Владимир Азов.
Вспышка у домашнего очага[править]
Союз 17-го октября, в застегнутом на одну пуговицу жилете поверх крахмальной сорочки, расхаживал по комнате, закинув руки за спину. Дебелая Черная сотня, в домашней распашонке, совсем не скрывавшей ее грузных форм, сидела на диване под образами и пила чай с блюдечка. Серый кот мурлыкал, греясь у печки. В клетке прыгала и простуженным голосом чирикала канарейка. На столе, покрытом бумажной скатертью, медленно испускал дух самовар.
— Нечего сказать, хорош! — молвила Черная сотня, отставив блюдечко. — Грехи, говорить, раскрою! Злоупотреблениям, говорит, конец положу! На бюджет, говорит, наведу порядок! Ах ты анафема несчастная! И еще прикидывается! Понять, говорит, не могу, с чего это Стахович ко мне привязался… В толк, говорит, не могу взять, с чего это кадеты вздумали ко мне сватов засылать… Ты бесстыжие глаза твои не отворачивай, когда жена тебе выговаривает! Я тебе не шлюха Конституция! Тебе законная жена говорит, так ты слушай, аспидная твоя душа!.. Признавайся, что ли, виделся с халдой своей Конституцией? Обещался ей? Да ты мне глаз-то не отводи, ты говори прямо, а не то, провалиться мне на этом месте, сейчас самоваром в тебя запущу!..
На круглом бритом лице Союза 17 октября отразилось страдание. Он хотел было что-то возразить, но Черная сотня заткнула ему рот градом упреков.
— А я-то, дура, на него, как на каменную стену, надеялась! А я-то, дура, думала, что мне за ним, как у Христа за пазухой будет! То-то, я гляжу, начал мой смиренник прифасониваться. И тебе побреется, и тебе сорочку чистенькую переденет… Для меня наряжаться нечего, — я тебя и черненьким полюбила… А это он к Конституции через забор лазает да с кадетами перешептывается!… Что же это ты, каинская твоя душа? Сам перемигиваешься, а сам словно ни в чем не бывало? Я твоей шлюхе Конституции ужо морду купоросом сполосну, так она будет знать, как чужих мужей отбивать. А с тобой разговор впереди будет. Ты мне глаза-то подлой рожей не отводи! Ты говори прямо; снюхался с Конституцией? Чтож ты молчишь, словно в рот воды набрал? Бегал, что-ли, задами к Конституции?
— Матушка! — страдальчески м голосом произнес Союз 17-го октября, --ведь для видимости только и ходил, для благородства… Да и всего-то был, может, два раза… А в Стаховиче, видит Бог, не виноват! И с чего это ему попритчилось? И с чего это ему померещилось?
— А про бюджетный порядок говорил?
— Матушка, ведь это для видимости…
— А что бороться будешь с произволом говорил?
— Матушка, для видимости ведь, для политики, — начал Союз 17 октября, останавливаясь. — Твоя политика какая? Взяла дубинку потолще и пошла молотить. А у меня, матушка, политика тонкая, — мне, матушка, дубьем не взять, а все подходцами, все подходцами. В моем деле, матушка, чистота большая требуется. Тебе хорошо, матушка, с твоими хулиганами. Дала им по чарке водки — и ладно. А мне, матушка, иной раз и благородство надо проявить: у меня публика чистая, любит чтобы поблагородней да показистей. Мне вот и сюртучок нужен чистенький, и сорочка крахмальненькая! Тебе хорошо, матушка, с твоими хулиганами, а у меня публика чистенькая. Мне другой раз и культурность проявить нужно, и уважение к законности… Ежели я к своей публике да в затрапезном виде выйду, так это что же получится? Другой раз и Конституции подмигнешь, — что ж из того? на то политика! Но ведь ты же знаешь, матушка, что душой я всегда с тобой, во всем с тобой…
— Вишь какой прикинулся, — сказала Черная сотня, несколько смягчившись. — Чистоту, вишь, соблюдать ему надобно… А какой в ней прок, в чистоте? В грязи-то теплее. А по-моему, наплевал бы ты всем в глаза да и взял бы, как я, здоровую орясину в руки. Чего тут фигли-мигли-то разводить? Бей наотмашь! — вот-те и вся программа или, как ее там, платформа, что ли! А то, вишь, какую завел волынку! На бюджет, говорит, порядок наведу; грехи, говорит, раскрою; злоупотребления да произвол прекращу!… Да знаешь ли ты, что надо бы тебя за эти самые слова дубиною по башке разделать?
— Матушка, — сказал Союз 17-го октября, подсаживаясь на диван к Черной сотне, — ты не гляди, что я говорю; ты гляди, что я делаю. Я этой Конституции подлой сам рад шею свернуть, так нельзя покамест. А как в Думу мы с тобой придем да рядком усядемся, — тут мы себя и покажем.
— Вишь, чистоплюй какой! — совсем уж весело сказала Черная сотня, шлепнув Союз 17-го октября по гладко выбритой щеке. — Право, чистоплюй… И сорочку передел к выборам крахмальную, и с Конституцией перемигивается, — ни дать, ни взять — кадюк… Ну, садись уж, что ли, политик… Тебе с кружовенным, что ли, налить или с черносмородинным?
Отдел «После 17-го»
Влад. Азов. Цветные стекла. Сатирические рассказы. Библиотека «Сатирикона». СПб.: Издание М. Г. Корнфельда. Типография журнала «Сатирикон» М. Г. Корнфельда, 1911.