Вильям Шекспир (Венгеров)

Вильям Шекспир
автор Семен Афанасьевич Венгеров

Опубл.: 1905. Источник: az.lib.ru

С. А. Венгеровъ Вильямъ Шекспиръ. Очеркъ.

Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 5, 1905.

I.

«Скудость» біографическихъ свѣдѣній о Шекспирѣ.

Біографическія свѣдѣнія о величайшемъ драматургѣ христіанскаго періода жизни человѣчества, несомнѣнно, далеко не соотвѣтствуютъ той безграничной славѣ, которою окружено его имя. Благодаря этому, главнымъ образомъ, могла возникнуть нелѣпая и пошлая въ своей основѣ Шекспиръ-Бэконовская теорія, которая не хочетъ примириться съ тѣмъ, чтобы какой-то ничтожный актеръ могъ написать такія великія произведенія.

Но скудость біографическихъ свѣдѣній о Шекспирѣ и значеніе этой скудости несомнѣнно преувеличены.

Рѣдкая, въ самомъ дѣлѣ, біографія великаго драматурга не начинается съ цитированія извѣстныхъ словъ Стивенса, одного изъ первыхъ по времени серьезныхъ шекспирологовъ:

«Все, что извѣстно съ нѣкоторою степенью достовѣрности относительно Шекспира — это то, что онъ родился въ Стратфордѣ на Авонѣ, тамъ женился и прижилъ дѣтей, отправился въ Лондонъ, гдѣ былъ сначала актеромъ, писалъ поэмы и драмы, вернулся въ Стратфордъ, сдѣлалъ завѣщаніе, умеръ и былъ похороненъ».

Считается, что эти слова, сказанныя стотридцать лѣтъ тому назадъ, въ значительной степени сохраняютъ свою силу вплоть до нашихъ дней. И дѣйствительно, фактовъ, непосредственно касающихся Шекспира, со временъ Стивенса почти что не прибавилось.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, однако, безпримѣрная тщательность, съ которою Шекспиромъ занимались и продолжаютъ заниматься прямо цѣлыя сотни изслѣдователей не могла остаться безплодной. Изучена до послѣднихъ мелочей та обстановка, въ которой сложилась жизнь и литературная дѣятельность Шекспира. И то, что среда, затѣмъ историческія и литературныя условія эпохи могли дать Шекспиру, извѣстно теперь превосходно. A то, что крылось въ индивидуальныхъ условіяхъ его великаго генія, вообще не подлежитъ констатированію. Какъ ни плодотворенъ самъ по себѣ историческій методъ изученія писателей въ связи съ фактами ихъ біографіи, этотъ методъ почти теряетъ свое значеніе въ примѣненіи къ такимъ необычайнымъ проявленіямъ творческаго генія человѣчества, какъ Шекспиръ. Безграничная глубина проникновенія въ душу человѣка, составляющая основную черту Шекспира, по самому существу своему не можетъ находиться въ какомъ-бы то ни было соотвѣтствіи съ тѣми реальными условіями мелкобуржуазнаго прозябанія, въ которомъ проходила личная жизнь этого изобразителя душевныхъ движеній царей, полководцевъ и всемірно-историческихъ героевъ. Если бы мы даже знали каждый шагъ жизни Шекспира въ Стратфордѣ, гдѣ онъ прожилъ весь тотъ періодъ, когда складывается духовный обликъ человѣка, то это ни мало не подвинуло бы насъ къ объясненію великой загадки нарожденія такого необычайнаго дарованія въ такихъ обыкновеннѣйшихъ житейскихъ условіяхъ. Стратфордъ существовалъ не одно столѣтіе до Шекспира и продолжаетъ существовать три вѣка послѣ него и не далъ ни одного даже второстепеннаго писателя, — ясно, слѣдовательно, что въ условіяхъ жизни этого городишки не было ничего такого, чтобы благопріятствовало развитію литературныхъ наклонностей.

Такъ же какъ самъ Шекспиръ создалъ вѣчные, общечеловѣческіе типы, такъ же какъ онъ самъ переносилъ дѣйствіе своихъ драмъ въ самыя различныя эпохи и страны и этимъ ставилъ ихъ внѣ времени и пространства, такъ и собственное его творчество не подчинено въ своихъ коренныхъ основаніяхъ условіямъ времени и пространства. Кромѣ безусловно второстепенныхъ мелочей и отдѣльныхъ выраженій въ великихъ произведеніяхъ Шекспира (въ слабыхъ вещахъ есть сильные слѣды эпохи), мы не можетъ доискаться даже того, гдѣ въ нихъ сказался англичанинъ. Тѣмъ болѣе, значитъ, будетъ безполезно, безплодно и безцѣльно, если мы начнемъ въ этихъ созданныхъ для всѣхъ временъ и народовъ вершинахъ всемірнаго творчества искать стратфордскаго торговца съѣстными припасами или лондонскаго второстепеннаго актера. Самое обильное количество біографическихъ фактовъ столь же мало можетъ уяснить Шекспира, какъ не уясняетъ величественное впечатлѣніе, которое производитъ какая-нибудь уходящая подъ небеса гора, если мы начнемъ доискиваться, изъ чего эта громада состоитъ: изъ гранита, доломита, діорита, базальта и т. д.

Нѣкоторые шекспирологи стараются доказать, что Шекспиръ — человѣкъ Возрожденія по преимуществу. Въ этомъ много правды. Но вѣдь и Возрожденіе — понятіе обнимающее, по меньшей мѣрѣ, два вѣка и настолько общечеловѣческое, что, зародившись въ Италіи, нашло вотъ яркое выраженіе въ Стратфордѣ.

Значительно преувеличена и самая «скудость» фактовъ, непосредственно освѣщающихъ жизнь Шекспира. Ихъ куда больше, чѣмъ въ утвержденіи Стивенса, болѣе сказанномъ для краснаго словца, чѣмъ вѣрномъ. Ихъ мало не безусловно, а только по сравненію съ тою огромною славою, которою пользуется Шекспиръ. Про другихъ писателей его эпохи, самыхъ знаменитыхъ даже, извѣстно тоже очень мало, но только по отношенію къ нимъ не такъ напряжено любопытство. Нужно помнить, что, несмотря на небывалый расцвѣтъ театра и драматической литературы при Елизаветѣ, въ обществѣ относились съ крайниvъ пренебреженіемъ не только къ актерамъ, которые должны были пристраиваться въ качествѣ «слугъ» (servants) къ какому-нибудь знатному лорду, но и вообще къ драматической литературѣ. Уважали авторовъ поэмъ, ученыхъ, знатоковъ древности, но драма считалась низшимъ родомъ искусства, и такое выдающійся ревнитель просвѣщенія, какъ Бодлэй, пожертвованія котораго положили основаніе знаменитой «Бодлеанѣ» (библіотекѣ оксфордскаго университета), поставилъ условіемъ, чтобы на жертвуемыя имъ деньги не пріобрѣтались драмы и «тому подобная дрянь».

При такомъ отношеніи къ дѣятелямъ театра, вполнѣ понятно, почему современники, столь внимательно слѣдившіе за ходомъ событій въ жизни всѣхъ многочисленныхъ вельможъ Елизаветинскаго двора, не удѣляли ровно никакого вниманія низменной въ общемъ представленіи сферѣ театральныхъ фигляровъ. Вслѣдъ за самымъ виднымъ изъ новѣйшихъ біографовъ Шекспира — Голиуэль-Филипсомъ (Halliwel-Phiilips), справедливо указываетъ другой извѣстнѣйшій шекспирологъ Доуденъ въ своемъ предисловіи къ такъ называемому Ирвинговскому изданію Шекспира, что еще меньше, чѣмъ о Шекспирѣ, сохранилось точныхъ свѣдѣній о знаменитѣйшихъ современныхъ ему драматургахъ: Марло и Флетчерѣ. И на этомъ основаніи Доуденъ приходитъ къ формулировкѣ, которой давно бы пора вытѣснить слова Стивенса:

«Мы должны удивляться по отношенію къ Шекспиру не тому, что мы такъ мало, a тому, что мы такъ много о немъ знаемъ».

Важно еще подчеркнуть, что мнимая скудость данныхъ о Шекспирѣ обусловливается тѣмъ, что шекспирологія проявила необычайно строгое критическое отношеніе въ провѣркѣ біографическихъ свѣдѣній о великомъ драматургѣ. Она, напр., не считаетъ достаточно достовѣрными тѣ факты, которые сообщилъ первый обстоятельный біографъ Шекспира — Роу. Лѣтъ восемьдесятъ послѣ смерти Шекспира Роу на основаніи показаній старожиловъ, собранныхъ актеромъ Бетертономъ, составилъ связный разсказъ о молодыхъ годахъ великаго стратфордца, напечатанный въ изданномъ Роу въ 1709 г. собраніи сочиненій Шекспира, вмѣстѣ съ другими собранными Роу преданіями о жизни Шекспира. Біографія Роу долго являлась безспорнымъ и обильнымъ источникомъ, до тѣхъ поръ, пока въ концѣ XVIII в. во всѣхъ странахъ не начался тотъ величайшій интересъ къ Шекспиру, который Гете характеризовалъ словами: «Shakespeare und kein Ende». Стали добиваться абсолютно точныхъ, документально подтверждаемыхъ данныхъ и Роу былъ признанъ собраніемъ болѣе или менѣе достовѣрныхъ анекдотовъ. Если съ такою же строгостью отнестись ко всѣмъ инымъ жизнеописаніямъ дѣятелей прошлаго — то можно съ увѣренностью сказать, что значительнѣйшая часть литературно-біографическаго матеріала испытаетъ судьбу написаннаго съ величайшею любовью къ истинѣ труда Роу.

Главнѣйшія изысканія наиболѣе авторитетныхъ біографовъ Шекспира могутъ быть сведены къ слѣдующимъ даннымъ.

II.

Семья Шекспира

Фамилія Шекспиръ когда-то была очень распространена во всей Англіи. Этимологическое значеніе ея — потрясатель (Shake) копья (Speare или Spere). По-русски это соотвѣтствовало бы фамиліи Копьевъ. Фамилія видимо указываетъ на военное происхожденіе и косвенно какъ бы подтверждаетъ дворянскія притязанія отца Шекспира. Впервые въ документахъ имя Шекспира встрѣчается въ связи съ однимъ мало почтеннымъ, но до извѣстной степени военнымъ дѣяніемъ — въ 1248 г. Вильгельмъ Shakespeare или Sakesреге былъ повѣшенъ за разбой. Чрезвычайно распространена была фамилія Шекспиръ въ графствѣ Варвикъ (гдѣ находится Стратфордъ). Еще въ XVII столѣтіи въ 34 городкахъ и деревняхъ этого графства жили семьи, носившія фамилію Шекспиръ. Характерно, что особенно было распространено среди Шекспировъ имя Вильямъ, Этимъ, можетъ быть, объясняется то, что совершенно неправильно приписывалось позднѣйшимъ преданіемъ Вильяму Шекспиру-драматургу много такого, что въ дѣйствительности относится къ какому-нибудь другому, ничѣмъ неинтересному Вильяму Шекспиру.

Съ полною достовѣрностью мало можно сказать не только о дальнихъ предкахъ Шекспира, но даже о дѣдѣ его. Правда, отецъ драматурга, когда въ 1596 г. хлопоталъ о дарованіи ему дворянскаго герба, утверждалъ, что отцу его, значитъ, дѣду Вильяма король Генрихъ VII за военныя заслуги далъ земельное помѣстье въ графствѣ Варвикъ. Вѣрно-ли, однако же, это утвержденіе — документально доказать нельзя. Но, повидимому, нельзя сомнѣваться, что Шекспиръ происходилъ изъ хорошей Іоменской, т. е. мелкошляхетской семьи и что не меньше 4—5 поколѣній его предковъ владѣли довольно значительными однодворческими угодьями. Въ 1389 г. нѣкій Адамъ Шекспиръ получилъ за военныя заслуги земли въ ленъ въ лежащемъ недалеко отъ Стратфорда Бэдсли Клинтонѣ (Baddesley Cliton). Принимаютъ, что онъ былъ прадѣдъ Ричарда Шекспира, который въ началѣ XVI в. жилъ въ Вроксголѣ, въ томъ же Варвикскомъ графствѣ. Другой Ричардъ Шекспиръ, видимо очень близкій родственникъ Вроксгольскихъ Шекспировъ, жилъ въ качествѣ арендатора въ Снитерфильдѣ, деревнѣ, отстоящей на 5 верстъ отъ Стратфорда. Почти нельзя сомнѣваться, что это былъ дѣдъ великаго писателя. Въ 1550 г. онъ снялъ въ аренду ферму y Роберта Ардена. Черезъ 10 лѣтъ онъ умеръ и аренда перешла къ сыну его Джону. По этому поводу имущество Ричарда Шекспира подверглось оцѣнкѣ и стоимость опредѣлена была въ 35 фунт., т. е. по нынѣшнему около 350 р. Но сравнивая тогдашнія цѣны на жизненные припасы и другіе предметы, политико-экономы пришли къ выводу, что въ то время цѣнность денегъ была приблизительно въ в 8—9 разъ больше. Такимъ образомъ, имущество, доставшееся Джону, можно оцѣнить въ 2 1/2—3 тысячи.

Джонъ Шекспиръ былъ, видимо, одинъ изъ 3 сыновей Ричарда. Изъ нихъ одинъ — Томасъ — былъ уважаемый и зажиточный землевладѣлецъ въ Снитерфильдѣ. Другой братъ — Генрихъ Шекспиръ тоже жилъ въ Снитерфильдѣ, былъ сначала довольно богатъ, но потомъ дѣла его пошли все хуже и онъ умеръ въ 1596 г. совершенно разорившись.

Если нельзя съ безусловною достовѣрностью установить генеалогію Шекспира-отца, за то уже личную жизнь его можно прослѣдить съ большою обстоятельностью. Онъ принималъ дѣятельнѣйшее участіе въ общественной жизни Стратфорда и въ городскихъ актахъ сохранилось множество слѣдовъ этой дѣятельности. Въ 1551 г. Джонъ Шекспиръ оставилъ Снитерфильдъ, гдѣ родился, и перебрался въ Стратфордъ. Здѣсь онъ завелъ торговлю сельскохозяйственными продуктами, продавая хлѣбъ, шерсть, солодъ, мясо, шкуры. Въ нѣкоторыхъ документахъ онъ фигурируетъ какъ «перчаточникъ», но, вѣроятно, онъ только продавалъ кожу для выдѣлки перчатокъ. По преданію онъ былъ также мясникомъ. Въ общемъ, это былъ человѣкъ весьма оборотливый и ловкій. Дѣла его шли отлично, и по мѣрѣ того, какъ онъ богатѣлъ, онъ удостоивался разныхъ почетныхъ общественныхъ должностей: надзирателя за доброкачественностью пива и пищевыхъ продуктовъ, члена магистрата, городского казначея и др. Одинъ годъ онъ былъ даже мэромъ городка (High bailiff). Обязанъ онъ былъ всѣмъ этимъ почетомъ исключительно своей дѣловитости, потому что образованіе его было не то, чтобы очень большое. Если въ архивѣ Стратфордскаго городского управленія и имѣются доказательства того, что онъ умѣлъ писать, то, все-таки, большинство документовъ онъ скрѣплялъ не подписью, a какимъ-нибудь знакомъ.

Въ 1557 г. Джонъ Шекспиръ очень выгодно женился на Мэри Арденъ, младшей дочери Роберта Ардена, состоятельнаго владѣльца мызы Вильмкотъ (упоминаемаго въ «Укрощеніи Строптивой») подъ Стратфордомъ. Родъ Арденовъ принадлежалъ къ среднему дворянству (джентри). Мэри была любимѣйшей дочерью Ардена, и къ ней перешла значительнѣйшая часть наслѣдства. Этому обстоятельству біографы Шекспира придаютъ извѣстное значеніе, потому что Робертъ Арденъ былъ ревностный приверженецъ тогда очень преслѣдуемаго католичества. Надо поэтому полагать, что разъ онъ такъ любилъ Мэри, предпочтительно передъ женою и 6 дочерьми, то между прочимъ оттого, что находилъ въ ней сочувствіе своимъ убѣжденіямъ. Кромѣ ея возможной приверженности къ католицизму, для характеристики матери Шекспира извѣстно только то, что она видимо не получила никакого образованія, такъ какъ на документахъ, гдѣ требовалась ея подпись, имѣется только знакъ.

III.

Дѣтство Шекспира.

Въ 1558 г. Мери Шекспиръ родила дочь Іоганну, въ 1562 г. вторую дочь Маргариту, но обѣ онѣ умерли въ младенчествѣ. Въ концѣ апрѣля 1564 г. родилось третье дитя — Вильямъ. Вполнѣ точно день рожденія великаго драматурга не установленъ. По преданію, долго живущему въ его потомствѣ, онъ родился въ тотъ же день, когда 52 года спустя умеръ — 23 апрѣля. Крещеніе его въ главной Стратфордской церкви — Св. Троицы (Holy Trinity) занесено подъ 26 апрѣля стараго стиля, тогда еще не отмѣненнаго въ Англіи. Всякому туристу, посѣщающему эту главную цѣль литературнаго паломничества въ Стратфордъ (здѣсь погребенъ Шекспиръ), прежде всего бросается въ глаза поставленная y входа деревянная пергаментная метрическая книга. Это настоящая «книга живота» Шекспира и его близкихъ — тутъ записи и о рожденіи его, и о смерти, и о разныхъ другихъ событіяхъ изъ жизни его семьи.

Неподалеку отъ метрической книги немного поврежденная древняя каменная купель, въ которой, вѣроятно, былъ крещенъ Шекспиръ.

Не установлено съ точностью, въ какомъ изъ двухъ принадлежавшихъ отцу Шекспира въ улицѣ Генли (Henley-Street) смежныхъ домовъ, увидѣлъ свѣтъ Вильям. Со средины XVIII вѣка принимаютъ, что онъ родился въ лѣвомъ, въ которомъ постоянно жили потомки сестры Шекспира — Гарты, по профессіи мясники. Въ правомъ долго помѣщался трактиръ «Лебедь и Дѣвичья Непорочность». Въ 1847 г. оба дома были по подпискѣ пріобрѣтены и стали общественнымъ достояніемъ, Ихъ соединили въ одно, подновили, оставивъ въ неприкосновенности весь характеръ постройки и не пострадавшія отъ времени части. Въ комнатѣ, гдѣ, какъ принимаютъ, Шекспиръ родился и прилегающихъ къ ней сохраняется и старинная мебель, a въ правомъ домѣ устроенъ Шекспировскій музей: портреты его, бюсты, старинныя изданія, оружіе того времени, школьный пюпитръ и др.

Домъ гдѣ родился Шекспиръ, составляетъ, конечно, предметъ особаго вниманія литературныхъ паломниковъ (преимушественно американцы), многими тысячами въ годъ посѣщающихъ Стратфордъ. Къ задней сторонѣ дома прилегаетъ садъ, въ которомъ разведены всѣ упоминаемыя у Шекспира растенія,

Стратфордъ на тихомъ, меланхолически-красивомъ Авонѣ, гдѣ Шекспиръ провелъ дѣтство, отрочество и отчасти юность, до 18—19 лѣтъ, и въ настоящее время представляетъ собою крошечный городокъ съ 8000 жителей, съ десяткомъ улицъ, который изъ конца въ конецъ можно пройти въ 15—20 минутъ, Во времена Шекспира число жителей въ Стратфордѣ не превышало 1400 человѣкъ, такъ что собственно это было большое село. И теперь Стратфордъ какъ-бы стоитъ незначительнымъ клочкомъ среди полей, a тогда смѣсь «города» съ деревней была, очевидно, еще сильнѣе. Улица, на которой прошла самая впечатлительная пора жизни Шекспира, имѣла особенно деревенскій характеръ: она потому называлась улицею Генли, что въ сущности это была дорога, которая вела въ сосѣдній городокъ Генли.

