M. ГОРЬКИЙ
[править]Вячесл<ав> И<ванович> Иванов
[править]В. И. Иванов: pro et contra, антология. Т. 1
СПб.: РХГА, 2016.
Прежде всего — любезен. Сановно любезен, как маркиз. И — ножки дрожат. Преждевременно и жалко стар. Щедро говорит комплименты, но так как они не оригинальны, то — кажутся неискренними1. Словоточив. Иногда говорит весьма странно:
— Во второй раз я женился на падчерице из любви к ее умершей матери.
Хотелось бы знать мнение падчерицы по этому поводу2.
Непререкаемо уверен, что он «столп и утверждение истины»3. Прекрасно изучил все изгибы реакционной мысли, впрочем — нехитрые. Жозефа де Местра считает гением. Об успехах России — по эмигрантскому канону: «Потемкинские деревни» и прочее в этом роде. Я ожидал, что он остроумнее.
Долго говорил о своем «антропомонизме», о том, что человечество, невзирая на различия племен и рас, в сущности своей — один человек4. Мысль — параллельная гипотезе биологов о единой клетке, праматери всего живого. На мой взгляд, он выворачивает Ницше наизнанку, см. «Диониса» его5. Многое из своих мыслей о «соборности», «хоровом начале» он, видимо, уже забыл или запутал.
Потеряв веру, не утратил механической привычки веровать.
В театре. Негритянка. Армандо Жиль6.
Не блестяще, но Иванов любезно делает вид, будто все это нравится ему. Утомлен. Дремлет. И вдруг:
— Вы [меня] чувствуете меня?
— ?!
— Скажите: могу я написать повесть, роман?
— Вероятно, это будет очень трудно для Вас.
— Все-таки благословляете?
— ?!
— Тогда — дайте мне тему: подумайте и дайте. Вероятно, — это он шутил? 7
Нашел, что герой моего рассказа «Голубая жизнь» страдал болезнью «Dementia praecox»8. Его похвалы [мне] были чрезмерны.
КОММЕНТАРИИ
[править]Впервые: Архив Горького. М., 1957. Т. VI: А. М. Горький. Художественные произведения. Планы. Наброски. Заметки о литературе и языке. С. 210—211, 255—256. Вошло в: Горький М. Полное собр. соч. Варианты к художественным произведениям в 10 т. М., 1974—1982. Т. 5. С. 697. Печатается по: Котрелев Н. В. Из переписки Вяч. Иванова с Максимом Горьким: 2. Иванов в гостях у Горького, Сорренто, 1925 г. // Иванов. Иссл-ия и мат-лы. Вып. 1. С. 583—585.
Лит.: Горький М. Полное собр. соч. Письма в 24 т. Т. 5: Письма: 1905—1906. М., 1999. — Указ. имен.; То же. Т. 15: Письма: июнь 1924 — февр. 1926. 2012. — Указ. имен; Корецкая И. В. 1) Горький и Вячеслав Иванов // Горький и его эпоха: Исследования и материалы. М.: Наука, 1989. Вып. 1 / Отв. ред. Б. А. Бялик. С. 169—184; 2) Вячеслав Иванов и Максим Горький // Vjaceslav Ivanov: russischer Dichter, europäischer Kulturphilosoph: Beiträge des IV. Internationalen Vjaceslav-Ivanov-Symposiums, Heidelberg, 4. —10. September 1989. Heidelberg, 1993. S. 250—260; Ревякина И. А. М. Горький «и другие»: литературные диалоги в Сорренто // Русская словесность. 1997. № 5. С. 32-45.
Впервые имена ВИ и Максима Горького оказались рядом еще в 1898 г.: стих-ние ВИ «Тризна Диониса» («Зимой, порою тризн вакхальных…» — позднее включено в сборник «Кормчие звезды») в журнале «Космополис» было расположено непосредственно следом за «беседой» Горького «Читатель» (Космополис. СПб., 1898. Ноябрь. С. 77-92 и 93-94). Несомненно, ВИ, дебютировавший на литературной сцене, должен был заметить соседа, быстро и шумно входившего в славу. Обратил ли Горький внимание на безвестного поэта и запомнил ли новое имя, — неизвестно.
