Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)[править]
Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)[править]
Книга 26.
В когтях одесских демонов[править]
Таинственная контора Л. Копельмана[править]
На одной из центральных одесских улиц над подъездом каменного дома красовалась скромная вывеска:
Какие функции, какие комиссии выполняла эта контора, — никто доподлинно не знал.
Те, которые поднимались по лестнице этого дома, видели, что в контору звонились молодые люди, больше все — семитического типа, одетые со щегольством дурного тона, а также и какие-то толстые дамы, «в шелках и бархатах», увешенные чудовищно толстыми цепочками и браслетами.
«Что они там делают?» — проносилась, порой, в чьей-нибудь голове любопытная мысль.
Но так как контора вела себя изумительно тихо и благородно, то скоро на нее махнули рукой и она перестала интересовать местных аборигенов.
Контора состояла всего из двух комнат, обставленных почти убого: несколько столов, крытых черной клеенкой, широкий диван, венские стулья, счета на крючках стенных, висячие лампы.
Вот и все убранство Копельмановского помещения. В первой комнате шел взволнованный разговор между толстым, полулысым господином с черными, выкрашенными усами и двумя юркими молодыми людьми. Первый был Копельман, вторые — его агенты. Лицо Копельмана было красно, озлобленно.
— Это уже себе безобразие! — кричал он с сильным еврейским акцентом.
— Но чем мы виноваты?
— Тем, что столько времени ни черта не делаете!
— Когда не удается… Ну, что же поделаешь тогда?
Копельман даже затопал ногами.
— А деньги брать умеете? Каждую неделю вы требуете авансы, а сами…
— Извиняйте нас, Лазарь Борухович, эти авансы идут, ведь, в счет платы.
— Еще бы я вам дарить деньги стал! — злобно расхохотался владелец таинственной конторы. — А вы думаете легко деньги вперед авансами давать? Откуда я буду их брать, коли нет оборота? Вы только все сосете Лазаря Боруховича, а Лазарь Борухович совсем без денег сидит!
— Ну, положим… — усмехнулся один из агентов.
Копельман побагровел:
— Что? Вы считали у меня деньги в кармане?
— А отчего бы и не знать их, господин Копельман? До нас доходят слухи, за сколько вы продаете то, что мы добываем.
Копельман несколько смутился, осекся:
— А много-ли чего хорошего вы добыли за последнее время? Ведь это все товар второго, даже третьего сорта.
— Ну, положим, — вмешался второй агент, повторяя восклицание своего приятеля, — товар третьего сорта не идет туда, куда вы сбыли наш.
— Довольно! Ша! О чем вы галдите? — сдался Копельман. — Давайте лучше о деле говорить. — Они сели на диван у круглого стола. — Я получил заказ из Константинополя. Надо как можно скорее его выполнить, иначе он попадет в другие руки. Вы знаете сами, что Финкельштейн объявил нам конкуренцию. Или вы лучше ему хотите работать?
Агенты промолчали, но выразительно переглянулись: — Но товар должен быть самого высокого качества. О! Он пойдет в такое высокое место!
Копельман почтительно поднял указательный палец, унизанный перстнями, вверх:
— К-ха! Что это должен быть за товар! Вы имеете что на примете? — и он выжидательно уставился отвратительными круглыми глазами на молодых людей.
— Есть.
— Да, можно постараться раздобыть, — подтвердил и другой агент.
Глаза содержателя конторы засверкали:
— О! И это правда? Вы даете ваше честное слово?
— Ну, ну, можно и без клятв дело делать. Только вы должны знать, Лазарь Борухович, что для этого потребуются деньги на расходы.
Лицо Копельмана скривилось:
— Деньги! Деньги! Вы только об этом и говорите! Фу! Вы сначала дело сделайте, а потом о деньгах будем обсуждать.
Агенты цинично-откровенно свистнули и рассмеялись.
— Тогда поздно будет, господин Копельман. Мы друг друга знаем. А, впрочем, если вам не угодно, мы станем обращаться к Финкельштейну. Ему как раз такой товар надо…
Копельман заскрипел зубами.
Имя его конкурента всегда приводило его в бешенство.
— Сколько?
— Рублей триста.
— Что? Копельман вскочил.
— То, что вы слышите.
— Но извините себе, это денной разбой!
— Будто бы, Лазарь Борухович? Вам триста жалко? А сколько вы от Сахиниди получили вчера?
Копельман трагическим жестом схватился за свою круглую, полу-плешивую голову:
— Двести!
— Триста, и ни копейки меньше!
— Ай-вай-вай! — жалобно простонал владелец конторы, вытаскивая толстый засаленный бумажник:
— А если не удастся?
— Тогда мы или вернем деньги, или сочтемся на другом товаре. Но мы думаем, что все удастся.
Похищение девушки[править]
Шумно, нарядно, красиво на городском одесском бульваре, откуда открывается такой прелестный вид на море, раскинувшееся необозримой пеленой.
Сюда собирается вся Одесса подышать воздухом моря, послушать оркестровую музыку, показать наряды, пофлиртовать.
В то время Одесса, эта черноморская красавица, особенно изобиловала разноплеменностью. Гортанный говор, чуждый жаргон так и висели в воздухе.
Было около девяти часов вечера. Бульвар кишел публикой.
— Какой дивный вечер!
— Чудесный!
— Не правда ли, Женя, ты не раскаиваешься, что отправилась сюда?
Разговор происходил между двумя девушками-подругами: одна была дурнушка, другая, которую звали Женей, — поразительная красавица.
Взоры мужчин с восхищением останавливались на прелестном лице девушки, на ее фигуре, роскошно развившейся под солнцем благодатного юга.