«Несомнѣнно, слѣдовательно, и безъ всякихъ индивидуальныхъ свѣдѣній о Шекспирѣ, что выросъ онъ, какъ и всякій деревенскій мальчикъ, рѣзвясь и бѣгая по полямъ и лѣсамъ. Этимъ объясняется то превосходное знаніе природы, которымъ поражаютъ произведенія Шекспира. Спеціалисты ботаники, садоводы, зоологи и энтомологи составили длиннѣйшіе перечни травъ, деревьевъ, плодовъ, птицъ, насѣкомыхъ, о которыхъ Шекспиръ говорилъ, хотя и мимоходомъ, но съ необыкновенною точностью и мѣткостью характеризаціи. Точность усвоенія и вообще-то составляетъ одну изъ самыхъ замѣчательныхъ сторонъ во все углубляющагося генія Шекспира. Моряки, напримѣръ, совершенно поражены тѣмъ точнымъ знаніемъ столь чуждаго ему морского дѣла, которое онъ проявилъ въ „Бурѣ“. Ему, очевидно, достаточно было однихъ разговоровъ съ какими-нибудь моряками, чтобы превосходно усвоить все существенное. Тѣмъ проникновеннѣе, конечно, изображеніе того, что онъ самъ вычиталъ изъ великой книги природы. Чарующая поэзія картинъ природы y Шекспира (особенно богатъ ими „Сонъ въ лѣтнюю ночь“) глубоко пережита и перечувствована; въ нихъ всегда видно не только знаніе, но и глубокая любовь. Оттого, между прочимъ, даже въ такихъ условныхъ произведеніяхъ его, какъ миѳологическая поэма „Венера и Адонисъ“, мало той „пастушеской“ сентиментальности, которою отличаются „сельскія“, созданныя по классическимъ образцамъ, произведенія его современниковъ.

Несомнѣннымъ отголоскомъ почти деревенскаго быта, среди котораго прошла юность Шекспира, является и тотъ яркій отпечатокъ фольклора, который лежитъ на всѣхъ его произведеніяхъ. Они полны намековъ на многочисленные веселые обряды и повѣрья, которые отличаютъ Англію на рубежѣ перехода отъ дававшаго просторъ фантастическому элементу католицизма къ мрачному пуританству, съ такою неумолимостью вышучиваемаго Шекспиромъ (особенно въ „Двѣнадцатой ночи“, фигура Мальволіо). Еще не наступилъ святошескій режимъ аскетическихъ сектъ XVII вѣка, изгнавшихъ изъ Англіи „бѣсовскія“ навожденія „языческихъ“ переживаній, еще живъ былъ духъ той „веселой старой Англіи“ (Old merry England), который сообщаетъ столько заразительной жизнерадостности и искрящагося смѣха тѣмъ пьесамъ и отдѣльнымъ сценамъ, гдѣ Шекспиръ не предается своимъ пессимистическимъ настроеніямъ. Одновременно съ обрядами и повѣрьями, въ памяти Шекспира живо запечатлѣлись постоянно мелькающія въ его драмахъ старыя народныя пѣсни и баллады, чуждыя уже большимъ городамъ, но еще распѣваемыя странствующими пѣвцами по базарамъ мелкихъ городовъ и селъ.

Къ числу дѣтскихъ впечатлѣній Шекспира, несомнѣнно, принадлежатъ и отголоски вѣковой кровавой распри Алой и Бѣлой Розы. Стратфордъ находится въ центрѣ графства, носящаго имя одного изъ самыхъ грозныхъ главарей междоусобія — могучаго Варвика. Едва-ли можно считать простою случайностью тотъ ореолъ, которымъ въ хроникахъ Шекспира окружено имя владѣльца великолѣпнаго замка, и до настоящаго времени составляющаго одну изъ главныхъ достопримѣчательностей окрестностей Стратфорда.

Въ двухъ-трехъ часахъ ходьбы отъ Стратфорда находятся развалины другого замѣчательнаго замка — Кенильвортъ, имя котораго преданіе особенно тѣсно связываетъ съ именемъ Шекспира. Здѣсь, въ 1575 году происходили устроенныя графомъ Лейстеромъ въ честь Елизаветы великолѣпныя празднества, отзвуки которыхъ хотятъ видѣть въ „Снѣ въ Иванову ночь“ (см. предисловіе къ этой комедіи въ I томѣ). По преданію, ихъ видѣлъ 11-тилѣтній Шекспиръ, и въ своемъ нѣкогда знаменитомъ романѣ „Замокъ Кенильвортъ“ Вальтеръ Скоттъ описалъ впечатлѣнія геніальнаго мальчика.

Лѣтъ 7—8 стратфордскія дѣти поступали въ школу. Незначительный городокъ-село Стратфордъ обладалъ, однакоже, помѣстительною „грамматическою“ школою (Gramat School; соотвѣтствуетъ нашей гимназіи), въ которой и по настоящее время стратфордцы получаютъ свое образованіе. Здѣсь преподавалась мудрость вѣка — классическіе языки и литература. Шекспиръ не принадлежалъ къ числу особенно прилежныхъ учениковъ. Объ этомъ свидѣтельствуетъ его другъ и великій почитатель — извѣстный писатель Бенъ-Джонсонъ, сообщающій, что изъ школы Шекспиръ вынесъ „немного латыни и еще менѣе греческаго языка“ („Small Latin, and less Greek)“. Однако классическихъ цитатъ не мало разсѣяно въ произведеніяхъ Шекспира, особенно раннихъ, и къ числу того немногаго, что осталось непосредственно отъ великаго писателя, относится экземпляръ Овидія (въ Бодлеянской библіотекѣ), принадлежавшій Шекспиру и носящій его грифъ на заглавномъ листкѣ. Самое преподаваніе классической премудрости, очевидно, не внушило Шекспиру особеннаго почтенія: къ числу наиболѣе смѣхотворныхъ фигуръ его комедій принадлежатъ школьные „педанты“ — учителя: Олофернъ въ „Безплодныхъ усиліяхъ любви“, пасторъ Эвансъ въ „Виндзорскихъ кумушкахъ“ и другіе.

Позднѣе Шекспиръ, очевидно, практическимъ путемъ, пріобрѣлъ нѣкоторыя познанія во французскомъ языкѣ, о чемъ свидѣтельствуютъ, напримѣръ, французскіе разговоры въ „Генрихѣ V“. Почти несомнѣнно, что онъ былъ знакомъ и съ моднымъ тогда въ придворныхъ и свѣтскихъ сферахъ итальянскимъ языкомъ. Основаніе для такого предположенія даютъ сюжеты нѣкоторыхъ его произведеній, которые онъ изъ англійскихъ источниковъ почерпнуть не могъ. Если, напримѣръ, совершенно несомнѣнно, что съ Плутархомъ, давшимъ ему чрезвычайно обильный матеріалъ для римскихъ трагедій („Юлій Цезарь“, „Антоній и Клеопатра“, „Коріоланъ“) Шекспиръ познакомился по англійскому переводу, то есть нѣсколько драмъ его и при томъ такихъ знаменитыхъ, какъ „Венеціанскій купецъ“ и „Отелло“, фабула которыхъ заимствована изъ итальянскихъ новеллъ Джовани („Реcorone“) и Чинтіо („Hecatommithi“), на англійскій языкъ не переведенныхъ. Не исключена, правда, возможность того, что содержаніе этихъ итальянскихъ новеллъ Шекспиръ могъ узнать отъ кого-нибудь изъ своихъ многочисленныхъ свѣтскихъ знакомыхъ. Нѣкоторыя въ книгахъ не находимыя подробности итальянской жизни, изображенной имъ многократно, онъ даже навѣрное могъ знать только по устнымъ разсказамъ лицъ, путешествовавшихъ по Италіи. Мѣстный колоритъ итальянской жизни такъ ярокъ y Шекспира, что создалась даже цѣлая теорія о томъ, что Шекспиръ — въ какой-нибудь труппѣ славившихся тогда англійскихъ актеровъ — въ молодости побывалъ въ Италіи. На самомъ дѣлѣ, Шекспиръ, конечно, никогда не былъ въ Италіи, иначе онъ не заставилъ бы Валентина изъ „ Двухъ Веронцевъ“ отправляться изъ Вероны въ Миланъ морскимъ путемъ, или Проспера изъ „Бури“ садиться на морской корабль въ миланской „гавани“. Яркость мѣстнаго колорита итальянскихъ драмъ Шекспира представляетъ собою, такимъ образомъ, только одно изъ многочисленныхъ проявленій необыкновеннаго дара его все усваивать и органически перерабатывать. Этимъ же путемъ могъ онъ по устной передачѣ усвоить сюжеты, взятые изъ итальянскихъ новеллъ. Но, все таки, точное сравненіе содержанія новеллъ первоисточниковъ и заимствованныхъ изъ нихъ драмъ, совпаденіе многочисленныхъ и притомъ очень мелкихъ подробностей, почти не оставляетъ сомнѣнія, что Шекспиръ имѣлъ передъ глазами, при созданіи этихъ драмъ, книгу.

Лѣтъ въ 14—15 кончалась школьная наука. Шекспиръ, несомнѣнно, сталъ помогать отцу, дѣла котораго въ это время становились все хуже и хуже. Было ли это слѣдствіемъ увеличенія семейства — послѣ Вильяма родились еще три сына и 2 дочери, — или общаго экономическаго кризиса, пережитаго Стратфордомъ въ концѣ XVI вѣка, но только прежнее благосостояніе таетъ. Закладывается и затѣмъ пропадаетъ полученная за женою земля, закладывается и продается другое имущество, недавній почетный представитель городского самоуправленія неисправно даже платитъ налоги, попадаетъ въ заключеніе за долги, перестаетъ ходить въ церковь, боясь встрѣчи съ кредиторами. Чѣмъ именно помогалъ молодой Вильямъ отцу — съ точностью сказать трудно. По одному преданію, онъ якобы помогалъ отцу въ ремеслѣ мясника, по другому — былъ школьнымъ учителемъ въ сосѣднихъ деревняхъ, по третьему — служилъ клеркомъ у юриста. Послѣднее считаетъ очень вѣроятнымъ извѣстный шекспирологъ Фэрниваль, находя въ этомъ объясненіе не только изумляющаго юристовъ точнаго знанія англійскаго права, разсѣяннаго въ драмахъ Шекспира, но и замѣчательнаго изображенія душевныхъ болѣзней въ „Гамлетѣ“, „Лирѣ“ и др. Психіатры считаютъ это изображеніе безусловно точнымъ, и такъ какъ Шекспиръ во всякомъ случаѣ не былъ врачемъ, то близкое знакомство съ душевными заболѣваніями всего скорѣе могло быть пріобрѣтено въ конторѣ юриста. Однако же, всего вѣроятнѣе, что и знаніе права и вѣрное природѣ изображеніе тогда еще ложно понимаемыхъ душевныхъ болѣзней — все то же проявленіе геніальной способности великаго сердцевѣда вдумываться въ каждое положеніе до того, что оно исчерпывается въ самыхъ сокровенныхъ глубинахъ своихъ.

III.

Женитьба.

Въ 18 съ небольшимъ лѣтъ (въ ноябрѣ 1582 г.) Шекспиръ совершаетъ чрезвычайно рискованный съ житейской точки зрѣнія шагъ: онъ женится на старшей его 8 годами Аннѣ Гесуэ (Hathavay), дочери довольно состоятельнаго однодворца изъ лежащей въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Стратфорда мѣстности Шотери.

Условія, при которыхъ Шекспиръ совершилъ этотъ малопрактическій шагъ, очень обстоятельно можно прослѣдить по документамъ, и едва-ли слѣдуетъ сомнѣваться въ томъ, что бракъ былъ вынужденный. Свадебный обрядъ совершенъ безъ участія родителей Шекспира и съ обходомъ нѣкоторыхъ обычныхъ формальностей со стороны родственниковъ невѣсты, a черезъ 6 мѣсяцевъ — въ маѣ 1583 г. — y Шекспира родилась дочь Сузанна.

Установлено, правда, что въ Англіи того времени не считалось особенно зазорнымъ жениху вступать въ права мужа тотчасъ послѣ обрученія. Въ драмахъ самого Шекспира можно найти тому доказательства. Такъ, Клавдіо въ „Мѣрѣ за мѣру“ оправдывается тѣмъ, что если онъ и „завладѣлъ ложемъ“ своей Юліи, то „послѣ честнаго обрученія“. Но именно изъ тѣхъ экстренныхъ обстоятельствъ, при которыхъ состоялось вѣнчаніе, несомнѣнно, что „честнаго обрученія“ не было. A когда Шекспиръ писалъ „Бурю“ (1610) и былъ отцомъ двухъ дочерей, изъ которыхъ одну только что выдалъ замужъ, a другую собирался выдавать, онъ съ явно субъективною страстностью заставилъ Просперо обратиться къ жениху его дочери Миранды съ такимъ напоминаніемъ:

Но если до того, пока обрядъ

Священникомъ вполнѣ не совершится,

Ты дѣвственный развяжешь поясъ ей,

То никогда съ небесъ благословенье

На вашъ союзъ съ любовью не сойдетъ…

О, нѣтъ! раздоръ, презрѣнье съ ѣдкимъ взоромъ

И ненависть безплодная тогда

Насыпятъ къ вамъ на брачную постель

Негодныхъ травъ, столь ѣдкихъ и колючихъ,

Что оба вы соскочите съ нея.

Въ этихъ словахъ, не безъ извѣстной доли основанія, хотятъ видѣть доказательство, что семейнаго счастія неравный бракъ не принесъ. Въ другихъ пьесахъ Шекспира можно найти указанія того, что онъ считалъ бракъ нормальнымъ только тогда, когда невѣста моложе жениха. Въ „Двѣнадцатой ночи“, напр., герцогъ говоритъ:

Жена должна избрать себя постарше,

Тогда она прилѣпится къ супругу

И будетъ царствовать въ груди его

Наконецъ, собственно для характеристики самой Анны Гэсуэ, нѣкоторые хотятъ усмотрѣть автобіографическое значеніе въ одной изъ самыхъ раннихъ пьесъ Шекспира --„Комедіи ошибокъ“, гдѣ рѣчь идетъ, между прочимъ, о ревнивыхъ женахъ.

Помимо, однако, этихъ косвенныхъ и недостаточно-доказательныхъ намековъ, важно отмѣтить, что легкомысленный бракъ Шекспира во всякомъ случаѣ не оказалъ сколько-нибудь замѣтнаго вліянія на его личную жизнь, и — что въ данномъ случаѣ, конечно, всего важнѣе — не оказалъ ровно никакого вліянія на его литературную дѣятельность. Если Шекспиръ вскорѣ поѣдетъ въ Лондонъ, то во-первыхъ потому, что помимо собственной семьи, онъ никогда не перестанетъ ревностно заботиться объ улучшеніи матеріальнаго положенія отца, a главное потому, что необъятныя силы созрѣвающаго генія начинаютъ клокотать и рвутся на широкую арену дѣятельности. A переѣхавши въ Лондонъ, Шекспиръ морально почти перестаетъ существовать для оставшейся въ Стратфордѣ семьи, которую посѣщаетъ разъ или два въ годъ. На склонѣ лѣтъ онъ, правда, возвращается и навсегда поселяется въ родномъ гнѣздѣ, но уже пора творчества почти миновала тогда и все великое было дано человѣчеству. Едва ли можно считать простою случайностью, что дѣтей Шекспиръ имѣлъ только въ первые 3 года брака — кромѣ Сузанны y него въ 1585 г. родились два близнеца — сынъ Гамнетъ (англійская форма имени Гамлетъ) и дочь Юдиеѳ, изъ которыхъ, къ великому огорченію отца, сынъ умеръ ребенкомъ въ 1596 г.

Можно было бы говорить о пессимистическомъ вліяніи брака Шекспира на его литературную дѣятельность, если бы онъ являлся въ ней женоненавистникомъ. Но въ дѣйствительности, во всей всемірной литературѣ нѣтъ писателя, въ произведеніяхъ котораго женщина была бы окружена такимъ ослѣпительнымъ сіяніемъ самыхъ привлекательныхъ качествъ, какъ y Шекспира. „Укрощеніе Строптивой“ въ счетъ не должно итти, потому что въ ней почти нѣтъ личнаго творчества: это простая передѣлка, съ самыми незначительными измѣненіями, чужой пьесы, Къ тому же и въ этой, въ сущности только добродушно-насмѣшливой, a вовсе не злой буффонадѣ, героиня только недостаточно дисциплинирована, a въ основѣ своей она добрая и любящая жена. Изъ дѣйствительно отрицательныхъ и притомъ чисто-женскихъ типовъ можно указать развѣ только на вѣроломную Крессиду („Троилъ и Крессида“) и на распутницу Тамору въ юношескомъ и, можетъ быть, Шекспиру вовсе и не принадлежащемъ „Титѣ Андроникѣ“, да на Клеопатру, которая, однако, въ концѣ концовъ, вполнѣ искупаетъ свою вину героическою смертью. Другіе отрицательные женскіе типы — неблагодарныя дочери Гонерилья и Регана изъ „Лира“, преступно-честолюбивая лэди Макбетъ, кровожадная королева Маргарита („Генрихъ VI“) — представляютъ собою воплощеніе не спеціально-женскихъ чертъ характера, a общечеловѣческихъ, свойственныхъ обоимъ поламъ страстей и пороковъ. Зато апоѳеозомъ однѣмъ только женщинамъ свойственныхъ достоинствъ являются такія лучезарныя воплощенія самоотверженной любви, какъ Корделія, Дездемона, Имогена („Цимбелинъ“), Юлія („Два веронца“), Герміона („Зимняя сказка“) и много другихъ героинь во второстепенныхъ пьесахъ; такіе обаятельно-поэтическіе образы какъ Офелія, Джульетта, Миранда („Буря“), Пердитта („Зимняя сказка“).

Но если галлерея идеальныхъ женщинъ Шекспира вполнѣ освобождаетъ Анну Гэсуэ отъ какихъ-бы то ни было нареканій, то еще менѣе она, несомнѣнно, повинна въ томъ, что эта галлерея является такимъ апоѳеозомъ женщины. Оригиналомъ для обязательныхъ героинь Шекспира, конечно, не была крестьянка изъ Шотери, перезрѣлая и не находившая охотниковъ для своихъ прелестей даже въ моментъ перваго знакомства съ нею Шекспира и приближавшаяся къ 40 годамъ въ періодъ наиболѣе интенсивной поры творчества великаго писателя. Знакомство съ женщинами Шекспиръ пріобрѣлъ въ эпоху лондонской жизни, когда онъ вращался въ самыхъ различныхъ слояхъ общества. Главнымъ же образомъ, конечно, свѣтлые женскіе образы Шекспира взяты изъ тайниковъ собственныхъ мечтаній поэта. Если всѣ героини Шекспира въ основныхъ очертаніяхъ своего характера и заимствованы изъ тѣхъ же литературныхъ источниковъ, которые дали ему фабулы его драмъ, то Шекспиръ углубилъ эти характеры собственнымъ поэтическимъ прозрѣніемъ и волшебно озарилъ свѣтомъ жившаго въ его душѣ поэтическаго идеала.

IV.

Шекспиръ и сэръ Томасъ Люси.

Около 1585—86—87 гг. Шекспиръ оставляетъ Стратфордъ и уѣзжаетъ въ Лондонъ. Къ числу вѣроятныхъ мотивовъ отъѣзда — необходимости изыскать средства для поддержки собственной и отцовской семьи и желанія приложить свои пробуждающіяся силы къ чему-нибудь крупному и яркому, преданіе прибавляетъ еще одинъ, несомнѣнно имѣющій за собою извѣстную фактическую подкладку. Первый біографъ великаго драматурга — Роу сообщаетъ, что Шекспиръ, „какъ это часто бываетъ съ молодыми людьми, попалъ въ дурное общество, между прочимъ занимавшееся браконьерствомъ, и вмѣстѣ съ товарищами онъ не разъ охотился за дичью въ Чарльзкотскомъ паркѣ близъ Стратфорда, принадлежавшемъ сэру Томасу Люси. За это онъ подвергся преслѣдованію со стороны владѣльца, по мнѣнію Шекспира слишкомъ суровому. Чтобы отомстить, Шекспиръ сочинилъ на него балладу. И хотя эта баллада — можетъ быть, первая поэтическая попытка Шекспира — потеряна, но, судя по разсказамъ, она преисполнена такой ѣдкости, что Люси удвоилъ свои преслѣдованія, которыя дошли до того, что Шекспиръ долженъ былъ бросить семью и всѣ свои дѣла въ Варвикшайрѣ и спастись въ Лондонъ“.

По другому старому разсказу, принадлежащему умершему въ 1708 г. глостерскому священнику Дэвису, сэръ Люси „часто подвергалъ побоямъ и тюремному заключенію“ молодого браконьера, „за что тотъ впослѣдствіи изобразилъ его въ видѣ дурака-судьи“.

