказывается луна! Какие золотые кружева накладывает она на тразфное платье моря, а синее покрывало неба всё зашито золотыми звёздами. Она искусная костюмерша, Нарчизетто! И что может быть выше в жизни, как находить красоту в каждом явлении, наслаждаться ими и мечтать, любя? Везде скрыта утонченнейшая красота, заметная лишь избранному глазу; в ночи, во дне, в осени, весне, увядающих листьях и первой фиалке, в звуках лютни и пронзительном рёве трубы, в страстных объятиях и в безнадежной любви…
Нарчизетто. И в смерти?
Граф. О, тихая сестрица смерть, непрошенная, но всегда желанная гостья!..
Финетт. Простите, я ошиблась…
Нарчизетто. Непрошенная, но всегда желанная гостья!..
Финетт. Я думала… Я думала, что павильон, где должны были пристать мои товарищи… я не ожидала встретить здесь вас…
Граф. Может быть, это указание судьбы, и вы пожелаете остаться с нами, тем более, что к вашему павильону вас некому проводить?
Финетт. Вы слишком добры.
Граф. Вы, кажется, состоите в городской труппе?
Финетт. Да, я там за первую актрису; меня зовут Финетт.
Граф. Я слышал ваше имя, оно достаточно известно.
Финетт. Вы слишком снисходительны, граф, но если моё имя вы слышали, то ваше тоже мне достаточно известно, и если говорить откровенно, я благодарю случай, который дал мне возможность, если не познакомиться, то говорить с вами.
Граф. Вам этого хотелось?
Финетт. Да, не скрою.
Граф. Но отчего, скажите, вам этого хотелось?
Финетт. Я не говорю о вашей красоте, богатстве и причудах, но я слыхала, что вы не знаете любви, бежите от неё. Может ли это быть? Жить без улыбок, без встреч, без поцелуев, не значит ли это жить, не дыша?
(Поёт).
Когда бы дали мне богатства мира,
Все привилегии большого света,
Когда б лишь обо мне звучала лира
Увенчанного славою поэта, —
Несчастною считала бы себя,
Когда бы жить пришлось мне, не любя!
О, жить, любя, счастливой иль несчастной,
Но только слышать сердца трепетанье,
И при звезде, зелёной и прекрасной,
Условленного ожидать свиданья,
Когда трепещет лунный, сонный сад
Далёким вздохом нежных серенад!
Возможно ль, Стелло, с вашей красотою
Не знать любви томительного плена?
Не быть плененным сладкой властью тою,
Что нас манит, как древняя сирена?
Как не жалеть и как мне не вздохнуть
О том, кто без любви пустился в путь?
Граф. Вы очень мило продекламировали ваш монолог, но, если вы думаете, что во мне могут пробудиться какие-нибудь страсти, похожие на любовь, вы очень ошибаетесь. Я только созерцатель.
Финетт. Но когда вы видите губы, рот, глаза, которые вам нравятся, когда вы видите весенние облака и прозрачную зелень, спокойное море и звёздное небо, разве вы не чувствуете волнения, которое как же иначе вы назовете, как не любовью? Когда вы читаете Петрарку или слушаете Паэзиелло, не испытываете ли вы радости, которую трудно определить иначе, как радостью влюблённого человека? Вам нравится моя рука? Если она вас коснется, не пробежит ли по вашим жилам лёгкое пламя? Неужели вы ничего не чувствуете, когда гондольер поёт:
«Зефиры веют солью,
Плывём с тобой вдвоём»?
И когда вы целуете вашего друга Нарчизетто, неужели вы тоже ничего не чувствуете?
Граф. Вы очень хитрая девушка, недаром вас зовут Финетт, но поверьте, я тоже не прост и достаточно хитёр, что бы не поддаться вам.
Финетт. Что бы мне поддаться? Вы думаете, что у меня есть какой-нибудь план? О Стелло, посмотрите на меня; похожа ли я на хитрую женщину? Может быть, я ветрена и легкомысленна, но всегда, всегда правдива.
