Воспоминанья об Александре Васильевиче Суворове[1]
Суворов тверд, велик всегда!
Имев счастие быть адъютантом Графа Суворова около двух лет безотлучно, я многое видел, многое слышал, и решился записать все то, что могу об нем вспомнить на 70 году своей жизни.
Начну с моего приезда в Варшаву: в 1795 году, в Августе месяце, явился я к Генерал-Адъютанту Тищенко и спросил: «когда буду иметь счастие быть представленным Фельдмаршалу?» «Будет время!» отвечал мне Тищенко. Видя из столь сухого ответа неблагорасположение ко мне Генерал-Адъютанта, я вошел в гостинную, или лучше сказать, в приемную комнату, и сказал Князю А. И. Горчакову о таковом ответе, прибавя, что я сам себя представлю. «Боже тебя сохрани!» Я все сделаю, сказал Князь. В ту же [2] минуту вышел из спальной Тищенко, и Князь сказал ему, что, ежели он не хочет меня представить Фельдмаршалу, то он сам меня представит. Князь едва кончил, как Фельдмаршал прыгнул на средину комнаты, подняв правую руку к козырьку каски; Тищенко тотчас доложил ему: «Адъютант Сталыпин!» Он, обернувшись ко мне, спросил: «где служил твой отец?» Забыв, что батюшка отставлен Лейб-Кампанцем при врсшествии на престол Петра III, я отвечал: «не знаю, Ваше Сиятельство!» Он приложив указательный и средний пальцы правой руки к губам, вскричал: «в первый раз.... не знаю!» Граф Хвостов[2], тут же бывший, прибавил: «Алексий Емельянович служил по статской службе». Зная, что Фельдмаршал статскую службу не любит, я, вероятно от испуга, вспомнил о Лейб-Кампанском корпусе. И только что Граф Хвостов успел выговорить, я закричал во все горло: «нет, Ваше Сиятельство, батюшка служил в Лейб-Кампанском корпусе!»Тут Фельдмаршал и все предстоящие засмеялись, видя испуг мой. До самого отъезда его в Петербург, Г-н Тищенко не допускал меня часто быть при нем; мне даже не было объявлено о времени его отъезда в Петербург. В начале Ноября месяца, пришед в квартиру Фельдмаршала, узнал я, что он в эту ночь выезжает в Петербург. Тотчас явился я к казначею экстраординарной суммы, получив от него прогонные деньги, а подорожную от Генерала Буксгевдена, начальствовавшего Варшавой, я немедленно, в перекладных санях пустился догонять Фельдмаршала, обогнал его в ту же ночь и приехал на станцию, где повар уже расположил в камине огонь и приготовил самовар. Почтовые лошади также были готовы. Услышав звон колокольчика, я выскочил в сени, принял Фельдмаршала из дормеза и ввел его в комнату. Он, увидя меня, сказал: «ты уж здесь — все ли готово?» Я отвечал: «чай и лошади готовы!» [3] Напившись чаю, он приказал мне ехать вперед, и просить Князя П. И. Багратиона, Командира егерского баталиона, не делать ему встречи, и не отдавать никаких почестей, а собранный баталион распустить. Князь П. И. тотчас распустил баталион. Лошади были готовы; Фельдмаршал, не выходя из дормеза, пустился в путь. Не доезжая одну станцию до Гродно, это уже было утром, он отправил меня к Князю Н. В. Репнину с просьбой о неделании ему никаких встреч. По приезде в Гродно, явился я к Князю и доложил о просьбе Графа; но Князь мне сказал: «что повеления Императрицы он не может не исполнить!» Мы с адъютантом его, Князем П. Г. Гагариным, отправились к мосту, где были приготовлены мною лошади; Гагарину желательно было видеть Фельдмаршала. Не прошло часу нашего ожидания, как увидел я скачущую кибитку. С кучером на козлах сидел повар, а кибитка была закрыта рогожей. Ту же минуту велел я скорей закладывать лошадей, а повару сказал: «смотри, чтоб у тебя все было готово!» Кибитка помчалась; а я оборотясь к Гагарину с превежливым поклоном, просил его довести до сведения Князя Николая Васильевича о проезде Фельмаршала. Гагарин не хотел верить. Я ему сказал, что от мосту не отойду, доколе дормез Графский не приедет, и дал ему честное слово, что по приезде дормеза я растворю дверцы, и что он даже может в него сесть. Когда дормез прибыл, я отворил дверцы и просил Князя в нем посидеть. Гагарин зачал расспрашивать: «где Фельдмаршал? Денщик ему отвечал, что он давно проскакал в кибитке. Простясь с Гагариным, я пустился догонять Графа. Наше путешествие от Гродно и до Стрельны было без замедления: в Митаве П. А. Фон-Дер-Пален, а в Риге Обер-Комендант, по просьбе Фельдмаршала отменили предписанные церемониалы.
