Глава III. Образуется гражданская община
Триба, как и фратрия и семья, сложилась с тем, чтобы стать независимым целым, так как и у нее был свой особый культ, из которого исключался всякий посторонний. Раз составленная, она не могла более принять ни одной новой семьи. Тем более две трибы не могли слиться вместе: этому противилась религия. Но подобно тому, как несколько фратрий соединились в одну трибу, могли соединиться вместе и несколько триб, с условием, чтобы уважался культ каждой из них. В тот день, когда был заключен этот союз, возникла гражданская община.
Совершенно не важно найти причину, побудившую несколько триб соединиться вместе. Иногда такой союз был добровольным, иногда он был вынужден превосходной силой другой трибы или могучей волей одного человека. Достоверно во всяком случае то, что связывающим элементом ассоциации был опять-таки культ. Трибы, соединяясь вместе для того, чтобы образовать гражданскую общину, всегда возжигали священный огонь и создавали общую религию.
Таким образом, человеческое общество арийской расы росло не на подобие круга, который, расширяясь, захватывает постепенно все более и более широкую площадь; здесь, наоборот, небольшие группы, сформировавшиеся задолго перед тем, соединяются друг с другом. Несколько семей составили фратрию, несколько фратрий — трибу, несколько триб — гражданскую общину. Семья, фратрия, триба, гражданская община — все это общества вполне сходные между собой, возникшие одно из другого в силу целого ряда союзов.
Нужно еще заметить, что по мере того, как соединялись вместе эти различные группы, ни одна из них все же не теряла своей индивидуальности и своей независимости. Пусть несколько семей соединились для образования фратрии, но строй каждой из них оставался тот же, что и в эпоху ее обособленности; ничто в ней не изменилось: ни ее культ, ни священнослужение, ни ее право собственности, ни право внутреннего семейного суда. Далее соединились курии, но каждая из них сохранила свой культ, свои собрания, свои праздники, своего главу. От трибы перешли к гражданской общине, но трибы из-за этого не распались, и каждая из них продолжала составлять целое почти так же, как если бы гражданская община не существовала. В религии существовало множество мелких культов, над которыми возвышался общий культ; в политике продолжал существовать целый ряд мелких правительств, а над ними возвысилось одно общее для всех. Гражданская община была федерацией. Вот почему она была обязана, по крайней мере в течение нескольких веков, уважать религиозную и гражданскую независимость триб, курий и семей и не имела сначала права вмешиваться в частные дела каждого из этих маленьких обществ. Ей незачем было заглядывать внутрь семьи, она не являлась судьей того, что в семье происходит, она предоставляла отцу право и обязанность судить жену, сына, клиента. Вот почему частное право, установившееся в эпоху семейной обособленности, могло так долго существовать в гражданской общине и изменилось лишь весьма поздно.
Так складывалась гражданская община, и об этом свидетельствуют сохранявшиеся еще долго обычаи. Если мы посмотрим на войско гражданской общины в первое время ее возникновения, то увидим, что оно разделялось на трибы, курии и семьи, «так, чтобы, — говорит один древний, — воин в битве имел своим соседом того, с кем в мирное время он совершает вместе возлияния и приносит жертвы на одном и том же алтаре». Если мы взглянем на народные собрания в первые века после основания Рима, то увидим, что голоса подаются по куриям и родам. Если мы обратимся к культу, то найдем в Риме шесть весталок, по две на каждую трибу. В Афинах архонт совершал большую часть жертвоприношений от имени всей гражданской общины, но, кроме того, существовали различные церемонии, которые должны были совершаться сообща главами триб.
Гражданская община, таким образом, не являлась собранием отдельных лиц, она была федерацией нескольких групп, возникших раньше нее и продолжавших в ней существовать. Из речей аттических ораторов мы видим, что каждый афинянин являлся зараз членом четырех различных общественных групп: он член семьи, член фратрии, трибы и, наконец, член гражданской общины. Он не вступает одновременно во все четыре, как, например, француз, который с момента своего рождения принадлежит одновременно семье, общине, департаменту и отечеству. Фратрия и триба не являются административным делением; человек вступает в эти четыре общества в различные эпохи своей жизни; он, некоторым образом, восходит от одной к другой. Ребенок принимается, прежде всего, в семью посредством религиозного обряда, который совершается над ним через десять дней после его рождения. Несколько лет спустя он вступает во фратрию в силу нового религиозного обряда, который мы описывали выше. Наконец, в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет, он является для поступления в гражданскую общину. В этот день, перед лицом алтаря, на котором дымится жертвенное мясо, он произносит клятву, в которой обязуется, между прочим, всегда чтить религию государства — гражданской общины. С этого дня он посвящается в общественный культ и становится гражданином. Взгляните на молодого афинянина, который поднимается со ступени на ступень, от культа к культу и перед вами будет образ той постепенности, через которую прошло некогда человеческое общество. Тот путь, который он должен сделать, есть путь, по которому шло некогда общество.
