1.[править]
Десять часов утра. В большой комнате казённого здания светло, но пусто, неуютно, пахнет солдатским сукном и ещё чем-то кислым. Стены выкрашены в резко розовую краску, и это делает комнату ещё менее уютной. В углу чугунная печь.
От упорного осеннего ветра оконные стекла звенят, а в сером палисаднике покачиваются какие-то грязные, засохшие цветы.
Посередине комнаты — стол.
За столом сидит военный писарь Пугач. Он подпирает свою щетинистую голову кулаком, трёт ладонью жесткую, круглую бороду и, очевидно, скучает.
— Привести! — внезапно бросает он большому солдату в грязных сапогах, который, топчась у дверей, не знал, что ему делать.
Солдат скрылся и сейчас же появился вновь, пропуская вперёд мальчика лет десяти в гимназической курточке и рваных сапогах с чужой ноги.
Мальчик без шапки, и его круглая стриженная голова с красными от холода ушами чётко вырисовывается на фоне серой солдатской шинели с поднятым воротником.
— Беглец, ваше благородие, — ухмыляется солдат.
— Бег-ле-ец, — тянет писарь, хитро подмигивая. — Оно и видно, что беглец, потому в таком возрасте иначе нельзя. Ишь — воин! Ты же это, что? На войну хотел?
Мальчик краснеет.
— На войну… — Потом, подумав, добавляет: — На театр военных действий.
— Так. На театр военных действий, стало быть? Оно и видно. Где ж тебя задержали, смекалиста?
— В Волочиске… Только что слез из вагона, а ко мне и… жандарм… задержал…
Писарь хмурится, как туча
— Так. А вид у тебя есть?
— Как «вид»? — недоумевает мальчик. — Что такое «вид»?
— Эх ты, воин! Не знаешь даже, что такое вид! — едва заметно усмехается писарь. — Вид, это, брат, такая штука, без которой тебя, по законам военного времени, повесить могут! Да…а…
У беглеца под сердцем холодеет. «Повесить», — как эхо повторяет он и от страха делает большие глаза.
— Вид, это — брат, такое… которое… этакое, т. е. документ. Документ ты при себе имеешь?
— Документ? — нерешительно переспрашивает мальчик. — Документ имею. Вот. — Он шарит по карманам и извлекает оттуда вместе с «Товарищем», компасом и куском колбасы — засусленный гимназический билет.
— Ну, этого, брат, недостаточно. Ученический билет ты своей бабушке покажи. Знаем мы вас, шпионов. А паспорта у тебя нет?
— Больше у меня нет документов.
— Как же это ты так? Ишь — смекалист. Сам без паспорта, а ещё на войну собрался. Шпион! Как есть шпион! А ну-ка, Архипенко, возьми его под стражу!
Архипенко, добродушно ухмыляясь, идет за стражей. Но мальчик не видит его доброй улыбки. Он слышит стук сапог, звон стёкол, зловещее кряканье писаря, и чувствует, что нечто непоправимое, тяжёлое нависает над ним и гнетёт его душу. Непривычное обращение на «ты», «повесить», «шпион», «стража», «вид». Господи, какие ужасные слова.
Маленькому беглецу хочется плакать. От голода и усталости подгибаются ноги. Почему-то он вспоминает мирную жизнь дома, каждый день горячий обед и два раза в день чай с бубликами. «Надо оправдаться… — лихорадочно думает он, но не может разомкнуть челюстей. — Надо оправдаться.»
2.[править]
— Как тебя зовут? Имя, отчество, фамилия? В каком городе живёшь?
— И… Игнатий… Ти… мофеевич Б… Булкин, — с трудом выговаривает он. — Живу в Николаеве.
— Так. Кто такой отец? Звание?
— А… акциз… ный чиновник.
— Ладно! — писарь быстро и плавно пишет, промокает, прикладывает казённую печать, предварительно согрев ее дыханием, и говорит:
— Так.
И в его голосе мальчику чудится угроза.
Ему кажется, что писарь написал ему смертный приговор и что его сейчас Архипенко и стража поведут вешать.
Сердце сжимается невыразимой тоской. Голод, бессонница, страх ищут выхода.
«Надо оправдаться, надо непременно оправдаться», — со слезами думает он, подыскивая слова. «А то ведь за шпионаж — без суда…»
— Ваше б-благородие! — с отчаянием выговаривает он, и нервы его не выдерживают. Он склоняется своей круглой, стриженной головкой к печке и плачет. Плачет безутешными, тёплыми детскими слезами. — Я на вой… ну… я… драться… за…
Даже его спина выражает горе.
В первую минуту писарь не знает, что делать. Он никак не предполагал, что его «милые шутки» доведут этого маленького беглеца с красными ушами до слёз. Но потом ему становится страшно жалко мальчика. Хочется приласкать, сказать что-нибудь тёплое… объяснить, что он пошутил, но суконный язык не сразу может выразить добрые мысли.
— Ну… ну… паренёк, — неуверенно бормочет писарь, глупо и виновато улыбаясь. — Я того… пошутил, а ты и того… заревел. Не стоит! Ей Богу, не стоит…
Мальчик не слышит. Молчит.
— Эх ты… парнишка… смекалист.
Молчание. Звенят стёкла. Кто-то сопит за дверьми.
3.[править]
— Хочешь, австрийскую винтовку покажу? Занятно. А? Ей-Богу!
Мальчик поднимает заплаканную мордочку и смотрит на писаря большими недоверчивыми глазами.
— А ну, покажи!
Писарь с радостью показывает мальчику винтовку, даёт потрогать тесак, объясняет, что такое шрапнель и дарит пачку патронов.
Словом, через четверть часа беглец и писарь — лучшие друзья в мире.
Скоро в канцелярию приходит этапный комендант, большой, красивый, чёрный мужчина. Он быстро сбрасывает на руки Архипенко дождевик и садится за стол.
— Это кто? — кивает он в сторону беглеца.
Писарь докладывает:
— Да вот, беглец, ваше благородие… Из Николаева. Как прикажете поступить?
Комендант хмурится.
— Беглец опять? Ох, беда мне с ними! Этапом — домой. Как звать?
— Натик Булкин.
— Так. Чего ж у тебя лицо заплаканное? Ревел? А ещё солдат! Есть хочешь? Ну, иди на вокзал — там тебя накормят. Да смотри в другой раз не думай из дому удирать. Поймают. Твой долг — учиться, а наш — умирать… Да…
Комендант говорит красиво, веско, словно чеканит и произносит целую речь.
4.[править]
На вокзале беглец пьёт чай с бубликом, знакомится с ранеными и узнаёт от них обо всех тяжестях войны. Всё бегство представляется ему диким и ненужным. Хочется спать… В вагоне он спит, и ему снится чёрный комендант, «его благородие» писарь Пугач и комнатный пудель Букет.
Одесса.