«Тариэль, к тебе посланье начертал я, царь Рамаз.
Удивился я, увидя твой предерзостный приказ.
Как ты звал к себе владыку, победившего не раз?
Никаких посланий больше не хочу иметь от вас!»
Прочитав письмо Рамаза, я велел созвать войска.
Рать индийская, как чаща звезд небесных, велика.
Шли войска из мест окрестных, шли ко мне издалека,
Наполняя поле, скалы, лес и дебри тростника.
Все пришли без промедленья и предстали предо мной,
На смотру я любовался их доспехов красотой,
Чудной удалью, с которой перестраивался строй,
Быстротой коней и славной хорезмийскою броней.
Черно-красный стяг я поднял, извещая воевод,
Что назавтра выступленье, лишь светило дня взойдет,
Но подумал: без свиданья как судьба нас разведет?
С лучезарной не увидясь, как отправлюсь я в поход?
Я пришел домой в раздумье, полный горестных тревог,
Ливнем слез неудержимых сердце скорбное разжег,
Говорил: «Благоприятным и теперь не стал мой рок;
Коль схватил рукою розу, что ж сорвать ее не смог?»
Раб вошел, и мне досталась утешенья благодать:
От Асмат письмо вручил он; быстро я сломал печать
И прочел: «Желанным солнцем ныне призванный опять,
Лучше ты приди, чем дома на судьбу свою пенять!»
Взволновал меня чрезмерно новый знак ее щедрот;
Я пошел, едва стемнело; снова в сад открылся вход,
И Асмат, как и впервые, появилась у ворот;
Улыбаясь, объявила: «Льва луна в чертоге ждет».
И вошел я в дом красивый, где терраса не одна;
В очи хлынула оттуда блеска белого волна.
Там, за занавесом сидя, вся в зеленом, та луна
Мне открылась одинока, огнеока и стройна.
Я вошел и перед нею стал поодаль у ковра;
Проясняться стало сердце, омраченное вчера.
Та придвинула подушку, лучезарна и добра,
Открывала и скрывала лунный лик ее игра.
Приказала: «Амирбара пригласи присесть, Асмат».
Та подушку положила у источника услад;
Злой судьбе противореча, сел я, радостью объят.
Как, слова ее промолвив, я из жизни не изъят?
Изрекла: «Уход безмолвный пал, как снег, на цвет ланит,
И, от солнца отлученный, изменил цветок свой вид.
Вижу я, в твоих нарциссах долгих слез роса дрожит.
Мне пред взором амирбара быть стыдливой надлежит.
Хоть стыдливость пред мужчиной деве следует, но я
Наихудшее познаю, муки смертные тая;
Улыбалась я, но в сердце ощущала сталь копья;
Знаешь сам, тебе сказала всё прислужница моя.
С той поры, как поделились этой тайной мы с тобой,
Знай, тебе не изменю я и за гранью гробовой!
Это слово я скрепляю ныне клятвой роковой:
Коль солгу, пускай утрачу этот мир и мир иной.
На неверную Хатайю ты направь свое копье
И вернись ко мне с победой, если даст господь ее.
Буду света ждать, в разлуке проклиная бытие.
Мне отдай навеки сердце и возьми себе мое!»
Я ответил: «Для тебя я брошусь в бурный вихрь огней!
Мне дозволив жить, убийцей ты не сделалась моей;
Значит, ты, подобно солнцу, станешь светом для очей!
На хатайцев я обрушусь льва могучего грозней.
Чем меня ты удостоишь, то земным не входит в часть.
Ты, нежданная, — как милость, что спешит с небес упасть,
Озаряя, не дозволишь сердцу в сумраке пропасть.
Буду твой, пока не скроет плоть мою могилы пасть».
Я над книгою поклялся; дорогая в свой черед
Страшной клятвой подтвердила, что себя мне отдает:
«Если мне любовь другая кровь когда-нибудь зажжет,
Да убьет меня всевышний, да замкнет небесный вход!»
Мы для нежных слов остались время некое вдвоем;
Сладко яства мы вкушали за беседой, а потом
Уходить настало время, встал я с горестным лицом.
Надо мной ее мерцанье звездным ширилось венцом.
Трудно было мне покинуть облик тот, хрусталь и лал.
Обновился мир. Я много новых радостей познал.
Блеск, эфир объявший, мнилось, только мне принадлежал.
Ныне дивно, что в разлуке стал я сердцем тверже скал.
Утром, выехав, велел я затрубить во все рога.
Не исчислить, сколько войска ополчил я на врага;
Всех направила в Хатайю, для войны, моя рука.
Потекла по бездорожью войск бесчисленных река.
Так в хатайские пределы за отрядом шел отряд.
