В. В. Розанов[править]
Где же «покой» Толстому?[править]
Л. Н. Толстому все-таки нет покоя… Во-первых, уже в комнату его вошел г. Чертков, которому он, конечно, «живейше обрадовался», как «радовался» свиданиям с от. Матвеем Ржевским Гоголь, сведенный с ума и наконец сведенный в могилу этим своим «духовником», — если не всецело, то в значительной степени. И, во-вторых, в нескольких саженях от Толстого, под его окнами и проч., с величайшим возбуждением бродит толпа семьи, родных и «почитателей». Давно оставлена мысль, что душа и «нервы» ограничены точною физикою человека: если за стеною беспокоится друг мой, то беспокоюсь и я, если он несчастен или плачет — тревожусь и я. И проч. Существуют «лучеиспускания души», темные, светлые, тревожные, спокойные. Тревога вокруг дома, без сомнения, передана ему, ускоряет пульс его и гонит сон. Теперь, когда вся Россия думает о Толстом, желательно, чтобы «друзья» его знали и знали родные, что Россия не может не осуждать их, что они так далеки от исполнения мольбы Толстого о покое и уединении…
Все, в чем он нуждается, — это врач. Право быть близко (все-таки, однако, не в комнате) имеет только жена его…
Но в особенности совершенно здесь нет места «ученикам», и особенно такому «духовнику», как Чертков. Толстой буквально находится «в руках» Черткова: ограниченного и фанатичного своего «поклонника», который запечатал вечною печатью волнующийся и вечно растущий, вечно менявшийся мир дум и чувств Толстого, мир его настроений. Он запретил ему, поклонением и «преданностью», выход из такой-то фазы, в которой застал Толстого и которая его (Черткова) пленила; и буквально задушил Толстого мыслями Толстого же. Толстой оттого и менялся, что мысль его была всегда слишком специфична и несколько одностороння: «перемены» были благом в нем, даже способствовавшим его здоровью. То земледелец, то учитель, то семьянин, то аскет — он был велик как «сумма этого всего», велик, и счастлив, и здоров. Он буквально «захворал» около Черткова, когда тот до земли поклонился ему и, поднявшись всей огромной и тяжелой фигурой, произнес «над ним» мертвым голосом: «Credo: теперь — ни шагу далее и в сторону». Роль его протестантского или духоборческого «духовника» — буквально как от. Матвея в православии. То же давление, то же сужение горизонта, та же толчея в небольшом круге формул, тезисов. Есть яды интеллекта, как яды тела. В религии их очень много, еще более в сектах и в сектантстве. Есть яды, поднимающие температуру и понижающие ее. Яд Черткова, venenum Chertkowi, понизил tЊ Толстого до опасных 35 град., задержал живой «птичий» пульс его и вообще превратил или усиливался все время превратить льва в «земноводное». Россия не скажет ему «спасибо» и в свое время произнесет над ним жестокий суд.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1910. 6 нояб.