Комаров П. С. Избранное: Стихотворения, поэмы.
М.: Сов. Россия, 1982.
ВЛАДИМИР АТЛАСОВ[править]
1[править]
Не спит Якутск — острог на Лене,
А ночь пришла уже давно.
Луны холодное каленье
В слепой воде отражено.
Как будто звездами украшен,
Что с неба падают к нему,
Он из восьми высоких башен
Глядит в неведомую тьму.
Вдоль стен проходят часовые, —
Им смены негу до утра,
И лают псы сторожевые
У воеводского двора.
Но чьей-то руганью во мраке
На миг заглушён лай собак, —
Должно быть, пьяные казаки
Толпой отправились в кабак.
И ночь сама дрожит от крика,
От шума разных голосов:
— Эй, целовальник, отопри-ка
Да выкинь к дьяволу засов!..
Ногами шлепая босыми,
Ворчит кабатчик на ходу:
— Ну, питухи… Беда мне с ними!
Да делать нечего — иду…
Пищалью в пол слегка ударив
И надлежащий приняв вид,
Пятидесятник государев
Ему с порога говорит:
— Что ж, окажи прием по чину.
Не видишь, кто перед тобой?
Достань огня, зажги лучину
Да бочку новую открой!
По чарке можно бы на брата,
Но для отчаянной души
Казаку чарка маловата —
Налей-ка медные ковши!..
Глаза тараща в едком дыме,
Кабатчик стелется юлой:
— Никак Атласов Володимир —
Пятидесятник удалой?
— Он самый! — кто-то из казаков
Ему ответствует из мглы.
Деньгой для верности позвякав,
Казаки сдвинули столы.
А кто-то снова дверью хлопал.
В карманах шаря пятаки,
Входили беглые холопы
И всяких званий питухи:
Стрельцы опальные, которым
Грозили дыбой и кнутом
(Они по северным просторам
От казни прятались потом);
Посадский вор, укравший книгу
Из рук приезжего писца;
Монах и два попа-расстриги,
Зело пропойные с лица.
Они псалмы бубнили даже,
Хотя и были не у дел.
«С такими нам не до вояжа», —
На них Атласов поглядел.
Он сел за стол. Морщин бороздка
Чуть обозначилась на лбу:
— Ты здесь, Левша? Ты здесь, Морозко?
Я вас позвал не на гульбу.
И вы, что ждете у порога,
Пока вина не поднесут, —
К вам у меня вопросов много:
Их надо вынести на суд…
Отпив по ковшику хмельного,
Все говорить начали враз:
— Твое готовы слушать слово.
— Что нам поведаешь, Атлас?
— А вот перед кончиной года
О чем подумать должен всяк:
Опять Арсеньев-воевода
Нам собирать велит ясак;
Опять нам в зимний первопуток
За мягкой рухлядью идти.
По вечерам пугать якуток
И ночевать у них в пути.
Я рассудить хочу иначе,
Чтоб только вы понять смогли:
Не поискать ли нам удачи
В каком другом краю земли?
Следов казачьих отпечатки
Меня водили в Анадырь,
И там я слышал о Камчатке,
Где вся кончается Сибирь.
В лесах там соболи такие,
Каких не знают якуты,
На берегах бобры морские,
Морские черные коты.
Там люди юртами кочуют,
По-тарабарски говоря,
И вас туда позвать хочу я —
Мы проведем поход не зря…
— Ох, далеко Камчатка эта! —
Вздохнул Морозко в тот же миг. —
Там, говорят, граница света,
Конец всему, земной тупик.
Я сам бывал и в Анадыре,
И дальше вольницу водил,
И, может, только дня четыре
До той земли не доходил…
— Меня спросите, не был где я?
Но про Камчатку ходит слух —
Не люди там, а челюгдеи, —
Алешка Постный крикнул вдруг.
И если вся земля в порядке,
А под землей стоят киты,
Тогда из-под тоё Камчатки
Торчат китовые хвосты…
— Пускай увидим челюгдея, —
Левша сказал, повременя, —
Но атаманова затея
Сегодня радует меня.
— Вот где припас добудем ныне?
— Не о припасе разговор!