Граф. Вы считаете это большим достоинством?
Финетт. Я этого не говорю, я говорю только то, что есть на самом деле, независимо от того, нравится вам это или нет.
Граф. И вы хотели встретить сочувствие во мне? Во мне, который живёт мечтами и красотой и который ценит правду не выше, чем камень, которым мостят набережную.
Финетт. Я это знаю, но знаю и то, что самую пламенную и фантастическую мечту могу осуществить для вас, я могу всю прелесть любовной игры, воображения и улыбок влить, как пенистое вино, в этот бокал и поднести к вашим прекрасным губам, как делаю это я теперь. (Наливает вино и опускает занавеску).
Аббат. Не оступитесь, сын мой, луна делает обманчивыми все предметы. Между тем я боюсь пропустить минуту, когда мне следует выступать со своим стихотворением.
Гробуффи (смотря в щелку занавески). Господин аббат, ещё не время, по-моему: Мария ещё раздета.
Аббат. Как, она уже раздета. Чудное зрелище! И два херувимчика готовы?
Гробуффи. Что же будет делать Арлекин, он не будет раздеваться?
Нарчизетто. Что со мной? Что со мной? Красота, голос, манеры этой женщины, этой актрисы меня околдовали. Я никогда не испытывал ничего подобного. А что делает с ней Стелло? Какое-то облако нашло на нашу дружбу, встало между нами — или это начало любви?..
Гробуффи. Хи-хи! Какие штучки делают оба молодчика, а Мария встала уже на пьедестал. Вот интересно. Господин аббат, господин аббат, торопитесь, а то вы пропустите ваше время. (Смеётся).
Аббат. Правда, дитя, мне кажется, время вступить и нам.
Гондольер.
Зефиры веют солью,
На волю мы плывём.
Нарчизетто.
Жестокая, прелестная любовь,
Вот, в первый раз тебя я понимаю,
На все иду я, все я принимаю,
Восторженно, как бы рождённый вновь.
Финетт, я люблю вас, люблю, люблю.
Финетт. Это вы, Нарчизетто?
Нарчизетто. Это я, Нарчизетто, который не знал до сих пор, что значит слово «люблю», который не слышал запаха морской травы, не видел оранжевых парусов, не слышал песен гондольеров. Вы мне открыли прелесть жизни. Я умру, если вы меня оттолкнете.
Финетт. Вы — хорошенький мальчик, Нарчизетто, вас опасно слушать по ночам.
Нарчизетто. Я люблю вас, Финетт.
Финетт. Вы очень дружны со Стелло, не правда ли?
Нарчизетто. Когда вы около меня — я всё забыл.
Финетт. Он бессердечный и грубый человек, ваш граф.
Нарчизетто. Не всё ли это равно?
Финетт. Вы слушаете меня, Нарчизетто? Завтра на рассвете ждите меня у моих дверей. Вы понимаете?
Нарчизетто. Я понимаю, но я не варю. Повторите ещё раз, Финетт.
Финетт. Завтра на рассвете ждите меня у моих дверей.
Нарчизетто. Финетт, делайте со мной, что хотите; я весь ваш и навсегда. (Уходит за павильон).
Гондольер.
Поверь, не ждёт обида
И ревность далека,
Когда гребёт на Лидо
Влюблённая рука.
Арлекин. Недурно сыграно; от старухиных денег не осталось ни полушки! Чтобы чёрт побрал того, кто выдумал карточную игру! Придется снова повторять комедию с накрашенной маркизой. Кроме того, я не имею никакого представленья, что делает Финетт, хотя это меня не очень интересует, и потом на эту женщину я могу вполне положиться. В сущности, конечно, дрань, как и все, но она меня любит, как это ни странно. Да вот и сама она, легка на помине.
Финетт. Арлекин, я на тебя сердита.
Арлекин. За что это?
