П. Сергеенко[править]
Герцен и Толстой[править]
Начало сентября 1904 года.
В Ясной Поляне группа гостей.
За вечерним чаем в огромной полуосвещенной столовой идет оживленная беседа, усердно подогреваемая Вл. В. Стасовым. Он гостит в Ясной Поляне со своим неизменным спутником И. Я. Гинцбургом (*1*). И в столовой то и дело гремит буйный голос «былинного богатыря могучей кучки». Все в нем огромно и громозвучно.
Стасов демонстрирует на конце стола привезенные им фотографии, на которых он снят в различных положениях с М. Горьким и И. Е. Репиным на даче в Куоккала…
Л. Н. Толстой не принимает особенного участия в беседе. А демонстрация фотографий, видимо, совсем его не интересует. И вероятно, чтобы только не охолаживать увлекающегося 80-летнего юношу, Л. Н. иногда полуодобрительно произносил: «Г-м!», когда к нему подсовывались фотографии.
Весь этот день Л. Н. был занят какой-то напряженной работой. И его сосредоточенное лицо с раздвоившейся белой бородой являло не то чтобы усталость, а некоторое отчуждение или, скорее, отдаление от происходящего вокруг него.
Особенно это выразилось, когда зашла речь о тогдашней «весне», делаемой в России кн. Святополк-Мирским (*2*). Стасов и другие гости очень увлекались «весенним» периодом и возлагали на кн. Святополк-Мирского великие надежды.
Л. Н. грустно покачал головой.
— Ну что может сделать один… какой-то Миропольский или как там его?.. Нет, нет, я не верю, чтобы из этого вышло что-нибудь хорошее.
Речь перешла на прежние весенние дни в России: на 50-е и 60-е годы. Кто-то упомянул о Герцене.
На Стасова это подействовало, как стук дирижерской палочки на музыкантов. Он с юношеским увлечением заговорил о Герцене, о его обаятельной личности и о своем знакомстве с Герценом в Лондоне. Но, лишенный художественной палитры, милейший Владимир Васильевич не прибавил к портрету Герцена ни одного яркого мазка.
— Ах, Герцен! — сказал, оживляясь, Лев Николаевич. — А я как раз сегодня просматривал его. Какой удивительный талант!
И Л. Н. начал полуцитировать прочитанный им намедни юмористический очерк Герцена о смотре войск в Австрии (*3*). Но затем, видимо не полагаясь на память и желая угостить нас чем-то особенно вкусным, Л. Н. попросил принести из его кабинета книжку Герцена.
— Вы послушайте, как все это удивительно метко у него схвачено! — говорил Л. Н. интригующе и подсаживаясь к столу.
Принесли небольшую потертую книгу: «Немой свидетель о заслуге» (*4*).
Будучи в ударе, Л. Н. читает юмористические вещи бесподобно.
И тут, читая искрящиеся юмором отрывки из Герцена, он как-то особенно вкусно пропускал сквозь белые пушистые усы юмористические нотки, когда читал о «габсбургской губе» кронпринца, о «зачислении по химии» после смерти и т. п.
Было действительно прелестное эстетическое угощение, прерываемое взрывами смеха всех присутствовавших, самого Льва Николаевича особенно.
(Он бывает очень смешлив. И его иногда так же тянет посмеяться, как некоторых к рюмке водки или к хорошей сигаре.)
После чтения Стасов опять заговорил о Герцене, о его жизни в Лондоне и т. п., но опять не давая ни ярких красок, ни характерных штрихов, Лев Николаевич не возражал и не поддакивал Стасову, а только повторял свое универсальное «гм».
— Владимир Васильевич, ведь Лев Николаевича лично знал Герцена и бывал у него в Лондоне, — шепнул Стасову один из присутствовавших, когда внимание Льва Николаевича было на минуту отвлечено чем-то.
