Анна Хвольсон
Волшебница Оля
[править]I.
[править]— Оля! Оля! — звала Варя свою сестру и, не найдя ее в детской, побежала через коридор в нянину комнату.
Там на красном, окованном железными полосами, сундуке сидели Оля и Марфуша, нянина внучка, сиротка, жившая у бабушки. Оля читала про Робинзона Крузе; Марфуша и няня внимательно слушали и делали свои замечания.
— Вишь ты, прыткий какой! И платье сам себе шьет, и коз доит, и дом себе выстроил, — шептала одобрительно старушка.
— И я бы сумела, — сказала бойкая Марфуша, — что за хитрость такая!
— Ну, ну, коза, полно хвастать! Лучше зашила бы передник, дыра больше твоей головы, а зашить не умеешь, — сказала бабушка.
— То зашить надо, а то строиться в пустыне! Совсем это, бабенька, другое. Кабы я была этот самый Робинзон, не то бы еще сделала! — не унималась внучка.
— Например, что? Ходила бы вниз головой, вверх ногами, как давеча, — улыбнулась няня.
Всем было весело, девочки громко смеялись и не заметили стоящей в дверях Вари.
— Ты зачем взяла без спроса моего Робинзона? Кто тебе позволил? — накинулась она на сестру. — Всю книжку измазала!
— Книга не твоя, а общая, — ответила Оля, — бабушка нам ее обеим подарила…
— Так что ж из этого? Ты все-таки не смеешь брать ее без позволения — вот что!
— Полно, касатки, — вмешалась няня, — что вам делить между собой! Кто первый взял, тот и читай… не разорвать же книжку пополам: вот эта половина моя, эта твоя, — читайте вместе…
— Ты всегда, няня, за Олю заступаешься, — прервала ее обидчиво Варя.
— И, и, пташка, Христос с тобою! Обе вы равны у меня, обеих вынянчила, что одна, то другая… только уж всегда заступлюсь за правую, будь это ты или Оля…
— Ну уж ладно, ладно! — прервала опять няню Варя. — Отгадайте, что у меня за секрет в кармане? Девочки с любопытством подошли к Варе.
— Не знаем, Варя, — сказали они заискивающим голосом.
— Письмо от бабушки! К себе на елку зовет — не вытерпев, воскликнула она, вертясь с письмом по комнате; Оля с Марфушей бегали за ней, делая от восторга такие прыжки, какие делал теленок Белячок, когда за ним гнались по лугу.
И как было не восторгаться поездкой к бабушке, когда там их ждали лакомства, игрушки, прогулки, масса детей и чудная елка!
Бабушкина деревня Немиловка лежала в шестидесяти верстах от их имения. Летом дети часто навещали Немиловку, но зимою только один раз, на Рождество.
Каждый год бабушка устраивала елку для внучек и, чтобы им было веселее, она задолго еще до праздников рассылала приглашения ко всем окрестным соседям, у кого были дети. Все любили добрую старушку и охотно привозили к ней ребят, которым было очень весело у Людмилы Петровны (у бабушки).
За внучками она всегда присылала камердинера дедушки Трифона, который должен был за ними смотреть в дороге. Варя первая увидела въезжавшего на двор Трифона и стремглав бросилась ему навстречу. Едва мама прочла бабушкино письмо, как Варя полетела сообщить сестре радостную весть.
Она была нетерпеливая, вспыльчивая девочка: не найдя Оли в детской, она уже рассердилась и рада была придраться к ней из-за книжки.
Варя часто ссорилась с младшей сестрой, иногда за какой-нибудь пустяк и всегда воображала, что она права; Оля большею частью уступала, но случалось, и она выходила из себя.
В этот раз, благодаря письму, все обошлось благополучно, и Варя была в отличном расположении духа.
Дети суетились, хлопотали, упаковывали свои вещи и всячески мешали большим. Варенька все приставала к маме, какие платья ей взять с собою? Оля заботилась о другом: с ними в первый раз ехала Марфуша, сильно робевшая от одной мысли попасть в большое собрание.
Оля брала ее под свое покровительство и потому сама была не совсем спокойна за свою подругу; она знала, что между детьми найдутся и такие, которые не захотят играть с Марфушей, в особенности, если у бабушки опять будут брат и сестра Меньшовы. Оля их не любила: когда Меньшовы приезжали к ним в гости, то постоянно насмехались над ее дружбой к Марфе.