Этотъ эпизодъ браконьерства Шекспира и преслѣдованій владѣльца великолѣпнаго Чарльзкотскаго заика по настоящее время пользуется большою извѣстностью. Пробовали оспаривать достовѣрность разсказа Роу тѣмъ, что въ XVI вѣкѣ въ Чарльзкотѣ еще не было охотничьяго парка. Но y сэра Люси было иного другихъ лѣсныхъ угодій кругомъ Стратфорда и это не можетъ служить препятствіемъ къ тому, чтобы признать за разсказомъ большую долю правдоподобія. Несомнѣнно, во-первыхъ, что Шекспиръ былъ страстнымъ спортсменомъ — объ этомъ свидѣтельствуетъ одна изъ раннихъ его литературныхъ попытокъ — поэма „Венера и Адонисъ“ показывающая въ немъ превосходнѣйшаго знатока охоты и лошадинаго спорта. Вполнѣ вѣроятно, поэтому, что вообще шибко жившій Шекспиръ предавался любимой всей тогдашней молодежью (въ томъ числѣ и университетской) „шалости“ — браконьерству, которое, правда, тогда уже преслѣдовалось, но общественнымъ мнѣніемъ не клеймилось. Но правдоподобіе превращается почти въ увѣренность благодаря отмѣченному еще Дависомъ литературному воспроизведенію сэра Люси. И во II части „Генриха“ ІV» и въ «Виндзорскихъ Кумушкахъ» фигурируетъ одинъ и тотъ же глупый, старый судья, Шалло, т. е. Пустозвонъ или Безмозглый, который все жалуется, что y него воруютъ дичь. «Въ Генрихѣ IV» специфическія черты сходства Шалло и реальнаго сэра Люси еще не ясно выражены. Но въ «Виндзорскихъ Кумушкахъ» нападеніе ведется уже совершенно открыто. И въ дѣйствительномъ гербѣ сэра Люси и въ гербѣ Шалло имѣются luces — щуки, которыя въ коверкающемъ англійскія слова произношеніи одного изъ дѣйствующихъ лицъ «Виндзорскихъ Кумушекъ» — валисца Эванса превращаются въ «lowses», т. e. вшей. И такъ какъ, въ добавокъ, по англійски слово coat обозначаетъ и платье и поле герба, то получается забавнѣйшій каламбуръ: вмѣсто того, чтобы сказать — щуки очень идутъ къ старому гербу, — Эвансъ на своемъ коверкающемъ нарѣчіи говоритъ: вши очень идутъ къ старому платью. Этотъ каламбуръ, видимо, создалъ Люси комическую извѣстность и что ударъ попалъ въ цѣль, можно судить потому, что въ Чарльзкотской библіотекѣ изъ всѣхъ современныхъ изданій отдѣльныхъ пьесъ Шекспира отыскалось только одно — «Виндзорскія Кумушки».

Если припомнить, что въ сохранившихся о немъ отзывахъ Шекспиръ рисуется намъ человѣкомъ очень добродушнымъ и корректнымъ, то становится яснымъ, что y него вышло когда-то очень крупное столкновеніе съ владѣльцемъ Чарльзкотта, разъ онъ не забылъ его даже чрезъ 10—12 лѣтъ и на высотѣ славы.

V.

Шекспиръ-актеръ.

О первыхъ 5—7 годахъ пребыванія Шекспира въ Лондонѣ, именно до 1592 г., нѣтъ сколько нибудь точныхъ свѣдѣній, хотя, конечно, нѣтъ никакого сомнѣнія относительно того, что онъ сразу-же пристроился къ театральному дѣлу. Англійскій театръ переживалъ въ концѣ XVI вѣка эпоху поразительно-быстраго и блестящаго расцвѣта. Этотъ расцвѣтъ соотвѣтствуетъ общему подъему бившей ключемъ національной жизни того времени. Богатое удачами царствованіе Елизаветы высоко подняло національное сознаніе Англіи, самое блестящее удовлетвореніе которому — истребленіе испанской «Непобѣдимой Армады» — относится какъ разъ къ первымъ годамъ лондонской жизни Шекспира. Одного такого событія, освободившаго угнетенныя сердца отъ грозной и, казалось, неустранимой страшной опасности было достаточно, чтобы поднять и безъ того жизнерадостное настроеніе шумной и веселой столицы, уже тогда вмѣщавшей огромное по тому времени количество 300.000 жителей. Нравъ самой Елизаветы, веселая жизнь которой находится въ такомъ маломъ соотвѣтствіи съ напыщеннымъ прославленіемъ въ одахъ, драмахъ и т. д. ея непреклонной «дѣвственности», тоже, конечно, много содѣйствовалъ общей погонѣ за наслажденіемъ. Елизавета «сама жила и давала жить другимъ». Въ почти лихорадочной жаждѣ развлеченій, которой одолѣваемая, но еще не побѣжденная суровымъ пуританствомъ Англія предавалась теперь, театръ занималъ, конечно, одно изъ первыхъ мѣстъ. Еще недавно актеры стояли на самой послѣдней ступени общественной лѣстницы, приравнивались къ нищимъ и бродягамъ и были почти внѣ закона. Теперь они, правда, тоже должны были становиться подъ патронатъ какого-нибудь очень знатнаго вельможи и считаться его слугами (Servants), но это-то и гарантировало имъ безопасность и благоденствіе. Вмѣсто наскоро-сколоченныхъ подмостковъ или крошечной, перевозимой на колесахъ сцены, появляются постоянныя театральныя зданія и число этихъ театровъ растетъ въ поражающей прогрессіи. Въ 1576 г. былъ построенъ первый постоянный лондонскій театръ, въ первые годы лондонской жизни Шекспира ихъ было уже не менѣе 3, a затѣмъ число все росло и въ первой четверти XVII вѣка дошло до 19-ти; цифра при 300.000 населеніи огромная даже для нашего времени.

Самые театры, однако, весьма мало соотвѣтствуютъ позднѣйшимъ понятіямъ и примитивностью ихъ устройства объясняется многое во внѣшнихъ особенностяхъ и архитектоникѣ шекспировскихъ пьесъ. Не было тогда ни декорацій, ни костюмовъ, не было женщинъ-исполнительницъ и женскія роли игрались молодыми актерами. Отсюда та легкость, съ которою Шекспиръ перебрасываетъ мѣсто дѣйствія изъ Рима въ Египетъ, изъ Египта въ Грецію, изъ Англіи во Францію и т. д., или заставляетъ летать по воздуху эльфовъ и вѣдьмъ; та активная роль, которую играетъ y Шекспира многоголовая по смыслу его пьесъ толпа, наконецъ, безпрерывное введеніе на сцену знаменитыхъ и, конечно, кровопролитныхъ битвъ, съ тысячами участниковъ. Для инсценированія всей этой ставящей въ такое затрудненіе современныхъ режиссеровъ сложной обстановки, въ то время ровно ничего не требовалось: достаточно было либо словеснаго заявленія актера, либо дощечки съ соотвѣтствующею надписью, и воображеніе зрителя все дополняло.

Но собственно сценическое искусство стояло очень высоко и по живой театральной традиціи такіе исполнители, какъ знаменитый товарищъ Шекспира трагикъ Бэрбеджъ (Burbadge) или Алэнъ, Фильдъ и др. не уступали въ талантѣ самымъ выдающимся дѣятелямъ позднѣйшей англійской сцены.

Въ чемъ первоначально выражалась причастность Шекспира къ театру, трудно сказать съ полною опредѣленностью, но неясность тутъ только относительно подробностей, a въ общемъ, какъ мы сейчасъ увидимъ, онъ быстро занялъ виднѣйшее положеніе въ театральномъ мірѣ. По одному преданію, Шекспиръ началъ съ того, что присматривалъ за лошадьми посѣтителей театра — въ то время каретъ еще не было и болѣе состоятельные люди пріѣзжали верхомъ. По другому, вполнѣ правдоподобному, преданію онъ былъ чѣмъ-то вродѣ помощника суфлера, вызывая очередныхъ актеровъ.

Но несомнѣнно, что Шекспиръ очень быстро послѣ пріѣзда въ Лондонъ сталъ настоящимъ актеромъ, потому что уже въ 1592 году брошюра Четля (см. дальше), говорить о немъ, какъ о «прекрасномъ представителѣ театральной профессіи». Въ сохранившихся спискахъ актеровъ имя Шекспира поминается всегда изъ первыхъ, a издатели собранія его сочиненій (1623) — Кондель и Юмингъ, товарищи его по сценѣ, говорятъ о немъ, какъ объ отличномъ актерѣ, принимавшемъ участіе во всѣхъ написанныхъ имъ драмахъ. Какія, однако, роли онъ исполнялъ — точныхъ указаній нѣтъ. Но, видимо, великій драматургъ принадлежалъ, какъ исполнитель только къ числу театральныхъ «полезностей», такъ какъ въ сохранившихся преданіяхъ объ его актерской дѣятельности называются только роли второстепенныя — духа убитаго короля въ «Гамлетѣ», старика Адама въ «Какъ вамъ это нравится» и какой-то королевской роли, которую онъ игралъ въ присутствіи Елизаветы.

Но Шекспиръ во всякомъ случаѣ очень близко принималъ къ сердцу актерскіе интересы не только потому, что самъ всю сознательную часть жизни провелъ въ театральной обстановкѣ, a и потому — что придавалъ театру весьма важное общественно-моральное значеніе. Если въ 111-мъ сонетѣ, онъ, намекая на свое актерское званіе, говоритъ о немъ съ большою горечью, какъ о чемъ-то такомъ, что покрыло его имя позоромъ, то эта горечь, очевидно, есть выраженіе того негодованія, съ которымъ Шекспиръ относился къ исчезавшему, но еще не исчезнувшему вполнѣ пренебреженію высшихъ классовъ къ сценическимъ дѣятелямъ. Въ самомъ центральномъ изъ великихъ его произведеній — «Гамлетѣ» — любимѣйшій его герой — самъ Гамлетъ съ такимъ энтузіазмомъ говоритъ о театрѣ, какъ объ учрежденіи, въ которомъ «отражается вся природа» и въ которомъ «добро, зло, время и люди должны видѣть себя, какъ въ зеркалѣ», что несомнѣнно устами Гамлета авторъ здѣсь высказалъ самыя завѣтныя собственныя свои мысли.

Рѣчь Гамлета къ актерамъ является также первостепеннымъ источникомъ для характеристики взглядовъ Шекспира на сценическое искусство. Поразительно здѣсь, что въ вѣкъ изощреннѣйшей изысканности онъ настойчиво предостерегаетъ актера отъ того, «чтобы не переступать за границу естественнаго», потому что «все, что изысканно, противорѣчитъ намѣренію театра, цѣль котораго была, есть и будетъ — отражать въ себѣ природу». Великій реалистъ гнѣвно ополчается на актеровъ, которые «разрываютъ страсть въ клочки, чтобы гремѣть въ ушахъ райка, который не смыслитъ ничего, кромѣ неизъяснимой нѣмой пантомимы и крика. Такого актера я въ состояніи бы высѣчь за его крикъ и натяжку».

VI.

Первые успѣхи.

Къ 1592 году относится одинъ весьма любопытный и важный эпизодъ литературной біографіи Шекспира, важный тѣмъ, что здѣсь мы изъ устъ врага узнаемъ о томъ крупномъ успѣхѣ, который весьма скоро выпалъ на долю молодого провинціала, поѣхавшаго искать счастья въ столицѣ. Этимъ врагомъ и задыхающимся отъ ярости ненавистникомъ является умирающій даровитый Гринъ, одинъ изъ самыхъ крупныхъ предшественниковъ Шекспира на пути расцвѣта англійской драмы. Человѣкъ безпутнѣйшаго, какъ и большинство тогдашнихъ писателей, образа жизни, доведшій себя до того, что онъ умиралъ въ полнѣйшей нищетѣ, Гринъ почувствовалъ передъ смертью потребность публично покаяться и издалъ въ 1592 г. брошюру, «На грошъ мудрости, пріобрѣтенной милліономъ раскаянія» (А Croatsworth of Wit bought with a Millon of Repentance). И вотъ тутъ онъ, мимоходомъ, дѣлаетъ бѣшеный наскокъ на Шекспира. Обращаясь къ 3 друзьямъ-драматургамъ, изъ которыхъ двое знаменитые Марло и Нэшъ, a третій — либо Пиль, либо Лоджъ, онъ предостерегаетъ ихъ противъ тѣхъ, «которые берутъ наши слова себѣ въ ротъ», противъ «шутовъ, носящихъ наши цвѣта».

«Не вѣсть откуда выскочившая ворона важно щеголяетъ въ нашихъ перьяхъ. Сердце тигра въ оболочкѣ актера (Tygers heart wrapt in a players hide), она воображаетъ, что можетъ вымотать изъ себя бѣлый стихъ не хуже вашего, a будучи всего только Иваномъ на всѣ руки (Johannes fac totum) воображаетъ себя единственнымъ потрясателемъ сцены (Shakescene) всей страны»…

Не можетъ быть никакихъ сомнѣній относительно того, о какой «воронѣ» въ чужихъ перьяхъ тутъ идетъ рѣчь.

«Сердце тигра въ оболочкѣ актера» — есть прямая пародія стиха изъ только что поставленной тогда Шекспиромъ съ огромнѣйшимъ успѣхомъ третьей части «Генриха VI», гдѣ королева Маргарита характеризуется какъ сердце тигра въ оболочкѣ женщимн (Tygers heart wrapt in a woman’s hide).

Иванъ на всѣ руки — намекъ на разнообразную дѣятельность Шекспира въ качествѣ автора, актера и отчасти директора театра. A въ каламбурѣ съ «потрясателемъ сцены» — «потрясатель копья» (Shakespeare) почти названъ по имени.

Называя Шекспира вороной въ чужихъ перьяхъ, Гринъ до извѣстной степени былъ правъ — «Генрихъ VI», какъ и всѣ вообще драмы Шекспира, несомнѣнно заимствованъ и по сюжету, и по отдѣльнымъ деталямъ. A то, что Шекспиръ отъ себя внесъ въ эту слабую первую драматическую попытку свою, было слишкомъ незначительно, чтобы заставить забыть фактъ заимствованія, которое мы такъ охотно прощаемъ Шекспиру въ другихъ пьесахъ его, гдѣ геній его изъ грубаго камня «заимствованнаго» сюжета создаетъ безсмертные образцы художественнаго ваянія.

Но общій грубый тонъ выходки Грина былъ совершенно незаслуженъ, и Шекспиръ очень скоро получилъ блестящее удовлетвореніе. Тотъ же самый писатель и издатель Четль, который издалъ брошюру Грина, еще въ томъ-же 1592 г. напечаталъ свою книгу «Kind Hart’s Dreame» и въ предисловіи публично каялся въ томъ, что содѣйствовалъ появленію въ свѣтъ озлобленной выходки только что скончавшагося Грина. Не называя Шекспира по имени, но имѣя въ виду нападеніе Грина, Четль выражаетъ крайнее сожалѣніе, что содѣйствовалъ его обнародованію:

«Ибо я получилъ возиожность убѣдиться, что онъ (Шекспиръ) въ одинаковой степени выдается и своею скромностью, и своимъ искусствомъ въ профессіи актера. Кромѣ того, многіе почтенные люди съ похвалою отзываются о честности его характера, такъ же, какъ объ изящной граціи его писанія».

Нѣтъ основанія сомнѣваться въ искренности Четля, но если даже допустить, что оно почему либо только вынужденное, то и тогда мы имѣемъ тутъ яркое свидѣтельство, что уже на первыхъ порахъ Шекспиръ занялъ очень видное и почетное положеніе въ литературно-театральномъ мірѣ Лондона.

VII.

Слава и благосостояніе.

Если инцидентъ съ Гриномъ является драгоцѣннѣйшимъ біографическимъ матеріаломъ для начала литературной карьеры Шекспира, то вторымъ яркимъ этапныиъ пунктомъ его біографіи долженъ считаться отзывъ о Шекспирѣ, принадлежащій очень извѣстному въ свое время ученому магистру кембриджскаго унив. Фрэнсису Миресу (Meres). Отзывъ этотъ представляетъ собою также чрезвычайно важный источникъ для установленія хронологіи шекспировскихъ пьесъ.

Миресъ издалъ въ 1598 г. книжку-афоризмовъ о морали, религіи, литературѣ подъ заглавіемъ «Palladis Tamia» («Сокровищница мудрости»), гдѣ, между прочимъ, трактуетъ о современныхъ англійскихъ писателяхъ и въ томъ числѣ о Шекспирѣ. Всего 6 лѣтъ отдѣляетъ книгу Миреса отъ памфлета Грина, но какой огромный шагъ по пути къ безсмертію сдѣлала за этотъ короткій періодъ «ворона въ чужихъ перьяхъ».

Уже не самъ Шекспиръ «воображаетъ» себя «потрясателемъ» англійской сцены, a другіе прямо провозглашаютъ его первымъ изъ англійскихъ драматурговъ.

«Точно также, какъ душа Евфорба», говоритъ Миресъ, «продолжала жить, по мнѣнію древнихъ, въ Пиѳагорѣ, сладкая, остроумная душа Овидія живетъ въ сладостномъ какъ медъ Шекспирѣ. Доказательствомъ могутъ служить его „Венера и Адонисъ“, его „Лукреція“, его сладкіе какъ сахаръ сонеты (неизданные, но извѣстные его друзьямъ). Какъ Плавтъ и Сенека считаются лучшими представителями комедіи и трагедіи въ латинской литературѣ, такъ Шекспиръ лучшій изъ англійскихъ писателей въ этихъ обоихъ родахъ сценическихъ произведеній. Въ области комедіи доказательствомъ тому служатъ его „Два веронца“, „Комедія ошибокъ“, „Безплодныя усилія любви“, „Вознагражденныя усилія любви“, „Сонъ въ Иванову ночь“ и „Венеціанскій купецъ“; въ области трагедіи — „Ричардъ II“, „Ричардъ III“, „Генрихъ IV“, „Король Джонъ“, „Титъ Андроникъ“ и „Ромео и Джульетта“. Какъ Эпій Столъ сказалъ, что музы говорили бы языкомъ Плавта, если бы захотѣли говорить по-латыни, такъ я скажу, что захоти музы говорить по-англійски, онѣ бы усвоили себѣ тонко-отточенную рѣчь Шекспира».

Параллельно огромному литературному успѣху Шекспира, росло и его матеріальное благосостояніе. О нуждѣ уже нѣтъ и рѣчи. Онъ и самъ богатѣетъ и помогаетъ отцу выпутаться. Источникомъ этого богатства всего менѣе послужилъ литературный гонораръ, въ то время совершенно ничтожный.

По сообщенію Роу, начало благосостоянію Шекспира положилъ знатный вельможа Елизаветинскаго двора лордъ Соутгэмптонъ (Southampton), которому Шекспиръ въ 1593 г. посвятилъ первенцовъ своей музы — «Венеру и Адониса» (1593) и «Лукрецію» (1594). Польщенный графъ будто бы отблагодарилъ поэта 1000 фн. Это сообщеніе явно недостовѣрно. Что Соутгэмптонъ чѣмъ-нибудь вещественнымъ выказалъ свое удовольствіе — не можетъ быть сомнѣнія: это было вполнѣ въ нравахъ того времени, но колоссальная сумма, сообщенная Роу, конечно, страшно преувеличена.

Вполнѣ достовѣрными источниками обогащенія Шекспира могутъ считаться его несомнѣнная дѣловитость и крупные заработки въ качествѣ актера и отчасти антрепренера. Недавній легкомысленный и страстный юноша быстро превратился въ настоящаго дѣльца. Въ извѣстномъ намъ памфлетѣ Грина есть такая загадочная фраза. Противопоставляя «воронѣ» въ чужихъ перьяхъ Марло, Нэша и Лоджа или Пиля, Гринъ говоритъ имъ: «никто изъ васъ не станетъ ростовщикомъ» (usurer). Не слѣдуетъ придавать чрезмѣрнаго значенія этой полемической выходкѣ и понимать ее буквально. Но, конечно, она указываетъ на то, что уже очень рано въ Шекспирѣ ясно опредѣлилась практическая жилка.

Цѣлый рядъ другихъ документальныхъ доказательствъ свидѣтельствуетъ о томъ, что Шекспиръ умѣлъ хорошо помѣщать нажитыя деньги. До послѣдней степени поражаетъ всякаго, кто цѣнитъ въ Шекспирѣ то, что онъ ярче кого бы то ни было во всемірной литературѣ воспроизвелъ душевную жизнь избранныхъ натуръ, когда узнаешь объ его операціяхъ не только по покупкѣ и пріобрѣтенію лично для себя домовъ и земли, но и по пріему въ залогъ чужихъ владѣній и вообще по займамъ. Въ 1605 г., уже будучи, значитъ, творцомъ «Гамлета» и «Юлія Цезаря», Шекспиръ становится откупщикомъ городскихъ доходовъ родного Стратфорда! Это было очень прибыльное дѣло, но, какъ всякій откупъ, было связано со всякаго рода судебными воздѣйствіями на неисправныхъ плательщиковъ, съ принудительными взысканіями съ людей несостоятельныхъ и т. д.