Пример сделает нам эту истину более очевидной. У нас осталось достаточно преданий и воспоминаний относительно афинской древности, чтобы мы могли достаточно ясно видеть, как сложилась в Афинах гражданская община. "В начале, — говорит Плутарх, — Аттика была разделена на роды. Некоторые роды этой первобытной эпохи, как, например, Эвмольпиды, Кекропиды, Гефореи, Фиталиды, Лакиады, продолжали существовать и в следующие века. Афинская община тогда еще не существовала, но каждый род, окруженный своими младшими отраслями и клиентами, занимал известную область и жил в ней совершенно независимо. У каждого была своя собственная религия: Эвмольпиды, жившие в Элевзисе, поклонялись Деметре; Кекропиды, обитавшие на скале, где построены были позже Афины, имели своими богами-покровителями Посейдона и Афину. Совсем рядом, на маленьком холме Ареопага, покровителем был Арес; в Марафоне богом был Геркулес, в Празиях — Аполлон, другой Аполлон был богом в Флиях; Диоскуры были в Кефалиях, и так далее во всех прочих областях.
Каждая семья, подобно тому, как имела своего бога и свой алтарь, имела также и своего главу. Когда Павзаний посетил Аттику, то нашел в маленьких местечках древние предания, которые продолжали существовать вместе с культом; эти именно предания и поведали ему, что у каждого местечка был некогда свой царь, до того еще времени, когда Кекропс царствовал в Афинах. Не было ли это воспоминанием о тех отдаленных временах, когда огромные патриархальные семьи, подобно кланам кельтов, имели каждая своего наследственного главу, являвшегося одновременно и жрецом и судьей? Сотня маленьких обществ жила, таким образом, в стране совершенно изолированно друг от друга, не зная ни религиозной, ни политической связи между собой, имея каждая свою территорию, воюя часто друг с другом и живя до такой степени обособленно одна от другой, что даже брак между членами различных семей не всегда был возможен.
Но необходимость или чувство сблизили их постепенно. Незаметно они стали соединяться в группы по четыре, по шесть семей. Так в преданиях мы находим сведения о том, что четыре местечка Марафонской равнины соединились, чтобы поклоняться сообща Аполлону Дельфийскому; жители Пирея, Фалера и двух соседних областей соединились со своей стороны и построили храм Геркулесу. С течением времени эта сотня маленьких государств сократилась до двадцати союзов. Перемену, вследствие которой население Аттики перешло от патриархального семейного строя к более обширному общественному строю, предание приписывает трудам Кекропса; понимать это нужно таким образом, что перемена эта завершилась лишь в эпоху его царствования, которое относили к шестнадцатому веку до нашей эры. Мы видим, впрочем, что Кекропс царствовал над одним из двенадцати союзов, над тем, который сделался позже Афинами; одиннадцать других союзов оставались вполне независимыми; у каждого был свой бог-покровитель, свой алтарь, свой священный огонь и свой глава.
Прошло несколько поколений за то время, пока группа Кекропидов приобрела незаметно выдающееся значение. От этого времени осталось воспоминание о кровавой борьбе, которую они выдержали против Элевзинских Эвмольпидов и в результате которой последние должны были подчиниться, сохранив за собой единственное право наследственного священства при своем божестве. Можно предполагать, что были и другие войны и другие завоевания, воспоминаний о которых не сохранилось. Скала Кекропса, на которой развился мало-помалу культ Афины и которой усвоено было, наконец, имя ее главного божества, приобрела верховную власть над одиннадцатью прочими государствами. Тогда появился Тезей, наследник Кекропидов. Все предания утверждают единогласно, что он соединил двенадцать групп в одну общину. Ему действительно удалось заставить всю Аттику принять культ Афины Паллады, так что с тех пор вся страна стала совершать общие панафинейские жертвоприношения. До него у каждого местечка был свой священный огонь и свой пританей, он же стремился к тому, чтобы афинский пританей сделался религиозным центром всей Аттики. С тех пор афинское единство было установлено. В религиозном отношении каждая область сохраняла свой древний культ, но все они приняли в то же время еще и один общий; в политическом отношении каждая из них сохраняла своего главу, своих судей, свое право народных собраний, но выше этих местных управлений стояло центральное управление гражданской общины.