По прибытии в Стрельну Фельдмаршал приказал мне ехать в Петербург к Гр. Н. А. Зубову и от него узнать: «что? как? где?» Камердинер Прохор [4] доложил ему, что нужно купить ленту на косу и пудры; он приказал все искупить. В полночь я отправился из Стрельны в Петербург, где нашел всех спящими; разбудил камердинера Н. А.; он увидя меня вскричал: «Ах батюшка!....где Граф Александр Васильевич?» «В Стрельне», отвечал я. «Поди, буди Графа». Камердинер, разбудя его, позвал меня в спальную, где я нашел Графа и Графиню. Сперва Графиня Н. А. спросила меня: «Здоров батюшка?» А Граф: «Ну, что, Александр, за чем приехал?» Я слово в слово повторил словесное приказание Фельдмаршала: «что? как? где?» Ох уж вы мне!....все хорошо!.... сказал Граф. Сестра твоя Хастатова с мужем здесь, поезжай к ним, да спи спокойно; я завтра, поутру, поеду в Стрельну; прощай!». Ленту и пудры для Фельдмаршала, Граф Н. А. приказал камердинеру все искупить; я же отправился к сестре моей.
Утром я уже не застал Графа Н. А.; а майор Смоленского драгунского полка Ф. П. Уваров сказал мне, что с Графом поехали Генералы: П. А. Исленьев и Н. Д. Арсеньев; я пустился обгонять их; но только что взошел в комнату, где был Фельдмаршал, увидел, что карета Графа Зубова подъехала к крыльцу, доложил о приезде его. Фельдмаршал приказал его впустить.
Поезд наш из Стрельны до зимнего дворца состоял из придворной осьмистекольнюй кареты в восемь лошадей, в ней сидели: Фельдмаршал в полном мундире без шубы, с шляпою в руках, подле него Граф Н. А., насупротив П. А. Исленьев и Н. Д. Арсеньев, также без шуб с шляпами в руках; одно окошко было опущено (это было в Ноябре около 20 числа) приехавши во Дворец и взошед по маленькой лестнице, что ныне называется Комендантская, Граф Н. А. обернувшись ко мне сказал: «твой молодец нас всех заморозил!» Во внутренних комнатах, на половине Великой Екатерины, я увидел, какое внимание было оказываемо даже к прислугам [5] Фельдмаршала: все зеркала в комнатах Императрицы были завешены. По ее приказанию велено было узнать все его привычки и выполнять их. Фельдмаршалу и его свите назначен Таврический дворец для жительства.
В течении трехмесячного пребывания нашего в Петербурге, когда Фельдмаршал обедал у себя, всегда бывали у него гости; а за стол садились в 10 часов утра, но не ранее.
