Глава VII. Религия гражданской общины
1. Общественные столы
Выше мы видели, что главным обрядом домашнего культа была трапеза, которая называлась жертвоприношением. Вкушать пищу, приготовленную на алтаре, — вот, по всей видимости, та первая форма, которую придал человек религиозному акту. Потребность установить общение между собою и божеством удовлетворялась этой трапезой, на которую призывалось это божество и где оно получало свою долю.
Главной церемонией культа гражданской общины была тоже подобного рода трапеза; ее должны были совершать вместе все граждане в честь своих богов-покровителей. Обычай общественных столов был всеобщий в Греции: верили, что благосостояние города, гражданской общины зависит от его исполнения.
Одиссея дает нам описание одной из таких священных трапез: девять длинных столов поставлены для народа Пилоса; за каждым из них сидит пятьсот граждан, и каждая группа приносит по девяти быков в жертву богам. Трапеза эта называлась трапезою богов; она начиналась и оканчивалась возлияниями и молитвами. Древний обычай общественных столов упоминается также в самых старинных афинских преданиях: рассказывают, что Орест, убийца своей матери, прибыл в Афины в тот момент, когда вся гражданская община, собравшись вокруг своего царя, готовилась приступить к священнодействию. Общие столы встречаются еще и во времена Ксенофонта: в известные дни года город приносил многочисленные жертвы, и народ делил между собою их мясо. Те же самые обычаи существовали повсюду.
Кроме этих огромных пиршеств, на которые собирались все граждане и которые могли иметь место только во время торжественных праздников, религия предписывала ежедневное совершение священной трапезы. Для этой цели гражданская община избирала несколько человек, которые и должны были от ее имени вкушать сообща пищу в ограде пританея, перед лицом очага и богов покровителей. Греки были убеждены, что если бы подобная трапеза была пропущена один только день, то всему государству угрожала бы опасность потерять благоволение богов.
У афинян по жребию выбирались лица, которые должны были участвовать в общественных обедах, и закон строго наказывал тех, кто отказывался исполнять этот долг. Граждане, садившиеся за священный стол, принимали тотчас же характер жрецов; их называли паразитами (сотрапезниками); слово это, ставшее впоследствии презрительной кличкой, было вначале священным наименованием.
Во времена Демосфена паразиты уже исчезли, но пританы обязаны были вкушать вместе в пританее. Во всех городах существовало помещение, предназначенное для общих обедов.
По тем обычаям, которые соблюдались во время этих обедов, в них ясно видна религиозная церемония. У каждого участника на голове был венок; таков был действительно древний обычай надевать каждый раз при совершении торжественных религиозных актов венок из листьев или цветов: «Чем более украшен человек цветами, — говорилось, — тем более он уверен, что понравится богам; но если ты приносишь жертву без венка на голове, то боги от тебя отвернутся». «Венок, — говорилось еще, — вестник счастливого предсказания, которое молитва посылает перед собою к богам». На том же основании все сотрапезники были в белых одеждах: белый цвет был священным у древних: он был тем цветом, который нравился богам.
Обед начинался неизменно молитвою и возлияниями; пелись гимны. Род кушаний и сорт вина, которые должны были подаваться, определялся ритуалом каждой гражданской общины. Уклониться в чем бы то ни было от обычаев предков, подать новое кушанье или изменить ритм священных гимнов было большим нечестием, за которое ответствовала вся гражданская община перед своими богами. Религия определяла даже, какие сосуды должны были употребляться как для приготовления пищи, так и за столом. В одном городе хлеб нужно было класть в медные корзины, в другом следовало употреблять только глиняные сосуды. Даже самая форма хлебов была неизменно определена. Эти древние религиозные правила не переставали строго соблюдаться, и священные трапезы навсегда сохранили свою первобытную простоту. Верования, нравы, социальный строй — все изменилось; трапезы же остались неизменны, потому что греки были всегда строгими исполнителями своей национальной религии.
Не лишнее будет добавить, что сотрапезники, удовлетворив религиозным требованиям вкушением установленной пищи, могли непосредственно вслед за этим приступить к другому обеду, более роскошному и более отвечающему их вкусам. Это было довольно обычно в Спарте.
Обычай общественных столов был настолько же распространен в Италии, как и в Греции. Аристотель говорил, что в древности он существовал у народов, называвшихся энотрами, осками и авзонами. Вергилий упоминает его дважды в своей «Энеиде»; престарелый Латин принимал послов Энея не в своем жилище, но в храме, освященном религией предков; там происходят священные пиршества после заклания жертвы; там все родоначальники восседают вместе за длинными столами. Далее, когда Эней является к Эвандру, то он застает его празднующим жертвоприношение. Царь находится среди своего народа; все украшены венками из цветов, все сидят за одним столом и поют хвалебный гимн божеству своей общины.