Личное знакомство ВИ и Горького состоялось 3 января 1906 г. на Башне, где собрались революционно настроенные литераторы и художники для обсуждения планов организации журнала и театра, жажда которых принять участие в «освободительной борьбе» должна была объединить представителей противоположных и соперничающих направлений в искусстве. Присутствовали М. Горький, В. Э. Мейерхольд, А. А. Блок, М. В. Добужинский, К. А. Сомов, Е. Е. Лансере, Л. С. Бакст и мн. др., большею частью модернисты. Главным инициатором проекта и организатором встречи был Г. И. Чулков. Горький произвел самое приятное впечатление на декадентов (ср., например, воспоминания А. М. Ремизова: «Познакомился в Петербурге — 3 января 1906 года — и записал в дневнике общими словами: „какой умный и сердечный человек“. Я хотел сказать, что с таким можно говорить и разговориться — слова не завязнут и отзвучат. Это с дураком, я ему про Фому, а в ответ мне про Ерему. И что не сухарь, которому не свое, как стене горох; мне показалось, что и говорит он с болью» // Ремизов А. М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. М., 2003. С. 283. Через несколько дней после собрания Горький опасаясь, по его словам, ареста, покинул Петербург. ВИ для свидания с ним должен был поехать в Финляндию, но не смог, с Горьким там встречался Чулков. 15 января 1906 г. М. Ф. Андреева, тогдашняя спутница жизни Горького, сообщала ВИ: «Не по своей воле, не могу Вам объяснить этого более подробно, но нам приходится уехать еще дальше от Петербурга, Вячеслав Иванович! Это тем более грустно, что Ваша первая депеша о приезде сюда доставила нам с Алексеем Максимовичем большое удовольствие. Очень грустно, что нам не удастся сейчас повидаться, грустно, что захворала жена Ваша, надеюсь, не серьезно?» (РГБ. Ф. 109.11.31). ВИ и Горький обменялись телеграммами (не сохранились). Горький писал ВИ: «Знакомство с вами и вашим кружком для меня ценно и приятно, — тем более мне жаль, что мы встретились во время, которое не позволяет мне свободно располагать собою» (Горький М. Полное собр. соч. Письмав 24 т. М.: Наука, 1999. Т. 5: 1905—1906. С. 135—137). Процитированное письмо Горького известно только в рукописной копии ВИ, на которой его многозначительная помета: «Любопытное письмо М. Горького, которое его симпатично обрисовывает» (Там же. С. 407). Начались переговоры о сотрудничестве ВИ в горьковском издательстве «Знание». В библиотеке Горького сохранилось книги Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, из которых, по крайней мере одна, «Трагический зверинец: Рассказы» (СПб.: Оры, 1907) с дарственной надписью: «Максиму Горькому на добрую память и в знак почитания. Автор»; она была прислана Горькому едва ли не через год после знакомства, когда вышла в свет (см.: Личная библиотека А. М. Горького в Москве: Описание в двух книгах. М., 1981. Кн. 1. С. 75).
Однако контакты, сколь ни казались многообещавшими, прервались, не принеся никаких плодов. В ближайшие за тем годы отзывы Горького о ВИ были вполне враждебны и уничижительны. Изменение их тональности связано с эволюцией Горького, ведшей его от примитивных «реалистов» в сторону культурных «модернистов». Об уважении его к ВИ можно говорить со второй половины 10-х гг.