Финетт. За старуху маркизу, что за штучки ты с ней проделывал?
Арлекин. Какие же штучки с ней можно проделывать?
Финетт. Я уж знаю, какие…
Арлекин. Вот и прекрасно.
Финетт. Ты страшный ветреник, Арлекин, я ко всем тебя ревную.
Арлекин. Совершенно напрасно.
Финетт. И ещё я сердита на тебя за одну вещь.
Арлекин. За какую же?
Финетт. Почему ты меня не ревнуешь к графу, к Нарчизетто: будто тебе всё равно, что я делаю?
Арлекин. Мне не все равно, кто с тобой спит, а что касается всякого там вздора: болтовни, вздохов, взглядов, стишков и, может быть, поцелуев, — до этого всего, по правде сказать, мне дела нет.
Финетт. Ты меня не любишь, Арлекин, потому так и говоришь.
Арлекин. Вот я поднимусь в комнаты и оттаскаю тебя за волосы, чтобы ты не выдумывала всякого вздора.
Финетт (радостно). Только попробуй, только попробуй! (Отходит от окна).
Hapчизетто
(поёт на мосту)
О, месяц сребролукий,
Уйди, уйди скорей,
СЪ моей любовной мукой
Ночной туман развей.
Финетт, моя малютка,
Пора, пора вставать!
Финетт, моя малютка,
Покинь свою кровать.
Чу, стукнуло окошко,
Скрипит весельем дверь,
И маленькая ножка
Сойдёт ко мне теперь.
Счастливые ступени:
По вас мелькнёт она,
Еще не сбросив лени
Предутреннего сна.
Но я ещё счастливей,
Смотрю на милый дом:
Кто может быть красивей
Финетт, живущей в нём?
Финетт, моя малютка,
Пора, пора вставать!
Финетт, моя малютка,
Покинь свою кровать.
Финетт
(у окна)
Поверь мне, Нарчизетто,
Тебе не долго ждать,
Финетт, твоя малютка,
Покинула кровать!
(Отходит).
Нарчизетто. Финетт! Вот она скоро причёсывает свои золотистые волосы, сердится на непослушные шпильки, натягивает чулки на свои милые ножки, бежит ими по лестнице, осторожно поворачивает ключ. О Финетт!
Финетт. Милый мальчик, какие у тебя нежные щеки!
Нарчизетто. Наконец-то, Финетт, я вижу вас, обнимаю, целую, я не знаю, верить ли мне своему счастью!
Финетт. Что бы сказал бы граф Стелло, увидев нас с вами, Нарчизетто?
Нарчизетто. Не всё ли мне равно, что бы он сказал? Я думаю о нём не более, чем о прошлогоднем снеге или о исчезнувшем месяце, который увёл скучную ночь и вас ко мне привёл, дорогая. Зачем вы напоминаете мне постоянно об этом человеке!
Финетт. Потому что вы его любите, Нарчизетто.
Нарчизетто. Я люблю только вас, я никого не вижу, никого не желаю видеть, кроме вас, ни о ком слышать.
Финетт. Нарчизетто, теперь моя очередь не верить вам. Если вы так забывчивы, то может случиться, что завтра вы обо мне будете думать не более, чем о прошлогоднем снеге.
Нарчизетто. Никогда, никогда я не забуду вас, клянусь.
Финетт. Нарчизетто, не надо клясться, потому что клятвы легче всего забываются. Не клялись ли вы в вечной дружбе графу? И вот вы его забыли!
Нарчизетто. Верьте, Финетт, граф не будет стоять между нами.
Финетт. А разве он стоит между нами? Если б так было!
Нарчизетто. Финетт, Финетт.
Финетт. Не сердись, мой мальчик! Хотя к вам очень идёт, когда вы хмурите брови, надуваете губы, краснеете, и ваши глаза блестят. Так хочется тогда вас приласкать, утешить, сделать всё, чтоб только ваше милое личико вновь стало довольным и весёлым.