— И что им за дело до этого! — волновалась теперь Оля.
II.
[править]Варя и Оля Горленко жили в Малороссии, на своем хуторе, среди полей пшеницы и ржи.
Летом детям было раздолье, но зато зимой приходилось сидеть дома, и потому-то поездки к бабушке имели еще особенную прелесть: одна поездка на тройке чего стоила! Летишь, как птица небесная, даже дух замирает от быстрой езды!..
За сборами незаметно приблизился день отъезда. У крыльца давно стояли три тройки; лошади нетерпеливо били копытами снег, кучера хлопали руками, чтобы согреться.
Вечерело: крепкий с утра мороз немного ослаб, на ясном вечернем небе вырисовывался серп месяца, заходящее солнце окрасило пурпуром горизонт…
С криком и смехом выскочили на двор три закутанные, шарообразные фигуры, в которых с большим трудом можно было узнать детей.
— Ха-ха-ха! — заливалась Оля. — Варя, ты похожа на бочонок с огурцами, право! А Марфуша точно арбуз на бахче, ха-ха-ха…
— А ты-то! Ни дать — ни взять кочан капусты! — смеялись в ответ девочки, оглядывая друг друга.
Их громкий смех далеко разносился в морозном воздухе; с деревни прибежали в мамкиных кацавейках ребятишки поглазеть на отъезжающих господ.
Шумно разместились по тройкам; папа, мама и трое детей в первой, няня с двумя горничными во второй, а в третьей, крытой повозке, Трифон вез багаж.
Лошади тронули, и тройки, взбивая снег, полетели по необъятной степи.
Не проехали они и девяти верст как подул легкий ветерок и стал падать мелкий, густой снег. Небо заволокло, с каждой минутой ветер крепчал, подхватывал снег и крутил его с необыкновенной скоростью.
Быстро разыгралась ужасная метель, которая так страшна в степи. Лошади вязли в рыхлом снеге, кибитки поминутно проваливались. Небо, земля, даль — все покрылось пеленой, настала такая темень, что нельзя было различить дороги в десяти шагах перед собою. Ветер выл, как стая голодных волков, яростно несясь по безграничному простору. Ни вернуться назад, ни ехать вперед не было возможности!..
Всю ночь проблуждали они, боясь замерзнуть, поминутно проваливаясь в глубокий снег. Лошади и люди выбились совсем из сил.
К утру буря улеглась, стало рассветать, но метель так изменила знакомую дорогу, что кучера не знали даже, где они. Все занесло, везде лежала гладкая равнина. К их радости, скоро им попались мужики, ехавшие отыскивать товарищей, ушедших с вечера в соседнее село. К удивлению всех оказалось, что Горленко забрели верст 40 в сторону. Расспросив про дорогу, они к вечеру подъехали к Немиловке.
Можно себе представить испуг старушки, когда она услышала про все бедствия, каких путники натерпелись.
К счастью, никто не отморозил себе ни рук, ни пальцев, как это в подобных случаях бывает, а только отделались одним страхом.
Вечером вся семья собралась к чаю: ярко блестел кипящий самовар на чайном столе, сплошь уставленном вареньем, печеньем и всякими закусками; в большой освещенной столовой было тепло и весело. Теперь все чувствовали себя отлично и добродушно подтрунивали друг над другом.
— Из Вари верно отличная певица выйдет, — смеялся Илья Иванович, отец Вари и Оли, — как она звонко кричала! Урок отвечать, так голоса не хватает, а тут так пошла реветь, куда тебе!
— А няня все крестилась, — сказала Оля, — и нас крестила.
— Марфенька даже нас за волков приняла, — улыбнулась Варя, — когда я плакала, она пряталась за маму и спрашивала, много ли их?
Довольно поздно разошлись гости по своим комнатам. После бессонной, тревожной ночи все уснули крепким, спокойным сном.
III.
[править]Мало-помалу начали съезжаться гости. Одна за другой подъезжали кибитки, кареты, сани; из них вылезали закутанные с ног до головы дети и взрослые.
