Глава IX. Управление гражданской общины. Царь
Не надо думать, будто гражданская община, при своем возникновении, обсуждала образ правления, который ей предстояло ввести у себя, рассматривала законы, вырабатывала учреждения. Нет, не таким путем складывались законы и устанавливались учреждения. Политические учреждения гражданской общины родились вместе с нею самой и в один и тот же день. Каждый член гражданской общины носил их в самом себе, потому что они коренились в зародыше в верованиях и религии каждого человека.
Религия требовала, чтобы очаг имел всегда своего верховного жреца; она не допускала разделения жреческой власти. И очаг имел своего верховного жреца в лице отца семьи; очаг курии имел своего куриона или фратриарха; у каждой трибы был тоже свой религиозный глава, которого афиняне называли царем трибы. Религия гражданской общины должна была тоже иметь своего верховного религиозного главу.
И жрец общественного очага носил имя царя. Иногда ему присваивались и другие наименования; так как он был прежде всего жрецом пританея, то греки называли его часто пританом; иногда они называли его архонтом. Под этими различными именами — царя, притана, архонта — мы должны видеть, главным образом, главу религиозного культа; он поддерживает очаг, он совершает жертвоприношения, произносит молитвы, распоряжается религиозными трапезами. Очевидно, что древние цари Италии и Греции были постольку же жрецами, поскольку и царями. У Аристотеля мы читаем: "Забота об общественных жертвоприношениях от лица гражданской общины принадлежит по религиозному обычаю не особым жрецам, но людям, получившим свой сан от очага, которых называют в одном месте — царями, в другом — пританами, а в третьем — архонтами. Так говорит Аристотель, человек, который лучше всего знал устройство греческих гражданских общин. Место это указывает совершенно определенно прежде всего на то, что приведенные выше три слова: царь, притан и архонт были долгое время синонимами; это до такой степени верно, что некий древний историк, Хорон Ламисакский, написав книгу о Лакедемонских царях, дал ей заглавие: «Архонты и пританы лакедемонян». Затем он еще доказывает, что лицо, называвшееся безразлично одним из этих трех имен или даже, быть может, всеми тремя зараз, было жрецом гражданской общины, и что культ общественного очага был источником его достоинства и власти.
Этот жреческий характер первобытной царской власти ясно указывается древними писателями. У Эсхила дочери Даная обращаются к царю Аргоса со следующими словами; «Ты верховный притан, и ты блюдешь очаг этой страны». У Эврипида Орест, убийца своей матери, говорит Менелаю: «Справедливо, чтобы я, сын Агамемнона, царствовал в Аргосе»; и Менелай ему отвечает: «В праве ли ты, убийца, касаться сосудов с водой очищения, нужных для жертвоприношении? В праве ли ты закалывать жертвы?»
Главной обязанностью царя было, следовательно, исполнение религиозных обрядов. Один древний царь Сикиона был свергнут потому, что осквернил свои руки убийством и вследствие этого не имел более права совершать жертвоприношения. Потеряв право быть жрецом, он не мог более сохранять свою царскую власть.
Гомер и Виргилий изображают нам царей, занятых постоянно исполнением священных церемоний. От Демосфена мы знаем, что древние цари Аттики лично совершали все жертвоприношения, которые предписывались религией гражданской общины, и Ксенофонт сообщает нам, что цари Спарты были религиозными вождями лакедемонян. Этрусские лукумоны были одновременно правителями, военачальниками и верховными жрецами.
Совершенно такое же положение занимали и римские цари. Предание изображает их всегда жрецами. Первым царем был Ромул, «сведущий в науке гаданий», и он основал город по всем правилам религиозных обрядов. Вторым царем был Нума: "он исполнял, — говорит Тит Ливий, — большую часть жреческих обязанностей, но он предвидел, что его преемники, занятые часто ведением войн, не будут в состоянии соблюдать священные жертвоприношения, и потому учредил должности жрецов-фламинов, которые заменяли бы царей в случае их отсутствия из Рима. Таким образом, римское священство всецело вытекало из первобытной царской власти.