Стасов откинулся своей богатырской фигурой на спинку стула, всплеснул от радостного изумления руками и молебно загудел на весь дом:
— Лев Николаевич, напишите ваши воспоминания о Герцене! Ведь это так страшно интересно! Так глубоко, значительно!.. Ради бога, не откладывайте!..
Л. Н. улыбался и пытался отделаться какой-то шуткой, вроде того, что он «уж столько написал пустяков в своей жизни, что пора и честь знать».
В. В. Стасов вскрикивал при этих словах, как будто ему рвали зуб:
— Ай, что вы говорите!
В январе текущего года в Ясную Поляну пришел с чемоданчиком в руке один из горячих почитателей Льва Николаевича, некто В. В. П (*5*). Оказалось, что он совершил чуть ли не кругосветное путешествие, пока добрался до Ясной Поляны. Сам он из Сибири, сын зажиточных родителей. Но, почувствовав влечение к «новой жизни», оставил отца и мать и прилепился к своей идее. Был в Японии, был в Америке, в Англии и достиг наконец обетованной земли. С этим-то искателем новой жизни преимущественно и говорил Лев Николаевич за обедом в Ясной Поляне 15-го января текущего года, расспрашивая своего гостя о Сибири, о Японии, об Америке и различных подробностях морского путешествия.
— А вы, Лев Николаевич, могли бы вынести подобное морское путешествие, — спросил один из гостей.
Л. Н. на секунду задумался.
— Не знаю, мог бы ли теперь. Но когда в 60-м году я ехал в Лондон, со мною в проливе произошло нечто странное, а главное — столь неожиданное, что я тут же, — Л. Н. нерешительным взглядом обвел присутствующих и, улыбаясь, добавил с комическим недоумением: — …И отдал дань морю. И настолько, вероятно, это было нехорошо с моей стороны, что один матрос даже сделал мне замечание… Но на обратном пути, через Голландию, хоть и гораздо дальше пришлось ехать по морю, я отлично вел себя…
Разговор сосредоточивается на лондонских впечатлениях. Л. Н., перед этим полужаловавшийся, полурадовавшийся, что в последнее время иногда забывает, что было вчера, с мельчайшими деталями рассказывает о лондонских улицах в 60-х годах минувшего века, о литературном вечере, на котором читал Диккенс, несколькими изумительными штрихами набрасывает портрет Диккенса, затем рассказывает о своей первой встрече с Герценом. Сначала Л. Н. хотел просто посетить Герцена, как русский. Но его не приняли. Тогда он послал наверх свою карточку. Через некоторое время послышались быстрые шаги, и по лестнице, как мяч, слетел Герцен. Он поразил Льва Николаевича своим небольшим ростом с наклонностью к полноте, светившимися умом глазами и точно каким-то душевным электричеством, исходившим из него.
— Живой, умный, интересный, — пояснил Л. Н., по обыкновению как бы иллюстрируя свои мысли движениями рук, — Герцен сразу заговорил со мною так, как будто мы давно знакомы, и сразу заинтересовал меня своей личностью. Я ни у кого потом уже не встретил такого редкого соединения глубины и блеска мысли… Он сейчас же, — это я хорошо помню, — повел меня почему-то не к себе, а в какой-то соседний ресторан сомнительного свойства. Помню, меня это даже несколько покоробило. Я был в то время франтом, носил цилиндр, а Герцен был даже не в шляпе, а в плоской фуражке. К нам тут же подошли польские деятели, с которыми Герцен возился тогда. Он познакомил меня с ними. Но потом, вероятно, сожалел, потому что сказал мне, когда мы остались вдвоем: «Сейчас видна русская бестактность: разве можно было так говорить при поляках?» Но все это вышло у Герцена непосредственно и даже обаятельно. Я не встречал более таких людей, как Герцен… И всегда скажу, что он неизмеримо выше всех других политических деятелей. У него была глубина понятий, острота мысли и религиозное сознание… У него же я познакомился и с Огаревым. Но Огарев уже не то. Он милый, хороший, но не то. И у Тургенева этого не было… Но Тургенев был тоже милый и обаятельный человек, — поспешно добавил Л. Н., как бы желая предупредить всякую мысль, что ни питает к Тургеневу неблагожелательное чувство. — Кстати, куда девалась фотография Герцена с Огаревым, которую они мне подарили? — спросил Лев Николаевич, обращаясь к домашним.