Пустой, безмолвный в обыкновенное время, дом оживился, его наполнила масса детей. Смех, говор, пение раздавались в каждой комнате. Людмила Петровна, улыбаясь, расхаживала среди своего войска, как она называла детей, и находила для каждого какое-нибудь ласковое слово.
Время быстро летело, до елки осталось только три дня. Детей уже не пускали в залу, куда с вечера внесли высокую елку. Трифон и ключница Ганна то и дело носили туда ящики и пакеты, при виде которых у детей замирало сердце.
— Не правда ли, Трифон, в этом ящике лежат сабли и кивера? — приставали к старику мальчики.
— А в этом пакете что? Вот, который перевязан голубой лентой? — спрашивали девочки.
Но камердинер делал вид, будто не слышит и не видит умильно устремленных на него глаз, и молча, с важным видом, проходил дальше.
Даже дедушка, закадычный друг детей, и тот точно воды в рот набрал, когда его спрашивали о таинственных свертках.
В доме завелись секреты: бабушка с Олиной мамой, Александрой Михайловной, озабоченно о чем-то шептались, поглядывая то на того, то на другого из маленьких гостей.
Детвора волновалась, притихла и стала загадывать, какие будут кому подарки. Варя и Липочка Меньшова, — та самая, которую не любила Оля, пробовали даже подглядеть в замочную дырочку, но кто-то залепил ее с той стороны, так что они ничего не увидели.
В сочельник утром Оля сидела в бабушкиной спальне на полу и торопливо дошивала для бабушки кисейный чепец, с которым, по мнению Оли, ничто не могло сравниться по красоте и изяществу.
Только она успела окончить свою работу, как в комнату вошла бабушка, ведя за руку хорошенькую черноглазую девочку.
— Вот, Оля, Верочка Нилина, — моя крестница; я ее очень люблю, прошу и тебя любить и жаловать ее. Она здесь одна, без мамы, никого не знает, так уж не давай ее в обиду и смотри, Оленька, чтобы ей не было здесь скучно! — сказала старушка и вышла из комнаты, оставив девочек одних.
Дети скоро сошлись, и между ними завязался дружеский разговор: Оля рассказала Вере, что они зиму и лето живут в деревне, на своем хуторе, и учатся дома, но родители хотят с будущей осени переехать в город, чтобы отдать ее и Варю в гимназию.
— А ты где живешь? — спросила она Веру.
— Раньше мы жили в Москве, но недавно моего папу назначили по службе сюда, и мы теперь живем в Полтаве. У меня есть маленький брат Миша, он остался дома с мамой; я с папой приехала к маме крестной на елку. Я боялась, что мне будет скучно, и неохотно поехала.
— Не дадим тебе скучать! — сказала Оля, — скоро обед, а там и елку зажгут… ах, я не могу дождаться ее! Что-то мне бабушка подарит? Я знаю, и для тебя наверное есть подарок. Что бы ты хотела?
— Кукольный комодик и шкапик для платья; у меня есть шкап, да очень маленький…
— Обедать, обедать! — закричала, вбегая в комнату, Марфенька.
Обед казался детям нескончаемо долгим, почти никто не дотронулся до него. Дедушка подтрунивал над особенно любопытными, дразня их, что им ничего не дадут. После обеда детей приодели и заперли в большую, полутемную гостиную.
Часы пробили семь. С последним ударом, запертые двери залы открылись, и глазам восхищенных детей предстала ослепительная, снизу доверху залитая огнями и увешанная сластями, елка. Шумно ворвались в залу дети и в миг окружили большие столы с подарками. На каждой игрушке, на каждой книжке было написано, кому она назначена. Никого не забыли, здесь также были подарки для дворовых и деревенских детей.
И удивительно! Каждый получил именно то, что он желал: Оля, к своему большому удовольствию, получила три комнаты с мебелью для своих кукол; Марфа — умывальник и рыжую собаку; Варя большую, нарядную куклу, а Вера — комод и шкап.
Обобрав столы и елку, дети принялись плясать и затеивать игры. В девять часов их, как больших, угощали конфетами, фруктами и чаем. Дети веселились от души, даже робкая Марфуша чувствовала себя хорошо и болтала без умолку.
