В театре (Тэффи)
См. также одноимённые страницы.| В театре | Гильотина → |
| Из сборника «Вчера». Опубл.: 1916. Источник: Тэффи. В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919 / составление, подготовка текстов, примечания С. И. Князева, М. А. Рыбакова. — LP MEDIA, 2011. — 637 с. • Впервые: Русское слово. 1916. № 239. 16 октября. |
— Здравствуйте, здравствуйте!
— Ну, как же вы доехали до театра? Благополучно?
— Да, мерси, ничего себе. Вот только сестра была в котиковом пальто, так у неё в трамвае вырезали из спины кусок.
— Большой?
— Так, с пол-аршина, не больше.
— Как, только с пол-аршина? Ну, это же пустяки!
— Ах, конечно! Кто же на это обращает внимание!
Пауза.
— Какие плохие сегодня туалеты!
— Ужас, ужас! Бываете вы в Михайловском на французских премьерах? Я вас что-то не видала.
— Я, конечно, бываю, только в этом году ни разу не попала. Извозчика не нашла.
— А я бываю. И, знаете, у нас на премьерах все первые ряды в шерстяных платьях. Там, начиная так с четвертого-пятого, идут уже шёлковые, газовые, тюлевые. А первые ряды все в шерстяном.
— Это отчего же?
— Шерсть очень дорогая — поэтому шик. Скоро, говорят, её совсем нельзя будет достать. Тогда уж ни в каком другом, кроме шерстяного, и показаться нельзя будет. Неприлично.
— Бумажные ткани дорожают тоже.
— Тоже скоро не будет. Тогда придётся всем бумажное носить. Прямо ситец, батист.
— А если совсем, ни за какие деньги, не достать, тогда как же?
— Ну, так и придётся дома сидеть. Нельзя же. Самолюбие страдает. Все будут в ситцевом, а я, как горничная, в шелку.
Пауза.
— Нынче очень пёстрые платки в моде.
— Видела я недавно платки на выставке.
— Это где же их выставляют-то?
— В этом… как его…
— В магазине Прохорова?
— Не-ет… В этом… в Александринском театре. На «Грозе» Островского. Очень хорошие платки.
— И недорого?
— Не знаю, у них цены не выставлены.
Пауза.
— Хороший репертуар в Михайловском?
— Ужас! Ни одного туалета. Ходят по сцене отставные гувернантки да ещё на нас глаза пялят — какие на нас фасоны. Прямо не понимаю, за что с нас деньги берут, а цены повысили.
— Это уже совсем возмутительно. Они, пожалуй, с наших туалетов будут себе фасоны обезьянить!
— Знаете, публика так возмущалась, что дирекция даже испугалась. Говорят, уже приняли меры, и в следующую субботу поставят пьесу, где прямо манекен будет на сцене, и на него всё время разные платья станут надевать.
— Неужели? Ах, если бы успеть к тому времени извозчика нанять или хоть в трамвай влезть, непременно поехала бы взглянуть! Хорошая пьеса, это такая редкость, а французы, они умеют как-то этак…
— Да, французы, они умеют.
— У нас, у русских, всё как-то грубее выходит.
Пауза.
— Посмотрите, какие у той, во втором ряду, огромные брильянты.
— Фи! Кто же теперь обращает внимание на брильянты?! Брильянты у всех есть. Теперь даже неприлично брильянты надевать. Теперь в моде художественные украшения. Например, брошка-миниатюра на слоновой кости или на фарфоре. И чем крупнее, тем моднее. У Марьи Петровны величиной с блюдечко, а она и то недовольна, — говорит, что слишком мала. Хочет заказать хорошему художнику копию с «Гибели Помпеи» Брюллова.
— Да как же она её наденет?
— Укрепит как-нибудь за подрамник к шее.
— Да ведь её тогда самоё видно не будет.
— Ну сбоку-то будет.
— А я бы заказала с картины Сурикова «Боярыня Морозова». По крайней мере, крупная картина.
— Уменьшать придётся. В театр всё равно с ней не войти.
Пауза.
— Что это там за шишки шевелятся? Вон в бельэтаже, в крайней ложе. Вон, чёрные такие. Я близорука, — не могу понять, в чём дело.
— Две?
— Две.
— Это две дамы в шляпах с кроссами.
— Красиво? Мне не разглядеть.
— Ещё бы! Ведь эти кроссы по триста рублей штука.
— Ну что вы! Наверное меньше.
— Нет, уверяю вас, что по триста.
— Как-то не верится.
— Если бы не по триста, они бы их в ложу не надели бы.
— Положим, это верно.
Пауза.
— А, знаете, может быть, они и надувают народ: купили за двести, а выражением лица показывают на триста. По-моему, взять бы просто три сторублёвки, сложить бы их как-нибудь веером, как-нибудь этак художественно и прикрепить к шляпе. В смысле эстетического впечатления ничуть не хуже этих кроссов, и в публике, по крайней мере, никакого сомнения не будет, что дорогая отделка. И всем понравится.
— Ещё бы! Вещь в триста рублей.
Пауза.
— Знаете, банкирша Карфункель в оперу с собой телячью ногу берёт.
— Что?
— Телячью ногу. Теперь телятины ни за какие деньги не достать, — ну а она где-то раздобыла. И, знаете, даже красиво. Прямо на барьер ложи так небрежно бросает, как будто случайно прихватила вместе с биноклем. Как будто даже ей самой всё равно, — так, мол, пустяки, которым не придаётся никакого значения.
— Жареная?
— Нет, зачем, — сырая, ободранная, — разумеется, без кожи. Так на барьере и лежит. Небрежно. И все Карфункели в ложе нарочно равнодушное лицо делают.
— А самих, поди, от гордости лихорадка бьёт. И как они не боятся. Ведь продавать телятину запрещено. Могут протокол составить.
— Не беда. Заплатят штраф. Люди богатые.
— До свиданья пока. Сейчас занавес поднимут.
— До свиданья. Спокойной ночи.
— Ах, знаете, я весь второй акт зевала-зевала, даже знобить стало, а уснуть ни за что не могла! Бессонница, что ли?
— Суфлёр мешает. Суфлёр уж очень кричит.
— До свиданья. До следующего антракта.