Осип Дымов[править]
В Европах[править]
Это были два воротника — высокие, стоячие, двойные… № 39. Когда-то я заплатил за них семь рублей за дюжину. Теперь из дюжины уцелели только эти два, и из-за них я завтра должен умереть.
Не могу сказать про них ничего дурного. Это были хорошие воротники прочного голландского полотна. Но здесь, в Берлине, я купил себе новые воротники — две дюжины, гораздо дешевле и лучше прежних.
Я вернулся к себе в гостиницу. В номере на столе лежал мой старый воротник — тот, прежний. Я открыл форточку и выбросил его на улицу. Потом разделся и лёг. Но тотчас же встал, отыскал второй воротник из той же семирублёвой дюжины и тоже выкинул в окно.
В Берлине мне надо было присутствовать на нескольких заседаниях в рейхстаге, после чего меня ждал Париж. Поэтому на следующее утро я вышел из гостиницы с целью осмотреть его и другие берлинские достопримечательности. Швейцар, приподняв фуражку с золотым галуном, подал мне небольшой свёрток.
— Что это? — спросил я.
— Ваши воротнички… Вчера изволили потерять.
Я пробормотал что-то в ответ, благодаря швейцара, а он продолжал:
— Чистильщик улицы принёс. Их нашла его жена, и он просит 40 пфенингов.
— Хорошо, запишите в мой счёт.
Воротнички были необыкновенно аккуратно упакованы и перевязаны. Я вскочил в проезжавший мимо омнибус и через две минуты поспешно его покинул.
— Господин! — закричали мне вдогонку. — Вы забыли! Господин!
Я притворился, что не слышу. Но тут поднялась суматоха. Пассажиры взволновались, двое выскочили и побежали за мной. С империала махали мне зонтиками, соломенными шляпами и платками. Толстый немец, очень красный и взволнованный, подбежал ко мне, держа в руках свёрток:
— Вы обронили!
Я любезно поблагодарил его. Немец дал мне визитную карточку с адресом и пожал руку. Я тоже дал ему свой адрес. Все кругом были довольны и улыбались. Омнибус тронулся, движенье восстановилось.
В рейхстаг в тот день я не пошел, потому что был взволнован. А для участия в парламентской жизни считаю необходимым спокойствие, спокойствие и ещё раз спокойствие. Точно так же, как в войне — терпение, терпение и ещё раз терпение. Через полчаса, проходя по набережной Шпрее, я бросил свой свёрток в воду и огляделся — вокруг никого не было.
До вечера я был спокоен. Пообедал, без забот и вкусно, как обедает за границей русский интеллигент. Прошло около четырех часов, как я избавился от воротников…
Вечером я с трепетом подходил к гостинице. Быстро прошмыгнул в подъезд с таким видом, будто очень занят, но швейцар нагнал меня, извинился и подал свёрток… Я беспомощно опустился на стул, глядя на него — та же бумага, та же бёчевка. Телефонный мальчик принёс воды.
— Это была целая история, — радостно объяснял швейцар. — Слава Богу, всё обошлось благополучно. Воротники, к сожалению, заметили не сразу, а восемь минут спустя, когда они, намокнув, уже начали опускаться на дно. Речная полиция подняла тревогу. По телефону были вызваны водолазы. Одновременно дали знать полиции — правительственной и частному агентству…
— Знаю, Шерлоку Холмсу, — вставил я. Швейцар вежливо, но изумленно посмотрел на меня и сделал знак телефонному мальчику. Тот принёс ещё стакан воды. Потом швейцар продолжил:
— Водолазы через полтора часа нашли свёрток. Тем временем агенты тайной полиции установили, кто в таком-то часу (время было выяснено экспертами) проходил по набережной. По телефону был сделан запрос во всё гостиницы Берлина. Выясняли, кто из русских…
— Почему русских? — в изнеможении спросил я.
— Клеймо на воротниках…Русская фирма…Я поднялся.
— Хорошо. Сколько вы за меня уплатили?
— Шестьсот марок… Кроме того, водолазы просили на чай.
Вечер был окончательно испорчен. Я не вернулся в свой номер, а отправился бродить по городу. Проклятый свёрток с воротниками нес с собой. Два раза его «терял», но каждый раз кто-нибудь поднимал свёрток и любезно подавал мне. Я смотрел по сторонам: нет ли какой-нибудь ямы, отверстия, недостроенного дома, но ничего подходящего не попадалось. Везде было чисто, аккуратно, убрано, пригнано, достроено.
Я сделал примерно двенадцать верст пешком и вернулся обратно в гостиницу на такси. Воротники я оставил под сидением, отлично понимая, что утром они вернутся ко мне. Конечно, это ребячество — оставить вещь в автомобиле, на котором приезжаешь к себе! Но я рассчитывал, что хоть одну ночь проведу без злополучных воротников.
Я плохо рассчитал: ночь пришлось провести с ними. Потому что, как только я уснул, а спать после двенадцативерстной прогулки хотелось безумно, как только я уснул, в дверь постучались, и чья-то рука — я узнал обшлага на рукаве телефонного мальчика — просунула в дверной проём свёрток. Меня забила лихорадка.