Вера и Оля к концу вечера окончательно подружились, они больше сидели у окна и рассказывали друг другу про себя и своих, и им казалось, что они всегда были знакомы и дружны, Варенька с Липочкой Меньшовой посмеивались над Олиной дружбой к Вере, но Оля не обращала на них никакого внимания.
Две недели, проведенных у бабушки, промелькнули, как сон. Горленко собрались обратно домой, собрался и Нилин с дочкой. Мать Оли пригласила Верочку на лето к себе на хутор, и отец обещал отпустить ее. Это немножко утешило девочек, хотя обе при прощании проливали горькие слезы.
IV.
[править]После Рождества время как-то скорее идет; не успели оглянуться, как настал Великий пост.
В Малороссии тепло, снег там быстро тает и, когда у нас поля еще покрыты толстым покровом, там уже зеленеет травка, распускаются почки и поют птицы.
После Пасхи Оля стала дожидаться подруги, которая и не замедлила приехать. Родители Верочки были небогатые люди и не могли ехать на дачу с детьми; тем охотнее прислали они дочку пользоваться чистым, деревенским воздухом.
Вера и Оля были неразлучны. Вера никогда еще не жила в деревне; и восхищалась всем виденным. Оля повсюду брала ее с собою, знакомя ее с деревенской жизнью.
Подруги вставали рано и отправлялись в деревню, которая лежала в двух верстах от хутора.
Дорога шла через бахчу; вся она была уже покрыта широкими листьями дынь и зубчатыми, темно-зелеными листьями арбузов. В конце ее лежала разбросанно живописная малороссийская деревня. Белые хаты щеголевато глядели из вишневых садиков, яблони стояли как пухом покрытые душистыми цветами и сыпали на землю розовый и белый дождь лепестков.
— Как здесь хорошо! — восторгалась Вера, — не то, что у нас в городе!
— Будет еще лучше, когда фрукты поспеют, вот сама увидишь! А когда пойдут жать хлеб и косить сено, тогда на поле так хорошо, что не хочется идти в комнаты! — сказала Оля.
В деревне давно уже встали, взрослые были в поле, дома остались дети и старухи. Все знали Олю и знали, что она не даром пришла.
Из крайней хаты выбежала смуглая Оксанка, с крохотным спеленутым братишкой на руках.
— Принесла? — спросила она у Оли, жадно глядя на нее.
— Конечно, а ты думаешь, забыла? — ответила весело Оля, — на, читай только! — И девочка вынула из кармана старенькую книжку с картинками.
У другой хаты Олю остановила бабушка Хивря; Оля ей принесла сладкую булочку и немного завернутого в бумажку чая.
В другом месте Оля собрала кучку нечесаных, грязных ребят, пошла с ними на речку, всех вымыла и причесала своим гребнем.
— Ты не поверишь, как много дела у меня бывает! Я в длинный, летний день не все успеваю сделать, Оля.
И Вера действительно видела, как занята ее подруга.
Каждый день ходили они в деревню, где у Оли постоянно были дела, а после завтрака она занималась с Марфушей, которую учила всему тому, что сама знала.
Кроме того она много сама училась, так как к осени готовилась поступить в гимназию, но, несмотря на это, у детей оставалось достаточно свободного времени на игры и прогулки.
Варя редко ходила с ними, к ней приехала Липочка, и они целыми днями гуляли одни.
— Сегодня я поеду в степь ночевать, чтобы быть на первом сенокосе, — сказал однажды за обедом Илья Иванович.
— Папочка, возьми нас! — пристали к нему дети.
— Ну что вы будете там делать? Соскучитесь! Ведь я раньше завтрашнего вечера назад не вернусь. Да где вы там спать будете?
— Ах, папочка, возьми только, мы отлично устроимся и право не соскучимся, — просили девочки.
— Возьми их в самом деле, — сказала мать, — я вам дам с собою пледы, платки, подушки, даже двух девушек пошлю с вами.
— Пожалуй, — ответил отец, — только смотрите, не мешайте ни мне, ни людям.
Для детей эта поездка была такой неожиданной радостью, что им даже не верилось, что их возьмут.
Оля с Верой влезли в тарантас, когда еще лошадей не впрягли, и ни на какие увещания не соглашались вылезть оттуда, пока не убедились, что поедет еще одна линейка и всем хватит места.