Из кабака к купцу Добрыне
Ватагой двинемся во двор.
— А как вы судите, казаки? —
Всех остальных спросил Атлас.
— И наши мысли одинаки!
— Мы за тобою — хоть сейчас!..
— Добро!.. Хвала тому и слава,
И чин боярский, и почет,
Кого Российская держава
Землепроходцем наречет.
Еще, кабатчик, лей хмельного, ---
Царева водка, не своя ж!..
Морозко, где ты? Выпьем снова,
Ковши поднимем за вояж!..
Под белорыбицу с торели
Вельми как водка хороша.
А мы еще не постарели
С тобой для доброго ковша!..
2[править]
Атласов шел из кабака
Вдоль крепостной стены зубчатой
Туда, где быстрая река
Курилась дымкой сизоватой.
День начинался, как всегда,
Скупыми бликами на башнях.
В окошках вспыхнула слюда,
Как искорки в глазах ясашных.
Захлопал ставнями посад,
Дверями старыми в хибарах,
И только кое-где висят
Замки на лавках и амбарах.
Уединенный на горе,
Боярский дом глядел с откоса,
И за оградой во дворе
Цепями лязгали барбосы.
У псов дворовых на глазах
Бродила дойная корова,
И к ней приставлен был казак,
Что охранял ее сурово.
(Корову ту издалека
Арсеньев гнал по всем дорогам,
Чтоб не сидеть без молока
В стенах Якутского острога.
Пеструшка здесь одна паслась,
И псы, глазам своим не веря,
Корову видя в первый раз,
В ней признавали только зверя.
Но расставаться было жаль
В тайге со швицкою породой,
И для того носил пищаль
За ней казак седобородый.)
Корова эта, как назло,
Сейчас напомнила Атласу
Его Лутошкино — село,
Куда казак не кажет глазу.
Он вспомнил старого отца
И мать — с клубком перед лучиной.
И сразу сердце молодца
Заволокло лихой кручиной.
Не прокричит для казака
Родных лесов сизоворонка.
Ох, далека ты, далека
Его родимая сторонка!..
Не скоро птица долетит,
За месяц не доскачут кони
К селу глухому, где стоит
Его лачуга на Сухоне.
Нет, не забыть ему тот день,
Когда дорогой незнакомой,
Старинный пробуя кистень,
Он уходил тайком из дому.
А там — устюжские леса,
С монахом встречным поединок
И келья, где за волоса
Трепал его лукавый инок.
Ио не смиренным чернецом
В простой скуфье старообрядца, —
Хотелось вольным удальцом
Ему к Сибири пробираться.
Скупая зимняя заря
Легла на снег холодным блеском,
Когда из стен монастыря
Бежал он к дальним перелескам.
Среди снегов и день, и два
Он волочил худые ноги.
На третьи сутки встал едва
И вновь свалился у дороги.
Качнулась ель над головой,
В пяти шагах прошла лосиха.
Он в снег зарылся чуть живой,
И стало вдруг тепло и тихо.
Была святая тишина!..
И кто-то дал ему подушку,
И кто-то фряжского вина
Налил в серебряную кружку.
Не сон ли это? Нет, не сон!..
Скрипит по снегу санный полоз,
И над собою слышит он
Седого старца ясный голос:
— Проспался, отрок? Пятый час
Я у твоей сижу постели.
А кони лихо мчали нас:
Мы верст полсотни пролетели.
Почто, как заяц у куста,
Валялся ты, трясясь в ознобе?
Моли Спасителя Христа,
Что я нашел тебя в сугробе…
Но парень, страхом обуян,
От старика отпрянул сразу:
— Ты кто?
— Я — Федоров Иван,
Дьяк государева приказу.
Что убоялся?.. Я — не тот,
Кто всех своим пугает видом.
А страх — он скоро перейдет:
Тебя боярину не выдам.
Об остальном не говорю,
И говорить не надо, значит.
Послом к богдойскому царю
Боярин мой сегодня скачет.
Я приотстал: сбежал слуга.
Господь судья тому изгою.
И ты, чернец, хотел в бега, —
Но будешь ты моим слугою!..
Да, бегать больше ни к чему.