Нарчизетто. Вы обращаетесь со мною, как с маленьким!
Финетт. Так кто же вы, как не маленький, совсем маленький мальчик, который мне очень нравится?
Нарчизетто. Вы меня не любите, Финетт.
Финетт. Любовь! Какая магия в этих пяти или, если хотите, шести буквах!
Нарчизетто. Финетт, я все сделаю, что вы хотите, если вы мне скажете «люблю».
Финетт. Как вы думаете, Нарчизетто, зачем я вам назначила свиданье, пришла к вам, говорю с вами?..
Нарчизетто. Скажите мне, скажите Финетт, что вы меня любите.
Финетт. Может быть, граф Стелло уже проснулся и дожидается вас, Нарчизетто? Он ведь минуты не может пробыть без вас, добрый граф.
Нарчизетто. Проклятье! Вечером вы иначе будете говорить со мною, Финетт. (Убегает).
Финетт. Арлекин, Арлекин мой, целуй меня, обнимай, жми, кусай, бей — я твоя вещь, которая никуда от тебя не пойдёт, как бы ты с ней ни обращался!
Арлекин. Видел ли кто-нибудь такую безумную женщину? Перестань, Финетт, а то я, правда, тебя побью.
Финетт. Бей, бей!
Арлекин. Куда же убежал тот полоумный? Правду говорят, что влюблённые теряют рассудок. Финетт, говорю тебе, перестань, вот идёт ещё безумец, влюбленный уже, кажется, в самого себя или в свою тень. Он хочет с нами говорить: сдержись, Финетт.
Граф. Я рад вас видеть, друзья мои, вы мне можете помочь исполнить одну фантазию, которая пришла мне сегодня ночью в голову. Она будет очаровательна и фантастична.
Финетт. Как и все ваши фантазии, очаровательнейший граф.
Граф. Это правда, что вы сегодня исполните пантомиму здесь?
Арлекин. Совершенно верно, и мы будем иметь удовольствие видеть вас в числе зрителей, конечно?
Граф. Гораздо лучше, гораздо лучше: вы меня увидите в числе исполнителей.
Арлекин. Как? Граф хочет удостоить нас чести играть вместе с нами?
Граф. За этим я и хотел обратиться к вам. Вам, конечно, неизвестно, что я и друг мой Нарчизетто недурно танцуем. Это вам подтвердят все, кто нас видел, и вот я хочу участвовать в пантомиме, но непременно инкогнито, как и Нарчизетто. Для этого мы наденем маски, которые будут уже у вас в труппе, и я бы хотел быть одетым, как госпожа Финетт, а мой друг оденет костюм Арлекина. Мы будем повторять ваши жесты и ваши па. Так что никто не сможет различить, где настоящий Арлекин и Коломбина, и где их двойники, не правда ли — это будет забавно?
Финетт. Как и всё, что придумывает наш милый граф.
Арлекин. А ваш друг тоже танцует?
Граф. Так же, как и я.
Финетт. Хорошенький мальчик — ваш Нарчизетто. На вашем месте я бы ревновала его направо и налево. Ах, любовь так быстротечна, так быстротечна.
Граф. Вы правы, но что может сделать с этим ревность?
Финетт. Ревность может сделать очень многое.
Арлекин. Так мы пойдём приготавливать вам костюмы и, вообще, всё нужное для представления.
Граф.
Мы веселимся до утра.
В веселых масках карнавала,
Давно уж кончена игра,
А нам всё мало, мало, мало.
Нарчизетто. Стелло, мне нужно поговорить с тобою.
Граф. Не сейчас, не сейчас, Нарчизетто! Сегодня ночь и день безумств и веселья! Если б ты знал, что я придумал.
Нарчизетто. Стелло, мне необходимо поговорить с тобою сейчас же.
Граф. Но что случилось? Не стоит ли мой дом на том же месте, не так же ли воркуют голуби на площади Сан-Марко, не так же ли скользят гондолы, не так же ли тебя люблю я, как и прежде? О чём нам говорить?