— Какая красавица! — несся ей вслед восторженный шепот.
— Кто это? — спрашивали флаперы друг друга.
Некоторые отвечали незнанием, но были и такие, которые называли ее Евгенией Петровной Назимовой, дочерью весьма почтенных, состоятельных родителей.
Красавица девушка, мило и скромно одетая, чувствовала себя неловко под перекрестными взглядами любующихся ею мужчин.
— Пойдем, Сонечка, домой… Довольно гулять, — обратилась она к подруге. Та запротестовала:
— Как, так скоро?!
— Неловко… Мы — одни.
— Велика беда! Авось нас не съедят.
Однако Назимова настояла, и обе подруги пошли к выходу с бульвара.
В ту секунду, когда они поравнялись с выходом, к ним поспешно подошел господин, безукоризненно одетый, в золотых очках. По-видимому, он был несколько взволнован.
— Простите, сударыня, вы — Евгения Петровна Назимова? — обратился он к красавице девушке, почтительно снимая цилиндр.
Обе подруги испуганно отстранились.
— Что вам угодно? — дрожащим голосом спросила Назимова.
— Ради Бога, сударыня, не волнуйтесь и не принимайте меня за уличного фланера-нахала. Я послан за вами.
— Вы? За мной?
Обе подруги глядели широко раскрытыми глазами на странного господина.
— Да. Я за вами.
— Кем же? Что это значит? Кто вы?
— Я послан вашей матушкой. Я — доктор и хороший знакомый вашего батюшки. С вашим отцом сейчас случился удар. Оставив около него своего коллегу, я бросился вас разыскивать. Нас ожидает карета. Торопитесь.
Назимова смертельно побледнела.
— Господи… да не может быть… с папой удар?
— Да, да. Скорее, скорее!
Он взял под руку обезумевшую от испуга и горя девушку.
Подъехала карета.
— И я с вами. Можно? — взволнованно спросила доктора подруга Назимовой.
— Ради Бога, не задерживайте, mademoiselle. Дорога каждая секунда! — властно проговорил незнакомец, быстро вскакивая в карету и резко отстраняя ее.
— Пошел! — крикнул он кучеру.
Подруга Назимовой — ее фамилия была Уконина — бросилась на фаэтоне в дом Назимовых, очень любивших ее. Ее немного удивило, что у подъезда не было кареты, в которой та уехала с доктором.
— Неужели я приехала раньше их? — прошептала она.
Лишь только открылась дверь, Уконина поспешно спросила горничную:
— Ну как? Лучше или хуже?
Та удивленно посмотрела на подругу своей барышни.
— Вы насчет чего это, Софья Николаевна?
— Жив?
Горничная захлопала глазами.
Уконина, махнув рукой, быстро пошла в комнаты.
«Совсем, видно, потеряли голову», — подумала она.
— А где же Женя?
Перед Укониной стояла сама Назимова — симпатичная, еще не старая женщина.
— Разве она не приехала еще?
— Нет. Да вы ведь вместе решили вернуться, Сонечка?
Назимова была совершенно спокойна, даже улыбалась милой, доброй улыбкой.
— Женечка поехала в карете с доктором, а я вскоре за ними, на фаэтоне.
Сильное удивление появилось на лице почтенной женщины:
— Что такое? С доктором? В карете? С каким доктором?
— Как, с каким доктором?! Да с тем, которого вы послали отыскивать ее.
— Я? Я послала доктора? Да что с вами, Сонечка? Вы — здоровы, детка?
— Я-то здорова, а вот Петр Иванович как? Лучше ему? Жив?
Во все глаза глядит Назимова на подругу своей дочери.
— Да Бог с вами, что вы говорите! Я ничего не понимаю. При чем муж мой тут?
— Да ведь с ним удар!
Назимова побледнела.
— Что? Удар? Какой удар? С кем?
— Да с Петром Ивановичем.
— Знаете что, детка, вы захворали, у вас бред. Петр Иванович, пойди-ка сюда! — громко позвала мужа Назимова.
На пороге кабинета выросла фигура Назимова.
— Что случилось? — добродушно смеялся он.
Уконину зашатало. Она вскрикнула и смертельно побледнела.
— Вы живы, здоровы?
— Разберись ты в этой путанице, Петя, я ровно ничего не понимаю. Сонечка, кажется, сошла с ума.
Тогда Сонечка Уконина, дрожащая, взволнованная, начала рассказывать о том, что случилось сейчас там, на бульваре.
По мере того как она рассказывала, испуг, страх, изумление стали появляться на лицах четы Назимовых.
— И она села в карету?
— Да, да, и поехала… Я думала, она уже здесь…
— Господи, что же это значит? — мать заломила в отчаянии руки.
Лицо Назимова сделалось багровым.
— Это… это значит, что нашу дорогую дочь похитили! — хрипло вырвалось у него.
— Похитили? Кто? Зачем? — пролепетала, близкая к обмороку, Назимова.
— Останьтесь здесь, около нее! — обратился Назимов к Укониной. — Я еду сейчас к властям… Здесь кроется какое-то страшное преступление. Великий Боже, за что Ты покарал меня такой лютой казнью! Женечку мою, дочку мою дорогую, украли!
В голосе бедного Назимова слышалось подавленное рыдание.
На следующий день вся Одесса была полна слухами, толками, пересудами о пропаже единственной дочери-красавицы Назимовых.
Весть о похищении с быстротой молнии распространилась по городу, поражая одних своей дерзостью, других таинственностью, загадочностью.
— Ведь вы подумайте только, в девять часов вечера, у бульвара, набитого публикой…
— Это поразительно!