Он встал, откинув одеяло.
Судьба, покорствуя ему,
В Сибирь дорогу открывала.
Она единственный разок
Ему явила эту милость.
…Летит, качается возок.
Душа от радости затмилась.
Ликуй, стесненная душа!
Теперь и ты увидишь вскоре
Суровый берег Иртыша,
Где сам Ермак стоял в дозоре;
Увидишь степи Барабы,
Где жил кайсак, хлебов не сея,
Саян высокие горбы,
Лесную воду Енисея…
В пути немного было дел, —
Могло наскучить бы иному,
А он, чуть свет, на мир глядел,
Припав к окошку слюдяному;
В острогах слушал от бродяг
И быль и небыль о Сибири.
Потом от скуки думный дьяк
Стал обучать его цифири;
Псалтырь достал ему, и смерд,
Толк обнаруживая в деле,
И букву «аз», и букву «ферт»
Уже писал к концу недели…
Посол Феодор Головин
Не знал ни отдыха, ни срока.
И вот домчал боярский сын
До Енисейского острога.
Здесь он решил деньков пяток
В покое быть от скачек бойких,
Чтобы отсюда на восток
Опять лететь на борзых тройках.
А свита, роясь на торгу
В мехах, сластях, миндальных зернах,
Тихонько тратила деньгу
В рядах питейных и обжорных.
И челядинцу думный дьяк
Дал две полушки на забаву,
Чтобы слуга сходил в кабак
И угостил друзей на славу.
— Но только ты, нечистый дух,
С гульбы вернуться не замешкай —
Боярин может кликнуть вдруг, —
Старик наказывал с усмешкой.
Что? Сам боярин? Ну и пусть
Его покличет сам боярин!
«А я и вовсе не вернусь», —
Так про себя подумал парень.
Весь день бродил он, сам не свой,
Совсем забыв о думном дьяке,
Покуда сотник войсковой
Не поверстал его в казаки.
Ему тесак был сразу дан,
Пищаль дана со всем припасом,
А за атласный свой кафтан
Он тут же прозван был Атласом.
Потом отсюда на Иркут
Казак проведывал дороги,
И узнавал его якут
Зимой в Бекетовском остроге;
И юкагир из шалаша
К нему навстречу шел, бывало,
Но неспокойная душа
Его все дальше зазывала.
…Все вспоминая в этот раз,
Он у реки присел на камень.
И стиснул голову Атлас
Отяжелевшими руками.
3[править]
Как будто в ложе изначальном
Еще покоится река,
Но кто-то голосом печальным
Тревожит сердце казака:
В чужую землицу
Казак уезжает,
Лебедушку дома
Одну оставляет.
Скажите, скажите,
Ветра-чужедомы,
Когда он вернется
В родные хоромы?
Когда он заглянет
В девичьи покои,
Ее приголубит
Горячей рукою?..
Он эту песню знал с начала.
И не купецкая ли дщерь,
Что атамана привечала,
О нем кручинится теперь?
Она идет, его присуха,
С пустым ведерцем за водой,
И все отчетливей для слуха,
Все ближе голос молодой.
Ее увидев издалеча
Сквозь прибережные кусты,
Атлас поднялся к ней навстречу:
— Федора Логиновна, ты?..
Она ведерце уронила,
Взяла, поставила опять,
Сказать хотела — позабыла,
Что было надобно сказать.
А он и сам для разговора
Утешных слов не подберет:
— Мои ватажники, Федора,
Готовы двинуться в поход.
Скажи отцу, что мы не тати,
Но я на все сейчас иду:
В его купецкие полати
Свою дружину приведу;
За всех людей своих бывалых
Перед купцом сниму шелом,
Чтоб взять припас в его чувалах,
Об этом бить ему челом.
А если он откажет людям
И вдруг прикинется лисой —
Мы поступать иначе будем
С его тяжелою кисой…
Федора вздрогнула, но скоро
В глазах рассеялся туман.
Ему ответила Федора:
— Тебе виднее, атаман…
Она затягивала туже
Свой мухояровый платок,
Чтобы не выбился наружу
Волос лукавый завиток.