Вдруг навстречу раб Рамазов вышел, робостью объят,
Передал мне он посланье, услаждающее взгляд:
«Ведь волков хатайских даже ваши козы поедят».
Получил я от Рамаза ряд невиданных щедрот;
Царь писал: «Пусть меч твой острый смерти нас не предает!
Нерушимую присягу принесет тебе народ
И к тебе с детьми своими и с имуществом придет.
Днесь повинную приносим мы, сгорая от стыда;
Коль простишь, то войск несметных не вводи в страну тогда,
Чтобы небо не обрушил бог на наши города;
Крепость в дар прими, с дружиной небольшой войди туда».
Но сказали мне визири на совете боевом:
«Амирбар, ты млад, мы седы, оттого сказать дерзнем,
Что не раз измена сладким изъяснялась языком.
Берегись, или хатайцы умертвят тебя тайком!
Ты с храбрейшими отправься, мы даем тебе совет,
Пусть войска неподалеку за тобой идут вослед;
Коль не лгут хатайцы, клятву пусть дадут не делать бед,
А когда не покорятся, не прощай творящих вред».
Я решил, что не напрасно так судил визирей ряд,
Поручил сказать Рамазу: «Я, прочтя письмо, был рад.
Жизнь ты выбрал, а не гибель, от не знающих преград;
Я иду к тебе без войска, малый взяв с собой отряд».
Триста юношей храбрейших мой составили конвой;
Войск несметность я покинул, им отдав приказ такой:
«Всюду следуйте за мною, втайне, той же стороной,
Вас на помощь позову я, если встретят нас войной».
Шли три дня, потом с хатайским снова встретились гонцом,
Им богатых одеяний дар чудесный был несом;
Речь Рамаза передал он: «Солнца блещущего ждем!
Знай, даров подобных много амирбару поднесем!
Изреченное правдиво от начала до конца!
Тороплюсь навстречу свету Тариэлева лица;
Твой приказ я выполняю; не узришь во мне лжеца;
Наша встреча будет слаще встречи сына и отца».
Мы, уйдя оттуда, стали на привал, под сень дерев,
И опять пришли посланцы, сладко льстили нараспев;
В дар ведя коней ретивых, что блестели, раздобрев,
Говорили: «Царь возжаждал повидать тебя, о лев!»
Он сказал: «Тебе навстречу я иду со всем двором,
Завтра утром я увижу солнце в облике твоем».
Тех посланцев задержал я под раскинутым шатром,
Обласкал их и устроить на ночлег велел потом.
Не приходится за добрым делу доброму пропасть.
Из послов один прокрался, чтоб к ногам моим припасть,
Он сказал: «Должник твой вечный, жажду выплатить хоть часть,
Я тебя отдать не в силах лютой гибели во власть.
Знай, отцом твоим взращенный, начинаю эту речь.
Про измену я разведал и пришел предостеречь.
Страшно думать, что решили розы щек земле обречь.
Всё я выскажу, дослушай до конца и не перечь!
Ты не верь напрасно людям этой ласковой страны:
Ведь стотысячная скрыта рать с одной лишь стороны,
Со второй же тридцать тысяч на тебя напасть должны.
Если ты упустишь время, то мгновенья сочтены.
Выйдет царь, спеша увидеть всем желанный облик твой;
Тайно в латы облачится рать, сокрытая листвой,
Пыль вздымая, окружая, отовсюду выйдут в бой.
Руки тысяч, коль ударят, верх одержат над тобой».
Я сказал тому, чьим словом был сей умысел раскрыт:
«Дар получишь, если недруг Тариэля не сразит;
А теперь вернись к уснувшим. Пусть никто не проследит.
Если я тебя забуду, богом буду я забыт».
Эта весть от приближенных мной была утаена.
Будь что будет. Всем советам одинакова цена.
Но к войскам людей послал я, хоть дорога и длинна,
Дал приказ: «Пройдите быстро горы, пропасти без дна».
Утром я сказал посланцам: «Да услышит царь Рамаз:
Мы идет к нему навстречу, пусть и он встречает нас»
Я до полдня без боязни шел на смерть, и взор не гас.
Где я скроюсь, коль захочет рок приблизить смертный час?
На хребет горы вступая, в поле пыль увидел я,
Крикнул: «То расставил сети царь Рамаз, вражду тая!
Всё же меч мой их настигнет, пригвоздит удар копья».
Над моим затихшим войском загремела речь моя:
«Братья, ныне нас изменой род хатайский встретить
рад. Ваша твердость не уступит, не отступите назад.
За царя в бою погибших души на небо летят.
Приготовьтесь! Не напрасно ведь мечи у вас висят!»
Надевать скорей доспехи был приказ мой громовой.
Быстро в латы облачася, снарядилось войско в бой;
Строй построив, устремился я с большою быстротой.
В этот день удары сеял меч над вражеской толпой.