— А если тут того… роман замешан?
— Какой роман?
— Хе-хе-хе! Какие бывают романтические приключения с хорошенькими барышнями? Сами знаете.
— Вздор! Mademoiselle Назимова — барышня хорошего общества, умница, серьезная.
— Э-э, батенька, черти водятся, именно, в тихом омуте… Вы-то сообразите, как это так барышня рискнет сесть в карету с незнакомым ей господином? Ясно, что тут замешана какая-нибудь любовная история.
Так шумела экспансивная, южная, одесская толпа.
Высшие власти Одессы, принявшие горячее участие в гopе, постигшем почтенного Назимова, подняли на ноги всю наружную и сыскную полицию.
Прошло два энергичных, тщательных розыскных дня, не давших, увы, никакого положительного результата. Тогда-то вот к моему знаменитому другу Путилину полетела срочная депеша от властей и от Назимова, в которой его умоляли немедленно приехать в Одессу для раскрытия этого загадочного происшествия.
«Еду. Прекратите все розыски. Путилин»,
— так ответил великий сыщик.
Через несколько часов по получении пригласительной телеграммы мы мчались экстренным поездом в Одессу.
Путилин в Одессе. Письмо от Евгении Назимовой[править]
Не доезжая нескольких станций до Одессы, я проснулся, отлично выспавшись.
Проснулся, протер глаза и — и немало удивился, в купе, которое мы занимали, Путилина не было, но зато вместо него сидел неведомый мне пассажир.
Это был щеголеватый господин, так и сверкающий массой драгоценностей: перстнями на всех пальцах, булавкой с огромным солитером, толстой золотой цепью с бриллиантовыми жетонами.
Наружность изобличала в нем еврея.
Я обратился к нему:
— Простите, милостивый государь, но это купе занято. Оно принадлежит мне и моему другу.
— Вы извините меня, — с сильным акцентом ответил с неба свалившийся пассажир. — Прежде всего оно принадлежит железной дороге.
Он вызывающе и как-то пренебрежительно поглядел на меня.
Этот ответ, а, главное тон его, взорвали меня.
— Должен заметить вам, милостивый государь, что ваше замечание далеко не остроумно, раз мы откупили купе, стало быть, до места следования оно наше.
— И чье же, наше?
— Еще раз повторяю: мое и моего друга.
— А где же ваш друг?
— Это не ваше дело! — отрезал я.
— Нет, позволяйте извинить меня, это мое дело; может быть, вы просто едете один и желаете занимать все купе.
— Но у нас есть билеты! — закричал я, выведенный из себя подобным нахальством.
— Так потрудитесь показать их мне, тогда я уйду! — взвизгнул и он.
Я полез в дорожную сумку, но тут же вспомнил, что купе у нас по особому сертификату и что таковой, конечно, находится у Путилина.
«Куда делся Иван Дмитриевич? — с досадой и тревогой подумал я, гневно выходя из купе. — Надо его отыскать».
Уборная-умывальня была пуста. Я осмотрел весь вагон, Путилина не было.
В злобе вернулся я в наше купе. Вошел — и затрясся от бешенства: на моем диване, на моих вещах лежал, развалясь, бесцеремонный «шикарный» господин!
— Милостивый государь! Как вы смеете?! — рванулся я к нему.
— Тише, тише, доктор, а то ты, того гляди, прибьешь меня.
Я остолбенел. Что это? Да, ведь это голос моего знаменитого друга!
— Ты?
— Я, — он тихо рассмеялся.
— Я очень доволен, доктор, что первая проба оказалась удачной.
— Но зачем, Иван Дмитриевич, этот поразительный маскарад сейчас, теперь?
Путилин усмехнулся.
— Ты, по обыкновению, очень наивен. Раз мне приходится иметь дело с такими ловкачами, как одесситы, то… то надо держать ухо востро. Можешь ли ты быть уверен, что они не пронюхали о приглашении меня? Что они не поджидают каждого поезда, дабы удостовериться в моем приезде? Хорош же я буду, выйдя из вагона в своем собственном виде! Друг мой, тебе должно быть известно, что я не люблю давать излишнего оружия в руки моим противникам.
О, да, я это знал!
Путилин, помолчав, вновь обратился ко мне:
— Весьма возможно, доктор, что меня будут встречать не только одесские пираты и бандиты, но и кто-нибудь из представителей власти. Мы поступим так: я пройду мимо них как простой пассажир, а ты — тебя никто не знает — подойди к тому или тем, на кого я укажу тебе глазами, и незаметно толкни и шепни: «Путилин уже приехал. Следуйте в управление сыскной полиции!»
Хрипло дыша, ввел паровоз поезд в дебаркадер вокзала. Путилин вышел первым.
Быстрым орлиным взором охватил он публику, стоящую на перроне вокзала.
Кого тут только не было! Как колоссально трудно было разобраться в этой пестрой, шумливой толпе!
— Прямо к этому… высокому полковнику… — донеслось до меня еле слышное приказание великого сыщика.
Он, вручив свой чемодан носильщику, громко, с великолепным еврейским акцентом, сказал ему:
— Пожалуйста, в самую лучшую гостиницу!
И какой-то особенной походкой пошел за носильщиком.
Я заметил, что какие-то молодые люди с жадным вниманием всматриваются во всех выходящих из вагонов первого и второго класса пассажиров.
Я направился к лицу, указанному мне моим другом и, проходя мимо него, как бы невзначай толкнул его:
— Pardon… простите! — громко сказал я, а затем, еле слышно, добавил: — Путилин приехал… прошел… следуйте за мной… — Полковник вздрогнул.