Достоин замечания различный прием, сделанный им двум вельможам. Раз, за столом, раскладывал я горячее, Фельдмаршал спросил: «чей это экипаж?» Я, взглянул в окно, доложил: «Графа Остермана!» Фельдмаршал выскочил из-за стола и выбежал на крыльцо так поспешно, что я, находясь ближе его к двери, не мог его предупредить; лакей Г. Остермана только что успел отворить дверцу у кареты, как он вскочил в нее, благодарил Остермана за сделанную ему честь посещением, и, поговоря минут десять простился с ним. Остерман был в то время Вице-Канцлером Иностранной Коллегии, но оною не управлял. Через несколько дней, сидя за обедом, Фельдмаршал спросил: «чей это экипаж?» Я отвечал: «Графа Безбородко!» Он не встал из-за стола; а когда Граф Безбородко вошел в столовую, он велел подать стул подле себя и сказал ему: «Вам Граф А. А. еще рано кушать, прошу посидтеть!» Безбородко, поговорив с четверть часа, откланялся; Фельдмаршал не встал его провожать. В то время А. А. Безбородко был Действительный Тайный Советник, и управлял Иностранною Коллегиею.
…
В 1797 году, в начале Апреля месяца, мы выехали из Петербурга в Тульчин, где Фельдмаршал должен был сформировать армию из ста тысяч человек против Французской республики. Примечательно в пути было одно: на последней станции к Вишкам, селению Фельдмаршала, Графа П. А. Румянцева-Задунайского, Граф А. В. оделся в полный Фельдмаршальский мундир и во всех орденах, [6] подъехав к воротам дома, вышел из кареты с шляпою в руки, прошел чрез весь двор пешком. Часа через два он отправился в путь.
По приезде в Тульчин, Фельдмаршал занялся составлением армии. Местечко Тульчин принадлежало Графу Потоцкому, который сам жил в Усмане, супруга же его, урожденная Княгиня Мнишек, Статс-Дама Российского Двора, с четырьмя дочерьми, жила в Тульчине и занимала верхний этаж дома, в нижнем этаже которого поместился Фельдмаршал[3].
Просыпался он в два часа пополуночи; окачивался холодною водою и обтирался простынею перед камином; потом пил чай, и призвав к себе повара, заказывал ему обед из 4-х или 5-ти кушаньев, которых подавались в маленьких горшечках[4]; потом занимался делами, и потом, читал или писал на разных языках; обедал в 8 часов поутру; отобедав, ложился спать; в 4 часа пополудни — вечерняя заря; после зари напившись чаю, отдавал приказания правителю Канцелярии, Генерал-Адъютанту Д. Д. [7] Мандрыке; в 10 часов ложился спать; на кануне праздников, в домовой походной церкви всегда бывал он у заутрени; а в самый праздник у обедни. К заутрени являлась рота, находившаяся в карауле, как офицеры, так и солдаты, кроме бывших на притинах, все долженствовали быть в церкви. По субботам, войскам, стоявшим в Тульчине, ученье и потом развод; перед разводом Фельдмаршал всегда говорил солдатам наученье: «Солдат стоит стрелкой; — четвертого вижу; пятого не вижу; солдат на походе равняется локтем; солдатский шаг — аршин, в захождении полтора; солдат стреляет редко, да метко; штыком колет крепко; пуля дура, штык молодец; пуля обмишулится, штык никогда; солдат бережет пулю на три дня. — Безбожные, окаянные Французишки убили своего Царя. Они дерутся колоннами, и нам, братцы-ребята, должно учиться драться колоннами».
В первую субботу учились драться колоннами. Фельдмаршалу угодно было приказать мне стать с солдатским ружьем в первой шеренге пехотного полка; по окончании ученья пожаловал меня в унтер-офицеры. Во вторую субботу приказал мне стать в первой шеренге, кавалерийского полка, и по окончании учения, сказал; «жалую тебя в офицеры и берегу к себе в адъютанты».