Нет, никогда такой покорной
Еще Федора не была:
Она руки его проворной
От белых плеч не отвела;
Не прошептала, как бывало:
«Увидят люди! Погоди!» —
Когда лицо ее пылало
На атамановой груди.
И лишь потом слова такие
Она сказала наугад:
— Ко дню Плющихи-Евдокии
Ты обернешься ли назад?..
4[править]
Лампада тусклая не гасла,
Не догорала до конца.
И хлебный дух, и запах масла
Стоял в полатях у купца.
Кряхтя в своей опочивальне,
Он просыпался вновь и вновь,
И на него чуть-чуть печально
Смотрел с киота Саваоф.
Купец вставал, зевая гулко,
Толкал купчиху под бока:
— Кваску сыченого, Акулька,
Достань-ка мне из ледника!..
В нем перемену замечала
В ту ночь купчиха неспроста:
— Пошел бы к знахарю сначала —
Травы спросить от живота…
Не бабе знать, что душу гложет,
Чем сердце сдавлено в комок.
Зелейник-знахарь не поможет,
Где воевода не помог.
Алтыну с денежкой радея,
Добрыня бойко торговал.
И для кого? Для асмодея
Он магазейны открывал!
Казак с цыганистою рожей
Средь бела дня явился в дом:
Мол, так и так, купец хороший,
Тебя в товарищи зовем.
Мол, ты от нашего хабара
С прибытком будешь через год,
Но только выдай из амбара
Побольше справы на поход…
— Ах вы, алырышки и воры!
Что нажил — с вами проживешь!..
Да за такие разговоры!..
Вас надо сразу на правёж!..
— Смотри, купец, накличешь худа! —
Незваный гость ему сказал,
И свой, без малого вполпуда,
Кулак Добрыне показал.
Потом подвел его к окошку,
Махнул на улицу рукой:
Мол, поразвей себя немножко
Для-ради корысти такой…
В амбарах мыслями витая,
Купец в окошко поглядел:
— Ой, троеручица святая!.. —
Он сразу весь похолодел.
Там, со всего сойдясь посада,
Стоят холопы у двора,
Как будто крепости осада
У них задумана с утра.
Один верзила полуголый
Бревенце поднял у ворот,
И для баталии веселой
Его, как палицу, берет;
Другой играет шестопером,
Чтобы рука не затекла;
А третий занят разговором,
Пока не начаты дела…
От них мороз прошел в лодыги,
Хозяин съежился каргой,
Шепча небесному владыке
Одну молитву за другой.
— Спеши, купец! Тебя уважим, —
Напоминал ему казак, —
За твой товар спасибо скажем,
А не отдашь — возьмем и так…
Ключами взмахивая всеми,
К амбарам выбежал купец:
— Зорите, каиново семя!.. —
И сбил запоры наконец.
Всех понося хулой обидной,
Он отступиться порешил,
Но к воеводе с челобитной
Без промедленья заспешил.
В словах не зная передышки,
Он говорил ему о том,
Чтобы атласовы людишки
Все были пороты кнутом;
А для иных нужна и дыба, —
Понеже мало им кнута, —
Кто за одно свое спасибо
Чуть не лишает живота…
Как будто в этом разуверясь,
Арсеньев молча теребил
Свою малиновую ферязь
И сам Добрыню перебил:
— Не то глаголешь мне, Добрыня,
Не маловато ли свинца
Ты отпустил казакам ныне?
У них дорога — без конца.
От воеводских слов немея,
Купец попятился в ответ,
Понять рассудком не умея,
Боярин шутит или нет.
Бывало, сам боярин, — если
Кто уличен в какой татьбе, —
Жег вензеля на тощих чреслах
Холопам в пытошной избе.
Тут не иначе случай вышел,
Понять который нету сил.
— А ты о Строгановых слышал? —
Вдруг воевода вопросил.
— Нет, говоришь?.. Об этом деле
Тебе напомнить помогу:
И те сначала не хотели
Помочь припасом Ермаку…
«Ах, вот куда загнул боярин,
Так вот он думает о ком!..
Нет, не Атлас — разбойный парень —
Камчатским будет Ермаком!»