— Кто вы? — в тон ответил он мне.
— Друг его… доктор X.
— А-а…
Через полчаса в служебном кабинете одного из местных властей, а именно начальника одесской сыскной полиции, собрались многие должностные лица.
По адресу Путилина неслись восторженные комплименты.
— Ловко это вы, ваше превосходительство, устроили! Всем нам нос утерли; мы вас прозевали, не приметили!
— Благодарю вас, господа, за любезную встречу, но такая помпезность совсем не входила в мои планы. Давайте приступим к делу.
Коллега начал посвящать знаменитого гастролера во все перипетии загадочного исчезновения.
— Мы сделали то-то… мы направили розыски в таком направлении…
— Отлично. Чудесно. Превосходно! — повторял Путилин. — А не могу ли я увидеть сейчас отца похищенной девушки, господин Назимова?
— Я уже распорядился об этом Иван Дмитриевич.
— Браво, коллега, вы — чародей!
Действительно, вскоре, минут через двадцать, в кабинет, наполненный одесскими гражданскими властями, вошел Назимов. Вид его был крайне понурый, удрученный.
— Его превосходительство, начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин, — представили ему моего знаменитого друга.
Назимов горячо пожал ему руку.
— Как мне благодарить вас! Но… но…
Сильное волнение сдавливало его горло.
— Но горю моему теперь даже вы не можете помочь.
— Как?
— Что такое?
Путилин пристально поглядел на убитого горем отца.
— Почему вы думаете, что я не смогу помочь вам, господин Назимов? Вы сомневаетесь в моих способностях? — Назимов жестом отчаяния схватился за голову.
— Ах, не то, не то! Разве я осмелился бы выразить вам, богу русского сыска, свое недоверие?
— Так в чем же дело?
Какая-то глухая борьба происходила в старике.
— Я… я думал это оставить в тайне, так как мне страшно больно разглашать то, что случилось, но теперь, видя ваше доброе, горячее участие, я не считаю себя вправе скрыть от вас происшедшее.
— Да в чем же дело? — нетерпеливо вырвалось у Путилина.
— Дело в том, что я совершенно напрасно побеспокоил вас всех, господа, и в особенности вас, глубокоуважаемый господин Путилин. Дочь моя вовсе не похищена.
— Как? — вырвался у всех изумленный возглас.
— Я получил от нее письмо.
— Вы получили письмо от вашей дочери?
— Да.
Начальник одесской сыскной полиции торжествующе поглядел на жандармского полковника.
— Что я вам говорил? Не был я прав? — тихо прошептал он тому на ухо.
— H-да… — развел тот руками.
— Вы можете мне показать, господин Назимов, это письмо? — твердо произнес Путилин.
— Я даже обязан это сделать. Я так виноват перед вами, что обеспокоил вас, ваше превосходительство.
Назимов, трясущимися руками, вынул из бумажника письмо и подал его великому сыщику.
— Вы позволите прочесть его вслух? — обратился Путилин к несчастному отцу.
— Делайте, что хотите! — с отчаянием махнул рукой Назимов.
Нервы его сдали.
Он глухо зарыдал, тряся седой головой, бессильно опустился на широкий кожаный диван.
Я присутствовал при этой сцене и я счел своей обязанностью врача оказать медицинскую помощь Назимову.
— Итак, господа, прошу вас выслушать письмо, — раздался бесстрастный голос Путилина.
И он начал читать:
"Мои дорогие папа и мама! Простите меня за тот обман, который я разыграла перед вами и знайте, что на самом деле я вовсе не похищена, а увезена по доброй воле. У меня не хватило смелости признаться вам в том, что я полюбила человека, за которого, я знаю, вы не согласились бы отдать меня замуж. Наши же отношения зашли так далеко, что брак необходим. Сию минуту я не рискую явиться к вам; под влиянием остроты момента вы навряд ли отнесетесь ко мне с великодушным милосердием. Пишу вам для того, чтобы успокоить вас, что я жива, здорова, день и ночь думаю о вас и о том моменте, когда вы простите вашу нежно вас любящую дочь. Я приду к вам, дорогие папа и мама, через несколько месяцев. Примете ли вы тогда вашу Женю, которая невольно причинила вам столько тревог, волнений? Я счастлива: я полюбила хорошего человека, с которым и пойду вместе, рука об руку, по жизненному пути и вскоре упаду к вашим ногам.
Все были поражены.
— Вот оно что! — в раздумье протянул жандармский полковник. — Самый обыкновенный случай увлечения молодости.
— М-да, — послышались разочарованные голоса. Назимов, правда тише, но все еще рыдал.
— Так что, наше вмешательство теперь излишне? Или вам угодно продолжать все-таки поиски вашей дочери? — спросил отца начальник одесской сыскной полиции.
Старик сокрушенно махнул рукой.
— Что уж теперь искать? Все равно дело сделано. Господи, стыд-то, позор какой! Осрамила, ославила! Мог ли я думать, что она, моя Женечка, выкинет такую штуку?
Путилин внимательно рассматривал письмо беглянки.
— Вы, убеждены, что это почерк вашей дочери? — вдруг быстро, неожиданно задал он вопрос Назимову.
— Да. Ее, ее почерк.
— Вы твердо в этом уверены?
— Мне ли не знать почерка дочери моей? — уныло ответил Назимов.
— У вас нет ли с собой чего-либо, написанного ею, кроме этого письма?
— Да вот, дорогой господин Путилин, ее поздравление, когда она уезжала в Москву.
Путилин так же пристально стал разглядывать розовый листок бумаги.