Ему объяснили, что фотография взята Сергеем Львовичем для отпечатания и распространения (*6*).
Л. Н. делает одобрительный знак и опять с особенной душевностью начинает говорить о Герцене, о его замечательном языке, о силе мысли, о тонком остроумии.
— Как это удивительно верно у него: «Когда бы люди захотели, вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать, — как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества» (*7*) .
Продолжая восхищаться Герценом, Л. Н. вспоминает об одном своем друге, молодом французе, живущем на Кавказе и написавшем монографию о Герцене (*8*). Л. Н. с нежным сочувствием отзывается об этой работе и говорит:
— Очень бы хотелось написать предисловие к ней. Но не знаю, успею ли. Жить осталось так мало…
Вспоминается еще одна беседа со Львом Николаевичем о Герцене.
Дело было в 1893 г. Я был вечером в конце марта у Толстого в их доме, что в Долго-Хамовническом переулке. По обыкновению, были гости. Помню, были: И. И. Горбунов-Посадов, художник Н. А. Касаткин, потом пришел студент Маклаков (теперешний златоуст Государственной Думы) и др. Льва Николаевича не было. Беседа плелась кое-как. Но вот он появился. И все сразу оживились, несмотря на его усталый вид. Но усталость его была только физическая, лицо же сияло каким-то особенным отблеском. У него в этот день было нечто вроде большого праздника. Л. Н. закончил наконец и отправил за границу свою любимейшую работу, над которой горел душой несколько лет: «Царство Божие внутри вас». Это и сообщало его лицу особенный отблеск. Не помню уж по какому поводу заговорили о Герцене. Л. Н. еще более озарился и начал глубоким тоном говорить, как огромно значение Герцена для России.
— Ведь ежели бы выразить значение русских писателей процентно, в цифрах, — сказал Л. Н., показывая на пальцах, — то Пушкину надо бы отвести 30 %, Гоголю — 20 %, Тургеневу 10 %, Григоровичу и всем другим около 20 %, а все остальное надо отнести на долю Герцена. Он изумительный писатель! Он глубок, блестящ и проницателен. И, будь он доступен русскому обществу, не было бы 1-го марта… (*9*)
Комментарии[править]
П. Сергеенко. Герцен и Толстой. — Русское слово, 1908, 25 декабря (7 января 1909), № 299. О П. А. Сергеенко см. ком. к интервью 1906 г. С некоторыми изменениями статья вошла в книгу П. Сергеенко «Толстой и его современники» (М., 1911).
1* В. В. Стасов и И. Я. Гинцбург гостили в Ясной Поляне 3-6 сентября 1904 г.
2* См. прим. к статье П. Баркова.
3* Статья «Августейшие путешественники» (статья вторая, 1867). См. Герцен А. И. Собр. соч. в 30 тт., т. 19, с. 283—284.
4* Книга «Немой свидетель о заслуге» не значится в описании библиотеки Толстого в Ясной Поляне.
5* Василий Васильевич Плюснин (1877—1942), последователь Толстого из Хабаровска.
6* В 1940 г. фотография Герцена и Огарева, подаренная Толстому, приобретена московским Литературным музеем.
7* «С того берега». См. Герцен А. И. Указ. соч., т. 6, с. 119.
8* Последователь Толстого из Франции Виктор Лебрен (1882—1979) в 1906 г. начал составлять сборник афоризмов, суждений Герцена с биографическим очерком о нем, который перерос в самостоятельную рукопись «Герцен и революция».
9* Толстой считал, что влияние Герцена уберегло бы революционное движение от увлечения террором и в этом смысле предотвратило бы цареубийство 1 марта 1881 года.