Приказания Фельдмаршал отдавал мне самые лаконические, так, что я часто должен был угадывать смысл их. Когда Смоленский драгунский полк входил в Тульчин, Фельдмаршалу угодно было ехать за город смотреть его на марше; он ехал верхом на казацкой лошади, в галоп, с плетью в руке; обернувшись ко мне и указав плетью на полк, сказал: «Э! a!» Я пустился сказать и усмотрел, что третий баталион потерял дистанцию; причиною этого было замедление в ходу пушек; я тотчас именем Фельдмаршала приказал артиллерийскому офицеру с пушками податься вперед, и дистанция тем сохранилась; по возвращении моем Фельдмаршал не сказал ни слова. [8]
Однажды Фельдмаршал, после обеда, вскричал: «мальчик!» — он иначе не звал меня, и я тотчас взошел; он умывался и спросил меня: «завтра суббота?» Так, Ваше Сиятельство! — «Пушки не боялись бы лошадей, а лошади пушек!» Видя, что он замолчал и продолжал умываться, я вышел, послал ординарца позвать дежурных подполковников: по кавалерии Каменева, а по пехоте Тихановского, и передал им словесно приказание Фельдмаршала слово в слово. Они не поняли и спрашивали меня: «что бы оно значило?» — «Вспомните, господа, первое учение колоннами, сказал я; пехота училась против кавалерии! а потом артиллерия, но кавалерия против артиллерии еще не училась; прикажите стрелять из пушек, и как скоро пушки загремят, я взойду в спальную посмотреть, есть ли в камине огонь? Ежели мы ошиблись, Фельдмаршал тотчас меня спросит: что за пальба? я ему доложу, как я понял его приказание и передал вам; но ежели мы поняли, то он, обернувшись ко мне, приставит два пальца к губам, и зачнет заниматься тем, чем занимался». Точно так и случилось. Как скоро пушки загремели, я взошел в спальную, Фельдмаршал обернулся ко мне, и, приставя два пальца к губам, зачал заниматься по-прежнему; а я посмотрел в камине огонь и вышел вон.
Раз Фельдмаршал приказал мне позвать начальника Провиаитской Коммисии при армии, Полковника Н. А. Дьякова. Когда он взошел, Фельдмаршал сказал ему: «Н. А., все запасные магазины были бы у тебя наполнены, и все, что принадлежит к подвижным магазейнам, было б в исправности; но ежели, Боже сохрани! где-либо провианта не достанет, то, ей! ей! на первой осине я тебя повешу....ты знаешь, друг мой, что я тебя люблю, и слово сдержу!»
В кабинете я не слыхивал шуточных разговоров и не видал каких-либо проказ; за обедом дело было иное. [9]
Однажды послеобеда Фельдмаршал лег отдыхать; Прошка ушел к своей жене; деньщиков отпустил я обедать. (Прошка и деньщики составляли всю его услугу), Я лег подле спальной на диван и заснул крепко. Вдруг слышу, что Прошка меня громко будит. Я побранил его за шум, думая, что Фельдмаршал спит; но он сказал мне, что Фельдмаршала в спальной нет. Я вскочил с дивана и осмотря спальную, кинулся в переднюю, спросил: не проходил ли Фельдмаршал? «Нет, ваше благородие!» отвечали деньщики. Возвратясь в ту комнату, где я спал, увидал, что окошко в сад открыто; я ту же минуту, надев шпагу, выпрыгнул в окошко, побежал по аллее и заметил, что Фельдмаршал идет полем к водяной мельнице. Вышед в калитку, пустился его догонять. Он, услышав мои шаги, прибавил шагу, но вдруг остановился и оборотясь ко мне, сказал: «Устал, Ваше Благородие?» — «Немного, Ваше Сиятельство!» сказал я. « Так пойдем домой!»