— Да, да, это почерк вашей дочери. Ну, что делать, я прокатился, кажется, зря в Одессу. Это первый случай в моей практике. Во всяком случае я очень рад, что дело не носит кровавого характера. Могло быть хуже. Прощайте господа!
Все бросились к Путилину.
— Вы уже собираетесь уезжать, ваше превосходительство? Вы бы хоть отдохнули. Ах, Боже мой, такой необыкновенный случай, зря обеспокоили вас…
— Ничего, ничего, господа… — ответил великий сыщик.
Назимов со слезами на глазах благодарил и извинялся…
Мы приехали в «Европейскую» гостиницу, где остановился Путилин.
— Не правда ли, доктор, мы сыграли дурака?
— Ты-то тут при чем, Иван Дмитриевич?.. Обидно, конечно… Когда же мы едем?
— Да сегодняшнюю ночь надо провести еще здесь. Признаться, устал я изрядно, путь от Петербурга до Одессы не ближний.
Утомленный, я прилег на оттоманку и задремал. Когда я очнулся от сладкой дремоты, Путилина в номере не было. «Великолепный» наряд еврейского джентльмена лежал на кресле; чемодан был раскрыт. Валялись краски, гримировальные карандаши.
В «веселом» доме. Новый агент господина Копельмана[править]
Как потом оказалось, Путилин, переодевшись и загримировавшись, оставил меня спящего и вышел из гостиницы.
Одесса еще и не думала о сне.
Город заграничного типа любил вечернюю и даже ночную жизнь.
Когда знаменитый сыщик очутился на широком тротуаре нарядной улицы, он невольно задал себе вопрос:
— Ну-с, что же теперь делать? Предо мной огромный город, который я к тому же и не знаю. В этом городе я хочу отыскать исчезнувшую девушку. В руках у меня никаких следов, за исключением письма. Отступить?
Эта мысль привела Путилина в бешенство.
Отступать! Ему, который еще никогда не пасовал, придется бросить карты и прекратить игру?
«Но, ведь, это чистое безумие! Найти немыслимо. Помощи от одесских коллег ждать нечего. Уезжай, уезжай!» — шептал ему таинственный голос.
— А моя «кривая»? А что если я не ошибся? — Путилин нанял фаэтон и велел везти себя в порт. Там он побывал в главной пароходной конторе. Несмотря на вечерний час его карточка возымела действие и он получил все необходимые ему сведения.
— Так что на этих днях в Константинополь пароход не отправлялся?
— Нет.
— А когда будет отправка?
— Завтра в три часа дня.
— Благодарю вас.
Путилин сел в фаэтон и обратился к кучеру:
— Скажи, любезный, какой у вас самый дорогой, самый шикарный веселый дом?
Извозчик, подумав, ответил:
— Вези меня туда. Ты подождешь меня, я тебе щедро заплачу.
С чувством глубокого отвращения, а вместе с тем и искренней жалости к горемычным обитательницам притона, входил туда Путилин.
«Что делать, мы, как и доктора, обязаны для пользы дела входить всюду…» — шептал он про себя.
Чтобы не показаться «подозрительным», ему пришлось притвориться пьяным.
— Шампанского! — слегка заплетающимся языком отдал он приказ нарядной, но отвратительной мегере. Засуетились все.
— Кажется, «гость» — богатый и важный, — послышался шепот.
И вскоре благороднейший сыщик сидел в комнатке с розовым фонарем и беседовал с миловидной, но сильно накрашенной барышней.
— Скажите, как вы попали сюда? Как, вообще, вербуются новенькие в это печальное место?
Путилин вынул пятьдесят рублей и подал девушке.
— Возьмите себе на конфеты за то, что поболтаете со мной. Я — очень любознательный человек.
Барышня обрадовалась.
— Да как попадаем? Некоторые сами являются, других по большей части доставляют скупщики живого товара, комиссионеры. Они продают нас хозяйке.
— Кто эти комиссионеры?
— Разные есть. Большей частью — евреи.
— Но вы вот, например, через кого попали сюда? — Тоска и злоба засветилась в глазах девушки.
— Тоже через одного такого… подлеца…
— Вас обманули?
— Да. Место обещали. Поверила, дура, польстилась на жалованье большое и попала сюда. Год уже скоро. А уж отсюда известно, не вырвешься.
— Много таких поставщиков?
— Мелкие — те агенты у своих хозяев, а самих-то главных — двое.
— Кто же они?
— Копельман и Финкельштейн.
— Вы через кого же угодили?
— Копельман сосватал, — злобно вырвалось у девушки. У него контора своя есть, агенты его шныряют и ловят таких дур, как мы.
— Адрес его знаете, барышня?
— Да вы для чего это меня все расспрашиваете? — Путилин задумался на секунду.
— Отомстить одному из таких хочу. Кровопийцы они, людоеды.
Барышня так и загорелась.
— Да ну? Правда?
— Правда.
— Миленький, отомстите! Много они нашей сестры испортили…
— На Н-скую! — отдал приказ Путилин вознице.
Не доезжая нескольких домов до угла, Путилин вышел из фаэтона и пошел пешком.
«Коммиссионерная контора Л. Копельмана», — прочел он вывеску.
На секунду великий сыщик задумался. Потом решительно вошел в подъезд и позвонил у дверей, на которых была дощечка конторы.
Прошло несколько секунд безмолвия.
Путилин позвонил вторично.
— Кто там? — послышался из-за двери голос.
— Насчет товара! — спокойно ответил Путилин.
— Какого товара?
— Я не могу кричать на всю лестницу. Отворите, не беспокойтесь.
Путилин говорил с сильным польским акцентом, которым владел в совершенстве.
Дверь отворилась.
Путилин быстро вошел в комнату конторы.