Нарчизетто. Случилось нечто очень важное сегодня.
Граф. Ты видел печальный сон и встревожен этим, друг мой?
Нарчизетто. Ты весел сегодня, Стелло?
Граф. Очень, очень! Пойдём, я тебе расскажу мою выдумку, ты ею очаруешься!
Нарчизетто. Я умоляю тебя выслушать меня, Стелло.
Граф. После, после! (Уходит).
Маркиза. Мне непременно нужно видеть синьора Арлекина раньше представления.
Аббат. Я сделаю всё возможное, но сомневаюсь, чтобы это увенчалось успехом… Гробуффи, отстранитесь от Марии!.. Я слышу уже приближение музыки.
Маркиза. У вас галлюцинация слуха, аббат: никакой музыки не приближается, и всё спокойно, а Арлекина мне необходимо видеть, чтобы условиться о новом свидании.
Аббат. Разве госпожа маркиза осталась недовольна первым?
Маркиза. Во-первых, если бы я была недовольна, я бы не захотела повторений, во-вторых, мне остались невыясненными некоторые детали.
Аббат. У Арлекина, или у его учеников?
Маркиза. Шалун, я говорю вообще.
Аббат. На этот раз я уже не подвергаюсь галлюцинации слуха: я ясно слышу звуки музыки, которую, надеюсь, слышите и вы теперь.
Маркиза. Я тоже её слышу. Какая досада, что я не успела поговорить с Арлекином.
Арлекин. Почтенная публика, мы актёры странствующие, потому даже одного спектакля не можем провести на одном месте. Здесь будет исполнен, так сказать, пролог пьесы, но сама пантомима будет представлена в другом месте, что бы зрители не застоялись, не засиделись и чувствовали себя свободнее. Молчание! Мы начинаем!
Финетт. Что ты сделал? Что ты сделал, Нарчизетто? Ты убил его?
Нарчизетто. Да.
Финетт. Ты сделал это из-за любви ко мне, Нарчизетто?
Нарчизетто. Да.
Финетт. Так ты любишь меня?
Нарчизетто. Я люблю и любил одного графа.
Финетт. Ах так? Нарчизетто, как велика ваша любовь ко мне!
Нарчизетто. Я вас ненавижу, Финетт, уйдите! Стелло, Стелло!
Арлекин. Куда ты пропала, Финетт? И ты, и граф, и Нарчизетто? Мы не можем продолжать нашего представления без вас.
Финетт. Тише, Арлекин, тише! Мы вообще не можем продолжать представления. (Тихо). Нарчизетто убил графа Стелло, нам надо уезжать немедленно отсюда.
Арлекнн. Может ли это быть, Финетт?
Финетт. Ах, это более чем правда. Едем, Арлекин, едем скорее.
Все. Что случилось, что случилось?
Арлекин (громко). Почтенные господа, ничего не случилось, а просто у нас слишком мало времени, и мы должны уезжать в Верону тотчас. Мы совсем забыли, что наше представление там назначено так быстро, что мы едва успеем туда добраться. Мы очень благодарим вас за добрый приём и внимание, которые вы нам оказывали, и надеемся, что и вперёд вы нас не оставите. До свидания, до скорого, надеюсь!
Финетт
(поёт)
Поступки наши не судите строго,
Вы, горожане, юноши и франты.
Вся наша жизнь — весёлая дорога,
Мы все комедианты.
Сегодня Верона, завтра Рим,
Везде мы танцуем, поём, говорим.
Сегодня вёдра, завтра дожди,
Лови сегодня, завтра не жди.
Не удивляйтесь быстрой перемене,
Мы все различные играем роли,
Но в пёстрой и колеблющейся смене,
Чужой покорны воле.
Сегодня Верона, завтра Рим,
Везде мы танцуем, поём, говорим.