Раз получено было донесение о повальной болезни и большой смертности в дивизии Генерал-Поручика Д. Киселева; Фельдмаршал отрядил дежурного Подполковника Каменева с строгим приказанием произвести следствие и привести больницы в должный порядок: «солдату не нужно Латинской кухни, но довольно травки-муравки; солдату отдых; в больницах чистота!» Вместе с этим дивизионному Командиру предписано явиться в главную квартиру. Увидав в дверь, что в залу вошел Д. И. Киселев, я тотчас вышел к нему и сказал, что Фельдмаршал еще не выходил, и вместе с тем просил его на сей раз Фельдмаршалу еще не являться. «Да ведь он знает, что я приехал!» возразил Д. И. Киселев. Да, сказал я, Плац-Майор и Мильд-Ефрейтор вчерась еще доложили о вашем приезде. — «Ну, как же мне ныне не явиться?» продолжал Д. И. Киселев. «Фельдмаршал в неудовольствии на вас, сказал я; послушайтесь меня, не являйтесь и сего дня». Д. И. послушался меня и уехал к [10] дежурному Генералу Н. Д. Арсеньеву. На другое утро по обыкновению Фельдмаршал закричал: «Мальчик!» Я тотчас вхожу в спальную. «Д. И. приехал?» — Так Ваше Сиятельство! — «Поди, зови его кушать!» Вхожу в комнаты и прошу Д. И. от имени Фельдмаршала кушать. «Это не может быть; я еще ему не являлся», сказал Д. И. Киселев. «Смею-ли я именем Фельдмаршала, без его приказания просить к нему кушать?» возразил я. Арсеньев, тут бывший, сказал: «что, брат Киселев, видно Столыпин лучше нашего знает Фельдмаршала?» — Когда все приглашенные к столу съехались, Фельдмаршал вышел и подошел к Генералу Киселеву, сказал: «Здравствуй, друг мой, Д. И., садись подле меня!» и во все время обеда проговорил с ним дружески. Вставши из-за стола и по уходе Фельдмаршала, Д. И. спросил меня: «почему ты узнал, что мне будет такой прием?» — К Фельдмаршалу я уже привык и знаю, что он доволен всегда одним раскаянием виноватого; а как вы медлили ему представляться, то он и полагал, что вы чувствуете вашу вину... не знаете как ему явиться».
Однажды у Фельдмаршала за столом гостей было весьма много; подле меня сидел Полковник П. А. Борщев, который в продолжении обеда со мной разговаривал; перед самым окончанием обеда Фельдмаршал сказал мне: «Мальчишка! берегись: ведь П. А. фран-масон; он все знает, что делается. П. А.! что теперь делает Китайский Император?» Борщев отвечал: «он уже отобедал; встал из-за стола и пошел почивать». Граф, вставь из-за стола, сказал: «и нам пора спать!» и ушел.
В другой раз гостей было много, в том числе семейство Французских эмигрантов: старик Виконт де Полиньяк, сын его Дюк де Полиньяк, внук его Арман де Полиньяк и Шевалье дела Ривьер. Я далеко сидел от Фельдмаршала, и не слыхал его разговора, вдруг дежурный Генерал сказал довольно громко: «Столыпин! Фельдмаршал вас спрашивает». — [11] Я привстал и сказал: что прикажите, Ваше Сиятельство? — «Чем у нас чистят полы?» спросил меня Фельдмаршал. — «Нашатырем, Ваше Сиятельство», отвечал я. Что стоит в день! — «Двадцать пять червонцев». — Помилуй Бог, как дорого! Когда все встали из-за стола, меня спрашивали: «как мне в голову взошел нашатырь?» Я уверял, что сам того не понимаю; но зная, что за обедом Фельдмаршал всегда шутит и не терпит медленности в ответах, я сказал ему первое слово, которое мне попалось.
В иностранных газетах 1796 года писано было, что Генерал Моро окружен Австрийскими войсками, и что он как будто в западне; в них все объяснено было обстоятельно, сказаны имена Австрийских Генералов, сколько у кого войск и как они расположены. В одно утро Фельдмаршал приказал мне отнести газеты к инженерному полковнику Фалькони, чтоб он по сим известиям начертил план, и статью из газет перевел на Русский язык, и когда все будет готово, то, поставя палатку в саду, после вечерней зари, пригласить туда всех Генералов на чай. По пробитии зари Фельдмаршал и Генералы сели вокруг стола; но Г. Фалькони еще не было. Фельдмаршал приказал читать вслух перевод из иностранных ведомостей; вошедший Полковник Фалькони тут же представил и план, им начерченный; тогда Фельдмаршал сказал: «На военном совете начинают дело с младших: почему рассматривайте по очереди и объявляйте всякий свою мысль!» Все Генералы, рассмотрев прилежно план, объявили, что если Генерал Моро не захочет жертвовать войсками, под командой его находящимися, то он должен будет сдаться. — Фельдмаршал же, взглянув пристально на план, сказал, указывая на расположение войск на план: «Ежели этот Австрийский Генерал не успеет подать помощь Генералу, защищающему мост, то Моро тут пробьется!»