Владелец ее — это был Копельман — испуганно отстранился, тревожно пытливо оглядывая посетителя своими круглыми глазами.
— Что вам нужно? Кто вы?
— Вы — пан Копельман?
— Ну, я. А вы кто?
— Станислав Иосифович Добржанский, из Варшавы. Польщен честью сделать знакомство с уважаемым паном Копельман.
— А вы откуда меня знаете? — все еще недоверчиво спросил Копельман.
Путилин-Добржанский рассмеялся высоким, сладким смехом.
— Хе-хе хе! Вы думаете, мы не знаем в Варшаве, что в Одессе есть такой господин Копельман? О, мы следим за теми, кто нам нужен, прошу пана верить!
При слове «следим» смертельная бледность покрыла багровые щеки еврея-комиссионера.
— След… следите? А почему, зачем вы следите за мной?
Голос его дрожал.
И опять послышался веселый смех «Добржанского из Варшавы».
— Да потому, что мы работаем на одном деле, хе-хе-хе!
Вздох облегчения вырвался из груди Копельмана.
— Вы… вы говорите правду?
— Прошу верить, я никогда не лгу.
— Вы продаете этот товар? Вы можете поклясться?
— Як Бога кохам, я добываю товар! [После Путилин рассказывал, что он, как религиозный человек, не мог дать ложную клятву. Поэтому он остроумно сказал: «Добываю», то есть «стараюсь освободить» из когтей негодяев их жертвы.]
Копельман, видимо, успокоился.
— Что же угодно пану Добржанскому от Копельмана? — задал он вопрос.
Путилин усмехнулся.
— Пан Копельман не догадывается?
— Нет.
— Сделать дело, или, как у нас в Варшаве говорят, «сбыть с рук».
— Кого?
— Одну знатную девушку, попавшуюся нам на удочку.
Копельман хитро прищурился на своего посетителя.
— А позволяйте мне спросить вас: почему вы сами не можете, не знаете, куда надо «сбыть с рук»?
Ни один мускул не дрогнул на лице Путилина.
— Потому, что я не имею еще прочных заказов, а про вас я слышал, что у вас, пан Копельман, большой рынок. Я могу переуступить товар вам.
— О, у нас его много!
— Но не такого.
— А где его можно видеть?
— В Варшаве. Или я сам его доставлю сюда.
Копельман задумался.
Путилин впивался огненным взором в лицо продавца живого товара.
— А кто такая?
— Красавица, як Бога кохам… Рода аристократического. Образованная…
— Сколько же пан желает за доставку «с ручательством».
— Сочтемся после… Пока одно могу сказать вам, господин Копельман: сделаем союз и будем вместе работать. Честное слово, мне не хотелось бы иметь дело с Финкельштейном.
— Что? Вы и его знаете?
— Знаю.
— Так отчего же вы не идете к нему?
— Мне говорили, что вы больше платите. — Самодовольная улыбка расплылась по лицу владельца комиссионерной конторы.
— Пк-ха! Я думаю тоже так.
— Но есть один вопрос, господин Копельман. Куда мы спрячем мой товар? Я прошу верить, пойду на чистоту говорить. В Варшаве у нас гостит Путилин. Ему донесли, что существует контора «Добржанский, Писнячевский и Кo». Этот дьявол-москаль точит зубы на нас. А вы слыхали, что он непобедим в розысках-сыске. Я вот только потому и обратился к вам, что жаль, очень жаль, если такой ценный товар пропадет.
Копельман жирно расхохотался.
— Я вижу, пан Добржанский сомневается в Копельмане?
— А то есть правда, вдруг, да и вы не сумеете сбыть.
— О, от меня не вырвешься! — продолжал Копельман.
— Верное место? — спросил Путилин.
— Я думаю.
— Что же, тогда по рукам? — вставая сказал великий сыщик.
— Привозите.
— А куда? Сюда к вам в контору? — Копельман даже руками замахал.
— Ай, что вы, что вы, вы извините, с ума сошли! Разве можно сюда привозить? За мною и так следят. А она кричать начнет? Что тогда делать?
Путилин сделал глупое лицо.
— Прошу извинить меня, так куда же?
— А вы, извините меня, где изволили остановиться?
— Я только что с поезда, — улыбнулся Путилин.
— Так мы вот как сделаем. Вы завтра, пожалуйте, ко мне.
— После трех часов дня?
Великий сыщик заметил, как вздрогнул владелец комиссионерной конторы.
— Почему после трех?
И впился взглядом в глаза Путилина.
— Прошу верить, я до трех занят, — галантно поклонился Путилин.
— А-а… Да, пожалуйте до меня после трех. Тогда мы будем иметь обсуждение, я назначу вам, куда можно доставить ваш товар.
Путилин раскланялся и вышел из комиссионерной конторы.
Но выйдя, недалеко отошел от дома знаменитого одесского дьявола.
Совещание одесских демонов. Жертва вечерняя[править]
По роскошной лестнице особняка, небольшого, уютного, почти бегом вбежал Копельман.
Он позвонил, и когда дверь открылась, ураганом влетел в нарядно убранную квартиру.
— Где баронесса? Баронесса где? — Экономка баронессы, худощавая, злющая дева, в испуге отпрянула.
— Что с вами, господин Копельман? Mожно подумать, что за вами гонится вся нечистая сила.
— Розалия Абрамовна! Розалия Абрамовна! — пронесся по передней яростный вопль Копельмана.
На пороге гостиной появилась толстая фигура баронессы.
— Что вы кричите, Копельман?
— Тсс! Ша! — трагически простер обе руки первый одесский комиссионер. — Скорее на самое важное заседание!