Сегодня вёдра, завтра дожди,
Лови сегодня, завтра не жди.
Нас не гнетут ненужные оковы
Весёлых и печальных происшествий,
Ведь мы актёры, и всегда готовы
Для дальних путешествий.
Сегодня Верона, завтра Рим,
Везде мы танцуем, поём, говорим.
Сегодня вёдра, завтра дожди,
Лови сегодня, завтра не жди.
Когда доволен благосклонный зритель,
Пускай похлопает и скажет « Браво»,
А если вновь нас видеть захотите,
То завтра та же забава.
Сегодня Верона, завтра Рим,
Везде мы танцуем, поём, говорим.
Сегодня вёдра, завтра дожди,
Лови сегодня, завтра не жди.
1912 г.
Комедия поставлена в первый раз 23 февраля 1914 г. в доме Е. П. и В. В. Носовых. Постановка П. Ф. Шарова, музыка М. А. Кузмина, художественная часть С. Ю. Судейкина, хореографическая часть М. М. Мордкина.
Книга «Венецианские безумцы» отпечатана в типографии Русского товарищества Печатного и издательского дела в Москве, на Чистых прудах, в Мыльниковом переулке, в собственном доме в количестве 555 экземпляров, нумерованных 1 — 500 и I — LV; экземпляры римской нумерации в продажу не поступают.
Экз. № 265.
Уже в ремарке, обозначающей место действия, Кузмин характеризует Венецию XVIII века через систему культурных кодов: «Действие происходит в Венеции XVIII века, в Венеции Гольдони, Гоцци и Лонги». Не историческая эпоха как таковая, а культурно кодированный образ эпохи оказывается объектом стилизации. Лаконичный сюжет пьесы таков: Финетт, актриса странствующей труппы комедиантов, намереваясь соблазнить венецианского аристократа, известного эстета графа Стелло, отвергающего женскую любовь, нечаянно влюбляет в себя друга графа Нарчизетто. Чтобы доказать свою любовь к Финетт, Нарчизетто убивает Стелло, но, убив его, понимает, что Стелло был единственной любовью его жизни. Узнав об убийстве, Арлекин и Финетт покидают Венецию.
Комедия «Венецианские безумцы» в двух действиях была впервые поставлена П. Ф. Шаровым 23 февраля 1914 г. в доме меценатов Е.П. и В. В. Носовых, музыку к ней написал М. Кузмин, хореография — М. Мородкина. «Отражая эпоху, изобилующую театральными ценностями, — пишет В. Н. Соловьев, — пьеса Кузмина сама по себе заключает ряд значительных и занимательных сценических положений. Здесь и игорный дом, и поездка на гондолах в павильоны, где счастливые любовники назначают друг другу свидания, и убийство на мосту, и, наконец, странствующая труппа комедиантов, разыгрывающая свою пантомиму, какой простор для фантазии художника». Правда, в пьесе Кузмина оживленно изображена «театрализованная», «ненастоящая» жизнь Венеции XVIII века с ее необходимыми бутафорскими деталями (маска, зеркало, гондола, Ридотто и др.). Распространенное в то время благодаря книге П. Муратова «Образы Италии» представление о Венеции XVIII века, которое сильно заинтриговало театральное воображение Мейерхольда, находит отражение и в этой пьесе. «Никогда и нигде, — пишет Муратов, — жизнь не была так похожа на театральное зрелище, как в Италии XVIII века. Что иное, как не сознание себя участником какой-то вечной комедии, разыгрываемой на улицах и площадях, в виду моря, гор и садов, заставляло итальянцев тех времен с такой страстью рядиться и с такой радостью надевать маску в дни карнавала. В этой „ненастоящей жизни“ было все, чтобы создать Гофмана. XVIII век был веком маски. Лонги верно понял главный художественный „нерв“ тогдашней венецианской жизни, — красоту маски. Прекрасно старое муранское стекло и старое венецианское зеркало! Их хрупкая красота так шла к Венеции XVIII века, к ее искусству, к ее ненастоящей, почти что только нарисованной жизни. Маска, свеча и зеркало — вот образ Венеции XVIII века». Однако, если у Муратова или у Мейерхольда в видении Венеции XVIII века царит романтизм в духе гофманского гротеска, то в «Венецианских безумцах» существует и иное понимание этой лицедейской эпохи, которое напоминает скорее шекспировский пафос: «Весь мир — театр». В пьесе Кузмина развиваются две основные сюжетные линии: первая линия создается из своего рода любовного треугольника между Финетт, Нарчизетто и Стелло. А вторая сюжетная линия, которая выстроена под несомненным влиянием комедии XVIII века, ведется от плутовства Арлекина с Маркизой и остальными комическими персонажами второго плана. В двух