Гондатти Н. Л. Письмо М. А. Лохвицкой, 6 августа 1896—1897 гг. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2005. — [Т. XIV]. — С. 557—559.
http://feb-web.ru/feb/rosarc/rae/rae-557-.htm
Письмо Николая Львовича Гондатти (1863—1946) в архиве Лохвицкой выделяется из общего ряда писем людей, так или иначе связанных с литературой, как по своему содержанию, так и по дружескому, неформальному тону. Невольно возникает вопрос: что связывает домашнюю затворницу, живущую мечтами о красотах «нездешних стран», с отважным путешественником, исследователем северных земель, «начальником Чукотки»?
Н. Л. Гондатти — личность исключительная. Сын итальянца и русской, он родился в Москве, окончил физико-математический факультет Московского университета. В конце 1880-х — начале 1890-х гг., будучи приват-доцентом университета, ежегодно совершал экспедиции с целью сбора антропологического и этнографического материала, побывал во многих областях России, а также в Европе, Восточной Азии и Северной Америке. В 1893 г. ему была предложена должность начальника Анадырской округи, где он прослужил четыре года, проявив себя не только как выдающийся исследователь, но и как талантливый администратор. В последующие годы он служил заведующим переселением в Приамурском крае, был губернатором Тобольска, Томска, а затем — главным начальником Приамурского края. Последовательно проводил политику сильной России, приложил значительные усилия к строительству Амурской железной дороги. Несмотря на административную занятость, не оставлял и исследовательской деятельности, состоял членом многих научных обществ. В 1911 году под его руководством завершила свою работу Амурская комплексная экспедиция — самое крупное научное предприятие в царствование Николая II. В 1917 г. Гондатти был отстранен от должности. После революции жил в Харбине, служа в одном из отделов КВЖД. В политической борьбе не участвовал, но до конца дней оставался патриотом России, победу СССР в Великой Отечественной войне воспринял с воодушевлением и гордостью за свою страну.
Об обстоятельствах знакомства Гондатти с Лохвицкой, к сожалению, сказать можно лишь то немногое, что выясняется из публикуемого письма и общего контекста биографии обоих. Скорее всего, это знакомство было семейным (отец Лохвицкой имел достаточно широкие связи в университетских кругах), и, вероятно, довольно близким в ту пору, когда Гондатти только начинал свою научную карьеру, а Лохвицкая была совсем юной девушкой. Можно предположить, что его личность произвела на нее глубокое впечатление — во всяком случае, человек именно такого масштаба и склада, как Гондатти, более всего соответствует «вечно-мужественному» идеалу ее лирики, — будь то «гордый, далекий» рыцарь, отправившийся в крестовый поход ради освобождения единоверцев (граф Роберт в драме «Бессмертная любовь») или «владыка восточной страны» (царь Соломон в стихотворении «Царица Савская» и драме «На пути к Востоку» и другие подобные часто встречающиеся образы).
6 августа <1896—1897>
Ново-Мариинский пост19
Благодарю — не ожидал. Что Вы здравствуете и даже хорошо, я это знал, пока не выезжал из Москвы, так как читал произведения Вашей музы, но после для меня все закрылось, и я нахожусь большею частью в полном неведении того, что делается в мире, тем более я обрадован теми немногими (даже чересчур) строками, которые я от Вас, Мария Александровна, только что получил. Не удивляйтесь, что Ваше письмо шло так долго: почта сюда ходит при нормальных условиях — только раз в год и только благодаря какой-нибудь счастливой случайности удается еще раз снестись с остальным миром, зато бывает, что письма идут годами, так с последней почтой пришли некоторые, посланные еще в <18>91 и <18>92 гг., думается мне, что даже до Р<ождества> Х<ристова> почта ходила быстрее, чем в наш век электричества и пара. Когда читаешь где-нибудь в газетах, что в каком-нибудь месте за заносами или по другим причинам почты не было «целую неделю», как с ужасом сообщают местные корреспонденты, так только улыбаешься. Здесь я, например, с последней почтой получил газеты за время с мая <18>95 г. по апрель <18>96 — все вместе, приходят оне обыкновенно в истерзанном виде и в таком беспорядке, что привести их в какую-нибудь систему решительно нет возможности, вот и берешь первую попавшуюся под руку, читаешь и ничего не понимаешь, не зная, где кончается действительность и начинается сон: там Фердинанд, князь болгарский, целуется с Владимиром Александровичем, здесь итальянцы не пропускают в Абиссинию отряд русского красного креста, тут какие-то x-лучи открыли что-то невозможное, а где-то в Чухломе чиновникам жалованье стали платить золотом. Читаешь все это и только удивляешься: что, как, отчего и почему. И невольно вспоминается при этом случай, бывший со мной же, когда я, пробродив целый год среди самоедов, остяков и вогулов, возвращался домой и был уже в местах культурных: ехал по железной дороге от Тюмени до Перми. В вагоне сидела какая-то дама, видимо, с дочкой, уже взрослой; познакомившись, разговорились. Вдруг барышня меня и спрашивает: «А скажите пожалуйста, какого Вы мнения о воляпюке?»20 Смотрю на нее во все глаза и ничего не понимаю. «Ну да, — продолжает моя настойчивая собеседница, — ведь теперь о нем только и говорят». Сконфуженный (тогда я был еще совсем юношей), робким голосом говорю ей: «Виноват, — я с ним не знаком. Да он кто такой?» Надо было слышать тот гомерический хохот, который тогда раздался в вагоне, и видеть мое лицо. Теперь, правда, надо мною посмеяться некому: я чуть ли не единственный грамотный человек во всей округе (приятное, могу сказать, сознание!), есть священник, но он здесь уже более тридцати лет, да и раньше дальше Якутска никуда не ездил, имеет женатых сыновей и замужних дочерей, — и все неграмотные, — и он, конечно, забыл и то немногое, что знал раньше, а это единственный местный интеллигент, с которым приходится мне делить часы досуга, когда я бываю в Маркове21 — второй моей столице, отстоящей отсюда верст на восемьсот внутрь страны. Русских здесь очень мало, большинство разных инородцев, среди которых господствующее положение занимают чукчи, сохранившие до сих пор свою независимость и разные обычаи, среди которых есть и такие (даже теперь), как убийство старых и больных. Прежде мне было нелегко, но теперь я научился по-чукотски (он здесь заменяет французский), — все понимаю и о многом могу говорить, и теперь у меня в тундре есть даже друзья, которые все советуют взять в жены одну-двух чукоток, говоря, что тогда буду настоящий начальник, а теперь я пока лишь русский начальник. На одном месте долго не сижу, а все езжу, и однако, несмотря на это и на то, что здесь живу уже третий год, я многого еще не видал, да, вероятно, и не увижу: так велики расстояния и трудны средства сообщения: отсюда, например, до Маркова летом на лодке приходится ехать около месяца, причем роль наших прежних бурлаков заменяют собаки. Однако — довольно. Всего не напишешь, а несколько штрихов о своей жизни дал. Буду с нетерпением ждать от Вас письма (на этот раз, надеюсь, большого), — поверьте, они нигде не читаются и не перечитываются с таким удовольствием, как здесь. Желаю Вам исполнения самого сокровенного Вашего желания. Крепко жму Вашу руку и хоть иногда вспоминайте всегда
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
19 Ново-Мариинский пост — ныне Анадырь, столица Чукотского автономного округа.
20 Искусственный язык, эсперанто.
21 Село Марково — старинное казачье селение в среднем течении реки Анадырь, одно из первых русскоязычных поселений на Чукотке, в XIX — начале XX в. было культурным центром Анадырской округи.