В 1915—1916 гг. ВИ принимает участие в сборнике «Щит», тремя изданиями вышедшем под редакцией Л. Андреева, М. Горького и Ф. Сологуба. Он печатает переводы в сборниках финской, латышской, армянской литератур, выходящих по инициативе и под редакцией Горького. Но сотрудничество со всеми этими литературными предприятиями обходится без непосредственных контактов ВИ с Горьким. Нельзя преувеличивать и тот факт, что ВИ подписал 27 марта 1919 г. приветственный адрес Максиму Горькому к 50-летию от членов и гостей Дворца искусств — его подписали почти сто человек, среди которых едва ли не преобладали лица, в мире искусства вполне случайные и безвестные ([Электронный ресурс] http://www.esenin-sergej.ru/esenin/documents/author/document-26.php).
Только в 1920 г. ВИ явилась реальная, драматическая потребность обратиться к Горькому. «Глубокоуважаемый Алексей Максимович, — писал Иванов 24 февраля 1920 г., — с горестью обращаюсь к Вам по нравственно-тяжелому делу, в котором <…> Вы не бессильны оказать великодушную помощь. Мой пасынок, сын покойной жены моей, Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал, от ее первого брака, Сергей Константинович Шварсалон <…> несомненно, по утверждению всех, его знавших, порядочный, был судим в конце минувшего года за то, что, состоя секретарем „Экономической Жизни“, выдавал „фиктивные удостоверения“ на проезд из Петербурга и обратно, признан виновным и присужден к заключению в концентрационном лагере до конца гражданской войны. Ему были приписаны корыстные побуждения; но мне, только что узнавшему обо всем этом <…> представляется чудовищно-нелепою мысль, что он мог нравственно опуститься и унизиться до взяточничества. Твердо верится мне, что незаслуженно терпит он позор такого осуждения. Приговор этот разбивает его жизнь; в настоящее же время состояние его таково, что он находится на краю гибели. В Чесменском концентрационном лагере, куда он был помещен после суда, заразился он сыпным тифом, который перенес, но теперь истощен до крайности, и тело его покрыто фурункулами. Он лежит в госпитале Губернской Чрезвычайной Комиссии в Крестах, и потом должен быть, по-видимому, направлен на каторжные работы концентрационного лагеря в Вологде. Нельзя ли спасти его, пересмотреть дело, сменить приговор, сохранить его честное имя? Простите это обращение мое к Вам, для меня самого столь же неожиданное, как прискорбно-неожиданным был и повод к нему… С горячим приветом и любовью глубоко уважающий Вас Вячеслав Иванов» (Архив Горького. КГ-П-30-2-18). У нас нет сведений, предпринял ли Горький какие-либо шаги по этому делу, как бы то ни было, С. К. Шварсалон вышел на свободу, работал в Министерстве иностранных дел, был снова арестован в 1932-м, расстрелян в 1941 г.
В 1924 г. ВИ с детьми выехал за границу, в Италию, где твердо хотел остаться, по крайней мере, — надолго. Он получил небольшое командировочное содержание от Наркомпроса, которое, однако, не могло обеспечить самой скромной жизни семьи, кроме того не могло быть уверенности в и том, что оно будет постоянным. Рассчитывать можно было только на литературный заработок. Условием разрешения на выезд было обещание ВИ не сотрудничать с эмигрантской прессой. Едва оглядевшись в Риме, ВИ вынужден был искать поддержки у Максима Горького, издававшего в Берлине журнал «Беседа», в котором важную роль играл В. Ф. Ходасевич, в это время близко связанный с Горьким. В целом журнал сильно отличался от советских изданий, совершенно подчиненных цензуре и жестко политизированных. Из материалов, предложенных ВИ, Горький выбрал только что написанный цикл «Римские сонеты». 29 ноября 1924 г. он писал ВИ: «…прекрасные стихи Ваши получил, примите мою сердечнейшую благодарность, Мастер». Однако «Беседа» не была допущена к распространению в СССР (только это могло обеспечить тираж, достаточный хотя бы для покрытия себестоимости издания), журнал закрылся, не успев опубликовать стихов ВИ (см. подробно: Котрелев Н. В. Из переписки Вяч. Иванова с Максимом Горьким: К истории журнала «Беседа» // Europa orientalis. Salerno, 1995. № XIV, 2. P. 183—208).
