Дня через два поутру к дому Махмурова подъехала великолепная одиночка. Откинув медвежью полость из саней, в собольей шубке вышел Дмитрий Дмитрич Елабужский, и спросив, где живут Шершановы и дома ли, велел доложить о себе. Дамы наши в этот раз были одни. Гриша не возвращался еще из университета, Иван Григорьич ездил по своим делам, Елабужский был с удовольствием принят.
Дмитрий Дмитрич сообщил самые приятные известия по делу Анны Павловны. Его приятель, директор департамента, хотел ускорить докладом и находил возможным сделать его в совершенно благоприятном для вдовы свете. По обыкновению, Елабужский был очень мил и любезен. Веточке он понравился. К вящшему возбуждению её любопытства, она успела рассмотрел на указательном пальце его правой руки большой перстень черной эмали с белым гербом, как ей показалось, или печатью. Но когда Елабужский подал ей клубок шерсти, который она уронила, она успела рассмотреть на белом фоне изображение адамовой головы.
— Ах, какой печальный перстень у вас! — сказала Веточка с свойственной ей искренностью, — что это вам за охота носить его — и еще с какой-то тоже, должно быть, невеселой надписью.
— «Memento mori» — «помни смерть» — сказал Дмитрий Дмитрич с своей приятной улыбкой. Когда ведешь такую пустую и распутную жизнь, как я — не мешает, чтобы что-нибудь напоминало о неизбежной развязке, — прибавил он.
Посидев с полчаса Елабужский уехал, очаровав Анну Павловну и очень понравившись Веточке; через два часа он напомнил им о себе, прислав билеты на концерт, которых не мог достать Гриша, о чём Веточка упомянула при разговоре об этом концерте.
Нужно заметить, что с этого же времени приятельские отношения, существовавшие между Иваном Григорьичем Махмуровым и Елабужским стали ближе. Махмуров-отец получил настоятельное приглашение на обед в первую же пятницу, а зайдя в понедельник — это был как раз их абонемент — в ложу к Махмуровым, что он делал всякий раз с тех пор, как был представлен им и встретив Гришу в коридоре, пожимая ему руку, Елабужский упрекнул его, что он не хочет никогда зайти к нему и взял с него слово в этот же вечер, проводив дам, приехать к нему поужинать.
— У меня бывает вся здешняя молодежь, — сказал Дмитрий Дмитрич, — вам пора занять свое место в её рядах.
Гриша был очень польщен приглашением Дмитрия Дмитрича, и сердце его приятно забилось, когда он выслушивал его; он поблагодарил Елабужского за приглашение, не сказав ни слова однако ж, что им воспользуется, но и не извиняясь, что не будет. Как молодой студент, с строгим критическим взглядом на образ действий старших поколений вообще и людей ретроградных, и аристократических в особенности, Гриша не раз с презрением отзывался о роскоши и мотовстве Елабужского, заподозревал чистоту неизсякаемых источников, из которых новый Лукулл черпал свои средства; к тому же, внимание Елабужского и к его тетке, и кузине безотчетно не нравились молодому Махмурову; тем не менее он был очень доволен приглашением. Возвратясь домой, за чаем с дамами, он сказал им с небрежным видом:
— А меня сегодня Елабужский звал опять к себе на ужин. Не знаю, что́ ему вздумалось сделать мне эту честь.
И Грише стоило большого усилия, чтобы иметь при этом вид совершенного равнодушия.
— И что же, вы пойдете? — спросила Веточка.
— Не знаю! — отвечал Гриша. — Не ловко отказать, но мне не нравится человек, избравший специальностью удивлять Петербург обедами и ужинами, Бог весть на какие средства.
— Ах, Гриня как же можно заподозревать человека, не имея на это никаких данных. И вы будете очень невежливы, если ответите пренебрежением на внимание и любезность, которые вам оказывает человек в положении Дмитрия Дмитрича, наставительно сказала ему тетка.
— Что же, положение Дмитрия Дмитрича? Какие заслуги перед Россией, какие благодеяния человечеству оказывает он своей кухней и погребом. Я, признаюсь, не желал бы играть со временем такую роль и пользоваться такого рода успехом, ответил молодой студент.
Веточке, при всем расположении к Дмитрию Дмитричу, очень хотелось наградить кузена каким-либо знаком благоволения за такие «благородные» мысли. Но положение было к этому неблагоприятно, и она ограничилась одним нежным взглядом.
— Дмитрий Дмитрич человек всеми уважаемый, — сказала Анна Павловна, глубоко огорченная вольнодумством Гриши. — У него бывает вся знать, и дай Бог всякому заслужить такое общее расположение. Вам бы, Гриша, следовало быть благодарным Дмитрию Дмитричу за его внимание, а не порицать его. Если у него бывает Иван Григорьич — так, я полагаю, и вам не следует пренебрегать таким домом.
— Да, Гриша, — вы должны непременно отправиться к Дмитрию Дмитричу, — сказала Веточка, желавшая замять неприятный, могущий повредить добрым отношениям между ним, ею, Гришею и матерью разговор. — А потом вы расскажете нам подробно, что́ это за вечера, про которые говорит весь город. Притом, там бывает вся лучшая молодежь, следовательно, по одному этому вы должны быть там. Итак, решено — едете.
— Если тётя и вы так настаиваете, то я, разумеется, поеду, хотя, признаюсь, с бо́льшим бы удовольствием провел вечер дома, — сказал Гриша, делая вид, что покоряется дамам, хотя ему самому смертельно хотелось ехать.
— И прекрасно сделаете! — заметила Анна Павловна. А с нами успеете еще насидеться. Да я что-то и устала сегодня, — прибавила она, вставая из-за стола и уходя к себе. — Так до свидания!
И она, в знак прощания и примирения, подала руку Грише.
Гриша понял, что его вежливо изгоняют.
— До свидания, тётя! — сказал он и, простившись с нею, обратился к Веточке.
— До свидания, кузина, — сказал он, подавая ей руку.
— Так смотрите же, заметьте все и расскажите хорошенько нам, — громко говорила Веточка, пожимая руку Грише. А между тем, в это время Анна Павловна удалилась в другую комнату — и тогда вдруг разговор юной родни на мгновение смолк, как обрезанный, и только необыкновенно чуткий слух мог бы расслышать слова: «милый, милый» — и… но поцелуя положительно никто бы не расслыхал, хотя я не ручаюсь, что зоркий глаз не мог бы его подметить.