павильонах, стоящих рядом друг с другом на «острове любви», Арлекин и Финетт ведут любовную «игру», каждый — в своем стилевом варианте. Романтический пафос, которым полны речи Нарчизетто и Стелло, создает резкий контраст с похотливой игрой эпизодических героев. Пошловато-комическая сценка с «богиней любви Венерой на пьедестале», которую устраивает Маркиза с Арлекином, исполнясь псевдоромантического вдохновения, на самом деле оказывается пародийно-зеркальным отражением любовной сцены с участием романтических героев. При этом и изображение четырех главных героев дается в различной тональности: граф Стелло и Нарчизетто изображаются в ореоле возвышенно-загадочной театральности и страстного романтизма — правда, не без иронии; Арлекин и Финетт — реалистически и прозаично. Однако и в трактовке образов этих странствующих актеров неизменна оглядка на соотносимые с ними маски: в Финетт обнаруживается много черт Коломбины, трансформированной в комедии Гольдони, а Арлекин в своих плутовских поступках не выходит за рамки предписываемого амплуа. Театральность (в данном случае в конкретном виде commedia dell’arte) оказывается априорным условием бытия этих вполне достоверно изображенных героев. Непринужденная театральность поведения персонажей — масок создает контраст с романтически окрашенной театральностью графа Стелло и его двойника Нарчизетто. Естественно, что Нарчизетто и Стелло предстают для Арлекина эстетами-чужаками и настоящими безумцами. Услышав страстное признание Нарчизетто в любви к Финетт, Арлекин говорит: «Куда же убежал тот полоумный? Правду говорят, что влюбленные теряют рассудок. Финетт, говорю тебе, перестань, вот идет еще безумец, влюбленный уже, кажется, в самого себя или в свою тень». Арлекин, выступающий в амплуа «шута-мудреца», проницательно постигает сущность романтической театральности Стелло и ее роковую опасность. А двойничество Стелло и Нарчизетто выражается у Кузмина через мотив зеркала и маски, в которых П. Муратов видел интегральный образ Венеции XVIII века. Апогей драматического конфликта — реальное столкновение двух различных «театральностей» — происходит в тот момент, когда устраивается театр внутри этой «театральной» жизни. «Граф, и вот я хочу участвовать в пантомиме, но непременно инкогнито, как и Нарчизетто. Для этого мы наденем маски, которые будут уже у вас в труппе, и я бы хотел быть одетым, как госпожа Финетт, а мой друг наденет костюм Арлекина. Мы будем повторять Ваши жесты и Ваши па. Так что никто не сможет различить, где настоящий Арлекин и Коломбина и где их двойники, не правда ли — это будет забавно?». Мотив «двойничества» и обманчивого зеркального отражения драматически усложняется театральным «сценарием» графа. Сама же пантомима, затеянная Стелло, в пьесе означена лишь короткими ремарками, которые могли бы дать большое пространство для фантазии режиссера: «Показывается процессия комедиантов. За ними народ. Танцы. Потом появляются граф и Нарчизетто в костюмах Коломбины и Арлекина. Игра в волан. Обратная процессия через мост. Нарчизетто, будучи в последней паре с графом, проходя через мост, беззвучно закалывает своего друга, целует его и бросает молча в канал. Из окна игорного притона раздается смех, пропадает». Как мы видим, использование приема «театра в театре» связано в этой пьесе скорее с Шекспиром, чем с немецкими романтиками, которые обращали основное внимание на зыбкую грань между реальностью и фикцией. «Театр в театре» в «Венецианских безумцах» служит микромоделью обрамляющего театра: отражая событие и психологические коллизии взаимоотношений персонажей обрамляющего театра, он разрешает его основный конфликт. Однако, в вечном жизненном театре, который воплощает Венеция XVIII века, смерть графа Стелло или запоздалое осознание своей любви у Нарчизетто является лишь эпизодической комедией, которая всегда повторялась и будет повторяться (смех, который раздается из окна игорного дома, доказывает, что венецианцы восприняли сцену убийства как часть пантомимы). Явные перепевы мотивов из «Отелло» (или «Маскарада») не окрашиваются здесь глубоким трагизмом. Последней песней Финетт утверждается вечный круг жизни как театра:
«Поступки наши не судите строго
Вы, горожане, юноши и франты.