Эти цари-жрецы возводились на царство с религиозными обрядами. Новый царь, приведенный на вершину Капитолийского холма, садился на каменное седалище лицом к югу. По левую его сторону садился авгур с головой, покрытой священными повязками, держа в руке свой авгурский жезл. Он мысленно проводил на небе некоторые черты, произносил молитву и, положив руку на голову царя, молил богов указать ему знамением, что этот вождь народа им угоден. Затем, как только молния или полет птиц обнаруживали одобрение богов, — новый царь вступал в обладание своей властью. Тит Ливий описывает обряд, совершенный при воцарении Нумы: Дионисий утверждает, что подобные обряды имели место при воцарении каждого нового царя, а позже при возведении в консульское достоинство, и прибавляет, что они совершались еще и в его время. Подобный обычай имел свое основание: так как царь должен был стать высшим религиозной главою, и от его молитв и жертвоприношений должно было зависеть благополучие всей гражданской общины, то, понятно, что община имела право удостовериться предварительно, угоден ли этот царь богам.
Древние не сообщают нам, каким образом возводились в свой сан спартанские цари, но, во всяком случае, они говорят нам, что при этом совершались религиозные церемонии. И даже по тем старинным обычаям, которые продолжали существовать до конца истории Спарты, видно, что гражданская община желала быть вполне уверена, что ее цари угодны богам. Ради этого она сама вопрошала богов, прося у них «знамения», σημεῖον. Вот каково было это знамение по сообщению Плутарха: «Каждые девять лет эфоры выбирали очень светлую, но не лунную ночь и садились в глубоком молчании, устремив глаза к небу. Если они видели звезду, пролетавшую с одного края до другого, то это указывало, что их цари виновны в каком-нибудь грехе против богов. И тогда они отрешали их от царствования до тех пор, пока Дельфийский оракул не снимал с них этой опалы».
Подобно тому, как в семье власть была нераздельна со священством, и отец, в качестве главы домашнего культа, был в то же время судьею и властелином, так же и верховный жрец гражданской общины был политическим ее главою. Алтарь, по выражению Аристотеля, дал ему сан и достоинство. Это смешение священства и политической власти не должно отнюдь удивлять нас. Мы находим его при начале почти всех обществ; быть может, это потому, что в эпоху младенчества народов только одна религия могла внушить им к себе повиновение; или же в самой нашей природе лежит потребность не подчиняться никогда иной власти кроме власти нравственной идеи.
Мы говорили уже, насколько религия гражданской общины вмешивалась во все проявления жизни. Человек чувствовал ежеминутно свою зависимость от богов и, следовательно, от жреца, который стоял посредником между ним и богами. Жрец этот заботился о священном огне, и его ежедневный культ, как говорит Пиндар, спасал каждый день гражданскую общину. Он знал священные формулы молитв, которым боги не могли противиться, и в минуту битвы он же закалывал жертву и призывал на войско покровительство богов. Совершенно естественно, что человек с такою властью принимается и признается главою. Из того, что религия вмешивалась в управление, правосудие и войну, следовало с полною необходимостью, что жрец был одновременно правителем, судьей и военачальником. «Спартанские цари, — говорит Аристотель, — имеют троякую сферу деятельности: они совершают жертвоприношения, предводительствуют на войне и отправляют правосудие». Дионисий Галикарнасский говорит в тех же выражениях по поводу римских царей.
Основные законы такого монархического строя были очень просты, и незачем было их долго выискивать; они вытекали прямо из правил самого культа. Основатель, поставивший священный очаг, был естественно первым жрецом. Наследование было в начале неизменным правилом для передачи культа; был ли это семейный очаг или очаг гражданской общины, религия одинаково требовала, чтобы забота о нем переходила от отца к сыну. Жреческое достоинство было, таким образом, наследственным, а вместе с ним и власть.
Одна очень известная черта истории Греции указывает с поразительной ясностью, что царская власть и достоинство принадлежали вначале тому, кто воздвигал очаг гражданской общины. Известно, что население ионийских колоний не состояло из афинян; это была пестрая смесь пелазгов, эолян, абантов и кадмейцев. Тем не менее, очаги новых гражданских общин были поставлены все членами религиозной семьи Кодра. Отсюда произошло, что эти поселенцы вместо того, чтобы иметь вождей из членов своего племени: пелазги — пелазга, абанты — абанта и эолийцы — эолийца, передали царское достоинство во всех своих двенадцати городах Кодридам.