Не упомню, через сколько времени, в газетах было видно: что именно тот Генерал, про которого [12] говорил Фельдмаршал, не успел помочь Генералу, защищавшему мост, и Моро пробился, и тем спас войско от плена и себя прославил.
В одно воскресенье Фельдмаршал пошел к заутрени, я за ним. Он стал на левый клирос подле дьячка, я ж возле клироса, а потом пошел, что бы впустить в церковь роту солдат, в карауле бывшую. Когда офицеры и солдаты стали во фронт, тогда я ушел опять к левому клиросу. Не прошло и четверти часа, как Фельдмаршал вскричал: «воняет! воняет!»: В церкви были: священник в алтаре, дьячек на клиросе, я, офицеры с ротою солдат. Я обошел все ряды солдат и, увидав в передней у дверей старуху в оборванном и замаранном одеянии, тот час приказал деньщику ее выпроводить. Когда я возвратился на свое место, Фельдмаршал спросил меня: «от чего?» — Замаранная старуха, Ваше Сиятельство... я ее выпроводил. — Он вскричал: «тьфу, погано!»
Между заутренею и обеднею я пошел к себе на квартиру, чтобы переодеться. У Фельдмаршала болела нога, и я во все время болезни спал на диване у спальной. Когда я пришел к нему, камердинер его Прошка сказал мне, что в мое отсутствие Тищенко и Тихановский в разговоре с Фельдмаршалом произносили мое имя, я весьма спокойно отвечал ему, что мало ли о чем говорят. Перед каждым обедом, так как у меня не дрожали руки, я наливал Фельдмаршалу водку, и он бывало всегда примолвит: «эр фикс не улетит!» В этот же день, когда я пода вал ему рюмку с водкою, он отвернулся от меня к дежурному Генералу Арсеньеву. Я доложил ему: «прикажете ли водки?» Он вдруг вскричал: «Н. Д.! обманывает: говорит вода». Я повторил: водка, Ваше Сиятельство! — Фельдмаршал сказал: «сердится!» и сел за стол. Я стал раскладывать горячее; спрашиваю Н. Д. чего прикажите, щей, или супу? — Фельдмаршал, имея перед собою свои горшечки, сам себе раскладывал и сказал: «Н. Д! обманет, обманет!» Я весьма громко возразил: [13] Ваше Сиятельство, ложь Русскому дворянину нейдет, и грамотой дворянской ему запрещается лгать и обманывать! — Фельдмаршал закричал: «сердится! сердится!» Вставши из-за стола, он пошел к себе, а Н. Д. мне сказал: «как можно так смело говорить с Фельдмаршалом!» — Я опасаюсь, отвечал я, что меня выпишут из адъютантов в армейский полк; но совесть моя чиста! — Надобно знать, что Тищенко и Тихановский донесли Фельдмаршалу, что воняло в церкви не от старухи, а от солдат; старухи никакой будто не было; что все это я выдумал. В течении нескольких недель не проходило ни одного обеда, чтоб Фельдмаршал не повторял: «обманет!», и потому я и решился сказать Д. Д. Мандрике, что буду просить Фельдмаршала приказать исследовать: была ли старуха у дверей церкви или нет. Он мне отвечал: «как тебе не стыдно; разве ты не видишь, что Граф шутит, а не то давно бы он выписал тебя в какой-нибудь полк». Чрез несколько времени, 22 Октября, в день коронации Великой Екатерины, Фельдмаршал, идя к обедни, вдруг остановился среди залы и сказал: «Андрыка! (он так звал Мандрыку) скажи мальчишке, чтоб он не плакал: 24 Ноября он Генерал-Аудитор-Лейтенант; а взошед в Вену, он Генерал-Адьютант!» Мандрыка подошел ко мне и сказал: «ты сам слышал, нечего тебе пересказывать!» Я же вскричал довольно громко: «мне не плакать должно, а благодарить Создателя, что имею счастие быть адъютантом». Фельдмаршал, как будто выслушав мой ответ, пошел в церковь. В этот день он произвел из Капитанов в секунд-майоры Павла Петровича Турчанинова и Николая Семеновича Жигулина; почему и велел мне сказать, чтоб я не плакал, что и доказывало, что он не верил тому, что на меня ему наговорили.