— Зачем заседание? — удивилась баронесса.
Копельман затопал ногами.
— Не разговаривать! Не смейте мне прекословить!
В комнате, убранной с вопиющей к порядочному тону роскошью, началось заседание.
Баронесса, рыхлая, испуганная, сидела в кресле. Против нее -поместился Копельман, по бокам неведомые субъекты (их было трое) мужского пола.
— Что такое? Что случилось?
Копельман отер пот со лба и после паузы начал:
— Случилось то, что я сейчас говорил с дьяволом.
Крик испуга и удивления пронесся по «шикарной» гостиной.
— С дьяволом? Что за шутки в ночное время, Копельман?
Удар кулаком по столу был ответом.
— И что вы на меня глядите, как на помешанного?! Я вам говорю, что я говорил с дьяволом!
Лица всех заседающих одесских демонов побледнели.
— Знаете ли вы, кто у меня сейчас был?
— Кто-о?
— Шпион. Пусть дети мои не увидят солнца, если я говорю неправду! О, хитрый змей! О, ящерица, заползающая под камень добродетели!
— Какой шпион?
— Такой, какого еще Одесса не знала. Слушайте, мы узнали, что по делу этому… ну-ну… вызвали Путилина.
— Путилина? — вздрогнули заседающие.
— Да. Вы знаете, что такое Путилин?
— О-о!
Это «о-о!» было красноречивее всяких объяснений. Копельман начал рассказывать почтенному собранию о странном посещении «пана Добржанского».
— И вы что думаете? — послышались испуганные вопросы.
— Я думаю, что этот Добржанский — есть Путилин.
Если бы бомба разорвалась здесь, это не произвело бы большего эффекта.
— Что? Как?
— Путилин, проклятый Путилин был у вас, Копельман?
— Я, может быть, и ошибаюсь… Но… нам надо сейчас же принять меры. Что делает наша «аристократка»?
— Черт бы ее побрал! — гневно воскликнула баронесса. — Она не дает нам ни минуты покоя. Кричит, плачет, бьется, как щука о миску.
— Разве вы не пробовали ее успокоить каплями Фрейденберга?
— Нельзя же ее захлебнуть, когда она — такой дорогой товар! — продолжала баронесса.
— Во всяком случае, ее надо укротить и сейчас же вывезти отсюда. Я боюсь, ох, боюсь, этого пана Добржанского!
— Так, ведь, завтра отходит пароход…
— Завтра! Завтра! А если сегодня у нас вырвут жертву? Во-первых, мы потеряем заработок, а потом мы попадемся с поличным.
— Где Гельман?
— Он уже здесь.
— Вы ему говорили, что он должен загипнотизировать девчонку, чтобы она спокойно под вуалью вошла завтра на пароход, отправляющийся в Константинополь?
— О, он все знает! Гельман!.. У Гельмана такая сила.
— Так надо это сделать сейчас. Слышите? Сейчас! Только вместо парохода мы ее пока перевезем в другое место. Надо замести следы. Идемьте к ней.
В комнате, тонувшей в полумраке, слышался безумно нудный плач. На кровати, заломив в отчаянии руки, билась девушка поразительной красоты.
Когда Копельман, баронесса Розалия Абрамовна и Гельман вошли в комнату, первый обратился к заключенной:
— Ай-ай, вы все плачете, милая барышня?
Девушка, точно под действием электрического тока, вскочила с кровати. Она была полуодета: корсаж был снят, она была в корсете:
— Что вы со мной делаете? Выпустите меня отсюда!
— Начинайте! — тихо шепнул Копельман Гельману. — Он тихо шептал ему: — Вы должны внушить ей, чтобы она сию минуту поехала со мной. Она должна беспрекословно повиноваться моей воле.
Баронесса выразительно и зло поглядела на Копельмана:
— Я боюсь, Копельман, что вы комедию строите. Не забывайте, вы не заплатили мне мою комиссионную долю.
— Вы — дура-баба! — гневно ответил Копельман. — Тут надо шкуру свою спасать от когтей черта, а она о деньгах говорит!
— Спите! — прозвучал резкий, гортанный возглас. Гельман с распростертыми руками подходил к девушке: — Спи! Ты должна спать!
— Ай! Оставьте меня! Я не хочу… Господи, пошли мне лучше смерть!
Девушка в смертельной тоске заметалась по комнате. Дорогу, когда она хотела подбежать к окну или двери, ей преграждали или Копельман, или баронесса.
— Куда? Куда, девица, стремишься?
А голос Гельмана звучит все резче, повелительнее:
— Я вам приказываю: спать!
Обезумела девушка.
Резкий крик молодого черного человека проникает во все ее существо.
— Спи! И помни, что ты сейчас идешь за твоим другом, который приведет тебя в твой отчий дом. И увидишь ты отца своего, матерь свою.
— Правда? Правда? Вы не обманываете меня? — радостным воплем вырывается у девушки.
— Да, да. Не шевелись… Стой… Спи! — Руки черномазого простерлись над головой измученной, истомленной девушки.
— Я не хочу спать! Ах, что вы со мной делаете!
Резкий, страшно сильный звонок прокатился по квартире баронессы.
Вздрогнули, замерли палачи — одесские демоны. Бледнота ужаса приступила на их ланитах.
— Что это? Кто это? — дрожащим голосом спросила баронесса.
Копельмана затрясло мелкой мелкой дрожью.
— А если… а если, — заикнулся он.
Гельман бросил производить свои гипнотизерские пассы и застыл на месте.
Это была жестокая живая картина.
Вдруг с новой, еще удвоенной силой, прогремел звонок.
