Весенние грозы (Мамин-Сибиряк)/Часть 3/II
— Успеем и чаю напиться, Катерина Петровна, а дело прежде всего. Да… Я сам увлекаюсь своим новым делом. Раньше приходилось заниматься только с городскими детьми, а теперь получается совсем другая картина. Березовская школа в моей практике всего третья…
Катя могла только любоваться умением Огнева обходиться с детьми. Это был настоящий старый педагог, смотревший на свое дело, как на священнодействие. Дети почувствовали сразу любящую мужскую руку и быстро освоились с новым начальством. Наблюдая за своим бывшим учителем, девушка поняла одну обидную вещь, именно, что дети всегда предпочтут учителя учительнице. Это какое-то темное органическое чувство детской натуры, может быть, слепое преклонение пред мужской силой… В самых приемах у того же Огнева больше уверенности, именно того качества, которое неотразимее всего действует на ребенка. Лучшая и очень опытная учительница всё-таки следит за собой, проверяет каждый шаг и этим лишает свои занятия необходимой авторитетности. Но, с другой стороны, учительница всегда лучше поймет детскую натуру, настроение ребенка, а особенно те загадочные психические уклонения от нормы, которые может разгадать только женское сердце.
С своей стороны, Огнев наблюдал свою бывшую ученицу. Как она изменилась за эти три года — выровнялась, поздоровела, вообще сделалась женщиной. Девичья застенчивость сменилась милой уверенностью молодой женщины, — это было во взгляде, в тоне голоса, в каждом движении. Только самостоятельный упорный труд дает этот общий тон, формируя настоящего человека. Огневу хотелось по-отечески обнять Катю и высказать ей так много хорошего, что он пронес, как святыню, через всю свою жизнь и что вез теперь с собой из школы в школу. Березовская школа была поставлена хорошо, хотя были и свои недостатки.
— Вы слишком много помогаете своим ученикам, — заметил Огнев, покончив с младшим отделением.
— Кажется, это не недостаток, Павел Васильич.
— Как это вам объяснить… Ребенок начинает учиться ходить. Конечно, его поддерживают, водят под руки, но наступает такой критический момент, когда его нужно предоставить самому себе. Нужен собственный опыт, даже, если хотите, некоторый риск, выкупающийся синяками и маленькими крушениями. Так и здесь… Важно уловить этот критический момент и дать ребенку необходимую самостоятельность. Впрочем, мы об этом еще поговорим.
В двенадцать часов сделана была передышка. Катя повела дорогого гостя к себе, где дедушка Яков Семеныч успел уже приготовить деревенский завтрак.
— А, старый знакомый… — обрадовался Огнев.
— Имею честь представиться: школьный сторож.
— Да? Что же, отличное дело…
Огнев внимательно осмотрел две комнаты, из которых состояла квартира учительницы. Ему очень понравилась простота всей обстановки, без всяких претензий, кроме той чистоты, которую вносит одна женская рука. Простенькие белые занавески на окнах, деревенские дорожки на полу, простой деревянный белый стол с письменными принадлежностями, две полочки с книгами, простенькая рыночная мебель, цветы на окнах — вот и всё. В следующей комнате виднелся угол железной кровати под белым чехлом.
— Закусить, Павел Васильич, — предлагал Яков Семеныч, появляясь из кухни с яичницей. — За вкус не ручаюсь, а горячо сделано. У нас так говорили корабельные повара…
Деревенский завтрак, состоявший из яичницы, соленых грибов, капусты и душистого пшеничного хлеба, был превосходен.
— У меня сегодня какой-то бессовестный аппетит, — шутил Огнев, истребляя деревенскую стряпню. — А знаете, Катерина Петровна, я ведь бывал в Березовке… и очень оригинально… мы ходили с дьяконом пешком в гости к Кубову. Я свои нервы лечил… Впрочем, летом Березовка имела совсем другой вид. Кстати, вы здесь не скучаете?
— О, нет… Первое время было немного жутко, а потом привыкла.
— У вас не является мысль о том, чтобы вернуться в город? Можно устроить вас учительницей при одной из городских школ.
— Нет, благодарю. Мне здесь отлично… Говоря откровенно, ваше предложение меня даже обижает… Да…
— Не совсем понимаю…
— Мне кажется, что именно здесь я на своем месте, Павел Васильич. Больше, — мне кажется, что здесь я нужна.