Враг заметил, что в доспехах мы идем, не для забав,
Мне отдал гонец посланье, от Рамаза прискакав.
Царь писал: «Не злой, а добрый мы выказывали нрав,
Но, как видно по доспехам, род ваш злобен и лукав».
Передать велел я: «Вижу ваших мыслей злую тьму,
Все затеи ваши зная, говорю — не быть тому!
Подходите и сразимся по закону своему!
Я на вас для истребленья ныне руку подыму!»
Возвратился к ним посланец — с чем прислали бы опять?
Дым поднялся: этим знаком приглашая выступать,
Из-за двух прикрытий сразу вышла их двойная рать,
Строй сомкнулся многорядный, но меня им не сломать.
Взял копье и шлем надел я, к бою жаркому готов,
Возбужденный сильной жаждой истребления врагов;
Поле быстро перерезав, доскакал до их рядов;
Вид построенного войска был недвижен и суров.
Я приблизился. «Безумец!» — мне кричали их войска.
К чаще копий устремился, точно в заросль тростника,
Поразил копьем тяжелым и коня и седока;
Хоть копье мое сломалось, сталь меча была крепка.
Бил я, коршун, куропаток, расшибал врага врагом;
Я из конных и неконных воздвигал холмы кругом;
Мною брошенный вертелся воин вражеский волчком.
Их войска передовые истребил я целиком.
Подошли и остальные, завязался бой большой;
Где ударю — строй расстроен; на седло в той сече злой
Я разрубленного вешал переметною сумой.
Вскачь летел, враги бежали, чтоб не встретиться со мной.
Ввечеру их караула со скалы раздался глас:
«Поспешайте! Небо снова грозно глянуло на нас!
Пыль, клубясь, до нас доходит, чтобы каждый взор погас.
Истребит нас без остатка рать несметная сейчас».
То войска мои, что мною взяты не были с собой,
Шли всю ночь, когда известье им доставил вестник мой.
Долы, заросли и горы захлестнул бойцов прибой;
Грозно грянули литавры с громозвучною трубой.
Всё узрев, хатайцы в страхе разбежались второпях;
Мы прошли войной долины, воцарились в тех местах;
Я с коня Рамаза сбросил, с ним сразился на мечах,
Все войска его пленил я, не добил разбитых в прах.
Был настигшими бегущий неприятель окружен,
С лошадей их посшибали и забрали всех в полон,
Вместо сна пришла к неспавшим ночь, похожая на сон,
А плененным, и здоровым, и больным — достался стон.
Отдохнуть мы захотели от губительных забот;
Длань мою отметил раной той неистовый поход.
Для хвалы и созерцанья приходил ко мне народ,
Говоря, что слов достойных языку недостает.
Всей доступной людям славы мне досталась благодать.
Те меня благословляли, те хотели целовать;
Воспитавшие героя стали знатные рыдать.
Мной разрубленных увидя, там давалась диву рать.
Разослал бойцов, чтоб каждый, дерзок, яростен и смел,
Волю полную имея, всей добычей овладел;
У искавших крови нашей, кровь я выточил из тел;
Крепостей врага не руша, взять без боя повелел.
Объявил Рамазу: «Видно, в злых делах ты несравним.
Ныне пленный, оправдайся, постарайся стать иным,
Сдай все крепости по счету, допусти свободно к ним,
А иначе сей проступок я причту ко всем иным».
Отвечал Рамаз: «Я ныне всех бессильней и бедней.
Одного лишь царедворца мне оставь из свиты всей,
Чтобы мог его послать я к гарнизонам крепостей,
И тебе отдам я в руки всё, что есть в стране моей!»
Я дозволил, и поехал царедворец по стране,
И привел он гарнизоны, передавшиеся мне;
Сдали крепости. Хатайя в той раскаялась войне,
И несметностью сокровищ я пресытился вполне.
Я вошел в Хатайю, чтобы обозреть ее кругом,
И ключи от всех сокровищ принесли, бия челом.
Повелел я: «Да вернется каждый житель в мирный дом».
Равный солнцу, всех простил я, не спалив своим огнем.
Рассмотрел я по порядку дань, доставшуюся нам,
Тех сокровищ непомерных обозреть нельзя очам;
Шарф и платье обнаружил удивительные там;
Взорам собственным не веришь даже если видишь сам.
Я не мог понять искусства, что с волшбою наравне;
Ткань не видана такая ни в одной земной стране;
Не ковровой, не шелковой эта ткань казалась мне,
Точно выкована кем-то, точно спаяна в огне.
Для пресветлой предназначил я наряд чудесный тот.
Для царя дары собрал я, не жалеющий забот;
Нагруженных кладью мулов и верблюдов десять сот
Я послал к нему с известьем, что удачен был поход.