Переписка 1924 г. между Горьким и ВИ пресеклась, поскольку обоюдный интерес исчерпался. ВИ советский или полу-советский журнал мог привлекать, вероятно, одною возможностью заработка, столь ему необходимого в безработном заграничном житии. Для Горького, напротив, журнал был желателен, нужен в высшей степени, именно как культурно-политический канал, и он пытался возродить журнал в той или иной форме, передать какому-либо новому изданию — его функцию (органа, дающего части эмиграции место в культуре советской России, с одной стороны, с другой — представляющего русскую культуру и науку Европе и информирующего советского читателя о достижениях западной науки и литературы). Возникали новые проекты, в которых предполагалось участие ВИ, более того — ВИ назначалась важная роль. «Уважаемый Вячеслав Иванович, — писал Горький 20 июля 1925 г., — нет ли у Вас желания приехать сюда, в Сорренто? Я встретил бы Вас с искреннейшей радостью. А, кроме того, есть и дело, о котором хотелось бы посоветоваться с Вами. Речь идет о журнале для России и о журнале для Европы <…> Было бы очень хорошо, если б Вы приехали». Обсуждению подлежали планы нового горьковского журнала «Собеседник», коего редактором по отделу поэзии Горький хотел видеть ВИ — на смену «бесединскому» Ходасевичу, с которым политический и литературный союз, равно и человеческая дружба были расторгнуты именно летом 1925 г. Затевая новый журнал, Горький требовал от советских начальников «безусловной свободы» (см.: Иванова Л., 1990. С. 159), столь же нереально и столь же безнадежно, как в пору «Беседы». На рубеже августа и сентября 1925 г. ВИ провел несколько дней в Сорренто у Горького. Комментируемый «литературный портрет» ВИ был набросан Горьким после этой встречи.
Для ВИ встреча была весьма и весьма желанна и готовился он к ней тщательно. 4 сентября 1925 г. он писал Горькому: «Дорогой Алексей Максимович, На другой день утром, по возвращении домой, вспоминая очаровательную и незабвенную неделю, когда я гостил у Вас, чувствую прежде всего душевную потребность поблагодарить Вас от всего сердца за Ваше дружеское гостеприимство и за несравненную сердечность и теплоту, с которой Вы меня приняли и обласкали. Эта неделя очень многое дала мне и никогда не забудется; но самый главный ее дар — более глубокое познание Вас, как человека, как мыслителя и как художника. Это познание не только благотворно освежило и оживило меня, но и просветлило мое зрение, и обогатило мою мысль. За Ваше духовное гостеприимство, за то, как Вы меня выслушивали и что сообщали в ответ, — за полные для меня глубокого значения беседы Ваши признателен я Вам как за верховное проявление Вашего радушия. И я счастлив, что оказалось между нами некоторое сочувственное взаимопонимание в сферах, где найти общий с Вами язык и общую почву было для меня уже нечаянною радостью. <…> Любящий Вас Вячеслав Иванов». Ни в коем случае нельзя расценивать эти излияния как этикетную комплиментарность ВИ. Близкими по тону и смыслу предстают слова из описания встречи в его письме к детям, перед которыми сколько-нибудь неискренние похвалы были бы бессмысленны и непредставимы: «С террасы Горького нас завидели. Я сейчас же пошел к нему, встретил он меня очень сердечно и оставил у себя обедать. После виски был подан борщ. Сразу коснулись вопроса о журнале. Ему предложили из Советской России издавать на госуд<арственный> счет журнал, кот<орый> составляться будет им заграницей, а печататься в России. Он ответил согласием при условии, что ему будет