Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003
В ТЕМНОМ И НЕСЧАСТНОМ СОСЛОВИИ
(К «делу» свящ. Г. С. Петрова)
[править]Темная судьба все толкает и толкает наше «В. П. И.», т. е. «ведомство православного исповедания», заменившее собою «Христову Невесту», «Церковь», к шагам более и более неверным и, наконец, смешным. Теперь уже что ни решение, то смех, что ни шаг вперед, то провал… Только что, в необозримой «кротости» своей, Синод издал циркулярное распоряжение, приказывающее архиереям строжайше следить, дабы духовные лица не смели поступать на медицинские и естественные факультеты университетов, так как при операциях и опытах проливается кровь человеческая и животных… Это рядом с защитою в Государственном Совете смертной казни епископом Антонием волынским, который был там от лица Синода.
Шаг за шагом «В. П. И.» впадает в смешное… Только что вот я говорил об архимандрите Михаиле, спешно высланном из Петербурга, как приходится говорить о священнике Григории Петрове, который приговорен к такой же временной высылке. Было два языка в Петербурге у духовенства, — и оно оба прикусило.
В самом деле, и свящ. Гр. Спир. Петров, и о. Михаил, — оба непрестанно говорили — и притом непрестанно они одно говорили — в Петербурге и на всю Россию. Все их слышали, знали. Их двоих из духовенства в последние годы и читали. Они покачнули на сторону прежний схоластический, отвлеченный, ни к какому времени и месту не относившийся стиль духовного ораторствования, сей «семинарский звон», в котором слышалось:
— Нам все равно…
— Нам все равно…
— Нам все равно…
Автор книг: «Евангелие как основа жизни», «По стопам Христа», «К свету», «Зерна добра», «Долой пьянство», «Божьи работники», «Христос воскресе!», «Школа и жизнь», «Города и люди», часть которых, при всем их глубоко русском, глубоко народном характере, переведена католиками и поляками на язык своей веры и своей нации, — наказуется петербургскою епархиальною властью и высылается из Петербурга на клиросное послушание в один из монастырей… Ныне трезвый будет слушать пьяного, разумный — глупого и ученый — неуча, дабы научиться, исправиться и довоспитаться… Что-то до того глупое, чего, как говорят бабы по деревням, «ни в сказке сказать, ни пером описать»…
Духовное ведомство в этом наказании свящ. Петрова собственно восприяло наказание себе за свою давнишнюю вину перед ним… Я могу передать читателям то, что твердо знаю: на этот раз, в этот год и по этому поводу или без «этого повода» и вообще «без всяких поводов» свящ. Петров судился и приговорен к наказанию вовсе не по инициативе духовного ведомства. «Со скорбью» мне поведал, месяца три тому назад, один иерарх, хотя лично и очень не любящий свящ. Петрова и не скрывающий этой нелюбви к нему, что против моего знакомца и доброго друга священника Григория Петрова начато в духовном ведомстве дело.
— Нам это было очень неприятно. На нем никаких вин нет, т. е. нет вин, в которых компетентна церковь и которые она обязана предупреждать или наказывать. Поведения он безукоризненного, трезв, деятелен, бескорыстен, к своему делу, пока священствовал и законоучительствовал, был крайне ревностен и исполнителен. Он как золото горел на виду у всех. Но не станем же мы за это его судить, хотя бы это и возбуждало много зависти и алчности. Остаются мнения его. Но догматическими вопросами он никогда не занимался и уже по этому одному никак не мог впасть в ересь или высказать что-либо неправомысленное в области вероучения. С этой стороны, по самым томам своих проповедей, речей, книг и статей, он совершенно неуловим для духовно-цензурной критики или духовного суда. Остается нравственность, которою единственно он и занимался: он ни на йоту не отступал от христианской нравственности, а даже был за последние годы самым даровитым и единственно успешным ее проповедником.
Я слушал с недоумением. Он пожал плечами.