Из этих столь точных преданий и воспоминаний, которые так свято хранились Афинами, вытекают, как нам кажется, две одинаково очевидные истины: первая, что гражданская община была союзом групп, сложившихся раньше нее; вторая, что общество развивалось лишь по мере того, как расширялись и религиозные верования. Трудно сказать, был ли религиозный прогресс причиной прогресса социального, но достоверно, что они оба возникли одновременно и в замечательном соответствии.
Нужно принять во внимание ту чрезвычайную трудность, какая представлялась первобытным народам при основании правильных обществ. Не легко установить общественную связь между людьми настолько различными, до такой степени свободными, столь непостоянными. Чтобы дать им общие законы, установить власть, внушить повиновение, заставить страсти подчиниться разуму, индивидуальный разум — разуму общественному, — требуется, без сомнения, нечто более сильное, чем сила физическая, нечто более чтимое, чем выгода, более надежное, чем философские теории, более ненарушимое, чем договор, — нечто, что находилось бы одинаково в глубине всех сердец и имело бы над всеми ими власть.
Это нечто есть верование. Нет ничего более властного над душой человека. Верование есть произведение нашего духа, но мы не властны изменить его свободно по нашему желанию. Оно наше создание, но мы этого не знаем. Оно человечно, а мы считаем его божественным. Оно действие нашей силы и оно сильнее нас. Оно в нас самих, оно никогда не покидает нас, говорит с нами всякую минуту. Если оно велит нам повиноваться, — мы повинуемся; если оно предписывает нам обязанности, — мы им подчиняемся. Человек может покорить природу, но он подвластен своей мысли.
И вот древние верования приказывали человеку чтить предка; культ предков собрал семью вокруг одного алтаря. Отсюда вышла первая религия, первые молитвы, первое понятие долга, первые понятия о нравственности; отсюда произошло также и установление собственности, определение порядка наследования, отсюда, наконец, все частное право, все законы домашней организации. Далее, с ростом верований росли и формы общественной жизни. По мере того, как люди начинали чувствовать, что у них есть общие боги, они начали соединяться в более обширные группы. Те же нормы, найденные и установленные в семье, приложены были позже и к фратрии, трибе, к гражданской общине.
Окинем взглядом путь, пройденный людьми. Вначале семья живет обособленно, и человек знает лишь домашних богов, θεοὶ πατρῷοι, dii gentiles. Выше семьи образуется фратрия со своим богом θεός φράτριος, Iuno curialis. Затем идет триба и бог трибы θεός φύλιος. Наконец, является гражданская община и понятие о боге, провидение которого хранит всю общину, θεός πολιεύϛ, penates publici. Иерархия верований — иерархия общественных союзов. Религия у древних была вдохновительницей и организатором общества.
Индусские, греческие и этрусские мифы рассказывают, что боги открыла людям законы общежития. В этой легендарной форме заключается истина. Социальные законы были делом богов, но сами эти могущественные и благодетельные боги есть не что иное, как человеческие верования.
Таково было происхождение государства у древних. Исследование это было необходимо, чтобы мы могли составить себе тотчас же понятие о природе учреждений гражданской общины. Но здесь мы должны сделать оговорку. Если первые гражданские общины образовались путем союзов ранее установившихся маленьких общественных групп, то нельзя сказать того же обо всех известных нам гражданских общинах, что все они образовались тем же путем. Раз общественная организация была найдена, то не представлялось надобности начинать сызнова каждому городу тот же длинный и трудный путь. Порядок мог быть часто даже совершенно обратным. Когда какой-нибудь предводитель выходил из города уже сложившегося и шел основывать другой, то он уводил с собой обыкновенно только небольшое количество своих сограждан и к ним присоединял много постороннего народу, людей, вышедших из различных мест, принадлежащих иногда даже к различным расам. Но новое государство глава этот устраивал всегда по образцу того, из которого он вышел. Он делил, следовательно, свой народ на трибы и фратрии. Каждая из этих маленьких общественных групп имела свой алтарь, свои жертвоприношения, свои праздники; каждая придумывала себе даже древнего героя, которого чтила культом и в происхождение от которого начинала со временем верить.
Случалось часто и так, что люди какой-нибудь страны жили, не имея ни законов, ни порядка; было ли это потому, что общественная организация не смогла там установиться, как в Аркадии, или же она была искажена и разрушена, как в Кирене и Фуриях, — но всегда, в таких случаях, законодатель, желавший установить правильный порядок среди этих людей, начинал с того, что делил их на трибы и фратрии, как будто кроме этого не существовало иного типа общественной организации. В каждой из названных групп он установлял героя-эпонима, учреждал жертвоприношения, вводил предания. Таким путем начинали все, кто желал основать правильное общество. Так поступает и сам Платон, когда он представляет себе образцовое государство.