Главный источникъ благосостоянія Шекспира — доходы его, какъ актера, были очень значительны. Къ тому времени недавно стоявшіе на одномъ уровнѣ съ нищими и бродягами, актеры зарабатывали огромныя суммы. Ежегодный доходъ знаменитаго Бэрбеджа доходилъ до 300 фн., на нынѣшнія деньги не менѣе 25000—30000 руб. Шекспиръ зарабатывалъ меньше, но все-таки уже въ концѣ 1590-хъ гг., онъ имѣлъ около 130 фн., т. е., примѣняясь къ тогдашнимъ экономическимъ условіяиъ, около 8000—9000 руб. A въ началѣ 1600-хъ гг. доходы его еще значительно увеличиваются, потому что онъ становится пайщикомъ театра «Глобусъ».

Шекспиръ почти всю свою жизнь принадлежалъ къ труппѣ, носившей имя «слугъ» лорда камергера. Въ то время актеры, становясь, по требованію закона, подъ патронатъ какого-нибудь знатнаго покровителя, всегда составляли тѣсно сплоченныя многочисленныя труппы. Главныхъ труппъ было пять. Документально можно прослѣдить, что Шекспиръ уже съ 1594 г. примыкалъ къ той, которая первоначально была извѣстна въ качествѣ «слугъ» графа Лейстера, затѣмъ со смертью послѣдняго, въ 1588 г., носила послѣдовательно на своихъ плащахъ гербы лорда Стрэнджа, графа Дэрби и, наконецъ, лорда-камергера (Lord Chamberlain) Гэнсдона (Hunsdon). Съ вступленіемъ на престолъ въ 1603 г. Іакова I, труппа, и безъ того первенствовавшая между всѣми остальными, освобождается отъ патронатства частныхъ лицъ и получаетъ названіе королевской. Шекспиръ до самой смерти находился въ самыхъ тѣсныхъ дружескихъ отношеніяхъ съ главарями труппы — первымъ трагикомъ своего времени Ричардомъ Бэрбеджемъ, Филиппсомъ и будущими издателями перваго собранія его сочиненій — знаменитаго in folio 1623 г. — Юмингомъ (Heming) и Конделемъ. Труппа большею частью играла въ такъ называемомъ «Театрѣ», построенномъ отцомъ Бэрбеджа на берегу Темзы, за городской чертой — лондонскій муниципалитетъ продолжалъ пренебрежительно относиться къ актерамъ, не пускалъ ихъ въ городъ, и они должны были ютиться въ трущобномъ мѣстѣ, рядомъ съ забавами для самой низкой черни и публичными домами. Играла также труппа Шекспира и Бэрбеджа въ театрѣ «Розы» и «Театрѣ Занавѣса» (Curtain Theatre), a въ 1599 г. «Театръ былъ снесенъ и на его мѣстѣ и частью изъ того же матеріала былъ построенъ знаменитый „Глобусъ“, просуществовавшій до 1613 г., когда онъ сгорѣлъ во время представленія „Генриха VIII“. „Глобусъ“ былъ построенъ въ формѣ восьмиугольника и самъ Шекспиръ называетъ его въ прологѣ къ „Генриху V“ — „деревяннымъ О“. Онъ былъ очень вмѣстителенъ — при полномъ сборѣ число зрителей доходило до 2000 человѣкъ — и доходы распредѣлялись на компанейскихъ началахъ между главными членами труппы, За 10 лѣтъ участія Шекспиръ получилъ съ „Глобуса“ не менѣе 600 фн., т. е. по нынѣшнему отъ 40—50000 р.

VIII.

Годы полнаго развитія генія.

Несомнѣнно привязанный къ родинѣ, Шекспиръ уже первые свои заработки употреблялъ на то, чтобы обзавестись въ Стратфордѣ недвижимостью. Такъ въ 1597 г. онъ покупаетъ самый большой домъ въ Стратфордѣ, носившій названіе .Новаго мѣста» («New Place»). Въ этомъ домѣ поселяется его семья, здѣсь онъ самъ живетъ во время все учащающихся съ первыхъ лѣтъ новаго столѣтія побывокъ, здѣсь проводитъ остатокъ жизни и здѣсь же умираетъ. Недвижимая собственность его далеко не ограничивается Нью Плэсомъ. За него онъ заплатилъ сравнительно еще немного — 60 фн. A въ 1602 году все растущее благосостояніе даетъ ему возможность купить земли подъ Стратфордомъ за 220 фн. (по нынѣшнему около 20000 p.). Конечно, онъ становится первымъ лицомъ въ городѣ и по желанію наиболѣе вліятельныхъ горожанъ беретъ въ 1605 г. въ аренду городскіе доходы (десятину) за огромную сумму 440 фн. (по нынѣшней 40—45000 p.). Земельная собственность уже по самому существу своему присоединяла іомена Шекспира къ джентри, т. е. среднему дворянству. Но онъ захотѣлъ и легализировать свое положеніе и въ 1597 г. начинаются хлопоты о гербѣ. Хлопоталъ, какъ это было принято тогда, отецъ, но старался, конечно, Джонъ Шекспиръ не о себѣ, a о славномъ сынѣ своемъ, который не забывалъ стараго отца и съ лихвою вернулъ ему утраченные достатки. Хлопоты тянулись нѣсколько лѣтъ, но благодаря связямъ Шекспира съ самыми вліятельными вельможами увѣнчались успѣхомъ и въ 1599 г. Шекспиръ получилъ гербъ — щитъ, съ копьемъ въ діагонали, и надъ щитомъ соколъ, опять съ копьемъ въ лапѣ: стиль «потрясателя копья», такимъ образомъ, строго выдержанъ.

Не однѣ удачи, конечно, сопровождали жизненный путь великаго писателя. Въ 1596 г. его потрясла смерть единственнаго сына Гамнета (Гамлета). Литературное выраженіе печали объ этой утратѣ нѣкоторые изслѣдователи пробовали находить въ «Королѣ Джонѣ», въ полномъ глубочайшей скорби рыданіи королевы Констанціи надъ трупомъ принца Артура. Но это едва-ли вѣрно, потому что, повидимому, «Король Джонъ» написанъ раньше — около 1594 г. Въ 1601 г. умеръ отецъ Шекспира и опять, какъ нѣкоторые изслѣдователи хотятъ тутъ установить связь съ глубочайшею скорбію по отцѣ, которая составляетъ узелъ трагическаго положенія Гамлета. Однако, и это сопоставленіе можетъ разбиться объ то, что сюжетъ «Гамлета» (1602) заимствованъ изъ старой пьесы (1589) Кида. Въ 1607 г. умеръ въ Лондонѣ младшій братъ Шекспира Эдмундъ, тоже актеръ. Добрыя братскія чувства сказались въ томъ, что въ память усопшаго звонилъ большой колоколъ ближайшей къ «Глобусу» церкви Спасителя въ Соутворкѣ, что стоило Шекспиру не мало — 1 фунтъ, т. е. по нынѣшнему рублей 80. Въ 1608 г. умерла мать Шекспира.

Нѣкоторые изслѣдователя Шекспира, придающіе чрезмѣрное значеніе роли личныхъ переживаній Шекспира въ исторіи его творчества, считали себя вправѣ предположить какія то очень мрачныя событія въ жизни великаго писателя, относящіяся къ самымъ послѣднимъ годамъ XVI столѣтія и къ первымъ годамъ ХVІІ столѣтія. Этимъ они хотятъ объяснить мрачную и мизантропическую окраску пьесъ, написанныхъ между 1599—1609 гг.: «Какъ вамъ это понравится» (As you like it), «Юлія Цезаря», «Гамлета», «Троила и Крессиды», "Отелло, «Мѣра за мѣру», «Макбета», «Лира», «Тимона Аѳинскаго». Едва ли, однако, есть возможность поддерживать эту точку зрѣнія въ настоящее время, когда новѣйшая шекспирологія собрала такъ много, хотя и очень мелкихъ фактовъ, но въ общемъ вполнѣ обрисовывающихъ намъ великаго писателя со стороны его очень великой практичности. Какія это, спрашивается, особенныя несчастія могли такъ мрачно настроить Шекспира? Смерть отца въ 1601 г.? Но вѣдь смерть единственнаго сына не помѣшала ему создать черезъ годъ самое жизнерадостное изъ своихъ произведеній — эпопею Фальстафа. Могли, конечно, имѣть мѣсто какія нибудь такія интимныя событія душевной жизни Шекспира, которыя не оставили никакого слѣда въ біографическихъ извѣстіяхъ о немъ, вродѣ, напримѣръ, таинственной «Черной дамы» сонетовъ (см. дальше). Но какъ же, однако, сочетать въ одно представленіе міровую скорбь и разбитыя иллюзіи съ тѣмъ, что одновременно съ «Гамлетомъ» Шекспиръ съ присущею ему осмотрительностью и тщательностью былъ занятъ пріобрѣтеніемъ новой земельной собственности? Какъ, наконецъ, соединить въ одно личное представленіе величественную безнадежность «Отелло», «Мѣры за мѣру», «Макбета», «Лира» съ такимъ мелкосуетливымъ и не совсѣмъ чистоплотнымъ занятіемъ, какъ относящійся какъ разъ къ тѣмъ-же годамъ откупъ городскихъ поборовъ (церковной десятины)? Очевидно, ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ смѣшивать въ одно представленіе Шекспира-человѣка, Шекспира-дѣльца съ Шекспиромъ-художникомъ. Очевидно, что Шекспиръ-художникъ жилъ въ своемъ особомъ волшебномъ мірѣ, гдѣ-то на недосягаемой высотѣ, куда голоса земли не доходятъ, гдѣ художественное прозрѣніе его освобождается отъ условій времени и пространства.

Но если, повидимому слѣдуетъ совершенно отвергнуть гипотезу мрачныхъ событій въ личной жизни Шекспира, какъ источникъ мрачнаго періода его творчества, то, становясь на точку зрѣнія психологическаго воздѣйствія общественныхъ событій на всякаго впечатлительнаго человѣка, нельзя не усмотрѣть нѣкоторой связи этого періода съ потрясающими событіями мрачнаго конца царствованія Елизаветы (ум. 1603). При дворѣ устарѣвшей, но все еще крайне тщеславной, какъ женщина, и неустававшей думать о любовныхъ успѣхахъ 70-лѣтней «дѣвственницы» разыгралась теперь страшная трагедія гибели графа Эссекса. Недавній всесильный фаворитъ, потерявъ милость своей покровительницы, задуманъ совершенно безумное возстаніе, которое кончилось полнѣйшею неудачею. Эссексъ поплатился головою (1601), но не легко досталось Елизаветѣ подписаніе смертнаго приговора. Замерла теперь совершенно недавняя веселая придворная жизнь. И Шекспиръ такъ тѣсно соприкасался съ этой жизнью, что охватившая придворныя сферы тоска до извѣстной степени является даже событіемъ личной его жизни. Но больше всего должно было произвести тягостное впечатлѣніе на Шекспира то, что Эссексъ вовлекъ въ свое безумное предпріятіе человѣка, которому Шекспиръ былъ чрезвычайно обязанъ — графа Соутгэмптона. Онъ, несомнѣнно, былъ ревностнымъ покровителемъ Шекспира, онъ ввелъ его въ высшія сферы общества, съ общеніи съ которыми — тогдашняя аристократія была также аристократіей ума и высшей образованности — писатель-самоучка пополнялъ недостатки своего школьнаго образованія. И вотъ страшное зрѣлище мимолетности скоропреходящаго земного величія, неблагодарности, всегда особенно ярко дающей себя знать, когда кто нибудь сваливается съ большой высоты, разрушеніе самыхъ, повидимому, крѣпкихъ узъ, смрадъ придворнаго предательства и интригъ — все это не могло пройти безслѣдно для необыкновенно-впечатлительнаго и воспріимчиваго писателя. Къ тому же онъ вообще находился теперь въ томъ критическомъ возрастѣ, когда молодость отцвѣла, вкусъ къ радостямъ жизни притупился, a примиренность и уравновѣшенность старости еще не пріобрѣтена.

IX.

Послѣдніе годы.

Скоро, впрочемъ, Шекспиръ пріобрѣтетъ эту уравновѣшенность, и она отразится на трехъ послѣднихъ произведеніяхъ — такъ называемыхъ «романтическихъ» пьесахъ его — «Цимбелинѣ», «Зимней сказкѣ» и «Бурѣ», написанныхъ между 1609—12 гг. Шекспиръ оставляетъ теперь театръ и окончательно поселяется въ кругу семьи въ Стратфордѣ.

Безоблаченъ былъ закатъ его жизни. Въ 1607 г. онъ удачно выдалъ замужъ старшую дочь Сузанну за доктора Голя и скоро сталъ дѣдушкой. Состояніе было округлено; поэтъ мирно доживалъ свой вѣкъ, окруженный славой, семейными радостями и всѣми удобствами жизни.

Сношеній съ Лондономъ Шекспиръ окончательно не порывалъ. Дѣлецкая жилка была такъ сильна, что онъ не устоялъ противъ того, чтобы въ это время выгодно купить домъ въ Лондонѣ. Не забывали его и лондонскіе пріятели — актеры и писатели и не разъ посѣщали удалившагося на покой товарища. По мѣстному преданію, смерть Шекспира была результатомъ горячки, схваченной на пирушкѣ, которую онъ устроилъ въ честь пріѣхавшихъ къ нему изъ Лондона друзей, поэтовъ Бенъ Джонсона и Драйтона. Трудно, конечно, сказать, сколько въ этомъ преданіи правды, но самое возникновеніе такого преданія не лишено нѣкотораго значенія и даетъ извѣстное основаніе заключить, что, удалившись въ Стратфордъ, творецъ Фальстафа велъ жизнь не аскетическую.

Шекспиръ умеръ 23 апрѣля 1616 г. Незадолго до смерти онъ въ два пріема составилъ обстоятельное завѣщаніе, рисующее его съ самой симпатичной стороны. Никто изъ сколько-нибудь близкихъ людей не былъ забытъ и даже бѣднымъ города Стратфорда было оставлено 10 фунтовъ, т. е. рублей 800—1000. Изъ друзей кому оставлено на память золотое кольцо, кому серебряная чаша и т. д. Вся же родня получила богатое наслѣдство, сестра, напримѣръ, кромѣ вещей и дома, 22 фунта. Младшей дочери Юдиѳи оставлялось въ приданое цѣлыхъ 150 фунтовъ (12—15 тыс. руб.), а главными наслѣдниками были назначены зять д-ръ Голь и его жена Сузанна. Одно только лицо на первый взглядъ не только обойдено, но даже прямо оскорблено — собственная жена завѣщателя. Ей оставлялась всего лишь «вторая по добротѣ кровать». Этотъ странный пунктъ завѣщанія цѣлыя столѣтія подавалъ поводъ къ самому превратному толкованію: въ немъ усматривали недопускающее сомнѣній доказательство дурной супружеской жизни. Но теперь все это представляется въ совершенно иномъ освѣщеніи. Дѣло въ томъ, что о женѣ не было никакой надобности дѣлать спеціальныхъ распоряженій, такъ какъ ей по закону причиталась 1/3 часть всего имущества. A «вторая по добротѣ кровать», повидимому, есть проявленіе теплаго чувства: первая, лучшая кровать въ домѣ тогда назначалась для гостей, вторая же — это супружеское ложе. Лучшимъ доказательствомъ того, что ни о какой обидѣ тутъ не можетъ быть и рѣчи, служитъ послѣдняя воля пережившей Шекспира семью годами (ум. 1623) вдовы его: она просила похоронить себя рядомъ съ мужемъ.

X.

Иконографія Шекспира.

Шекспиръ оставилъ своимъ наслѣдникамъ достаточно крупное наслѣдство, чтобы быть похороненнымъ съ великою честью; могила его y самаго алтаря внутри той-же самой главной стратфордской церкви во имя св. Троицы (Holy Trinity), гдѣ его 52 года до кончины крестили.

Чрезъ нѣсколько лѣтъ y ближайшей къ могилѣ стѣны стратфордской церкви былъ поставленъ бюстъ Шекспира. Работы не особенно искуснаго скульптора монументщика, голландца Джонсона или Янсена, стратфордскій бюстъ имѣетъ, однако, интересъ достовѣрности, и повидимому, сдѣланъ даже по маскѣ, снятой съ мертваго Шекспира. Бюстъ былъ раскрашенъ, что оскорбляло эстетическое чувство знаменитаго комментатора Шекспира Мэлона (Malone) и онъ устроилъ такъ, что въ 1793 г. бюстъ былъ весь выкрашенъ въ бѣлую краску. Но въ 1863 г. удалось возстановить первоначальную окраску, и посѣтитель стратфордской церкви можетъ въ настоящее время видѣть, что y Шекспира были свѣтлокаріе глаза и каштановаго цвѣта волосы и бородка или вѣрнѣе клочекъ волосъ на подбородкѣ.

Другое, имѣющее право считаться достовѣрнымъ изображеніе Шекспира — это гравюра Дройшюта (Droishout), приложенная къ первому изданію соч. 1623 г. Съ художественной точки зрѣнія гравюра тоже невысокаго достоинства, но въ обращеніи къ читателю Бенъ-Джонсонъ удостовѣряетъ, что черты покойнаго переданы вѣрно. Однако, сходство между Стратфордскимъ бюстомъ и гравюрой Дройшюта не велико, если не считать лысины во весь черепъ, жидкихъ усовъ и небольшого клочка волосъ на подбородкѣ, который въ Елизаветинскія времена носили вмѣсто бороды. Стратфордскій бюстъ представляетъ собою голову очень плотнаго человѣка съ туповатымъ обрюзгшимъ выраженіемъ лица и очень подходила бы для статуи Фальстафа. Гравюра Дройшюта, напротивъ того, даетъ черты очень тонкія. 22-лѣтнему Дройшюту было 15 лѣтъ, когда умеръ Шекспиръ, и онъ, конечно, не съ натуры работалъ. Въ 1892 г. Эдуарду Флоуеру удалось открыть въ Стратфордѣ старинный портретъ, съ обозначеніемъ «Willam Shakespeare 1609», до такой степени похожій на гравюру Дройшюта, что всѣми компетентными людьми теперь принято, что именно съ этого портрета молодой и еще неопытный художникъ и дѣлалъ свое воспроизведеніе.

Нѣкоторыя, весьма впрочемъ слабыя, основанія считаться изображеніемъ Шекспира имѣетъ портретъ, принадлежавшій епископу Элійскому (такъ наз. «Ely-Palace-portrait») и видимо писанный въ началѣ XVII вѣка.

Несравненно большею извѣстностью, чѣмъ выше названные, пользуется такъ называемый «Чандосскій» портретъ (Chandos Portrait). Его приписывали кисти друга Шекспира — знаменитаго трагика Ричарда Бэрбеджа, который, дѣйствительно, былъ талантливымъ портретистомъ. Но это едва ли имѣетъ какое-нибудь основаніе, потому что портретъ находится въ рѣшительномъ противорѣчіи съ стратфордскимъ бюстомъ и гравюрою Дройшюта, которые — правда, при маломъ искусствѣ, во всякомъ случаѣ искренно стремились къ точности изображенія. Чандосскій портретъ придалъ Шекспиру бороду, вдѣлъ большія серьги въ уши, значительно облагородилъ лысину. Въ общемъ онъ чрезвычайно эффектенъ, чѣмъ объясняется какъ его популярность въ публикѣ, такъ и то, что всѣ позднѣйшіе портреты XVIII и XIX столѣтій взяли себѣ въ образецъ именно этотъ недостовѣрный оригиналъ. Идеально-красивый Шекспиръ большинства гравюръ, обращающихся въ публикѣ, своимъ чуднымъ, вдохновеннымъ видомъ гораздо больше соотвѣтствуетъ идеальному понятію о геніѣ, чѣмъ о реальномъ Шекспирѣ.

Еще меньше, чѣмъ Чандосскій портретъ, имѣетъ какое-либо значеніе рядъ другихъ старыхъ портретовъ Шекспира — такъ назыв. «Фельтоновскій», тоже якобы кисти Бэрбеджа, «Янсеновскій», «Стратфордскій», «Сюстовскій» («Soest» или «Zoust-Portrait») и др., о которыхъ будетъ сказано дальше въ особой замѣткѣ.