После чаю дети, забрав провизии по крайней мере на неделю, поехали на сенокос.
Только они выехали из деревни и миновали поля, как глазам их открылась безграничная, колыхающаяся, как море, степь, с бесконечным ковром цветов. Целыми семьями разместились в яркой зелени: полевой горошек, медовая кашка, белели одуванчики, пестрела гвоздика, кое-где нежно выглядывал голубой глазок незабудки, желтел подмаренник, синела вероника и красовалась «Иван-да-Марья».
Насекомые, треща и свистя на все лады, перелетали с места на место.
Вереницы птиц торопливо подымались из травы и длинными линиями тянулись домой на ночлег.
Дети вышли из тарантаса и побежали взапуски. Высокая трава, сплетаясь под ногами, мешала бегу, спугнутые перепела боязливо, с писком, выбегали из-под корней. Все это забавляло девочек; они с хохотом и криком бегали до усталости.
Солнце скрылось, По голубому небу растянулись розовато-белые, легкие облака; ласточки летали зигзагами и налету ловили мошек. Осторожно обнюхивая воздух, прискакал косой зайка на ночлег под душистый ковер. Крадучись по его следам, забралась туда и рыженькая кума-лиса.
Начало темнеть, когда тарантас подъехал к сборному пункту косарей.
Вера даже в ладоши захлопала, так поразил ее вид окружающего. Человек полтораста хохлов, в белых рубахах, разместились на большом пространстве. Кто варил себе ужин, кто пел песню, кто, уже поужинавши, разлегся во всю длину, лицом к верху.
Илья Иванович пошел к рабочим. Девочки с помощью горничной принялись раскладывать платки и пледы, устраиваясь на ночлег.
Вскоре вся степь потемнела, на горизонте, за речкой, показался громадный красный месяц; он быстро подымался, бледнел, уменьшался, остановился над степью и точно зачаровал ее: вся даль, редкие деревья, трава — все приняло какие-то фантастические очертания, воздух казался наполненным таинственной, серебристой мглой, прозрачные тени расположились и легли по степи, речка переливала и искрилась серебром. Люди уснули, чтобы с восходом солнца приняться за работу.
Вере и Оле не спалось: они смотрели на то, что творилось кругом. Другая жизнь, другое движение закипели вокруг них. Тысячи светляков, как блуждающие огни, рассыпались по траве; мыши, суслики и ночные птицы зашевелились и вышли на охоту.
Цветы и трава благоухали, насекомые жужжали и трубили, точно сзывая весь мир на веселье. Откуда-то издали доносилась отрывистая, звучная песнь соловья…
Через несколько часов повеяло прохладой, трава покрылась обильной росой, небо стало светлеть, звездочки медленно гасли; на востоке показались первые проблески зари. Издали поднялся белый туман, расстилаясь по мокрой траве. Заря все больше разгоралась, вот исчезла последняя звездочка, брызнули веселые солнечные лучи, мокрая зелень заискрилась…
Косари встали, перекрестились на восток и, отточив без того острые, блестящие на солнце косы, с молитвою принялись косить.
Правильными рядами ложилась влажная трава, испуская нежный аромат.
Дети вскочили и побежали к соседней речке купаться. Весело брызгались они студеной водой, бросали друг в друга комья речного, желтого песку и придумывали другие забавы.
После купанья они валялись в свеже-скошенном сене, сами варили себе завтрак и не заметили, как приблизился вечер и нужно было ехать домой.
Вскоре после сенокоса принялись за жатву. Поле начиналось сейчас за хутором, и дети могли туда бегать, сколько им хотелось. Вера с наслаждением смотрела, как под сильными взмахами серпа падали золотые колосья, как ловко жницы связывали их в тяжелые снопы, которые складывали в ровные скирды.
Однажды утром девочки были разбужены необыкновенным шумом; Вера и Оля проснулись первые и, быстро одевшись, выскочили на улицу. Народ, кто со сковородой, кто с ведром, кто с кочергой, бежал в поле, производя своими инструментами невообразимый шум и гам. Некоторые наскоро раскладывали костры.
Девочки бежали за толпой; дойдя до околицы, они в испуге остановились; над большим, еще не сжатым, полем колыхалась густая, как ночь, черная туча. Народ махал платками, кричал, раздувал костры, но туча не улетала, а волнуясь, стояла над желтой нивой.