Тогда охваченные безумной паникой, каким-то ледяным, скрытым ужасом, Копельман, баронесса и гипнотизер Гельман бросились вон из комнаты узницы.
— Где звонят?! — захлебнулся Копельман.
— На парадной…
— Не открывать! — крикнул Гельман. Произошло полное смятение.
— Что делать? Да что же делать? — Экономка баронессы тщетно добивалась ответа.
— Бежать?
И опять этот страшный звонок.
— Ни звука, Назимова, ни шороха! Я вас спасу! Я — Путилин.
Девушка, еле стоящая на ногах, едва была в состоянии подавить крик ужаса.
— Кто вы?
— Я, говорю вам, Путилин. Я начальник сыскной полиции. Вы попали в лапы дьявольских замыслов. Слушайте: если вас сейчас повлекут отсюда, идите смело. Я — около вас.
— Звонят! Опять звонят!
Наступило состояние того патологического аффекта, какой иногда, и очень часто, властно овладевает преступниками.
Ноги приросли к земле. Руки — не действуют… Смертельный страх парализует все задерживающие центры головного мозга.
— Дзинь — дзинь -дзинь!.. — гремит звонок.
— Э! — прозвучал отчаянный крик Копельмана. — Узнаем, что такое! Все равно, если мы попались — выхода нет. Они не дураки, а в особенности он: выходы все заняты.
Копельман открыл дверь — и попятился: на лестнице никого не было.
— Никого! — вырвался у него подавленный вопль.
И то обстоятельство, что на лестнице никого не было, устрашило его более, чем если бы там находилась рать сыскных агентов.
— Уж не сходим ли мы с ума? — с вздрагивающим смехом обратился белый, как полотно, Копельман к своим сообщникам.
Он захлопнул дверь. Теперь бешенство овладело Копельманом.
— Злой дух, злой дух нас преследует! Тащите эту проклятую девицу!
Из соседней комнаты вышвырнули в залу бедную девушку.
В ту минуту, когда она подошла к двери, где ее ожидал Копельман, из-за дверей «пленной» комнаты загремел голос Путилина:
— Попались, голубчики!
Гельмана давно уже не было: при звонках он удрал неизвестно куда.
Баронесса протяжно, жалобно закричала. Экономка замерла в позе отчаяния.
Копельман прирос к роялю.
Зверем кинулся Путилин к группе.
— Ну-с, господин Копельман, довольны ли вы моим добыванием вашего товара?
Дуло револьвера Путилина значительно поблескивало в руках гениального сыщика.
— Путилин?
— Я-с, господин Копельман. Мне пришлось спасти одного честного еврея, Губермана от подлой клеветы на него. Но такого негодяя, как вы, я не пощажу.
— Ваши ручки? О, как они хорошо умеют подделывать письма!
Копельман не шевелился. Он только хлопал глазами.
— Проклятие… проклятие на вашу голову… Ой!
Путилин стянул ручные браслетки.
В залу вертепа баронессы входили городовые.
Путилин усадил в карету дрожащую девушку.
— К родителям, детка?
Женя Назимова плакала истеричными слезами.
— Боже… как мне благодарить вас.
— Впрочем, детка, вы позволите мне сначала заехать с вами «по начальству»?
— Ах, делайте, что хотите… Дурно мне, скверно.
В сыскном отделении шло заседание по вопросу о путилинском приезде, решили, как почтить приезд знаменитого сыщика, оказавшегося не у дел.
— Ведь, это неловко, господа, он еще не уехал, я справлялся у доктора. Доктор страшно взволнован исчезновением своего славного друга. Надо бы ужин ему устроить отвальный.
— Верно, полковник. Он оказал нам честь своим посещением.
Вдруг шум, движение по коридору одесского сыскного управления.
— Что там? Что это за шум? — вскочил жандармский полковник.
Распахнулась дверь.
На пороге стоял Путилин, поддерживая правой рукой Евгению Назимову.
— Здравствуйте, господа! Вы не ожидали моего возвращения сюда? Теперь ведь глубокая ночь… Отчего вы здесь?
— А-а-ах! — прокатился изумленный возглас присутствующих.
Все вскочили, как один человек.
— Вот вам Евгения Петровна Назимова. Оказывается, я приехал не зря, господа.
Взрыв восторженных восклицаний, таких, которых никогда еще не знала Одесская сыскная полиция, потряс комнату.
— Что? Да быть не может? Да кто же вы, наконец?
Путилин был бесстрастен.
— Скорее вызвать отца и моего доктора! Девушка нуждается в медицинской помощи.
Одесский коллега подошел к Путилину и низко ему поклонился.
— Вы великий человек, Иван Дмитриевич!
— «Кривая» вывезла, — усмехнулся гениальнейший сыщик. — Представьте, коллега, все до удивительности просто. Надо только знать, с чего начать.
— Ура! Путилину ура! — загремело одесское сыскное отделение.
Путилин хмурился. Он не любил столь шумно демонстративных чествований его исключительного дарования.
— Вот вам ваша дочь, господин Назимов. Доктор, отвези mademoiselle Назимову в дом ее родителей.
Я во все глаза глядел на моего друга.
— Господин Путилин!.. Господи! — шептал обезумевший от радости Назимов.
Путилин вынул часы.
— И ровно через час отходит наш поезд. Торопись, доктор.
Триумф Путилина был колоссальный.
Одесса несколько дней бредила этим замечательным человеком.
Впервые: Гений русского сыска И. Д. Путилин (Рассказы о его похождениях)./ Соч. Романа Доброго. — Санкт-Петербург: тип. Я. Балянского, 1908. 32 с.; 20 см.