— А там?
— Нет, вы сейчас не поймете меня, Павел Васильич… Вот когда вы поближе познакомитесь со всем складом деревенской жизни, тогда, может быть, согласитесь со мной. Знаете, меня совсем не тянет в город… Я бываю там раз в год, и то на несколько дней, чтобы проведать отца. И опять к себе в Березовку, где я чувствую себя дома. Это очень большое чувство, особенно для женщины, которая вся в своем угле, в своем маленьком женском деле. Нельзя даже приблизительно сравнить мое положение с положением учительницы городской школы. Там больше официальности в отношениях к ученикам, какая-то особенная городская безучастность, а здесь я знаю ученика не только по школе, но со всей его домашней обстановкой. Я здесь могу следить за ним и вне школы… Во мне дети видят больше, чем учительницу. Наши отношения не прерываются и во время каникул. Одним словом, это совсем иной мир.
— Да, да…
— Мое время занято с утра до ночи и занято не пустой суетой, а настоящим делом, так что каждому прожитому дню можно подвести итог. Чувствовать полным свой день — ведь это уже счастье… Кроме школы и своих школьных занятий, у меня много другого дела. У нас с дедом свое маленькое хозяйство, которое одно почти обеспечивает деревенскую дешевую жизнь. У нас всё свое: молочное хозяйство, овощи, яйца. Покупаем только хлеб, чай и еще кое-какие мелочи…
— А говядина?
— В деревне как-то мало едят мяса, а мы живем по-деревенски. Не из принципа сделаться вегетарианцами, а просто так, как складывается жизнь сама собой. Мясо у нас только по праздникам или по сезонам, когда бывают свои цыплята, своя телятина, своя баранина… Как видите, мы оба здесь совсем здоровы.
— А дальше?
— Дальше? Вот вы смотрите на деревенскую учительницу городскими глазами, как на какую-то подвижницу, которая заживо похоронила себя в непроходимой глуши… Не правда ли? Вы даже жалеете её. Я сама так же раньше думала. А между тем никакого подвига нет, а просто хорошая нормальная жизнь. Даже иногда делается совестно за свое привилегированное положение. Помилуйте, сельская учительница, как я, получает 25 рублей жалованья каждый месяц, — ведь это целый капитал, и громадный капитал. Вон бабы говорят, что у меня райская жизнь, и по-своему они правы… У нас своя мерка, как у вас своя.
Дедушка Яков Семеныч слушал эти внучкины речи и в такт им качал своей седой головой. «Так, внученька… Так, Катерина Петровна! Вот какие мы нынче разговоры разговариваем, Павел Васильич. Взошло зернышко и в цвет пошло».
Беседа была прервана появлением какой-то бабы, которая пробралась через кухню.
— Матушка, Катерина Петровна, к тебе я пришла… — причитала баба. — Ребеночку неможется… криком кричит второй день…
— Хорошо, я потом зайду, Марья.
— Иди, иди… — выпроваживал бабу Яков Семеныч. — Дай школе окончиться.
— Да ведь криком кричит…
— Придет после школы. Откуда ты будешь?
— А там, голубчик, за кабаком изба. Катерина Петровна знает… Была она у меня по осени, когда Петька разнемогся, а теперь меньшенького ухватила болесть.
Когда баба ушла, Огнев проговорил:
— Давайте я за вас займусь в школе, Катерина Петровна, а вы идите к этой бабе. Мы управимся с помощницей…
— Нет, я еще успею… Если бы мне бегать ко всем больным, то и школу пришлось бы бросить. Бабы смотрят на меня, как на знахарку… Случается, что и напрасно вызовут. Я знаю эту Марью. Вероятно, какие-нибудь пустяки.
Вторую половину школьного дня Огнев провел с помощницей в женском отделении. Девушка сильно растерялась, когда пришлось давать объяснения самому инспектору, — ей приходилось еще в первым раз иметь дело с начальством.
— Вы занимайтесь, как будто меня совсем нет в классе, — ободрял её Огнев. — У вас свое дело, у меня свое.