О Париже я вообще перестал думать. Прежде всего надо было избавиться от проклятых воротников. Я мечтал о пожаре, который охватит гостиницу… Таким образом сгорят и воротники, а из пепла, надеюсь, уже не возродятся. Или разразится землетрясение — разве не может быть этого стихийного бедствия в Берлине? ещё приходило в голову сходить в зоологический сад и сунуть мой свёрток в пасть гиппопотаму. Но мысль о том, что гиппопотам может страдать отрыжкой, удержала меня от ошибочного поступка.
Неожиданно у меня родился план, давший лучик надежды. Ночью я вытравил клеймо на воротниках, чувствуя себя при запертых дверях и опущенных шторах фальшивомонетчиком. Но зато потом спал спокойно и во сне даже подсмеивался над кем-то.
На следующий день вместо зоологического сада я решил пойти в рейхстаг. Рейхстаг меня разочаровал. Полукругами размещались сидения с пюпитрами — ну, совсем как у нас. Я обратил своё внимание на места, которые позже будут заняты солидными берлинцами, и решил:
— Эти не выдадут. Если здесь всё, как у нас, то я своих воротников больше не увижу. — И улучив момент, сунул свёрток в пюпитр самого крайнего правого сидения.
Я чувствовал себя бодро, но на всякий случай переменил гостиницу. Счет был изрядный, потому что, кроме оплаты номера, свечей, полотенец и прочего, были такие необычные расходы, как чаевые жене чистильщика улицы, оплата водолазов и детективов. Я поселился в другой части города и назвался вымышленным именем.
На следующее утро, по случаю какого-то праздника, заседания рейхстага не было. Но на другой день начались какие-то горячие прения о бюджете. Вечер миновал благополучно, следующее утро — так же, но после обеда в гостиницу явился парламентский курьер и велел расписаться в толстой книге.
Самые худшие предчувствия не оставляли меня. И действительно, курьер вынул какой-то пакет и передал мне.
— Орден! Наверное, серебряный орден, — зашептал швейцар. — За углом, вторая улица направо…
— ?..
— Там частный ломбард. Десять марок. В правительственном больше шести не дают.
Но это был не орден. Это были мои воротнички. Крайний правый приложил к ним записку в несколько слов: мол, очень рад оказать мне услугу и надеется…
Я уныло бродил по улицам. Что теперь делать? С сожалением и горьким чувством позднего раскаяния вспоминал я Россию. Там, слава Богу, нет конституции. Зато есть миллион дыр, миллион выгребных ям, и потому миллион возможностей освободиться от воротников. Наступил вечер. Меня снова охватила лихорадка, мучили галлюцинации… Встречная дама открыла рот, и я с тайным сладострастием подумал, что можно сунуть туда мои воротники. Я мысленно снимал каску с головы каждого шуцмана и засовывал туда свой свёрток. О, Россия! Там нет водолазов и чистильщиков улиц, и у полиции другие занятия, а крайние правые не позаботятся о том, чтобы сделать какое-то одолжение ближнему.
На глаза навернулись слёзы, мне стало жаль себя, настолько одиноким и потерянным я себя чувствовал. Мне казалось, что я прирос к воротникам, что я и они — одно целое.
— Что с вами? Вам дурно?
Я обернулся. Передо мной стоял толстый красный немец, которого я сразу узнал — тот самый, что соскочил с омнибуса и передал мне «забытый» свёрток вместе со своёй визитной карточкой.
Я посмотрел на его толстый живот, вынул ножик с двенадцатью клинками, раскрыл его, и всё двенадцать клинков вонзились в немца. Он не издал ни звука. Это было харакири по первому разряду. Затем я быстро сунул в его огромное мягкое брюхо мой свёрток — мои воротники, два моих стоячих воротника № 39 из семирублёвой дюжины, вытер руки и отправился восвояси…
Спал я великолепно, сладко и блаженно грезя, как ребёнок, и проснулся в прекрасном настроении, даже запел. Спустившись в холл, я поинтересовался, когда уходит поезд в Париж…
А на вокзале меня арестовали и допрашивали у судебного следователя пять часов подряд. Я во всём сознался, но они никак не могли меня понять.
— Ведь воротники денег стоят, — старались убедить меня прокурор и следователь. — Зачем
было их выбрасывать?
— Они искалечили мою жизнь, погубили меня. Они меня разорили. И если бы этот толстый немец не нагнал бы меня тогда и не отдал бы ворот…
— Он поступил, как всякий на его месте. А как же иначе? — изумлялись прокурор и следователь. — Да вы просто смеётесь над нами!
Меня присудили к смертной казни и к двадцати маркам штрафа за издевательство над прокурором и следователем.
— Ваши воротники, разумеется, вы получите обратно, — сказал председатель суда. — Отдайте их ему!
И тут силы меня окончательно оставили.
Очнулся я в камере. Возле меня на столе лежали два воротника № 39.
Завтра я умру. Воротники из мести завещаю прокурору — пусть теперь он с ними повозится…
Источник текста: Сборник «Весёлая печаль», 1910 г.