предоставлена безусловная свобода, что цензуры над ним не будет. Ответ еще не получен. При этом Горький заявил мне, что, допустив своеволие, за которое извиняется, он поставил между прочим условие, что редактором отдела поэзии должен быть Вяч. Иванов. Я ответил, что прошу его на этом условии отнюдь не настаивать, тем более, что я еще не уверен, что могу принять на себя это трудное по тактическим причинам дело, и даже если бы принял, не хочу нести один эту ответственность, а непременно с ним вместе, так что я был бы скорее его советником и предоставил бы ему окончательные решения, — на что он ответил: „благодарю Вас“. В тот же вечер мы уже успели поговорить кое о чем важном и принципиальном, в большом согласии, и кроме того, по моему настоянию, состоялось необычное в его доме дело: он читал свои вещи <…> Мы гармонируем больше, чем я ожидал. Он, вопреки ожиданиям, совсем моложав, без седых волос, с рыжими усами, высокий, тонкий, чрезвычайно скромен, — уверяет, что учится писать, ибо еще не умеет, — ни следа старости или размяклости, сердечно вдумчив, часто глубок, похож по душевной проработке и просветленности на человека христианского подвига» (Иванова Л., 1990. С. 159). В том, что написано детям, — по всей видимости, подлинное ивановское видение собеседника (по крайней мере, на ту минуту, когда эти слова писались, позже ВИ, как можно судить по отдельным ноткам позднейших упоминаний о Горьком, возвратился к отчужденности и иронии).
Горький ответил ВИ 15 сентября 1925 г.: «Благодарю и за доброе Ваше письмо. Встреча и беседа с Вами останутся незабвенны для меня. Пусть многое в духе Вашем неприемлемо для меня, но я умею любоваться ходом мысли даже и чуждым мне. И я знаю, что именно люди Вам подобные, больше чем люди иных типов, лучше чем мы учат и любить, и ценить работу свободной человеческой мысли. Позвольте еще раз сердечно благодарить за доброе Ваше отношение ко мне и крепко пожать Вашу руку, руку поэта и мыслителя. А. Пешков».
Иначе звучит комментируемая горьковская заметка, яркая и жгучая, карикатурная заметка об этой встрече. Однако у нас есть свидетельство горьковского восхищения, «любования» недавним собеседником: «Кауну, после моего отъезда, — писал Д.В. и Л. В. Ивановым 10 сентября 1925 г., — Горький внушал, какое огромное значение имею я для русской мысли, и наказывал всячески мне помогать» (Символ, 2008. С. 476; А. Каун — американский профессор, собиравший в это время материал для книги о Максиме Горьком).
И все же для себя — ведь заметка так и осталась среди бумаг писателя и была опубликована только посмертно — Максим Горький закрепил на бумаге совсем иной образ ВИ — следует думать, после некоторого размышления о встрече и в связи с изменениями настроений, общественных и житейских. А в ближайшие месяцы после свидания продолжались переговоры о журнале, который, разумеется, советской властью разрешен не был.
Попытки литературного сотрудничества на этом прекратились. ВИ обращался к Горькому за помощью в хлопотах о выезде за границу своего друга СВ. Троцкого, в хлопотах о продлении собственной командировки и о получении пенсии. Но никакого влияния на эти дела Горький то ли не сумел оказать, то ли не захотел (см. подробно: Котрелев Н. В. Из переписки Вяч. Иванова с Максимом Горьким: 2. Иванов в гостях у Горького, Сорренто, 1925 г. // Иванов. Иссл-ия и мат-лы. Вып. 1. С. 562—609). Точек взаимного интереса более не было. Редкие письма ВИ оставались почти всегда без ответа. С концом 1929 г. переписка прекратилась окончательно.