Помощница скоро ободрилась, и занятия пошли своим порядком, как всегда. В конце пришел священник, узнавший о приезде нового инспектора. Это был еще молодой человек, кончивший семинарию всего три года.
— Очень рад познакомиться, — несколько раз повторял Огнев, которому понравилось простое, серьезное лицо сельского попика. — Вот приехал познакомиться с вашей школой… Всё хорошо.
После занятий о. Николай стал приглашать его к себе обедать. Огнев сначала отказался, а потом, сообразив что-то, согласился. Ведь он теперь был в Березовке не простым гостем, а начальством, и должен был держать себя с большим тактом. Батюшка мог обидеться. В деревне еще больше церемоний.
— И хорошо сделал, — одобрял Яков Семеныч, усаживаясь за свой обед со внучкой. — Все бы загалдели, что вот новый инспектор держит руку учительницы, а попа пренебрег… Да еще прибавили бы…
— Что же могут прибавить? — удивилась Катя.
— Мало ли что… В деревне такие же люди, как и везде. Мы здесь всё-таки чужие, что тут ни говори… Так и смотрят на нас. Помошница-то спит и видит занять твое место… А за неё и церковный староста, и псаломщик, и, кажется, писарь.
— Перестань, дедушка. Всё это пустяки…
Сейчас после обеда Катя отправилась к своему маленькому больному и пробыла там больше чем предполагала. Огнев заехал проститься без неё. Земских лошадей подали ему на квартиру священника.
— Как же быть?.. — думал Огнев, стоя в шубе.
— Малость обождите, Павел Васильич, — уговаривал Яков Семеныч. — Уж так будет жалеть внучка, так жалеть. Сию минуту воротитсея. Куда-нибудь в другую избу затащили: бабы так её и рвут. Да снимите шубу-то…
Огнев разделся и присел отдохнуть. После обеда он чувствовал некоторую усталость, а тут нужно было ехать дальше. Да и деревенские наливки располагают к отдыху.
— Да, дедушка… — проговорил Огнев, вслух продолжая какую-то мысль. — Одним словом, сила. Вы только сосчитайте: в Шервоже в женской гимназии учится шестьсот учениц, нынче параллельные классы открыли, потом в епархиальном женском училище около трехсот, а там еще целых десять уездных городов, в которых две гимназии женских да шесть прогимназий. Вод-то все и выпустят около трехсот учениц, а в десять лет это составит целых три тысячи… Понимаете, настоящая армия.
— Уж это что говорить… Сумма, Павел Васильич.
— Нет, ведь это дело надо обмозговать, Яков Семеныч. Три тысячи в одной губернии. И всё это будущие жены, матери… Около каждой такой девушки этакой огонек священный затеплится. Сколько света внесут они в жизнь, — того света, который останется у себя дома, у своего очага, который загорится в детях… Да…
Горы наношены.
— Ах, Павел Васильич: правильно. Вот я на старости лет сызнова точно начинаю жить… Что прежде-то было: темнота, зверство. Да… А уж девушка, это точно: она вся у себя дома. Всё домой принесет. В деревне-то это еще позаметнее будет, чем в городе, Павел Васильич.
— Да, в деревне… Хорошо у вас, дедушка. Тепло…
— Мы в город-то даже очень не любим выезжать. Так, приедем, повернемся — и назад на той же ноге… Скучно нам в городе-то. Хе-хе… Особенное дело-с…
— Да… Кстати, Катерина Петровна и не спросит ничего о городе, а у нас там много общих знакомых. Недавно я встретил этого молодца Кубова… Он уже бросил свою лесопилку и теперь какими-то подрядами занимается. Что-то я не совсем его понимаю.
— У всякого своя линия, Павел Васильич…
— Американец какой-то. Очень обрадовался, что я еду в Березовку, и поклоны посылает. Даже, кажется, сам собирался в гости к вам… Потом встретил братца Катерины Петровны. Ну, этот из другой оперы… На парах разъезжает. Чуть меня не задавил. Говорят, женится на какой-то богатой… Тоже своя линия.
Дедушка только пожевал губами и ничего не сказал. Он недолюбливал шустрого адвоката, уродившегося ни в мать, ни в отца. В ожидании внучки он многое рассказал Огневу о своем житье в Березовке. Огнев слушал и в такт качал головой. Да, хорошо…