— Боже мой! Да ведь это саранча! — сказала дрогнувшим голосом Оля подруге.
— Знаешь, если ее не испугают и она опустится над рожью, то через десять минут от цветущей нивы не останется и следа. Эти ужасные насекомые все пожрут; да этого мало: они положат в землю яички, из которых выйдет несметное количество личинок, а те полчищами отправятся в сады и огороды! Господи, пронеси эту беду! — прибавила Оля, набожно крестясь.
К счастью саранча, испугалась ли шума и огня, или по другой причине, темной тучей понеслась дальше.
Мужики вернулись в деревню, радуясь, что этот бич сельского хозяйства миновал их.
Наступил и август; детям теперь приходилось больше учиться, и потому прогулки уменьшились.
Оля и Вера очень много занимались, они обе готовились поступить в первый класс гимназии и, хотя были отлично подготовлены, все-таки не доверяли своим познаниям.
Варя была старше Оли на год, ей уже минуло десять лет, но она тоже поступала в один класс с сестрой.
Варя была очень способная девочка, все сразу могла запоминать и потому не очень много занималась; она знала гораздо меньше сестры, хотя уверяла всех и себя, что ей ничего не стоит выдержать экзамен, что она знает гораздо больше, чем требуется по программе.
— Ты бы, Варенька, посмотрела, как следует, немецкие переводы! — говорила гувернантка.
— Ну вот! Не знаю я, что мне надо! Ведь я не Оля, чтобы зубрить с утра до вечера! — отвечала она самоуверенно.
— Охота тебе, Оля, торчать над книжками! Неужели ты сразу не можешь всего запомнить? — спрашивала она насмешливо у сестры.
— Нет, Варя, я многого еще не знаю и не могу сразу всего запомнить, как ты, — отвечала Оля.
— Удивляюсь, как вам не надоест сидеть в комнате, когда на дворе так прелестно! — подзадаривала она сидящих за книжками подруг.
— Скоро, Варя, экзамены. Хорошо, ты все помнишь, а нам страшно, — сказала Вера.
На двор, действительно, было прелестно. Погода стояла такая роскошная, какая только возможна в том благодатном крае. Деревья гнулись под тяжестью груш, яблок и других фруктов. Ягоды кистями нагибались к земле, на бахче темнели громадные арбузы и ароматные дыни.
Подруги тоже иногда оставляли книжки раньше времени и отправлялись в сад отведать того или другого.
В одно воскресенье девочки пошли в деревню; Оля по дороге зашла к старику, караулившему бахчу, Вера с корзиночкой провизии пошла прямо в деревню, куда Оля обещала прийти через час.
Вера привыкла к деревенской свободе, ее больше не страшило идти одной полем. Она храбро шла вперед, думая о своей деятельной подруге Оле, которую все называли «волшебница Оля».
Вскоре показались белые хатки деревни, Вера ускорила шаги… вот прошла она уютный деревенский погост, с покривившимися деревянными крестами, миновала церковь и очутилась перед крайней Оксаниной избой.
Вера открыла дверь, чтобы войти туда, но вдруг в ужасе отскочила: то, что она увидела, могло устрашить хоть кого. Трое маленьких ребят сидели на глиняном полу и ложками хлебали из деревянной миски какое-то варево. Около детей ползала довольно большая серая змея; она подымала голову и жадно смотрела на обедающую компанию. Петко, младший мальчик, от поры до времени ударял ее ложкою.
При виде этого Вера вся задрожала и бессильно опустилась на землю, не будучи в состоянии ни звать на помощь, ни войти туда самой.
— Барышня, что вы тут сидите, зайдите к нам, — услышала она голос Оксаны, вышедшей из огорода с ведром, наполненным овощами.
— Ах, беги скорее! скорее! — закричала Вера, — у вас страшно… дети там одни…
Оксана кинула ведро и стремглав бросилась к хате, Вера поплелась со страхом за нею.
— Ха-ха-ха! — раздался серебристый смех Оксаны. — Я думала, Бог весть что, а это уж; разве вы боитесь ужей? Ведь это самый ласковый гад, он добрый. Плохой тот дом, куда уж не заползает. Да зайдите, барышня, он вам ничего не сделает, — сказала девочка.