Наконецъ, безчисленны попытки навязать общественнымъ учрежденіямъ и коллекціонерамъ разнаго рода «подлинные» Шекспировскіе портреты. Одна только основанная въ 1856 г. національная портретная галлерея въ Лондонѣ отвергла болѣе 60 предложеній. Въ 1849 г. докторъ Людвигъ Бекеръ купилъ въ Майнцѣ y старьевщика маску (находится теперь въ Дармштадтѣ и извѣстна также подъ именемъ «Кессельштадтской»), относительно которой не исключена возможность, что она снята съ мертваго Шекспира и что по ней сдѣланъ стратфордскій бюстъ.

XI.

Поэмы Шекспира.

Литературное наслѣдіе Шекспира распадается на двѣ части далеко неравнаго достоинства: стихотворную (поэмы «Венера и Адонисъ», «Лукреція», сонеты) и драматическую.

Въ общемъ, стихотворенія Шекспира, конечно, не могутъ идти ни въ какое сравненіе съ его геніальными драмами. Но сами по себѣ взятыя, они носятъ отпечатокъ незауряднаго таланта и если бы не тонули въ славѣ Шекспира-драматурга, одни вполнѣ могли бы доставить и дѣйствительно доставили автору большую извѣстность: мы знаемъ, что ученый Миресъ видѣлъ въ Шекспирѣ-стихотворцѣ второго Овидія. Кромѣ отзыва Миреса, есть цѣлый рядъ отзывовъ другихъ современниковъ, говорящихъ о «новомъ Катуллѣ» съ величайшимъ восторгомъ.

Поэма «Венера и Адонисъ» напечатана въ 1593 г., когда уже Шекспиръ былъ извѣстенъ какъ драматургъ, но самъ авторъ называетъ ее своимъ литературнымъ первенцемъ и потому весьма возможно, что она или задумана или частью даже написана еще въ Стратфордѣ. Въ всякомъ случаѣ, отзвуки родины явственно даютъ себя знать. Въ ландшафтѣ живо чувствуется мѣстный среднеанглійскій колоритъ; въ немъ нѣтъ ничего южнаго, какъ требуется по сюжету; предъ духовнымъ взоромъ поэта несомнѣнно были родныя картины мирныхъ полей Варвикшайра, съ ихъ мягкими тонами и спокойной красотою. Чувствуется также въ поэмѣ превосходный знатокъ лошадей и отличный охотникъ. Сюжетъ въ значительной степени взятъ изъ «Метаморфозъ» Овидія, a кромѣ того, очень много заимствовано и изъ соч. «Scillaes Metemorphosis» современнаго писателя Лоджа, незадолго до того (1589) появившагося.

Разработана поэма со всею безцеремонностью Ренесанса, но, въ сущности, и безъ фривольности. И въ этомъ то и сказался, главнымъ образомъ, талантъ молодого автора, помимо того, что поэма написана звучными и живописными стихами. Если старанія Венеры разжечь желанія въ Адонисѣ поражаютъ позднѣйшаго читателя своею откровенностью, то вмѣстѣ съ тѣмъ они не производятъ впечатлѣнія чего-нибудь циничнаго и не подлежащаго художественному воспроизведенію. Передъ нами страсть, настоящая, бѣшенная, помрачающая разсудокъ и потому поэтически-законная, какъ все, что ярко и сильно.

Гораздо манернѣе, хотя и стройнѣе, вторая поэма — «Лукреція», напечатанная въ слѣдующемъ (1594) году и посвященная тому-же графу Соутгэмптону. Сюжетъ въ деталяхъ своихъ частью взятъ изъ «Fastes» Овидія, частью изъ обработки античной легенды y Чосера и частью изъ «Compleint of Rosamond» современнаго поэта Даніэля. Въ новой поэмѣ уже не только нѣтъ ничего разнузданнаго, a напротивъ, все, какъ и въ античной легендѣ, вертится на самомъ изысканномъ пониманіи вполнѣ условнаго представленія о женской чести. Оскорбленная (Секстомъ) Тарквиніемъ Лукреція не считаетъ возможнымъ жить послѣ похищенія ея супружеской чести, и въ длиннѣйшихъ монологахъ излагаетъ свои чувства. Блестящія, но и въ достаточной степени натянутыя метафоры, аллегоріи и антитезы лишаютъ эти монологи дѣйствительной прочувствованности и придаютъ всей поэмѣ риторичность.

Однако, всякая изысканность тогда очень нравилась, и «Лукреція» имѣла потомъ такой же успѣхъ, какъ «Венера и Адонисъ». Спросъ на обѣ поэмы былъ такъ великъ, что книгопродавцы, которые одни въ то время извлекали пользу изъ литературнаго успѣха, такъ какъ литературной собственности для авторовъ тогда не существовало, печатали изданіе за изданіемъ. При жизни Шекспира «Венера и Адонисъ» имѣла 7 изданій, «Лукреція» — 5.

Шекспиру приписываются еще 2 небольшія манерныя вещи: «Жалоба влюбленной» (Lover’s Complaint) и «Страстный пилигримъ» (Passionate Pilgrim).

Первая изъ нихъ — написанная въ условно «пастушескомъ» стилѣ «Жалоба влюбленной» появилась въ 1609 г. въ так. наз. «воровскомъ» изданіи Торпа шекспировскихъ сонетовъ (см. дальше). По метру «Жалоба» примыкаетъ къ «Лукреціи», по стилю къ манерѣ извѣстнаго поэта 1580хъ гг. Спенсеру, и поэтому, если она дѣйствительно писана Шекспиромъ, то въ очень ранніе годы.

Что касается сборника-стиховъ «Страстный пилигримъ», то онъ попалъ въ число произведеній Шекспира благодаря безграничному нахальству тогдашнихъ книгопродавцевъ. Наиболѣе беззастѣнчивые изъ нихъ не только наживались на чужихъ произведеніяхъ, не платя авторамъ ни гроша, но позволяли себѣ еще такую продѣлку: стоило какому-нибудь писателю прославиться, чтобы тотчасъ же нашелся ловкій книжный хищникъ, который входилъ въ соглашеніе съ какимъ-нибудь мелкимъ писакой и произведенія этого писаки печатались съ именемъ прославленнаго писателя. Благодаря популярности Шекспира, его имя сдѣлалось излюбленнымъ предметомъ литературной фальсификаціи. Особенно часто оно стояло на обложкѣ новыхъ пьесъ либо одно, либо въ компаніи съ какимъ-нибудь четвертостепеннымъ драмодѣломъ. Въ этомъ одинъ изъ источниковъ происхожденія длиннаго ряда псевдошекспировскихъ пьесъ. Позднѣйшимъ изслѣдователямъ и издателямъ-комментаторамъ, которые работали въ эпоху болѣе опрятныхъ книгопродавческихъ нравовъ, имя Шекспира на обложкѣ казалось совершенно незыблемымъ основаніемъ для того, чтобы приписать данное произведеніе великому писателю, какъ бы слабо оно ни было само по себѣ. A въ дѣйствительности имя Шекспира на обложкѣ сплошь да рядомъ было только мошенническою приманкою.

Среди такого рода издателей хищниковъ шекспировскаго времени особенно выдавался своею печальною предпріимчивостью Вильямъ Джагардъ (Jaggard). Въ 1599 г. онъ, между прочимъ, выпустилъ въ свѣтъ сборникъ стихотвореній, давъ ему титулъ «Страстный Пилигримъ, В. Шекспира». На самомъ дѣлѣ шекспировскаго тутъ было только 2 изъ ходившихъ по рукамъ сонетовъ и три пѣсенки изъ его напечатанной уже тогда другими литературными пиратами комедіи «Безплодныя усилія любви». Все остальное, въ томъ числѣ сентиментально-пастушескія и галантныя строфы, до сихъ поръ входящія въ собранія сочиненій Шекспира подъ именемъ «Страстнаго Пилигрима», принадлежитъ перу нѣкоего Ричарда Барнфльда и др. По своему обыкновенію, Шекспиръ не протестовалъ и только гораздо позднѣе изъ предисловія къ книгѣ «Apology for actors» (1612) извѣстнаго поэта Томаса Гейвуда, съ которымъ Джагардъ продѣлалъ такую же штуку, мы узнаемъ, что продѣлка очень огорчила Шекспира.

Въ 1601 году Робертъ Честеръ издалъ сборникъ Love’s Martyr or Rosalin’s Complain* съ загадочною цѣлью дать «аллегорическое изображеніе истинной любви и вѣрности Феникса и Голубки». Въ сборникѣ, кромѣ стиховъ Честера, имѣются стихотворенія извѣстнѣйшихъ современныхъ писателей: Марстона, Чэпмэна, Бенъ Джонсона и Шекспира. Шекспировское (входитъ въ собраніе его соч. подъ заглавіемъ «Фениксъ и Голубка) заключаетъ въ себѣ всего 67 стиховъ, очень вычурныхъ и изысканныхъ. Въ крайне загадочныхъ выраженіяхъ здѣсь описываются похороны Феникса и Голубки, которыхъ при жизни соединялъ въ одно союзъ чисто духовнаго свойства. Заключается ли тутъ какая-нибудь философско-политическая аллегорія, оплакивается ли чья нибудь смерть — сказать невозможно. Но во всякомъ случаѣ эта стихотворная загадка не представляетъ никакого поэтическаго интереса.

XII.

Сонеты.

Продолжаетъ оставаться вплоть до нашихъ дней загадкой, несмотря на безчисленныя изслѣдованія, самая знаменитая часть стихотворнаго наслѣдія Шекспира — его сонеты. Литературная судьба сонетовъ чрезвычайно замѣчательна. Современникамъ они казались „сладкими, какъ сахаръ“. Этого было достаточно, чтобы разжечь книгопродавческіе аппетиты и мы знаемъ, что пиратъ Джагардъ нѣсколько сонетовъ тиснулъ въ своемъ воровскомъ изданіи „Страстнаго пилигрима“ (1599). Другіе сонеты попадаются при нѣкоторыхъ другихъ хищническихъ изданіяхъ пьесъ Шекспира, a въ 1609 г. пиратъ Торпъ (Thorpe) совершаетъ нѣчто непонятное съ позднѣйшей точки зрѣнія. Въ то время литературная собственность признавалась не за авторомъ, a за владѣльцемъ рукописи. И вотъ Торпъ достаетъ полный экземпляръ вращавшихся въ литературныхъ кругахъ сонетовъ Шекспира и въ 1609 г. издаетъ ихъ.

Однако, его ожиданія нажиться не оправдались. Сонеты, видимо, не понравились, потому что слѣдующее изданіе ихъ появилось только въ 1640 г. A затѣмъ ихъ до такой степени забываютъ и игнорируютъ, что такой добросовѣстный человѣкъ, какъ знаменитѣйшій комментаторъ Шекспира и издатель классическаго собранія его сочиненій (1773) Стивенсъ не захотѣлъ ихъ перепечатать. Онъ считалъ шекспировскіе сонеты аффектированно-педантическимъ и просто скучнымъ вздоромъ и позднѣе выразился, „что самый строгій парламентскій законъ не могъ бы даже принудительнымъ путемъ доставить читателей“ сонетамъ.

И ихъ дѣйствительно просто перестали читать или читали до такой степени невнимательно, что нѣкоторые издатели-редакторы. соч. Шекспира ничто-же сумняшеся заявляли, что въ сонетахъ воспѣвается возлюбленная Шекспира, a одинъ даже увѣрялъ, что королева Елизавета.

Только значительно позднѣе, въ концѣ XVIII в., извѣстный комментаторъ Шекспира Мэлонъ обратилъ вниманіе литературнаго міра на то, что въ первыхъ 126 сонетахъ даже нѣтъ рѣчи о женщинѣ, a воспѣвается мужчина, и только въ послѣднихъ 26 появляется и женщина.

Но уже съ первыхъ лѣтъ XIX вѣка пренебреженіе къ сонетамъ замѣняется отношеніемъ діаметрально-противоположнымъ, начало которому положилъ знаменитый поэтъ Вордсвортъ. Онъ восторженно отозвался о поэтическомъ значеніи сонетовъ, a кромѣ того усмотрѣлъ въ нихъ автобіографическій отпечатокъ и считалъ, что „этимъ ключемъ отпирается сердце поэта“.

Съ легкой руки Вордсворта интересъ къ сонетамъ становится заразительнымъ. Многіе десятки изслѣдователей съ жаромъ отдаются заманчивой задачѣ замѣнить недостатокъ фактическихъ данныхъ объ интимной жизни Шекспира изученіемъ этой якобы лѣтописи его сердечныхъ переживаній. Но страстность интереса къ сонетамъ внесла въ изслѣдованіе ихъ столько легкомыслія, легковѣрія и тенденціозности, что до извѣстной степени вопросъ о сонетахъ становится на одну доску съ фантазіями пресловутаго Шекспиръ-Бэконовскаго вопроса.

Въ основномъ, разногласія изслѣдователей сонетовъ распадаются на два главныхъ направленія: одни все въ нихъ считаютъ автобіографическимъ, другіе, напротивъ того, усматриваютъ тутъ чисто-литературное упражненіе въ модномъ стилѣ, не отрицая, впрочемъ, автобіографическаго значенія нѣкоторыхъ подробностей.

Въ основѣ очень заманчивой автобіографической теоріи лежитъ совершенно правильное наблюденіе, что сонеты Шекспира — не простое собраніе отдѣльныхъ стихотвореній. Каждый сонетъ заключаетъ въ себѣ, конечно, нѣчто законченное, какъ цѣльное выраженіе одной какой нибудь мысли. Но если читать сонетъ за сонетомъ, то несомнѣнно видно, что они составляютъ рядъ группъ и что въ предѣлахъ этихъ группъ одинъ сонетъ какъ-бы является продолженіемъ другого. Такъ, первые 26 сонетовъ убѣждаютъ какого-то молодого, знатнаго и очень красиваго юношу жениться, дабы не пропала его красота и продолжала бы жить въ его дѣтяхъ. Рядъ сонетовъ прославляетъ этого юношу за то, что онъ оказываетъ поэту просвѣщенное покровительство, въ другой группѣ идутъ горькія сѣтованія на то, что другіе поэты завладѣли покровительствомъ высокаго патрона. Въ отсутствіе поэта покровитель завладѣлъ его возлюбленной, но онъ это ему прощаетъ.

Съ разными перерывами обращеніе къ знатному юношѣ заканчивается въ 196-мъ сонетѣ, послѣ чего начинаетъ фигурировать смуглая дама, съ черными какъ смоль волосами и черными глазами. Эта бездушная кокетка измѣнила поэту и завлекла его друга.

Но кто-же такой вельможный юноша и кто бездушная кокетка?

Тутъ-то въ большей или меньшей степени и начала работать фантазія изслѣдователей и, перемѣшивая достовѣрное съ полнѣйшимъ произволомъ въ буквальномъ толкованіи поэтическаго символизма, въ концѣ концовъ совершенно дискредитировала автобіографическую теорію. Изъ умѣренныхъ изслѣдователей и обогатившихъ шекспирологію цѣнными соображеніями приверженцевъ автобіографической теоріи можно назвать Гервинуса, Ульрици, Фэрниваля, Свинбэрна, Доудена и среди русскихъ ученыхъ отчасти Н. И. Стороженко. Яркимъ-же образчиковъ увлеченій этой теоріи можетъ служить огромная глава о сонетахъ въ книгѣ Брандеса.

Съ поражающимъ легкомысліемъ Брандесъ развилъ и разукрасилъ догадки одного изъ новѣйшихъ изслѣдователей и издателей сонетовъ Тэйлера (Tyler, 1890), который, принявъ давно высказанное нѣкоторыми предположеніе, что въ юношѣ-покровителѣ Шекспиръ вывелъ красавца-фаворита Елизаветы графа Пемброка, усматриваетъ кромѣ того въ „черной“ дамѣ послѣднихъ сонетовъ извѣстную своими похожденіями придворную даму Мери Фиттонъ. И вотъ, пользуясь чисто-литературными пріемами сонетовъ, Брандесъ далъ цѣлый романъ о связи Шекспира съ Фиттонъ и въ горькомъ чувствѣ, оставленномъ ея измѣной, видитъ источникъ мрачнаго періода шекспировскаго творчества начала 1600-хъ гг. Чтобы показать полную выдуманность этого романа, помимо того, что въ подтвержденіе его нѣтъ ни одного положительнаго факта, совершенно достаточно указать, что мнимый оригиналъ „черной“ дамы, Мэри Фиттонъ на отыскавшемся дѣйствительномъ портретѣ ея — свѣтлая блондинка.

Научное значеніе имѣетъ теперь только взглядъ на сонеты, какъ на одно изъ проявленій литературной моды, эпидемически овладѣвшей литературными кружками въ концѣ XVI в., подъ вліяніемъ знакомства съ литературою итальянской и французской. Впервые высказанный въ 1850 г. извѣстнымъ издателемъ Шекспира Чарльзомъ Найтомъ (Knight), этотъ взглядъ затѣмъ получилъ поддержку со стороны такихъ высокоавторитетныхъ, a главное научно-осторожныхъ шекспирологовъ, какъ Стоунтонъ, Дайсъ (Dyce) и Деліусъ. Изъ новѣйшихъ сочиненій установленіе тѣснѣйшей связи между сонетами Шекспира и сонетной литературой того времени блистательно проведено въ самой авторитетной въ настоящее время біографіи Шекспира, принадлежащей Сидни Ли (1898). Сравнительное сопоставленіе сонетовъ Шекспира съ сонетами другихъ англійскихъ сонетистовъ, особенно Даніэля, съ полною очевидностью показало, что множество мотивовъ, поэтическихъ мыслей и сравненій Шекспиръ заимствовалъ у своихъ предшественниковъ съ тою же легкостью, съ какою онъ заимствовалъ и сюжеты своихъ драмъ. Правда, какъ и въ драмахъ, онъ значительно углубилъ содержаніе своихъ заимствованій и придалъ имъ такой блескъ, что занялъ первое мѣсто въ ряду англійскихъ сонетистовъ. Но во всякомъ случаѣ объ автобіографичности уже не можетъ быть тутъ рѣчи.

Всего характернѣе, конечно, что вся знаменитая „черная“ дама, съ ея „черною“ измѣною и проклятіями поэта по ея адресу цѣликомъ взята изъ сонетовъ извѣстнаго Филиппа Сидни, который въ свою очередь, взялъ ее y сонетистовъ французскихъ и итальянскихъ.

Но можетъ быть убѣдительнѣе и сильнѣе всякихъ ученыхъ доводовъ противъ любовной теоріи происхожденія сонетовъ Шекспира говоритъ простое эстетическое чувство. Какъ восторженно ни относиться къ ихъ художественнымъ совершенствамъ, нельзя однако отрицать, что это произведенія очень разсудочно-отточенныя и условныя. И вотъ думается: Шекспиръ, безсмертный пѣвецъ любви и страсти во всѣхъ ея видахъ, такъ потрясающій зрителя изображеніемъ чужой любовной горячки, неужели-же онъ собственное глубокое горе выразилъ бы въ такихъ холодныхъ, придворно-галантныхъ формахъ?

Отвергая автобіографичность мнимаго романа Шекспировскихъ сонетовъ, научно-осторожная критика нимало, однакоже, не думаетъ отвергать автобіографичность нѣкоторыхъ отдѣльныхъ чертъ ихъ. Такъ, напр., въ той горечи, съ которой Шекспиръ говоритъ о пренебреженіи къ актерскому званію, конечно, сказалось личное чувство. Точно также вполнѣ реальное лицо герой „мужскихъ“ сонетовъ. Не прибѣгая ни къ какимъ аллегоріямъ, Шекспиръ весьма опредѣленно прославляетъ молодого знатнаго покровителя своего и мецената. Онъ его не называетъ по имени, но мы знаемъ, что около 1594 г., когда возникаютъ первые сонеты, y Шекспира былъ одинъ только покровитель Соутгэмптонъ, и все, что говорится о немъ въ сонетахъ, вполнѣ совпадаетъ съ біографическими данными о молодомъ графѣ. Если Шекспиръ говоритъ о своемъ покровителѣ въ такомъ нѣжно-восторженномъ тонѣ, что невнимательные издатели XVIII в. усмотрѣли тутъ любовное объясненіе женщинѣ, то это потому, что такова была манера сонетнаго жанра. Къ тому же слова „любовь“ (love) и „возлюбленный“ (lover), такъ часто попадающіяся въ „мужскихъ сонетахъ“ Шекспира, въ то время имѣли значеніе просто дружбы. Такъ Брутъ въ переводахъ „Юлія Цезаря“ начинаетъ свою рѣчь возгласомъ: „Римляне! Сограждане! Друзья“, a въ подлинникѣ вмѣсто „друзья“ употреблено „lover“.

XIII.

Трудность установить хронологію Шекспировскихъ пьесъ.