(Купчине было невдогадку,
Что сам боярин в этот миг
Не верил, может быть, в Камчатку,
Но сознаваться не привык.
А из Москвы уже два года
Иные веяли ветра.
Не раз якутский воевода
Сидел над грамотой Петра.
Указа литеры косые
Кричали с каждого листа,
Что государь всея России
Сибирью занят неспроста.
В Азове спор кончая с туркой,
Он вспоминал и в тех краях
И о руде под Верхотуркой,
И о витимских соболях.
Не раз он требовал дознаться
Необъясаченной земли,
Чтобы дороги рудознатца
Вслед за казачьими легли.
И серебром и соболями
Он пополнял свою казну,
Чтоб к славе бранными полями
Вести российскую страну.
Уже для свейского похода
Искал он меди и свинца.
Об этом помнил воевода,
Когда выслушивал купца.)
Идти домой купцу несладко —
Никто не мог ему помочь.
…Вторую ночь горит лампадка,
И нету сна вторую ночь.
5[править]
Якутск, Якутск!..
В былые годы
Здесь, у России на краю,
Ты провожал не раз в походы
Лихую вольницу свою.
Стадухин шел от этих башен
На ледяную Колыму,
И был поход ему не страшен,
И ты добра желал ему.
К Ламскому морю плыл на кочах
Поярков — славный атаман,
И ты людей давал охочих
В его ладейный караван.
От этих стен твоих к даурам
С дружиной храброю своей —
Остроги ставить над Амуром —
Ходил Хабаров Ерофей.
Ты видел здесь ладьи Дежнёва,
Челны Ивана Москвина.
И вот сейчас, быть может, снова
Их вспоминаешь имена.
Опять ватажные казаки
Шумят у берега реки.
Кричат мальчишки-забияки.
Хлопочут бабы, старики.
У легких стругов гнутся сходни,
Речная хлюпает вода,
Как будто весь Якутск сегодня
Пришел с казаками сюда.
Вот, отойдя чуть-чуть в сторонку,
Не скрыв стыдливости в глазах,
Целует плачущую женку
В поход собравшийся казак.
А вот старик в кафтане синем
Из мендеритского сукна
О чем-то речь заводит с сыном…
Льнет к парню любушка одна.
Здесь баба рыжему казаку
Сует пряжёные блины.
Там два ярыги лезут в драку,
Схватив друг друга за штаны.
Какой-то бражник с полуслова
Казакам взялся помогать
И катит зелия хмельного
Одну вместительную кадь.
Ее подталкивая к лодке,
Встряхнув куделью бороды,
Он тут же просит чарку водки
За непосильные труды…
Спешат ватажники Атласа:
Кто грузит житные мешки,
Кто соль несет, не ждя приказа
Кто — сухарей четверики;
Кули пеньковые с крупою,
Котлы, ведерца, топоры,
Свинец для огненного бою
И порох в бочках — до поры.
Алешка Постный тащит важно,
Как будто ноши нет святей,
Ендовы медные для брашна,
Сосуд червленый для питей.
Левша несет, согнув колени,
Припас на случай холодов:
Камлейки, малицы оленьи,
Пар десять лапчатых унтов.
На непроторенной дороге
Им доведется, может быть,
И строить новые остроги,
И вежи новые рубить.
Какой зарей, каким рассветом
Их встретит дальняя земля? —
Атласов думает об этом,
Судьбину добрую моля.
И люди встретятся какие
На неизведанном пути?
Россия!.. Где твою, Россия,
Черту конечную найти?
Сам государь не знает края,
Докуда тянется она,
Россия, мать-земля сырая,
В лесах заглохшая страна.
Она все больше с каждым годом, —
Концов не вымерять у ней.
И, может, он своим походом
Еще их сделает длинней.
Не для того ль по всей округе
Скликал он вольницу сейчас?
И вот отчаливают струги.
— На весла! — гикает Атлас.
Посадский люд, крича и плача,
Семьей пчелиною гудит,
И молит бога об удаче,
И вслед ватажникам глядит.
Один купчишка над рекою
Стоит от всех особняком.
Купец не машет им рукою, —
Он им грозится кулаком…
1944—1945