— Нет, — закричала Вера, — я не зайду, пока эта гадкая змея там!
— Ничего она вам не сделает, но, коли боитесь, так я ее выброшу, — и Оксана схватила ужа руками и выбросила из окна в огород.
Тогда только Вера, и то с опаской, вошла в хату.
— И много тут у вас этой гадости? — спросила она.
— Совсем ужи не гадость, они водятся у нас на лугах, где низко и топко, и любят заползать в хаты, иной даже в люльку к малышу залезает и то не тронет, — ответила Оксана. — Вот гадюка — это дело другое; та ядовита и опасна, а уж нет.
Как Оля ни уверяла потом подругу, что ужи в Малороссии так обыкновенны и безвредны, что даже дети их не боятся, Вера не могла преодолеть своего отвращения к ним и ни за что не решалась глядеть на них.
V.
[править]— Ну, деточки, на будущей неделе в город, — сказала раз мама за чаем.
— Очень рада, — ответила Варя.
— А я боюсь, — сказала Оля: Вера сочувственно покачала головой.
— Бойся, бойся, дочка, — засмеялся папа, — там всем вам зададут за лень, начнут с Вари и кончат Верой.
— Я-то, положим, не боюсь, — обиделась Варя, — я все знаю, что нужно!
— Увидим, — сказал папа.
Прошла неделя; с деревьев сняли фрукты, бахчи желтели одними листьями, арбузы были давно увезены в город, опустел и хутор.
Горленко перебрались в город, где находилась гимназия и где они устроились на всю зиму.
Вера жила теперь дома у своих родителей. Квартиры Нилиных и Горленко находились близко друг от друга, и дети ежедневно виделись.
Настал наконец и давно ожидаемый день экзамена. Оля ходила серьезная, она боялась за себя. Варя же беспечно, как всегда, посмеивалась над сестрой и обещала подсказать ей в случае нужды.
— Подсказывай сама себе, — проворчала няня, сердито взглянув на нее; старушка всегда сердилась, когда Варя начинала хвастать своими преимуществами над Олей.
С трепетом вошли обе девочки в большую, наполненную детьми, залу: тут были девочки всех возрастов, начиная с семи до восемнадцати лет, на стульях сидело много дам, пришедших с детьми. Учителя во фраках и учительницы в синих платьях проходили через залу.
К Оле и Варе подошла молоденькая классная дама и, спросив, в какой класс они хотят поступить, повела их по лестнице наверх, где экзаменовались первоклассницы.
Когда Оля вошла в классную, то увидала у большой черной доски красную, как пион, Верочку; она решала задачу и говорила вслух, как она ее делает, учительница одобрительно кивала головой.
После Веры вызвали еще двух-трех девочек, и очередь дошла до Вари с Олей.
Страх Оли оказался совершенно напрасным: она без запинки отвечала на все вопросы и блистательно выдержала экзамен. Варя оказалась подготовленной гораздо хуже, чем сестра, и была только с тем условием принята, что должна будет в продолжение года хорошо заниматься.
Занятия начинались со следующей недели; в эти несколько дней у детей было много хлопот. Они ездили покупать себе книги и тетради, примерять новые коричневые платья и т. п.
В тот класс, куда поступили сестры и Верочка, поступила также Липочка Меньшова. С первых дней подруги разделились: Оля ходила с Верой, Липочка с Варей. Варя по-прежнему нехорошо училась, была рассеяна и очень высокого мнения о себе.
Оля же и в гимназии, как дома и в деревне, сделалась, благодаря своему ласковому, милому обращению, общей любимицей.
Маленькие часто обращались к ней то с тем, то с другим, она охотно помогала им и показывала, как надо заучить или написать заданное.
Кроме Веры Оля особенно подружилась еще с одной девочкой-одноклассницей, Зиночкой Ивановой.
Зиночка осталась на второй год в первом классе и, несмотря на это, училась дурно.
Оле сразу понравилась скромная, тихонькая Иванова, и она мало помалу подружилась с ней.
— Отчего ты, Зиночка, сегодня опять не знаешь урока? — спросила однажды Оля у подруги после того, как ей поставили неудовлетворительную отметку.