Установленіе хода драматической дѣятельности Шекспира представляетъ чрезвычайныя затрудненія вслѣдствіе того, что мы тутъ лишены главнаго въ такихъ случаяхъ пособія — точной хронологіи. Всѣ обычные пріемы распознаванія, взятые въ отдѣльности, не приводятъ къ достовѣрнымъ результатамъ, и только комбинація цѣлаго ряда признаковъ даетъ извѣстную почву для распредѣленія шекспировскихъ пьесъ по времени ихъ возникновенія.

Самое основное литературно-хронологическое пособіе — дата появленія даннаго произведенія въ печати — по отношенію къ Шекспиру можетъ повести только къ крайне ошибочнымъ заключеніямъ. Самъ Шекспиръ, вообще совершенно равнодушный къ литературной славѣ, никогда не заботился объ изданіи своихъ пьесъ и кромѣ „Венеры и Адониса“ да „Лукреціи“ ничего самъ не печаталъ. Да это и не было въ литературныхъ нравахъ тогда — самому печатать драматическія произведенія. Когда Бенъ-Джонсонъ издалъ собраніе своихъ драмъ, надъ нимъ посмѣивались и увидѣли въ этомъ мелочную суетность.

A главное — печатать свои драматическія произведенія всего менѣе входило въ интересы Шекспира, какъ члена извѣстной труппы. Такъ какъ всякая понравившаяся публикѣ пьеса является источникомъ подчасъ очень крупнаго дохода того театра, на которомъ пьеса была поставлена, то покупавшая пьесу дирекція не только не стремилась дѣлать ее общею собственностью путемъ напечатанія, а, напротивъ того, тщательнѣйшимъ образомъ скрывала рукопись отъ хищничества издателей-пиратовъ. Тѣ, однако, прилагали самыя ухищренныя старанія, и если не удавалось воровски добыть рукопись, прибѣгали къ помощи весьма многочисленныхъ тогда скорописцевъ. Скорописцы по многу разъ и по нѣсколько человѣкъ ходили на представленія облюбованной пьесы и такимъ образомъ добывали текстъ, конечно, полный всевозможныхъ ошибокъ и прямыхъ безсмыслицъ, надъ разгадкою которыхъ такъ много пришлось биться позднѣйшимъ издателямъ.

Этимъ то стенографическимъ воровскимъ путемъ и народились всѣ раннія изданія (всѣ in 4®) шекспировскихъ пьесъ. Но, само собою разумѣется, издательскія соображенія когда и что издать не имѣли ничего общаго съ датою возникновенія пьесъ. Такъ, въ одномъ и томъ-же 1600 г. появляются въ печати и самая ранняя изъ драмъ Шекспира — „Титъ Андроникъ“, и отдѣленныя отъ нея на 4—5 лѣтъ „Венеціанскій купецъ“, и лѣтъ на 8-мъ „Много шуму изъ ничего“. Единственный выводъ, который, слѣдовательно, можно тутъ сдѣлать — это то, что данная пьеса возникла не позже года ея изданія.

Но для большинства пьесъ Шекспира даже эта чисто-отрицательная скудная дата отпадаетъ, потому что только около половины ихъ появилось при жизни великаго писателя, a цѣлыхъ 20 пьесъ впервые были напечатаны въ посмертномъ folio 1623 г.

Гораздо болѣе цѣнныя указанія даютъ свидѣтельства современниковъ. Въ ряду ихъ первое мѣсто занимаетъ не разъ цитированное нами мѣсто изъ „Palladis Thamia“ Миреса. Тутъ мы имѣемъ прочное основаніе для хронологіи цѣлыхъ 12 пьесъ — всѣ онѣ созданы не позже появленія книги Миреса, т. е. 1598 г. Одна изъ названныхъ Миресомъ пьесъ — „Вознагражденныя усилія любви“ (Love labours Wonne) съ этимъ именемъ не сохранилась. Названная вслѣдъ за „Безплодными усиліями любви“ (Love labors lost), она, вѣроятно, составляетъ pendant къ этой пьесѣ и по имѣющему извѣстное правдоподобіе предположенію нѣкоторыхъ изслѣдователей, можетъ быть, дошла до насъ подъ заглавіемъ „Конецъ дѣлу вѣнецъ“ (All’s well that ends well).

Изъ другихъ серьезныхъ свидѣтельствъ чрезвычайно цѣнны записи въ дневникахъ юриста Мэннингэма о первомъ представленіи „Двѣнадцатой ночи“ въ 1601 г., доктора Формана о представленіи „Зимней сказки“ въ 1611 г., письмо Томаса Лоркина о первомъ представленіи „Генриха VIII“ въ 1613 г. и другіе.

Даютъ, кромѣ того, не мало для хронологіи шекспировскихъ пьесъ многочисленные намеки въ нихъ на современныя событія. Если судьбѣ угодно было сдѣлать изъ Шекспира писателя, стоящаго внѣ времени и пространства, то это произошло совершенно помимо его воли. Самъ же онъ, напротивъ того, всегда старался примѣняться къ публикѣ едва-ли не каждаго вечера и щедрою рукою разсыпалъ намеки на злобу дня. И вотъ по нимъ-то, поскольку удалось ихъ понять, иногда можно датировать пьесу. Если въ „Макбетѣ“, относимомъ къ 1605 г., пророчески говорится о соединеніи „двухъ державъ и 3 скипетровъ“, то, конечно, потому, что это соединеніе произошло, когда на престолъ въ 1603 г. взошелъ Іаковъ I. Событія 1609—1610 гг. отразились въ „Бурѣ“, событія начала 1590хъ гг. въ „Безплодныхъ усиліяхъ любви“, событія 1599 г. въ „Генрихѣ V“.и т. д.

Несомнѣнно, что до извѣстной степени руководствомъ къ хронологическому распредѣленію пьесъ могутъ служить и эстетическіе признаки. Ясно, во-первыхъ, что уже одна высота художественнаго совершенства и зрѣлости, до которыхъ Шекспиръ дошелъ въ „Гамлетѣ“ и „Лирѣ“, не даетъ возможности отнести ихъ къ одному творческому періоду съ слабыми комедіями, которыми молодой Шекспиръ дебютировалъ на литературномъ поприщѣ. Но и помимо этого слишкомъ общаго критерія, достаточнаго развѣ только для дѣленія на десятилѣтія, есть еще рядъ литературныхъ признаковъ чисто-внѣшняго свойства. Такъ, раннія произведенія очень обильны латинскими цитатами и учеными сравненіями. Въ то время писатели больше гордились ученостью, чѣмъ талантомъ и молодому дебютанту хотѣлось показать, что и онъ кое что знаетъ. Обильны раннія произведенія Шекспира и разными изысканными выраженіями, игрою словъ, погонею за внѣшнимъ остроуміемъ. Все это было въ литературномъ стилѣ времени, и неокрѣпшій геній Шекспира не могъ отъ него уйти, но все это исчезаетъ въ великихъ произведеніяхъ зрѣлаго періода, столь простыхъ и естественныхъ въ своемъ желаніи дать дѣйствительную картину того, что происходитъ въ скрытой глубинѣ человѣческаго сердца.

XIV.

Метръ Шекспира.

Неожиданно блестящіе результаты для уясненія эволюціи и творческихъ пріемовъ Шекспира дало изученіе такой, казалось бы, совершенно-внѣшней вещи, какъ метръ Шекспира. Многимъ, незнакомымъ съ цѣлью изученія шекспировскаго метра, кажутся какимъ-то жалкимъ буквоѣдствомъ подробнѣйшіе разсчеты англійскихъ шекспирологовъ (Walker. Bathurst, Ingram, Furnivall, англо-русскій шекспирологъ Р. И. Бойль и особенно Fleay), сколько въ каждой пьесѣ риѳмованныхъ строкъ, сколько нериѳмованныхъ, сколько стиховъ съ удареніемъ на послѣднемъ слогѣ, сколько съ удареніемъ на предпослѣднемъ слогѣ и т. д.

Но въ дѣйствительности эта литературная статистика дала самые поразительные результаты. Оказывается, что метръ Шекспира это есть органическое выраженіе внутренняго художественно-психологическаго процесса. Съ углубленіемъ художественной манеры Шекспира совершенно мѣняется y него метръ. Отъ вычурности шекспировскій метръ тоже переходитъ къ полной простотѣ. Вначалѣ художественные пріемы Шекспира полны изысканности и модной манерности и соотвѣтственно поэтому крайне изысканно и нарядно его стихосложеніе. Молодой писатель не довольствуется скромнымъ бѣлымъ стихомъ, нужна литературная побрякушка, и въ первыхъ пьесахъ риѳмованныя строки преобладаютъ надъ бѣлыми стихами. Въ самой изысканной изъ пьесъ Шекспира „Безплодныхъ усиліяхъ любви“ 1028 риѳмованныхъ стиховъ и 579 нериѳмованныхъ. Но вотъ геній Шекспира все больше и больше склоняется къ простотѣ и художественной искренности и стѣсняющая свободный полетъ чувства риѳма постепенно исчезаетъ. Въ заключительномъ аккордѣ великой художественной дѣятельности — въ „Бурѣ“ всего только 2 риѳмованныя строчки на 1458 нериѳмованныхъ!

Такому же органическому упрощенію постепенно подпадаютъ другія частности метра.

Въ первыхъ пьесахъ почти нѣтъ слабыхъ (weak) окончаній, т. е. неударяемыхъ, кончающихся союзомъ, нарѣчіемъ, вспомогательнымъ глаголомъ — это считалось небрежностью; въ позднѣйшихъ произведеніяхъ Шекспиръ не обращаетъ ровно никакого вниманія на слабыя окончанія и число ихъ доходитъ до 33 %.

Въ первыхъ пьесахъ начинающій драматургъ внимательно смотритъ за тѣмъ, чтобы бѣлый стихъ былъ образцомъ пятистопнаго ямба, т. е. заключалъ бы въ себѣ ровно 10 слоговъ, но въ позднѣйшихъ его настолько поглощаетъ забота о наилучшемъ выраженіи мысли, что онъ не стѣсняется прибавить и лишній слогъ: въ ранней „Комедіи ошибокъ“ нѣтъ ни одного стиха въ 11 слоговъ, въ послѣднихъ число ихъ доходитъ до 25 %.

Наконецъ, въ раннихъ своихъ пьесахъ Шекспиръ очень зорко слѣдитъ за тѣмъ, чтобы (было какъ можно меньше такъ называемыхъ „run-on-lines“, т. е. переходовъ мысли изъ одного стиха въ другой. Въ „Безплодныхъ усиліяхъ любви“, въ „Комедіи ошибокъ“ каждый стихъ, или каждые 2 стиха, представляютъ собою нѣчто вполнѣ законченное. Но, конечно, это страшные тиски для сколько нибудь глубокой мысди, и Шекспиръ совершенно отбрасываеть ихъ въ великихъ трагедіяхъ. Мысль начинаетъ занимать четыре, пять, шесть строкъ, сколько понадобится и число „run-on-lines“ растетъ въ геометрической прогрессіи: въ первыхъ комедіяхъ ихъ 3 на 23 строки, въ послѣднихъ 21 на 24, т. е. нѣчто діаметрально противоположное.

Вотъ въ какой прямо-таки можно сказать, органической зависимости находится метръ Шекспира отъ внутренней эволюціи, отъ художественнаго роста великаго писателя. Получается совершенно точный біологическій признакъ, дающій право сказать безъ всякой натяжки, что по метру литературный изслѣдователь можетъ съ такою-же увѣренностью опредѣлять возрастъ шекспировскихъ пьесъ, съ какою опредѣляетъ ботаникъ возрастъ дерева по ежегоднымъ кольцамъ, дѣлающимъ стволъ все болѣе и болѣе могучимъ и величественнымъ.

XV.

Хронологическая послѣдовательность пьесъ Шекспира.

И вотъ на основаніи комбинаціи всѣхъ указанныхъ выше признаковъ можно составить довольно точную таблицу хронологической послѣдовательности пьесъ Шекспира. Въ ней возможны ошибки, но небольшія, такъ что группировкѣ онѣ помѣшать не могутъ. Если не считать запутаннаго вопроса о времени возникновенія „Троила и Крессиды“, то въ нижеслѣдующемъ перечнѣ разногласія между изслѣдователями не идутъ дальше 1—2 лѣтъ.

1) „Титъ Андроникъ“ — около 1591

2) „Король Генрихъ VI“, часть I — 1591

3) „Два веронца“ (The two gentlemen of Verona) — около 1591

4) „Комедія ошибокъ“ — 1591

5) „Генрихъ VI, ч. II“ — 1592

6) „Безплодныя усилія любви“ (Love’s Labour’s Lost) — 1592

7) „Ромео и Джульетта“ — 1592

8) „Генрихъ VI“, ч. III» — 1592

9) «Усмиреніе Строптивой» — 1594

10) «Король Ричардъ III» — 1594

11) «Венеціанскій Купецъ» — 1595

12) «Сонъ въ Иванову ночь» (A Midsumer Night’s Dream) — 1595

13) «Король Джонъ» — 1596

14) «Король Ричардъ II» — 1596

15) «Король Генрихъ IV», часть I — 1597

16) «Конецъ дѣлу вѣнецъ» (All’s Well that ends well) — раньше 1598

17) «Король Генрихъ IV», часть II — 1598

18) «Много шуму изъ ничего» (Much Addo about Nothing) — 1599

19) «Король Генрихъ V» — 1599

20) «Виндзорскія Кумушки» (The Merry Wives of Windsor) — 1600

21) «Двѣнадцатая ночь или какъ вамъ угодно» (Twelfth Night, Or What you Will) — 1601

22) «Какъ вамъ это понравится» (As you like it) — 1601

23) «Гамлетъ, принцъ Датскій» — 1602

24) «Юлій Цезарь» — 1603

25) «Мѣра за мѣру» — 1603

26) «Отелло, венеціанскій мавръ» — 1604

27) «Король Лиръ» — 1604—05

28) «Макбетъ» — 1606

29) «Тимонъ Аѳинскій» — 1607

30) «Антоній и Клеопатра» — 1608

31) «Периклъ» — 1608

32) «Троилъ и Крессида» — 1609

33) «Коріоланъ» — 1609

34) «Зимняя сказка» — 1610

35) «Цимбелинъ» — 1610—11

36) «Буря» — 1611

37) «Король Генрихъ VІІІ» — 1613

Названныя пьесы вошли въ составъ перваго изданія — in folio 1623 г. и съ тѣхъ поръ включаются во всѣ собранія сочиненій Шекспира. Возникаютъ, однако, весьма основательныя сомнѣнія относительно того, всецѣло-ли принадлежатъ Шекспиру нѣкоторыя изъ нихъ. По всей вѣроятности, въ «Генрихѣ VI» онъ только приложилъ руку къ чужому произведенію; «Титъ Андроникъ», можетъ быть, вовсе ему не принадлежитъ; видимо въ сотрудничествѣ съ Вилькинсомъ написаны «Тимонъ Аѳинскій» и «Периклъ»; въ «Троилѣ и Крессидѣ» вѣроятно, принимали участіе Марстонъ и, наконецъ, едва ли можетъ быть сомнѣніе относительно того, что въ «Генрихѣ VIII» Шекспиръ принималъ лишь самое незначительное участіе, a большая часть этой весьма слабой пьесы написана Флетчеромъ и, можетъ быть, Мэссенджеромъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, есть драмы, не вошедшія въ folio 1623 года, но, можетъ быть, все-таки, написанныя Шекспиромъ, и длинный рядъ псевдошекспировскихъ пьесъ, созданныхъ спекуляціей на его имя. Изъ такъ называемыхъ «сомнительныхъ» пьесъ въ собранія сочиненій Шекспира, претендующія на большую полноту, обыкновенно включаются мѣстами дѣйствительно отмѣченныя печатью крупнаго таланта драмы "Эдуардъ III и «Два знатныхъ родича» («Two noble Kinsmen»). Псевдошекспировскими считаются: «Лондонскій блудный сынъ» (London Prodigal), «Исторія о Томасѣ лордѣ Кромвеллѣ», «Сэръ Джонъ Ольдкэстль, лордъ Кобгэмъ», «Вдова Пуританка», «Іоркширская трагедія», «Трагедія о королѣ Локринѣ», «Арденъ Фэвершэмъ», «Рожденіе Мерлина», «Муцедоръ», «Прекрасная Эмма» («Fair Em»).

XVI.

Психологическое единство творчества Шекспира.

Если незначительны разногласія между шекспирологами относительно хронологической послѣдовательности пьесъ Шекспира, то, въ общемъ, они мало расходятся теперь и въ группировкѣ ихъ. Было время, когда пьесы Шекспира группировали по сюжетамъ и получалась группа комедій, группа трагедій, хроники изъ англійской исторіи, римскія трагедіи. Эта группировка вполнѣ искуственна и, соединяя въ одно пьесы разныхъ эпохъ, разныхъ настроеній и разныхъ литературныхъ пріемовъ, ни въ чемъ не уясняетъ эволюціи творческихъ настроеній Шекспира. Одна только хронологическая группировка дѣйствительно поучительна, давая картину хода духовной жизни великаго писателя и измѣненій его міровоззрѣнія. Съ тою же ошибкою на 1—2 года можно приблизительно установить, что творческое настроеніе Шекспира прошло 4 стадіи, пережило 4 періода.

Намъ кажется, что стоитъ вдуматься въ послѣдовательность этихъ эпохъ, чтобы придти къ двумъ важнымъ выводамъ:

1) Шекспиръ вовсе не представитель объективнаго творчества по преимуществу, какъ принято его характеризовать; напротивъ того, все его творчество есть лѣтопись его собственныхъ переживаній.

2) Въ смѣнѣ творческихъ настроеній Шекспира, повидимому столь разнообразныхъ, есть, все таки, психологическое единство, опять таки какъ результатъ того, что передъ нами не объективное сочиненіе на разныя темы, a живая лѣтопись души, закономѣрное развитіе духа великаго философа жизни.

Испоконъ вѣку принято усматривать въ сочиненіяхъ Шекспира вершину объективнаго отношенія къ воспроизводимому. Бѣлинскій въ самой ранней изъ своихъ статей («Литературныя мечтанія»), когда онъ считалъ художническое безстрастіе главнымъ достоинствомъ писателя, заставляетъ Шекспира «взять равную дань и съ добра и съ зла»; драмы Шекспира, изъ которыхъ «каждая есть міръ въ миніатюрѣ», говорятъ зрителю: «такъ было, а, впрочемъ, мнѣ какое дѣло».

Такое отношеніе къ Шекспиру какъ бы подтверждается еще и безконечнымъ разнообразіемъ темъ, имъ разработанныхъ, разнообразіемъ страстей, имъ изображенныхъ, разнообразіемъ эпохъ, привлекшихъ его творческое вниманіе. Можетъ ли, въ самомъ дѣлѣ, идти рѣчь о какомъ либо отраженіи личности писателя, который съ одинаковою силою поэтическаго паѳоса изображалъ и воплощеніе страсти Отелло и воплощеніе рефлексіи Гамлета, преступную совѣсть Макбета и страданія жертвы чужой безсовѣстности Лира, Яго и Кассіо, Брута и Антонія?

Такимъ образомъ, какъ будто и сомнѣнія не можетъ быть относительно того, что творчество Шекспира лишено субъективнаго элемента, что Шекспиръ только одною своею необыкновенною способностью вдумываться въ чужую психологію достигъ такого великаго мастерства.

Но субъективность бываетъ двухъ родовъ. Есть субъективность непосредственная, лирическая. Представителями ея являются по преимуществу поэты, передающіе намъ непосредственно тѣ настроенія, которыя они переживаютъ. Но есть субъективность и другого рода, которая выражается въ интересѣ къ явленіямъ опредѣленнаго разряда, въ выискиваніи того, что особенно соотвѣтствуетъ потребности даннаго момента душевной жизни, во вниманіи къ тому, что бередитъ или успокаиваетъ душевныя раны этого момента.

И вотъ, если съ точки зрѣнія выбора жизненныхъ и историческихъ явленій для воспроизведенія взглянуть на творчество великаго драматурга, то предъ нами развернется вполнѣ цѣльная симфонія отзвуковъ его душевныхъ переживаній и обрисуется естественная смѣна переливовъ той окраски, въ которой являлась жизнь предъ созерцавшимъ ее высокимъ духомъ Шекспира.