ВИ выбран символическим антиподом Горькому, без всякой к тому внешней мотивации, таким тонким современником, как Чуковский, в работе, опубликованной в 1924 г., но написанной много раньше: «Начинается элементарная эпоха элементарных идей и людей, которым никаких Достоевских не нужно, эпоха практики, индустрии, техники, внешней цивилизации всякой неметафизической житейщины, всякого накопления чисто физических благ, — Горький есть ее пророк и предтеча. Должно быть, Вячеславу Иванову как-то даже конфузно следить за его простенькими религиозно-философскими мыслями; должно быть, они кажутся ему пресными, плоскими, куцыми. Но Горький пишет не для Вячеслава Иванова, а для тех примитивных, широковыйных, по-молодому наивных людей, которые — дайте срок — так и попрут отовсюду, с Волги, из Сибири, с Кавказа ремонтировать, перестраивать Русь. Вчерашние варвары, они впервые в истории вливаются в цивилизацию мира…» (Чуковский К. Собрание сочинений в 15 томах. М.: Терра-Книжный клуб, 2004. Т. 8: Из книги «Футуристы». Александр Блок как человек и поэт. Две души М. Горького. Рассказы о Некрасове. Статьи (1918—1928) / Сост. и подгот. текста Е. Ивановой и Е. Чуковской. С. 211). К слову «Русь» автор делает примечание: «Писано в 1916 году».
1 Щедро говорит комплименты, но так как они не оригинальны, то — кажутся неискренними.-- Современники отмечали старомодную вежливость ВИ, казавшуюся часто если не нарочитой, то преувеличенной. Многим была памятна эпиграмма Федора Сологуба, написанная вскоре после появления ВИ в Петербурге, в ней ВИ был назван «Комплиментарием» (см., например: Эрберг К. Воспоминания. <Федор Сологуб> // Лавров А. В., Гречишкин С. С. Символисты вблизи. Очерки и публикации. СПб., 2004. С. 233).
2 …мнение падчерицы по этому поводу.-- Брак с Верой Константиновной Шварсалон, дочерью Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, был для ВИ не вторым, а третьим. Ср. симметричное (но — знаменательно, более мягкое, лишь невнятно осудительное) недоумение ВИ по поводу брачно-внебрачных предприятий А. М. Пешкова и стиля семейного общения: «Он надеется, что письмо (espresso-Luftpost) еще застанет ее (законную жену, Е. П. Пешкову. — Н.К.) в Москве, откуда в первых числах сентября она выезжает в Сорренто в гости, как приезжала и прошлый год. „Я с нею в самых дружеских отношениях, — прибавил он, — как и с Марьей Фед[оровной] Андреевой, с которой я жил десять лет; мне удавалось избегнуть с близкими женщинами драм“… Сын его зовет его „Алексеем“» (Иванова Л., 1990. С. 159).
3 …"столп и утверждение истины.-- Выражение апостольское (1 Тим 3: 15), но Горький мог иметь в виду название знаменитой книги о. Павла Флоренского.
4 Долго говорил о своем «антропомонизме» <…> в сущности своей — один человек.-- Монантропизм — представление и учение о том, что «Человек — един», в каждом человеческом существе является во всей полноте все человечество, наличное и прошлое. Монантропизм следует рассматривать как наиболее зрелое и полное выражение антропологии ВИ. См.: Аверинцев С. С. Предварительные замечания // Человек: Ст. и мат-лы, 2006. [Кн. 2.] С. 51-72.
5 …см. «Диониса» его.-- Речь идет о книге: Иванов Вяч. Дионис и пра-дионисийство. Баку, 1923. Она сохранилась (см.: Личная библиотека А. М. Горького в Москве: Описание в двух книгах. М., 1981. Кн. 1. С. 323 (№ 5567, отмечен владельческий переплет)). Следует отметить, что ВИ неоднократно жаловался на то, что не получил сколько-нибудь достаточного количества авторских экземпляров издания, т. к. «Наркомпрос <…> захватил весь небольшой завод издания» (Письмо к В. Я. Брюсову, 12 июля 1922 г. ЛН. М., 1976. Т. 85. С. 542). Тем самым поднесение книги Горькому — вдали от Родины, одного из последних, если не последнего экземпляра — является жестом особенно значимым.