— Ах, Оля, мне так трудно учиться, я не могу ничего запомнить, да и некогда, — ответила она со слезами.
— Отчего?
— Мама больна, папа приходит с должности поздно, дети почти без присмотра… Когда я прихожу домой, то не знаю, за что раньше взяться: прибрать ли комнаты, помочь ли маме или играть с детьми. Какое уж тут ученье! Другой раз я и книжки не открываю. Папа сказал, что если бы он не заплатил за меня, то совсем не пустил бы в гимназию.
— Разве у вас некому все это сделать без тебя? Разве у вас нет служанки? — спросила с удивлением Оля.
— Конечно, нет: у нас нет на это денег, мой папа получает небольшое жалованье, а у мамы немного работы.
— Милая Зиночка! Оля, обняв подругу. — Погоди, я скажу моей маме, она что-нибудь придумает хорошее. Ты не будешь больше так трудиться…
Звонок прервал беседу друзей. Вечером Оля приласкалась к матери и, гладя ее волосы, с волнением передала свой разговор с Зиной.
— Не правда ли, мамочка, душечка, ты им поможешь, ты такая добрая и умная! — говорила она, заглядывая маме в глаза.
— Непременно, девочка, надо им помочь, — ответила мать, — я сделаю, что могу, мне самой жаль твою маленькую подругу.
Через несколько дней Александра Михайловна со свертком материи отправилась на квартиру к Ивановым. Ей открыла дверь мать Зины, молодая, но болезненная дама.
— Я слышала от моей дочки, что вы портниха, у меня много работы и я рада отдать ее скорее.
— Да, я шью, но скоро не могу окончить платья, я почти всегда нездорова, — ответила госпожа Иванова.
— Это все равно; мне не к спеху.
— Что же мы стоим в передней! — спохватилась госпожа Иванова, — пожалуйста, войдите.
Гостья вошла в чистенькую, светлую, хотя бедную комнатку; двое мальчиков играли на полу; при виде незнакомки они убежали в другую комнату и робко выглядывали оттуда.
С этого дня Оля то с мамой, то с Верой часто ходила к Зине или звала ее к себе. Александра Михайловна рекомендовала всем знакомым свою новую портниху, и вскоре у Зининой мамы набралось столько работы, что она могла взять двух мастериц и была даже в состоянии нанять служанку для домашних работ и присмотра за детьми. Оля торжествовала, — ей было так приятно видеть Зину веселенькою и слышать, как та бойко и твердо отвечает уроки.
Когда наступило Рождество, дети были рады отдыху, а еще больше приезду Трифона, который явился за ними.
Опять оживилась Немиловка. Гостей наехало видимо-невидимо, между ними виднелось и розовое личико Зины, приехавшей с семейством Горленко.
Елка прошла так же весело и шумно, как в прошлом году, но на другой день Людмила Петровна почувствовала себя не совсем здоровой и принуждена была лечь в постель.
Оля, как и всегда, забыла о себе и целый день ухаживала за больной старушкой; никто лучше ее не умел поправить подушки, подать лекарство и успокоить бабушку.
Когда бабушке сделалось легче, то Оля, сидя возле постели, рассказывала ей про гимназию и подруг или что-нибудь из прочитанного.
Старушка не скучала в обществе Оли и когда поправилась, то всем говорила, что ее вылечила «маленькая, добрая волшебница», как она звала внучку.
После праздников бабушка с Олей, Варей, Верой и Зиной отправилась в город, где детей уже ждали занятия в гимназии; поехала с ними и Марфуша, которая училась у Зининой мамы шитью.
Годы шли за годами, дети подрастали, вместе с этим крепла и дружба их.
Вера и Зина каждое лето гостили у Горленко на хуторе. Варя бросила свою манеру осмеивать других и стала хорошей, ласковой девочкой, а за Олей так и осталось название «доброй волшебницы», за ее любовь к ближним и уменье быть всем полезной.
Источник текста: Ручеек. Рассказы для детей из естеств. истории и дет. жизни / А. Б. Хвольсон; С 60 рис. М. Михайлова и др. — 5-е изд., просм. авт. — Санкт-Петербург: А. Ф. Девриен, 1913. — 263 с.; ил.; 22 см.