В течении Сентября войско училось производить ночные нападения. Было сделано земляное укрепление, окруженное в три ряда волчьими ямами; это укрепление в одно из таковых нападений брали приступом. [14]
В Ноябрь с 12 на 13 число провел я всю ночь у Графа и потому посли обеда пошел на свою квартиру отдохнуть, как в третьем часу мой человек меня разбудил, и сказал, что Д. Д. Мандрыка и С. Д. Панчулидзев ко мне идут; «что заспался? Скоро к зоре... пойдем-ка!» Мы лишь вышли на площадь, Д. Д. продолжал: «знаешь ли, ведь Государыня скончалась?» Меня так поразило это известие, что я сказал: «не может быть!» Тогда он мне показал конверт с Императорскою печатью и спросил меня: «что нам делать? Я пришел с тобой посоветоваться». «Ежели вы доложите теперь Фельдмаршалу, сказал я, он целую ночь проплачет и не уснет, ослабнет, и легко может быть, что не вынесет своего горя. Не лучше ли будет, если я останусь у него, и к себе на квартиру спать не пойду. Он по обыкновенно в два часа закричит: «мальчик!» я к нему взойду. Он спросить: «что нового?» я ему доложу: Д. Д. приходил, но вы изволили почивать. Он велит мне вас позвать; я сам пойду вас будить, и, пока вы одеваетесь, Фельдмаршал уже окатится холодной водой, перед камином оботрется, повар напоит его чаем и получит приказание о 4 или 5 кушаньях к обеду; тогда можно надеяться, что никакого несчастия не случится». Мандрыка на это согласился, и точно так и сделали. Потом, когда он вышел от Фельдмаршала, то сказал мне: «тебя спрашивает!» Я вошел и получил следующий приказ: «Сегодня обедня! всем, быть в парадных мундирах; священнику в богатом облачении; после обедни царский молебен; а потом присяги и панихида!» Я тотчас велел объявить приказ чрез ординарцев. Настал час обедни; Фельдмаршал, в полном мундире, во всех орденах, у шляпы петлицы и перо бриллиантовое, прямо пошел в алтарь; я взошел было за ним, но он стоя на коленях и, не обращаясь ко мне, махнул рукой, и я вышел из алтаря и стал у левого клироса. Пред окончанием литургии дьячек подошел ко мне и [15] сказал, что Фельдмаршал просит воды; обернувшись, я увидал, что денщик держит уже на подносе стакан воды и полотенце, и тотчас передал все это дьячку. О приготовлении воды и полотенца я не знал; но полагаю, что это было сделано по приказанию самого Фельдмаршала. По окончании литургии, он вышел из алтаря и стал на левый клирос; нельзя было и приметить из его лица, что он плакал. После благодарственного молебна все вышли на площадь; он сам командовал войсками, а по окончании присяги, возвратясь в церковь, отслужили панихиду по усопшей Монархине. Фельдмаршал также все это время был в алтаре. После священник сказывал мне, что он, как во время литургии, так равно и во время панихиды стоял на коленях, и горько плакал. В зал, где уже кушанье было на столе, Фельдмаршал говорил с Статс-Дамою Графинею Потоцкою, урожденною Княгинею Мнишек и с окружающими его, но никто не мог заметить на его лице грусть, стеснившую его сердце.
В скором времени скончался дежурный Генерал И. Д. Арсеньев. Граф приказал мне остаться в Тульчние для его погребения, а сам переехал в деревню, отстоящую на 12 верст.