Безусловно, не силой приобрели эти лица свою власть, так как они были почти единственные афиняне среди этих многочисленных и разнообразных поселенцев. Но вследствие того, что они воздвигли очаги гражданских общин, им же принадлежало право и поддерживать их. Царская власть и достоинство были уступлены им без всякого спора и остались наследственными в их семье. Батт основал Кирену в Африке: Баттиады долго владели там царским саном. Протис основал Марсель: Протиады были наследственными жрецами от отца к сыну и пользовались там большими преимуществами.
Следовательно, не физическая сила создавала вождей и царей древних гражданских общин; и потому было бы совершенно неправильно говорить, будто первый, ставший царем, был счастливый воин. Власть проистекала, как это совершенно определенно говорит Аристотель, из культа очага. Религия создала царя гражданской общины так же, как она создала главу семьи в доме. Верование бесспорное и безусловно повелительное говорило, что наследственный жрец очага есть хранитель святынь и страж богов. Как можно было колебаться в вопросе о повиновения подобному человеку? Царь был священной личностью; βασιλεῖς ἱεροί, говорит Пиндар. В нем видели хотя не совсем Бога, но тем не менее «человека наиболее могущественного, чтобы успокоить гнев богов», человека, без помощи которого ни одна молитва не имела силы, ни одна жертва не могла быть принята богами.
Эта царская власть, наполовину религиозная и наполовину политическая, установилась во всех городах, с самого их возникновения, без усилий со стороны царей, без сопротивления со стороны подданных. Мы не видим при начале древних обществ тех колебаний и той борьбы, которая знаменует собою происхождение современных обществ. Известно, сколько потребовалось времени после падения Римской Империи, чтобы найти, наконец, порядок и нормы правильного общежития. Европа видела, как в течение целых веков боролись между собою совершенно противоположные принципы за власть над народами, а народы отвергали подчас всякую общественную организацию.
Подобного зрелища мы не видим ни в древней Греции, ни в древней Италии; их история не начинается со столкновений, а перевороты являются лишь в конце ее. Общество складывалось у этих народов в течение долгого времени, медленно, постепенно переходя от семьи к трибе и от трибы к гражданской общине — без потрясений, без борьбы. Царская власть установилась совершенно естественно: сначала в семье, а затем, позже, в гражданской общине. Она не была придумана честолюбием нескольких лиц, она родилась из необходимости, которая была всем очевидна. И власть эта, в течение многих и долгих веков, была вполне мирная, она была окружена почетом, пользовалась повиновением. Цари не нуждались во внешней силе, у них не было в распоряжении ни армии, ни финансов; но власть их, поддерживаемая верованиями, царившими над душой их народа, была свята и неприкосновенна.
Позже царская власть была уничтожена во всех городах переворотом, о котором мы будем говорить в другом месте. Но падая, она не оставила в сердце людей никакой ненависти по себе; ее никогда не коснулось то презрение, смешанное со злобой, которое бывает обыкновенно уделом низверженного величия. Хотя царская власть и пала, но к памяти ее у людей остались любовь и уважение. В Греции мы встречаем даже нечто совсем необычное в истории: в городах, где не угас еще царский род, он не только не изгонялся, но даже те самые люди, которые лишили его власти, продолжали воздавать ему почести. В Эфесе, в Марсели, в Кирене царский род, лишенный своей власти, продолжал жить, окруженный почетом у народа, и даже сохранял за собою титул и внешние знаки царского достоинства.
Народы установили республиканский образ правления, но имя царя не сделалось от этого оскорбительной кличкой; оно "осталось почетным названием. Говорят обыкновенно, что слово это вызывало презрение и ненависть; странное заблуждение! Римляне применяли его к богам в своих молитвах. И если узурпаторы не смели никогда присвоить себе этого титула, то не потому, что он возбуждал ненависть, а потому, что он был священен.
В Греции множество раз восстановлялась в городах монархия, но новые монархи никогда не считали себя вправе называться царями, и они довольствовались названием тиранов. Не те или иные нравственные качества правителя создавали различие между этими двумя словами, не то, чтобы доброму государю присваивался титул царя, а злого называли бы тираном: религия, главным образом, вносила различие между тем и другим наименованием. Первобытные цари исполняли обязанности жрецов и власть свою получали от очага; тираны позднейшей эпохи были только политическими вождями государства и обязаны были своею властью только силе или избранию.