Вся наша жизнь — веселая дорога,
Мы все комедианты.
Сегодня Верона, завтра Рим,
Везде мы танцуем, поем, говорим.
Сегодня вёдро, завтра дожди,
Лови сегодня, завтра не жди.
Не удивляйтесь быстрой перемене,
Мы всё различные играем роли,
Но в пестрой и колеблющейся смене
Чужой покорны воле
Когда доволен благосклонный зритель,
Пускай похлопает и скажет „браво“,
А если вновь нас видеть захотите,
То завтра та же забава».
Можно сказать, что тут все драматические конфликты, на основе которых развивался сюжет пьесы, утрачивают свою актуальность и превращаются в вечную игру жизни как театра. В этом типично барочном восприятии мира присутствует нота беспокойства и тревоги, которая сближает общую ауру этой пьесы с сомовским маскарадом, так называемым «духом времени», т. е. с трагичной современностью. «Беспокойство, ирония, кукольная театральность мира, комедия эротизма, пестрота маскарадных уродцев, неверный свет свечей, фейерверков и радуг — и вдруг мрачные провалы в смерть, колдовство — череп, скрытый под тряпками и цветами, автоматичность любовных поз, мертвенность и жуткость любезных улыбок — вот пафос целого ряда произведений Сомова. О, как не весел этот галантный Сомов! Какое ужасное зеркало подносит он смеющемуся празднику! — Comme il est lourd tout cet amour leger! (Как тяжела ты, легкая любовь!)». Однако, у Кузмина игровая сущность стилизации, которая легко перекликается с «театральностью» своего времени, не углубляется в сторону гротескного трагизма. Чтение Кузминым современности и мира через культурную призму прошлого оказывается более легким и простым. В эсхатологическом предчувствии он любуется стилем и бытовой деталью ушедшего времени, наслаждается и играет с ними. В отличие от стилизационных опытов многих современников, которые в художественном стиле и образе жизни далекого прошлого нашли идеальную модель для воплощения собственного художественного кредо, творческий мир Кузмина, создаваемый путем стилизации, в большей степени самодостаточен. В нем бытовая деталь во всей своей материальной определенности и законченности «хоть и противопоставлена „послушным чудесам“, этим глиняным голубкам теургического символизма, но и сама готова обратиться в фетиш, в сувенир, в амулет, в воспоминание или предзнаменование, в символ». А отклик на современность приобретает ноту легкой, но не отчаянной грусти, а ирония легка и весела, но не трагически цинична.
Отд. изд.: Кузмин М. «Венецианские безумцы», М., «Кожебаткин-Блинов», 1915 г.
То же: Кузмин М. А. «Театр». В 4-ёх томах. Berkeley Slavic Specialties, 1994 г. Т. 1. С. 99 — 127.