В одно утро приходит ко мне унтер-офицер с гауптвахты с донесением о прибытии Генерал-Адъютанта Баратынского; я тотчас явился к нему; он спросил меня: «где Фельдмаршал?» — В деревне, в 12-ти верстах, отвечал я. Прикажите поскорее лошадей: я прислан Государем Императором. «Лошадей заложили разом, Генерал-Адъютанту в дормез, мне тройку в телегу. Я, прискакав к Фельдмаршалу, доложил ему, что от Государя Императора едет Генерал-Адъютант Баратынский. Он приказал по приезд впустить его. Они в спальне говорили часа с два. По выходе Г. Баратынского я приказал подать дормез и сам надел чуйку. Г. Баратынский спросил меня: «ты куда?» — За вами, Ваше [16] Превосходительство, для получения ваших приказаний», отвечал я. — «Сядемте вместе со мною». — За честь себе поставлю! — Лишь только мы сели в дормез, как он сказал: «Боже мой! Какое несчастие, что Государю Графа так оклеветали; я более ничего не желал как того, чтобы Государь хоть с час пробыл бы с ним в кабинете, для блага Государя и Отечества!» По возвращении нашем в Тульчин, Г. Баратынский немедленно отправился в Петербург. Причина приезда и разговор его с Графом остались для всех нас тайной.
До воцарении Императора Павла I-го Генерал-Фельдмаршалы имели право жаловать чинами до Полковников.
Фельдмаршал, получа известие о кончине Императрицы Екатернны II, произвел меня в секунд-майоры, в день Архангела Михаила, т. е. 8 Ноября: ибо он всегда и всех жаловал в праздничные дни; по Государь Император не утвердил моего производства, и приказал уведомить Фельдмаршала, что в его царствование жаловать никто не имеет права.
В истории Суворова, сочиненной Полевым, описано на странице 208-й прощание Фельдмаршала с любимым его Фанагорийским полком. Прощания этого вовсе не было. Я один находился при Графе, когда он в 1797 году Марта 1-го дня в три часа по полуночи отправился из Тульчина. Это мне памятно и тем, что тогда он перекрестил меня, поцеловал в лоб и, ударив по плечу, сказал: Бог милостив, мы еще послужим вместе! К моему несчастно, сего не случилось. Д. Д. Мандрыка, Н. Г. Тищенко, П. П. Носков и Стивриаков, бывшие уже в отставке, отправились в пять часов утра за Графом в Кобрино. Провод никаких не бывало!
Александр Столыпин.
Симбирск.
1844 года Сентября 15 дня.
Примечания
- ↑ Распространяться о таких драгоценностях нет нужды. Русские люди, сколько их есть, для которых дорога слава Отечества и великих сынов его, прочтут эту статью, разумеется, с несравненным удовольствием, и поблагодарят достопочтенного старца за его прекрасный труд. — Ред.
- ↑ Известный Русский Стихотворец.
- ↑ В спальне Фельдмаршала, обыкновенно посредине, к стене настилали сена, которое покрывали простыней и одеялом; в головы клали две большие подушки, что и составляло всегда его постель. У окна ставили стол для письма, двое кресел или два стула (как случится) и маленький столик, на котором повар разливал чай. Для спальной всегда назначали комнату, где есть камин; для кабинета особой комнаты не занимали.
- ↑ Приготовляемые для Графа в пяти горшечках кушанья в скоромные дни были: вареная с разными пряными веществами говядина, под названием духовой; щи из свежей или кислой капусты; иногда калмыцкая похлебка Башбармак; пермяне; каши из разных круп, и жаркое из дичи или телятины. Весною, даже в скоромные дни, любил разварную щуку под названием щуки с голубым пером. В постные дни: белые грибы, различно приготовленные, пироги с грибами, иногда жидовская щука. Готовилась она так: снимут с щуки кожу не отрезывая головы, и, очистив мясо от костей, растирают оное с разными пряностями, фаршируют им щучью кожу, и, сварив, подают с хреном.