6 Армандо Жиль.-- Речь идет о неаполитанском эстрадном певце Армандо Джиле (наст. имя и фамилия — Michèle Testa; 1877—1945), которого Горький и ВИ слышали на концерте в Неаполе.
7 Вероятно, — это он шутил?-- По приезде в Италию ВИ пытается вернуться к собственно-писательскому образу жизни — мастера, занятого постоянно литературным трудом (который должен был представляться ему и как возможный и столь необходимый заработок). Однако ВИ остро сознавал несовместимость своих творческих запросов с литературной, духовной актуальностью послевоенной и послереволюционной Европы. 4 декабря 1924 г. ВИ заносит в дневник: «Целый день думал об Антигоне — и кажется, бесполезно. Может ли она интересовать современность? Могу ли я вообще быть интересным, даже только приемлемым современности?» (III, 852) В этой ситуации вопрос к Горькому для ВИ должен был звучать отнюдь не комическим розыгрышем предания о том, что Пушкин подарил Гоголю тему «Ревизора». Является соблазн связать поиск темы для прозаического произведения с возвратом к давнему, 1890-х гг. замыслу повести о царевиче Светомире, работу над которым ВИ вскоре начинает.
8 …страдал болезнью «Bementiapraecox».-- «Раннее слабоумие» — психиатрический термин, вошедший в научный обиход с середины XIX в. Шизофренией страдала дочь ВИ от первого брака Александра, умершая в психиатрической больнице. Страшный диагноз прозвучал в первом извещении о катастрофе: «Вячеслав, — писала Дарья Михайловна Иванова 18 июня 1914 г. из Харькова, где она жила с дочерью, — нас с тобою постигло большое горе: Шура психически заболела и 6-ро докторов говорят в один голос, что ее необходимо поместить в лечебницу и чем скорее, тем лучше, п.ч. ухудшение в ее болезни замечается с каждым днем все яснее. Но я не решаюсь сделать это, не спросив тебя, не спросив на это твоего согласия. <…> в Апреле и Мае ей стало много хуже, даже очевидно для меня. Я пошла к д-ру Андресу, у кот.<орго> здесь своя клиника по нервным болезням. Он сказал мне, что судя по моему рассказу она неизлечимо больная, в будущем ей будет все хуже, она измучает окружающих, болезнь у ней наследственная — она вырождение, болезнь эта начинается в 19 лет и прогрессирует, пока не дойдет до слабоумия, все равно рано или поздно <…>» (РГБ. Ф. 109.25.31. Л. 53; см.: Котрелев Н. В. История одного убийства: гибель дочери Вячеслава Иванова, в печати).
Слова ВИ заинтересовали Горького. 28 декабря 1925 года он писал И. Б. Таланту, психиатру (который занимался среди прочего и психическими отклонениями своего корреспондента, толкуя их во фрейдистском ключе): "Вас не должно удивлять то, что я думаю <и> говорю об этих вопросах. Россия — больная душа, а я — бытописатель русский. Теперь позвольте спросить Вас: читали Вы мой рассказ «Голубая жизнь» в книге «Рассказы 22-24 гг.» Если читали, — скажите, похоже ли заболевание Миронова на Demenzia praecox? Вячеслав Иванов убеждал меня, что это весьма точная картина именно этой формы душевного заболевания, [но я не очень верю] (АГ-ПГ-рл-10-3-3; черновик; датировка архивная; там же (АГ-ПГ-рл-10-3-6) другой черновик к тому же письму, часть, относящаяся к Вяч. Иванову, почти дословно совпадает с приведенным текстом; в обоих случаях в латинском написании названия болезни латинский суффикс заменен его итальянским дериватом, — tia на zia). В ответном письме И. Б. Галант ивановского диагноза не поддержал «уже хотя бы потому, что она (болезнь. — Н.К.) — неизлечима, а в конце говорится о полном выздоровлении» (АГ-КГ-уч-4-28).