— Что делать?.. Мы вынуждены были судить дело, явно не подлежащее никакому суду. Мне лично его стиль как проповедника и как писателя не нравится. Это что-то протестантское, не по догматам, коими он не занимается, а по духу: то же самое преклонение перед Евангелием и евангелизмом, перед изречениями Христа и требование трезвой, честной и трудолюбивой жизни… Это слишком мало и просто для православного или, пожалуй, слишком трудно для православного. Как будет жить трезво народ, пьющий тысячу лет и в жилах которого уже наследственно играет алкоголь и требует «добавочек»?.. Неисполнимо и тяжко. Итак, вместо этой рассудительной и простой задачи православие погрузилось в переплетание Евангелия и всех слов Христовых в нити золотой ткани, в паутину святоотеческих слов, вдохновенных, длинных, прекрасных, стильных… Теперь уже не Христос, а Иоанн Златоуст, не Галилеи ученики-рыбари, а св. Василий Великий и его десять томов «Творений», переведенных Московской духовной академией. Мне эта работа нравится. Я мастер, и мы все вообще, духовные, — мастеровые. Читать Евангелие и, особенно, исполнять трудно. Мы вместо этого переплетаем Евангелие, неторопливо, стильно, без страдания, кладя паутинку за паутинкою на слова Христа, чеканим их, полируем, услащаем, так что они уже суть золотые идолы, но крови-то в них нет. И не надо. Я — ученый, читаю по-гречески и по-еврейски. Что же меня священник Петров, — к тому же наш подчиненный, — зовет на площадь, к рабочим, к болящим детям их и пьяным женам?.. Я не по тому одному не пойду, что многим и мне все это неприлично, но потому, что я человек со вкусом, и мне все это гадко. Променяю ли я все эти волюмы, ученые справки, древние тексты, новые переводы на… вопросы кабака, заработной платы и неприличных болезней? Вот почему его зов для меня противен и всей церкви он вообще глубоко мешает, нарушая ее тихую и чистую работу переплетания слов Христовых в золотой переплет… Это что-то действительное. Петров зовет нас к действительному… и это глубочайший лом для православия, сущность коего, по заветам всех учителей и отцов церкви, есть убегание от действительности, удаление от мира, мирского, человеческого, народного. Не променяю же я Иоанна Дамаскина на Петрова. Пустынники Феодосий и Антоний Печерские, Сергий Радонежский ушли из Киева и Москвы в пещеру и лес… Вот путь тысячелетний… Теперь Петров нас зовет из пещер и леса войти обратно в Киев, Москву, в города, в села. Положим, теперь мы не в пещерах и лесах живем: утираемся салфеткой и ходим по ковру… Не в этом дело, а в том, что и дворцы наши суть все же кельи, и суть их в одиночестве, молчании, удалении от мира, безлюдности и безнародности. Я это люблю: скучно, но благородно… Петров меняет стиль церкви, как бы снимая с нее золотые маковки и ставя на место их фабричные трубы. Вы — его друг, но я его искренно за это ненавижу. Однако, как человек не без ума, образования и не без юридического вкуса, я хорошо понимаю, что я должен остаться при своем негодовании, не имея повода вчинять какой-либо иск в суде.
— И притом в таком суде, как ваш, духовный: без прокурора, без защитника, без свидетелей и даже без присутствия подсудимого, который мог бы сказать свое слово в защиту себя…
— Да, да! Мы все это… по благодати.
Он улыбнулся.
— И вот, видите ли, переплетание слов Христовых в золотое кружево, — разве они не блистают сами по себе?! Это переплетание рядышком с алкоголизмом и всенародным обманом в купле, продаже, в работе, конечно, отвечает вашему покою и наукообразности, но священник Петров, не изменяя Христу и церкви, мог негодующе разойтись с вами именно в вкусовом определении всего этого: сказать «гадость» про то, про что вы говорите «прелесть». Киевские пещеры и московские леса, конечно, еще не исчерпывают всемирной истории. В леса из городов бежали тысячу лет, — можно поворотить дело и начать, действительно, выходить в города из «прекрасной пустыни», о которой пели наши раскольники. Ведь в леса-то бежали для чего-нибудь? Бегали для совершенства, уединения и очищения. И Христос перед подвигом был в пустыне. Но если бы Христос так и остался в пустыне, никогда из нее не вышел, — христианство и не началось бы. Ничего бы не было и ничего бы не вышло. И христианство или «церковь» останутся втуне и не принесут никакого плода, если церковь будет все звать «в пустыню», или «в келью», или, как вы и сами сознаетесь, в загородные дворцы. И если церковь подобится Христу и хочет идти по Его пути, то, очевидно, за тысячелетием удаления от мира для нее наступит и уже наступило время повернуть на обратный путь или, точнее, на вторую половину пути: выхода к миру, в мир, к народам. Священник Петров это и делает, может быть безотчетно повинуясь великим, мировым движениям истории, а вы со своим греческим и еврейским языком…
— Археология?.. Знаю, знаю! — Он улыбнулся и прибавил: — Но и власть. Священника Петрова все же мы судим, а не он — нас. Возвращаясь к делу, скажу вам, что цензурному комитету было поручено рассмотреть все его сочинения, и, конечно, никаких вин он в них не нашел. Совершенно глупые писаки в духовных журналах годы травили его за то, что он не занимается «и догматами». Занятия догматами, их историей или конструкцией — такая тихая область академической жизни, что несчастен всякий профессор, который ею не занимается. Квартира, отопление, освещение и догматы. Но винить, как требовали писаки, Петрова за «нетрактование догматов» так же нелепо, как винить Филарета за то, что он не оставил курса нравственного богословия, или Победоносцева за то, что он писал прозою, тогда как Иоанн Дамаскин писал «стихиры», стихи… Вообще многолетняя злоба на Петрова принесла теперь свой горький плод: нас заставили юридически подписать бумагу, с юридическим обвинением, после того как мы годы действительно шумели против человека и всячески его поносили, но поносили, так сказать, по эстетическим мотивам или, скорее, по бытовым, сословным и вообще житейским и домашним. Сословие ело своего человека, выдавшегося над ним головой.
КОММЕНТАРИИ
[править]РС. 1907. 18 янв. № 13. Подпись: В. Варварин.