Было время, когда жизнь захватывала Шекспира только со стороны сладкихъ чаръ своихъ, вначалѣ высоко-поэтическихъ, какъ мимолетное видѣніе любви Ромео и Джульеты, затѣмъ просто жизнерадостныхъ, какъ y Фальстафа. Но подъ приманкой ароматныхъ цвѣтовъ наслажденія тонкое чувство творца Гамлета очень скоро распознало запахъ гнили и разложенія, и мрачное настроеніе Гамлетовскаго періода раскрыло зрителю Шекспировскаго театра весь ужасъ нашего бытія. Умъ менѣе разносторонній ограничился бы этимъ мрачнымъ міропониманіемъ, манящимъ къ себѣ своею стройностью и нравственнымъ ригоризмомъ. Но въ Шекспирѣ было слишкомъ много жизненныхъ силъ, чтобы удовлетвориться однимъ инертнымъ отрицаніемъ. Вотъ почему онъ, въ концѣ концовъ, изжилъ пору отчаянія, и творчество его закончилось гармоническимъ аккордомъ послѣднихъ «романическихъ» пьесъ. Здѣсь снова жизнь полна очарованія, но уже не для насъ, a для нашихъ преемниковъ въ жизни, которые въ свою очередь послѣ поры очарованія пройдутъ весь ужасный циклъ разочарованія, чтобы въ концѣ концовъ успокоиться на мысли о круговоротѣ мірового процесса. Если подвести все это подъ философскую схему, то передъ нами полное воплощеніе въ художественной формѣ великаго закона развитія мірового процесса, установленнаго Гегелемъ. Предъ нами тезисъ, антитезисъ и синтезисъ пониманія сущности жизни.

A если говорить менѣе мудреными словами, то передъ нами схема душевной жизни великаго мудреца. Онъ былъ очарованъ жизнью, пока въ немъ кипѣли молодыя силы; онъ почувствовалъ горькій привкусъ жизни, когда угаръ первыхъ упоеній прошелъ; онъ примирился съ темною стороною жизни, когда въ его собственномъ домѣ снова расцвѣла молодая жизнь. Но это примиреніе не есть обычное довольство состарившагося и устроившаго свои дѣлишки человѣка. Это та мудрость, которая сквозь мелкую суету жизни увидѣла очертанія вѣчности. Такова общая схема душевной жизни Шекспира. Конечно, не Шекспира — дѣльца, a Шекспира — творца, когда онъ, переставая принадлежать самому себѣ, безгранично высоко подымался надъ интересами мышьей бѣготни повседневной жизни.

Присмотримся теперь къ нѣкоторымъ деталямъ этой схемы.

XVII.

Періодъ очарованія жизнью.

Первый періодъ приблизительно обнимаетъ годы 1590—1594. По литературнымъ пріемамъ его можно назвать періодомъ подражательности. Шекспиръ еще весь во власти своихъ предшественниковъ. Если «Титъ Андроникъ» дѣйствительно имъ написанъ, то комическіе ужасы трагедіи — прямое и непосредственное отраженіе ужасовъ пьесъ Кида и Марло, получившихъ въ неокрѣпшемъ талантѣ молодого писателя еще болѣе нелѣпое развитіе. Вліяніе манернаго Лили и такъ называемаго эвфуизма сказывается въ вычурности стиля перваго періода. Но уже просыпается и собственный геній. Въ спорномъ, но все-же хоть въ малой степени принадлежащемъ Шекспиру, «Генрихѣ VI» ненужныхъ ужасовъ уже меньше, a въ «Ричардѣ III» ужасы уже органическая необходимость, нужная для обрисовки страшной личности главнаго героя. По настроенію первый періодъ можно назвать періодомъ идеалистической вѣры въ лучшія стороны жизни. Съ увлеченіемъ наказываетъ молодой Шекспиръ порокъ въ своихъ историческихъ трагедіяхъ и съ восторгомъ воспѣваетъ высокія и поэтическія чувства — дружбу, самопожертвованіе и въ особенности любовь. Есть въ первомъ періодѣ и произведенія почти безразличныя, именно передѣланная изъ Плавта «Комедія Ошибокъ». Грубый комизмъ, грубыя остроты этой, въ общемъ, очень слабой пьесы, главнымъ образомъ, назначены для потѣхи райка, и только на эпизодической личности молодой Люціаны лежитъ нѣкоторый отпечатокъ обаянія шекспировскихъ женщинъ. Но основную окраску первому періоду даютъ пьесы, гдѣ молодость автора сказалась въ томъ ореолѣ, которымъ онъ окружаетъ молодое чувство. Какъ ни искусственны «Безплодныя усилія любви», какъ ни вычуренъ тотъ турниръ придворнаго остроумничанія, который разыгрывается дѣйствующими лицами, все-же заразительно дѣйствуетъ бьющая ключемъ граціозная жизнерадостность этой веселой компаніи, которая не сомнѣвается, что жизнь полна чуднаго очарованія, если самъ любишь и находишь взаимность. Еще больше прославленія любви и вѣры въ ея волшебную силу въ «Двухъ веронцахъ». И тутъ всѣ главные герои молоды, и тутъ въ центрѣ жизни поставлено трепетное ожиданіе счастливой взаимности. По обаянію молодой страсти «Два веронца» какъ-бы предвѣстники драгоцѣннѣйшей жемчужины перваго періода, «Пѣсни пѣсней» новой европейской литературы — «Ромео и Джульетты», дальше которой не можетъ идти апоѳеозъ любви. Ничего не значитъ, что налетѣвшій ураганъ страсти сокрушилъ молодыхъ любовниковъ у самаго предверія ихъ еле обозначившейся жизни, ничего не значитъ, что, говоря заключительными словами трагедіи, «разсказа нѣтъ печальнѣй и грустнѣй». Это, все-таки, пѣснь торжествующей любви, и страстный юноша въ томъ возрастѣ, когда объятія любимой женщины представляются высшимъ благомъ жизни, всегда съ энтузіазмомъ скажетъ, что для дня такой любви и жизни не жаль.

Волшебный ореолъ, который Шекспиръ съумѣлъ придать своимъ любовникамъ, при всей трагичности, дѣлаетъ ужасъ «печальнаго разсказа» сладкимъ, и собственныя имена героевъ трагедіи вотъ уже 3 вѣка продолжаютъ быть нарицательнымъ обозначеніемъ высшей поэзіи страсти.

XVIII.

Фальстфовскій періодъ

Какъ-бы на порогѣ второго періода творческой дѣятельности Шекспира, приблизительно обнимающаго годы 1594—1601, стоитъ одно изъ знаменитѣйшихъ его произведеній «Венеціанскій купецъ». Въ немъ еще не мало подражательности. Внѣшними чертами главный герой этой странной «комедіи» — жидъ Шейлокъ находится въ генетической связи съ главнымъ героемъ «Мальтійскаго Жида» Марло — ужаснымъ Варравой. Но въ этой же пьесѣ геній Шекспира уже могуче обнаружилъ свою самостоятельность и съ необыкновенною яркостью проявилъ одну изъ наиболѣе удивительныхъ способностей своихъ — превращать грубый, неотесанный камень заимствуемыхъ сюжетовъ въ поражающую совершенствомъ художественную скульптуру. Сюжетъ «Венеціанскаго купца» взятъ изъ ничтожнаго разсказа, вычитаннаго y посредственнаго итальянскаго новелиста ХІІ вѣка Джіовани Фіорентино. Но съ какою глубиною вдумался Шекспиръ въ этотъ пустой анекдотъ, съ какимъ поражающимъ умѣніемъ уяснить себѣ всѣ послѣдствія извѣстнаго положенія проникъ онъ въ самую сердцевину вопроса и наконецъ съ какою художественною свободою отнесся къ своей задачѣ. Пушкинъ прекрасно понялъ Шекспира, когда прославлялъ его «вольное и широкое изображеніе характеровъ». Благодаря этой художественной разносторонности, имя Шейлока въ одно и то же время и стало нарицательнымъ обозначеніемъ исторической связи еврейства съ деньгами, и вмѣстѣ съ тѣмъ во всей огромной литературѣ, посвященной защитѣ еврейства нѣтъ ничего, что было бы ярче, убѣдительнѣе, сильнѣе, человѣчнѣе знаменитаго монолога Шейлока: «Да развѣ у жида нѣтъ глазъ? развѣ y жида нѣтъ рукъ, органовъ, членовъ, чувствъ, привязанностей, страстей»? и т. д.

Остаткомъ настроенія перваго идеалистическаго періода въ «Венеціанскомъ купцѣ», кромѣ подражанія Марло, является вѣра въ дружбу, столь самоотверженнымъ представитилемъ которой выступаетъ Антоніо. Переходъ ко второму періоду сказался въ отсутствіи той поэзіи молодости, которая такъ характерна для перваго періода. Герои еще молоды, но уже порядочно пожили, и главное для нихъ въ жизни наслажденіе. Героиня пьесы — Порція пикантная, бойкая бабенка, но уже нѣжной прелести дѣвушекъ «Двухъ Веронцевъ», a тѣмъ болѣе Джульеты въ ней совсѣмъ нѣтъ.

Беззаботное, веселое пользованіе жизнью и добродушное жуированіе — вотъ главная черта второго періода, центральною фигурою котораго является третій безсмертный типъ Шекспира — сэръ Джонъ Фальстафъ, постоянный гость таверны «Кабанья голова». Много вливаетъ въ себя эта «бочка съ хересомъ», но всего менѣе онъ обыкновенный кабацкій засѣдатель. Это настоящій поэтъ и философъ веселаго чревоугодничества, y котораго стремленіе къ искрящейся жизни духа, къ блеску ума столь же сильно, какъ и жажда ублаготворенія животныхъ потребностей. Фейерверкъ его геніальнаго добродушно-циническаго остроумія столь-же для него характеренъ, какъ и чревоугодничество. Не будь онъ такимъ, онъ не былъ бы въ состояніи увлечь за собою ни мало не испорченнаго принца Галя изъ дворца въ кабакъ,

Съ большою долею правдоподобія устанавливаютъ связь между Фальстафіадою и турнирами веселаго остроумія, происходившими въ срединѣ 1590-хъ гг. въ литературно-артистическихъ кабачкахъ, среди которыхъ особенно славилась таверна «Сирены» (Mermaid). Здѣсь собирались писатели, актеры и приходила аристократическая молодежь. Предсѣдательствовалъ ученый Бэнъ Джонсонъ, но его, по преданію, всегда отодвигало на второе мѣсто блестящее остроуміе Шекспира.

Гораздо менѣе удачно желаніе привести въ связь Фальстафа съ типомъ хвастливаго воина, извѣстнаго еще древности. Фальстафъ, конечно, вретъ и хвастаетъ, но исключительно для краснаго словца, для того, чтобы потѣшить компанію. Уличатъ — ничего, это его ни мало не смущаетъ, потому что личной карьеры онъ никогда не дѣлаетъ и дальше того, чтобы достать деньги на вечерній хересъ, его заботы не идутъ. Лучшимъ доказательствомъ этого отсутствія личнаго элемента въ цинизмѣ Фальстафа — да иначе онъ былъ бы обыкновеннымъ мошенникомъ по нѣкоторымъ своимъ пріемамъ добывать деньги — можетъ служить неудача «Виндзорскихъ кумушекъ». Фигура Фальстафа привела въ такой восторгъ «дѣвственную» королеву Елизавету, которая, не морщась, выслушивала всѣ неслыханно-непристойныя остроты «толстаго рыцаря», что она выразила желаніе опять увидѣть Фальстафа на сценѣ. Шекспиръ исполнилъ ея желаніе, въ нѣсколько недѣль написавши «Виндзорскихъ кумушекъ», но первый и послѣдній разъ захотѣлъ морализировать, захотѣлъ «проучить» Фальстафа. Для этого онъ извратилъ самую сущность безпечно-безпутной, ни о чемъ не думающей, даже о самомъ себѣ, натуры Фальстафа и придалъ ему хвастливое самомнѣніе. Типъ былъ разрушенъ, Фальстафъ утрачиваетъ всякій интересъ, становится смѣшонъ и отвратителенъ, a комедія представляетъ собою малохудожественный водевиль, съ натянуто смѣшными и неправдоподобными подробностями, да вдобавокъ еще съ прѣснымъ нравоученіемъ.

Гораздо удачнѣе попытка снова вернуться къ Фальстафовскому типу въ заключительной пьесѣ второго періода «Двѣнадцатой ночи». Здѣсь мы въ лицѣ сэра Тоби и его антуража имѣемъ какъ бы второе изданіе сэра Джона, правда, безъ его искрящагося остроумія, но съ тѣмъ же заражающе добродушнымъ жуирствомъ. Сэръ Тоби, какъ и Фальстафъ, человѣкъ въ всякомъ случаѣ, искренній и терпѣть не можетъ пышныхъ фразъ. Поэтому онъ съ наслажденіемъ принимаетъ участіе въ забавномъ дураченіи надутаго ханжи Мальволіо, подъ личиною добродѣтельныхъ фразъ въ сущности обдѣлывающаго свои дѣлишки. Въ лицѣ Мальволіо Шекспиръ зло вышутилъ пуританство, и это конечно, характерно для періода его творческой жизни, который художественно наиболѣе ярко выразился въ созданіи Фальстафа.

Отлично также вкладывается въ рамки «Фальстафовскаго» по преимуществу періода грубоватая насмѣшка надъ женщинами въ «Усмиреніи Строптивой». Съ перваго взгляда мало, конечно, вяжется съ «Усмиреніемъ Строптивой» почти одновременно созданная граціознѣйшая поэтическая феерія «Сонъ въ Иванову ночь», гдѣ такъ ароматно и сочно отразилась молодость, проведенная въ лѣсахъ и лугахъ. Но вдумаемся, однако, сколько нибудь глубже въ центральное мѣсто пьесы, въ истинно-геніальный эпизодъ внезапнаго прилива страсти, съ которою Титанія осыпаетъ ласками ослиную голову Основы. Какъ не признать тутъ добродушную, но безспорно насмѣшливую символизацію безпричинныхъ капризовъ женскаго чувства?

Органически связанъ «Фальстафовскій» періодъ съ серіею историческихъ хроникъ Шекспира даже помимо того, что Фальстафъ фигурируетъ въ двухъ главныхъ пьесахъ этой серіи — «Генрихъ IV» и «Генрихъ V». Историческія хроники изъ англійской исторіи — это та часть литературнаго наслѣдія Шекспира, гдѣ онъ меньше всего принадлежитъ всѣмъ вѣкамъ и народамъ. Здѣсь Шекспиръ — съ головы до ногъ типичный средній англичанинъ. Когда переживаешь періодъ столь реалистическаго упиванія элементарными благами жизни, то государственные идеалы не заносятся въ облака. Единственное мечтательное лицо хроникъ — Ричардъ II безжалостно погибаетъ подъ ударами практика Болингброка, съ любовью очерченнаго авторомъ, между тѣмъ какъ къ жалкому Ричарду онъ едва чувствуетъ пренебрежительное состраданіе. A Генрихъ V — это уже прямо апоѳеозъ кулака. Онъ завоевалъ Францію, и этого достаточно, чтобы сдѣлать туповатаго увальня истиннымъ любимцемъ автора.

XIX.

Гамлетовскій періодъ

Пріѣлась, однако, вскорѣ фальстафовщина, не могъ художникъ такой тончайшей душевной организаціи долго пить изъ кубка наслажденія, не ощутивъ горечи на днѣ его. Есть что-то символизирующее творческое настроеніе самого Шекспира, когда онъ заставляетъ воцарившагося и вошедшаго въ сознаніе своихъ высокихъ обязанностей Генриха V отстранить отъ себя надѣявшагося процвѣсть Фальстафа и безжалостно при всѣхъ сказать своему недавнему собутыльнику: «Я тебя не знаю, старикъ». Перестаетъ знать и Шекспиръ такъ недавно еще всецѣло владѣвшее имъ безпечальное отношеніе къ жизни. Наступаетъ третій періодъ въ его художественной дѣятельности, приблизительно обнимающій годы 1601—1609, періодъ глубокаго душевнаго мрака, но вмѣстѣ съ тѣмъ періодъ созданія величайшихъ литературныхъ произведеній новаго человѣчества.

Первое предвѣстіе измѣнившагося настроенія и міропониманія сказалось въ комедіи «Какъ вамъ это понравится» (As you like it), въ психологіи утомленнаго жизнью меланхолика Жака. И все растетъ эта меланхолія, сначала только тихо тоскующая, но быстро затѣмъ переходящая въ порывы самаго мрачнаго отчаянія. Все покрывается для умственнаго взора великаго художника черною пеленою; онъ во всемъ сомнѣвается; ему кажется, что «распалась связь временъ», что весь міръ провонялъ, какъ тухлая рыба; онъ не знаетъ, стоитъ-ли вообще жить. Предъ нами развертывается страшная драма противорѣчій реальной жизни съ высшими стремленіями въ «Гамлетѣ»; отчаявшійся художникъ даетъ намъ картину крушенія лучшихъ политическихъ идеаловъ въ «Юліи Цезарѣ»; показываетъ въ «Отелло» ужасы, скрытые подъ розами любви; даетъ потрясающее изображеніе неблагодарности самыхъ близкихъ людей въ «Лирѣ» и неблагодарности толпы въ «Коріоланѣ»; показываетъ на очень хорошихъ по существу людяхъ губительное обаяніе земного величія въ «Макбетѣ». Но не въ одномъ земномъ отчаялся такъ глубоко задумавшійся надъ цѣлью бытія художникъ. Вещь самая страшная для человѣка XVI столѣтія, да еще англичанина — онъ усумнился даже въ загробной жизни; для него безсильны утѣшенія религіи.

И вмѣстѣ съ тѣмъ въ этомъ безграничномъ отчаяніи было скрыто самое благотворное зиждущее начало. Огромное душевное волненіе привело въ движеніе всѣ силы великаго дарованія, дало окончательное развитіе орлиному полету его художественнаго генія. Какъ буря заставляетъ океанъ выбросить на радость людямъ таящіеся на днѣ его лучшіе перлы, такъ и здѣсь глубина отчаянія подняла со дна все лучшее, что было заложено въ душу избранника. Органически нуждаясь въ душевномъ лѣкарствѣ — иначе жить было нечѣмъ, a тѣмъ болѣе говорить, — Шекспиръ Гамлетовскаго періода создаетъ рядъ самыхъ благородныхъ образовъ, когда-либо данныхъ всемірною литературою. Какъ въ сказкѣ, то же самое копье, которое такъ глубоко ранило его тоскующее сердце, и вылѣчило его. Съ однимъ презрѣніемъ къ людямъ ничего великаго не создашь. Нуженъ восторгъ, нужно глубокое убѣжденіе, что какъ ни скверенъ міръ, но есть въ немъ и праведники, изъ-за которыхъ спасается градъ нашего бытія. Пусть правъ Гёте, впервые давшій ключъ къ пониманію натуры Гамлета, какъ слабость воли при яркомъ сознаніи долга, пусть Гамлетъ только страстенъ, но нерѣшителенъ, глубокъ, но лишенъ свѣжести непосредственности. Но кто же не подпадаетъ подъ обаяніе его высокаго духа, кто въ духовномъ сообществѣ съ нимъ не становится лучше и чище? A что уже говорить о лучезарныхъ явленіяхъ Корделіи и Дездемоны, о бѣдной Офеліи! Всѣ онѣ сотканы изъ какого-то тончайшаго эѳира поэзіи, всѣ погибаютъ, потому что не могутъ вмѣстить въ себѣ зло жизни и сколько-нибудь приспособиться къ ней. Даже злодѣйская чета Макбетовъ погибаетъ отъ избытка совѣсти. A сколько еще остается высокихъ сердецъ среди второстепенныхъ лицъ великихъ трагедій, въ особенности въ «Лирѣ».

Цѣлая галлерея волшебно-нѣжныхъ и самоотверженныхъ женщинъ и благороднѣйшаго духа мужчинъ, созданная въ мрачную полосу третьяго періода, показываетъ, что пессимистическое настроеніе художника было порождено не только созерцаніемъ зла міра. Оно имѣетъ свой источникъ и въ томъ, что въ душѣ его, подъ вліяніемъ думъ о смыслѣ жизни, создался очень высокій идеалъ назначенія человѣка. Онъ былъ такъ строгъ къ міру, потому что хотѣлъ его видѣть совершеннымъ.

Настоящая мизантропія проступаетъ только въ «Тимонѣ Аѳинскомъ», и величайшаго въ мірѣ художника постигла неудача: человѣконенавистникъ Тимонъ не удался Шекспиру, характеръ его мало мотивированъ. Очевидно, одна злоба не заключаетъ въ себѣ творческаго начала. «Тимонъ Аѳинскій» — это какъ бы злокачественный нарывъ, вызванный душевною тоскою художника.

XX.

Періодъ примиренія съ жизнью.

И если мы обратимъ вниманіе на то, что «Тимонъ Аѳинскій» относится къ самому концу мрачнаго періода, къ 1609 г., то мы, чтобы продолжать медицинское сравненіе, будемъ имѣть основаніе видѣть въ «Тимонѣ» какъ бы вскрытіе нарыва мизантропіи, изъ которой теперь совершенно удалился гной человѣконенавистничества. Наступаетъ свѣтлый періодъ примиреннаго исканія душевнаго мира и спокойствія.

Переходомъ къ этой полосѣ шекспировскаго творчества можно считать «Антонія и Клеопатру» и «Перикла». Въ «Антоніѣ и Клеопатрѣ», талантливый, но лишенный всякихъ нравственныхъ устоевъ хищникъ изъ «Юлія Цезаря» окруженъ истинно-поэтическимъ ореоломъ, a полупредательница Клеопатра геройскою смертью въ значительной степени искупаетъ свои прегрѣшенія. Особенно же ощутительно начало новаго настроенія въ «Периклѣ», гдѣ явственно проступаетъ главный мотивъ 4-го періода — отечески-нѣжное созерцаніе жизни сквозь призму любви къ дѣтямъ и вообще семейнаго чувства.

4-й періодъ, если не считать весьма слабаго участія Шекспира въ «Генрихѣ VIII», обнимаетъ всего только З—4 года и 3 пьесы — такъ назыв. «романтическія драмы». Изъ нихъ «Цимбелинъ» и «Зимняя сказка» принадлежатъ къ пьесамъ второстепеннымъ и только въ «Бурѣ» геній Шекспира опять сказался во всемъ блескѣ своей обобщающей силы, создавъ одностороннее, но необыкновенно яркое воплощеніе некультурности черни въ лицѣ пьянаго дикаря Калибана.

Въ пьесахъ 4-го и послѣдняго періода все обстоитъ благополучно, тяжелыя испытанія вводятся только для того, чтобы слаще была радость избавленія отъ бѣдствій. Клевета уличается, невинность оправдываетъ себя, вѣрность получаетъ награду, безуміе ревности не имѣетъ трагическихъ послѣдствій; любящіе соединяются въ счастливомъ бракѣ.

Въ этомъ оптимизмѣ нѣтъ, однако, нечего приторнаго, потому что чувствуется истинная примиренность. Мудрецъ изжилъ личныя чувства; онъ видитъ нарожденіе новаго поколѣнія, которое будетъ любить, будетъ счастливо, будетъ хоть на время очаровано жизнью. Онъ видитъ, что жизнь есть, такимъ образомъ, круговоротъ свѣтлыхъ и мрачныхъ явленій и искренно примиряется съ нею. Онъ перестаетъ возиться съ собственною психологіею, его занимаетъ только счастье близкихъ ему молодыхъ существъ. Поэтическія дѣвушки, созданныя теперь — Морина изъ «Перикла», Пердита изъ «Зимней сказки», Миранда изъ «Бури» — это уже не восторги любовника, какъ Джульета, не упоеніе мужа, какъ Дездемона, a тихое любованіе счастливаго отца.

Чрезвычайно заманчиво желаніе многихъ шекспирологовъ видѣть автобіографическую символизацію въ заключительной сценѣ «Бури», этой послѣдней самостоятельной пьесы Шекспира.

Изгнанный врагами миланскій герцогъ, a затѣмъ ставшій волшебникомъ Просперо устроилъ съ помощью своихъ чаръ счастливый бракъ дочери и возвращается на недобровольно покинутую родину. Достигнувъ всѣхъ завѣтныхъ цѣлей, Просперо отказывается отъ своего владычества надъ подвластнымъ ему міромъ волшебныхъ духовъ. «Отъ этихъ силъ теперь я отрекаюсь», — восклицаетъ онъ. — «Лишь одного осталось мнѣ желать: мнѣ музыки небесной нужны звуки». Для осуществленія своего отреченія онъ уничтожаетъ самый источникъ своей волшебной власти, жезлъ и книгу съ магическими заклинаніями:

«Я раздроблю тогда мой жезлъ волшебный,

И въ глубь земли зарою я его.

A книгу такъ глубоко потоплю,

Что до нея никто не досягнетъ».

Рѣшеніе это совершенно неожиданно и совершенно не нужно для хода пьесы. Но оно получаетъ яркій смыслъ, если увидѣть тутъ рѣшеніе бросить литературную дѣятельность, которая обняла весь кругъ человѣческихъ страстей, человѣческихъ страданій и радостей. Шекспиръ тоже величайшій волшебникъ, ему подвластны величайшія чары слова, при помощи которыхъ онъ, какъ Просперо, то насылалъ на души самыя страшныя бури, то навѣвалъ человѣчеству золотые сны. Но все это уже сдѣлано. Чародѣй-творецъ все испыталъ, все изобразилъ, все истолковалъ, ему нечего больше сказать. Книга жизни прочитана и можно ее закрыть.

XXI.

Шекспировская Библіографія.

Литература о Шекспирѣ колоссальна и самыя обстоятельныя шекспировскія библіографіи, отказываясь отъ регистраціи журнальныхъ статей, ограничиваются перечнемъ книгъ. Впрочемъ, превосходные погодные списки журнальныхъ статей за послѣднія десятилѣтія (Cohn’a) можно найти въ ежегодникахъ нѣм. шекспировскаго общества. Въ богатѣйшей Shakespeariana — Британскаго музея въ Лондонѣ насчитывается около 4000 книгъ. Въ 1868 г. открыта была въ Бирмингэмѣ спеціально шекспировская библіотека, въ 1879 г. сгорѣвшая, но съ 1882 г. вновь возродившаяся. Она широко понимаетъ свои задачи, собираетъ все, что служитъ къ уясненію сочиненій Шекспира и насчитываетъ болѣе 11000 NоNо. Каталоги Shakespeariana британскаго музея (1897) и Бирмингэмской библіотеки (законченъ въ 1903 г.) даютъ спеціалисту шекспировскую библіографію во всемъ ея объемѣ, здѣсь же указаны только основныя ея очертанія. Изданія сочиненій. Въ основу всѣхъ изданій по необходимости приходится класть, при всей его недостовѣрности, знаменитое in folio 1623 года, изданное товарищами Шекспира — актерами Юмингомъ и Конделемъ. Оно является первоисточникомъ 19 пьесъ. Незначительное число сохранившихся экземпляровъ (около 160) довело цѣну ихъ до неслыханной суммы 20—25 тысячъ рублей, и, чтобы дать возможность ученымъ пользоваться этимъ драгоцѣннѣйшимъ источникомъ, первое фоліо неоднократно переиздавалось въ новѣйшее время фотографическимъ путемъ: въ 1864—65 гг. вышли изд. Стаунтона, въ 1876 г. (въ уменьшенномъ видѣ) Голиуэля-Филиппса, въ 1902 г. до полной иллюзіи доведенное фототипическое воспроизведеніе, съ предисловіемъ Сидни Ли. Въ 1862—71 году Голіуэль-Филипсомъ, въ 1880—89 году Фэринвалемъ издано также факсимиле отдѣльныхъ пьесъ, вышедшихъ in 4® при жизни и вскорѣ послѣ смерти Шекспира. Почти повтореніемъ перваго in folio является второе in folio 1632 r.; третье in folio 1663 года присоединило рядъ псевдо-Шекспировскихъ драмъ. Повтореніемъ 3-го изданія было 4-е in folio 1685 г. Первое сколько-нибудь критическое изданіе принадлежитъ первому біографу Шекспира Николаю Роу (Rowe; 1709 въ 6 т., 1714 въ 9 т. in 8®). Изъ перечисляемыхъ здѣсь въ хронологическомъ порядкѣ другихъ изданій XVIII в. представляетъ, при всѣхъ своихъ ошибкахъ, интересъ изд. Попа (1725, 6 т.; 1728 въ 10 т.; 1735. 1768); превосходно изд. Теобальда (1733, 7 т.; 1740, 1752, 1772, 1773); цѣнны изд. Гэнмера (1744), еп. Варбуртона (1747, 8 т.); Джонсона (1765, въ 8 т.; 1768); Кэпеля (Capell, 1768 въ 10 т.); первостепенное значеніе имѣютъ изд. Стивенса (1773, въ 10 т.; 1778, 1785, 1793 въ 15 т.) и Мэлона (Malone, 1790 въ 10 т.). Сводомъ всѣхъ догадокъ и комментаріевъ лучшихъ изслѣдователей является такъ наз. «Variorum edition» 1803 г. Рида (21 т.). Исправленное второе «Variorum edition» появилось въ 1813 г., третье (редактированное Босвелемъ по замѣткамъ Мэлона) — въ 1821 г. По типу «Variorum» было предпринято въ 1871 г. американцемъ Фэрнесомъ (H. Howard Furness) замѣчательнѣйшее изданіе «New Variorum editon», которое является настоящею шекспировскою энциклопедіею. Но Фэрнесъ умеръ, въ 30 лѣтъ успѣвши издать только 12 томовъ (11 пьесъ). Изъ изданій XIX в. крупное научное значеніе имѣютъ много разъ повторенныя изданія Александра Дайса (1857), Стаунтона (1868—70); выдающагося нѣмецкаго шекспиролога Деліуса (1854), такъ наз. Кэмбриджеское изд. Кларка и Альдиса Райта, и такъ называемое «Bankside edition», съ 1888 года выпускаемое нью-іоркскимъ Шекспировскимъ обществомъ подъ редакціей Эпльтона Моргана (вышло 21 томъ). Среди болѣе 200 различныхъ полныхъ собраній соч. Шекспира можно еще отмѣтить изд. Гарнеса (1825); Сингера (1826); Чарльза Найта (замѣчательное своими историческими иллюстраціями «Pictorial Edition», 1838—43), Барри Корнуэля (1839—43, иллюстрир.), Пэнъ-Кольера (неудачная, частью основанная на недобросовѣстности, попытка дать новый текстъ), Голиуэль-Филиппса (монументальное иллюстр. изд. въ 15 т., 1853—61); американца Грэнтъ-Уайта (1857—65), «Leopold Shakespeare» (1876; замѣчательно предисл. Фэрниваля), такъ назыв. «Henry Irving edition» (1888—90); «Temple Shakespere» Голанца (1894—96). «Oxford edition» Крэга (1894), «Eversley Shakespeare» Герфорда (1899) и др. Число изданій все растетъ и нѣтъ года, чтобы не появлялось 2—3 новыхъ.

Переводы. Отдѣльныя пьесы переведены почти на всѣ языки; не исключая малайскаго, нарѣчій индостанскаго и т. п. Полныя собранія сочиненій имѣются на франц. (всѣ прозаическія: Летурнера, 1776—82; его же въ исправленіи Гизо, 1821 и 1860— 62; Мишеля, 1839; Лароша, 1839—43; Монтегю, 1867—72; лучшій — сына Виктора Гюго, Франсуа Виктора Гюго, 1859—66, и др.); нѣмецкомъ (прозаическіе переводы Виланда, 1762—66, и Эшенбурга, 1775—82; классическій стихотворный переводъ Шлегель-Тика, 1797—1833; вытѣсняющій его теперь превосходный переводъ при участіи Боденштедта, Фрейлиграта и Гейзе, 1867— 71; Фосса, 1818—29; Бенды, 1825—26; Кернера, 1836; Бетгера, 1836—37; Ортлеппа, 1838—39; Келлера и Раппа, 1843—46; Мольтке, 1865; Кауфмана, 1830—31); итальянскомъ (Микеле Леони, 1819—22; прозаич. Карло Рускони, 1831; Каркано, 1875—82); голландскомъ (прозаич. Кока, 1873—80; стихотвор. Бургердика, 1884—88); польскомъ (превосходный переводъ подъ ред. Крашевскаго, 1875); венгерскомъ (1824, 1889—92); чешскомъ (1856—73); шведскомъ (Гагберга, 1848—51); датскомъ (1807—18, и лучшій Лембке, 1845—50), финскомъ (Каяндера, 1879 и позднѣе); испанскомъ (1885). По интересу къ Шекспиру послѣ Англіи, Америки и Германіи непосредственно слѣдуетъ Россія. Ниже мы даемъ обстоятельнѣйшій библіографическій обзоръ H. H. Бахтина подъ назв. «Шекспиръ въ Россіи». Здѣсь же отмѣтимъ только главное. Уже въ 1748 г. появляется Сумароковскій «Гамлетъ», передѣлка грубой франц. передѣлки Дюсиса. Въ 1770—80хъ гг. въ журналахъ и отдѣльно русская публика знакомится съ «Ромео и Джульетой», «Ричардомъ III», «Юліемъ Цезаремъ». Екатерина II приспособляла къ сценѣ «Короля Джона» и «Виндзор. Кумушки». Въ началѣ XIX в. Шекспировскія пьесы составляютъ замѣтную часть репертуара. Но особенно часты становятся переводы въ 1830-хъ и 40-хъ гг., благодаря широкой популярности, доставленной Шекспиру въ Россіи геніальною игрою Мочалова. Въ настоящее время число отдѣльно переведенныхъ пьесъ огромно. Первое полное собраніе сочиненій Шекспира предпринято въ 1830-хъ годахъ въ прозѣ В. X. Кетчеромъ. Надъ своимъ дубоватымъ, но точнымъ переводомъ Кетчеръ работалъ 30 лѣтъ. Еще болѣе замѣчательнымъ подвигомъ является единоличный стихотворный переводъ всего Шекспира, законченный въ 1897 г. А. Л. Соколовскимъ и тоже потребовавшій 30 лѣтъ. Онъ обладаетъ литературными достоинствами, но не точенъ и растянутъ, при чемъ прибавляетъ не только отдѣльныя слова, но и образы, и сравненія. Въ 1865—68 гг. Гербель вмѣстѣ съ Некрасовымъ издалъ Шекспира въ стихотворномъ переводѣ лучшихъ нашихъ переводчиковъ. Изданіе Гербеля получило широкое распространеніе (5 изд.). Въ 1893 г. редакціей «Живописн. Обозр.» изданъ прозаич. переводъ подъ ред. П. А. Каншина (2 изд., 1902). Съ 1902 г. выходитъ настоящее изданіе Брокгаузъ-Ефрона подъ ред. нижеподписавшагося. Здѣсь, кромѣ переводовъ, уже появившихся y Гербеля и въ другихъ изданіяхъ (П. И. Вейнберга, П. П. Гнѣдича, Аполлона Григорьева, A. B. Дружинина, П. П. Козлова, А. И. Кронеберга, Всеволода Миллера, Ѳед. Миллера, H. M. Сатина), данъ новый переводъ всѣхъ сонетовъ, поэмъ и 13 пьесъ (переводы пьесъ: Зин. Венгеровой, Гнѣдича, Ганзенъ, Лихачова, Минскаго, Федорова, Холодковскаго, Чюминой). Всѣ пьесы снабжены вступительными статьями и примѣчаніями. Художественная часть представляетъ собою первую не только въ Россіи, но и въ Европѣ, попытку дать собраніе картинъ выдающихся художниковъ XVIII и XIX стол. на шекспировскія темы. Изъ русскихъ переводчиковъ, непоименованныхъ выше, слѣдуетъ еще отмѣтить A. H. Островскаго («Укрощеніе строптивой»), Д. Л. Михаловскаго, Н. П. Грекова, Вронченко ("Гамлетъ, 1828, «Макбетъ», 1837), Ник. Полевого (знаменитый, но неточный переводъ «Гамлета», 1839), Загуляева («Гамлетъ», 1861), П. Кускова («Отелло», «Ромео и Джульета»), Аверкіева («Гамлетъ»), С. А. Юрьева, К. Р. очень точный переводъ «Гамлета», 1902).

Научная разработка біографіи Шекспира начинается только въ XIX в., когда стали собирать рядъ мелкихъ, но достовѣрныхъ фактовъ, въ общемъ пролившихъ чрезвычайно много свѣта на Шекспира и его время. Сводъ этихъ данныхъ даютъ англ. соч. Дрэка (1817), Найта (1843 и 1868), Гэнтера (1845), Нейля (1861), Де-Квинси (1864), Гудзона (1872), Флея; нѣмецкія — Курца (1868), Жене (1874), Эльце (1876), Коха (1886), Брандля (1894), Кельнера (1900); датско-нѣм. книга Брандеса (1895) и др. Не только сводъ, но и множество самостоятельныхъ изслѣдованій даютъ два основныхъ въ настоящее время сочиненія по біографіи Шекспира: Голиуэля-Филиппса, «Outlines of the life of S.» (1881; 10e изд. 1898) и Сидни Ли, «Life of S.» (1898; 5 изд.). Книга Ли — образецъ трезвой научной осторожности. Не было недостатка въ попыткахъ корыстнаго пользованія интересомъ къ Шекспиру. Печальную извѣстность пріобрѣли въ концѣ XVIII в. грубые фальсификаторы Джордэнъ и Айрлендъ, a въ 1835—49 гг. Пэнъ-Кольеръ, человѣкъ очень ученый, но соблазнившійся желаніемъ нашумѣть.

Для литературнаго критическаго пониманія Шекспира больше всего сдѣлали нѣмцы. Комментаріи ХІІІІ-го и начала XIX вв. Лессинга, Гёте, Гердера, Шлегеля, Тика; въ 1830—1850-хъ гг. Гейне, Ретчера, Гервинуса, Ульрицы; позднѣе Рюмелина, Сиверса, Крейсига, Людвига, Фризена, Бультгаупта, Фишера, Тенъ-Бринка, Эхельгейзера и др. обогатили шекспирологію рядомъ въ высокой степени замѣчательныхъ толкованій. Но нѣмцы же внесли массу философско-эстетическаго произвола, и многія «глубокія» соображенія самыхъ вдумчивыхъ нѣмецкихъ шекспирологовъ безжалостно разбиваются болѣе внимательнымъ обращеніемъ съ подлинными фактами. Трезво-историческое изученіе Шекспира сосредоточено въ послѣднія десятилѣтія въ превосходныхъ ежегодникахъ нѣмец. Шекспировскаго общества (34 т.). Изъ англійскихъ писателей много сдѣлали для оцѣнки творчества Шекспира Кольридъ, Вордсвортъ, Гэзлитъ, мистриссъ Джемсонъ, позднѣе Доуденъ (1875), Лойдъ (1875), Бэнсъ (1894), Льюисъ, Свинбэрнъ и д. Центромъ научнаго изученія сочиненій Шекспира въ Англіи явилось въ 1870-хъ гг. «Ново-Шекспировское общество» подъ руководствомъ заслуженнаго филолога Фэрниваля, издавшее много цѣннаго и важнаго. Изъ французовъ, писавшихъ о Шекспирѣ можно назвать Гизо, Мезьера (1860—65), Тэна, Дармстетера. Очень популярна блестяще написанная, но легкомысленная книга о Шекспирѣ извѣстнаго датскаго критика Брандеса (1895). Изъ разнаго рода пособій по изученію Шекспира слѣдуетъ еще отмѣтить «Шекспировскій Словарь» Александра Шмидта (2 изд., 1886), «Шекспировскую грамматику» Абота, «S. Library» Гэзлита (источники, откуда Шекспиръ взялъ свои сюжеты); Simrock, «Quellen des S.» (2-e из., (1872), «Шекспировскія конкорданціи» Кларка (1864) и Бартлета (1894). На русскомъ языкѣ слѣдуетъ отмѣтить вдохновенныя статьи Бѣлинскаго о «Гамлетѣ», статьи 1840-хъ и 50хъ гг. Василія Боткина, предисловія Дружинина къ «Лиру» и «Ричарду III», статьи Тургенева («Гамлетъ и Донъ-Кихотъ»), Тихонравова (1864), Спасовича. Серьезное научное значеніе имѣютъ только превосходные труды Н. И. Стороженка: «Предшественники Шекспира» (1872), «Робертъ Гринъ» (переведено на англ. яз.) и рядъ замѣчательныхъ статей его, собранныхъ въ книгѣ «Этюды о Шекспирѣ» (1902). Объемистая книга Чуйко (1889) написана диллетантски и не стоитъ на высотѣ задачи. Въ «Біогр. Библ». Павленко появилась интересная книжка И. И. Иванова (1896). Спеціально для настоящаго изданія написаны этюды Аничкова, Арсеньева, Батюшкова, Бойля, Брауна, Зин. Венгеровой, С. Венгерова, Юрія Веселовскаго, Горнфельда, Дашкевича, Зѣлинскаго, Иванова, Кирпичникова, Всев. Миллера, Морозова, Л. Полонскаго, Радлова, M. H. Розанова, Спасовича, Стороженко, Шепелевича, Шестова.