Этот обычай был увековечен в Риме. Там существовало всегда здание, где представители курий совершали общую трапезу. Сенат в известные дни совершал общую трапезу в Капитолии. В великие праздники столы устанавливались на улице, и весь народ садился за них. Вначале верховные жрецы распоряжались этими праздниками, но впоследствии эта обязанность была передана специальным жрецам, называвшимся epulones.
Эти древние обычаи дают нам понятие о той тесной связи, которая существовала между членами одной гражданской общины. Сообщество людей было религией; символом этой религии была общественная трапеза. Нужно только представить себе одно из маленьких первобытных обществ, собравшееся целиком, но крайней мере в лице главных представителей семейств, за одним столом, все в белых одеждах, с венками на голове; все совершают вместе возлияния, читают те же молитвы, поют те же гимны, едят ту же пищу, приготовленную на одном и том же алтаре: среди них присутствуют предки, боги-покровители разделяют их трапезу. Отсюда вытекает глубокое внутреннее единение членов гражданской общины. Наступит ли война, люди вспомнят, по выражению одного древнего, что «нельзя покидать своего товарища—соседа, с которым приносил одни и те же жертвы, совершал те же возлияния, с кем разделял священную трапезу». Этих людей связывало действительно нечто, что сильнее выгоды, договора, привычки: их связывало священное общение, которое совершалось благочестиво перед лицом богов всей общины.
2. Праздники и календарь
Во все времена и во всех обществах человек стремился чествовать богов праздниками; он установил известные дни, в которые религиозное чувство должно исключительно царить в его душе, не развлекаемой земными мыслями и трудами. Из числа дней, которые были ему суждены, он уделял часть богам.
Каждый город был основан с соблюдением священных обрядов, которые имели, по мнению древних, силу поселить внутри его черты народных богов. Сила этих обрядов должна была возобновляться ежегодно новыми религиозными церемониями; такое торжество называлось днем рождения, и все граждане должны были его праздновать.
Все, что было священным, давало место праздникам. Существовал праздник городской ограды, amborbalia, праздник областных границ, amborvalia. В этот день граждане торжественным шествием, в белых одеждах с венками на головах обходили кругом города или кругом области с пением молитв: во главе шли жрецы, ведущие жертвенных животных, которых приносили в конце церемонии в жертву.
Далее наступал праздник в честь основателя. Затем каждый из героев гражданской общины, каждая душа, которую люди призывали, как бога покровителя, требовала своего культа. Подобный культ был у Ромула, у Сервия Туллия и у многих других, вплоть до кормилицы Ромула и матери Эвандра. У афинян были точно также праздники Кекропса, Эврисфея и Тезея, кроме того они праздновали каждого героя страны — воспитателя Тезея и Эврисфея и Андрогея и множество других.
В Греции, как и в Италии, всякий акт жизни земледельца сопровождался жертвоприношениями, а работы совершались с пением священных гимнов. В Риме жрецы назначали ежегодно день, когда должен был начаться сбор винограда, и день, когда разрешалось начинать новое вино. Все было установлено религией: религия даже приказывала подрезать виноградник, потому что, говорила она людям, нечестиво совершать богам возлияния вина из неподрезанного виноградника.
У каждой гражданской общины были праздники в честь каждого божества, которое она принимала как своего бога-покровителя: богов же таких бывало часто очень много. По мере того, как в гражданской общине вводился культ нового божества, надо было найти какой-нибудь день в году, чтобы посвятить его этому новому богу. Главное отличие праздников состояло в том, что запрещалось работать; дни эти нужно было проводить обязательно в веселии, в пении, в общественных играх. Религия добавляла: остерегайтесь в эти дни вредить друг другу.
Календарь был не что иное как последовательность религиозных праздников. Поэтому он и устанавливался жрецами. В Риме его долгое время не записывали; в первый день месяца главный жрец, после совершения жертвоприношения, созывал народ и объявлял, какие праздники приходились в течение месяца. Это созывание носило имя calatio, откуда произошло и самое название данного дня — calendae.
Календарь не устанавливался ни по движению луны, ни по видимому движению солнца; его устанавливали таинственные законы религии, которые были известны лишь одним жрецам. И иногда религия приказывала сократить год, в другой раз удлинить его. Можно составить себе понятие о первобытном календаре, если мы припомним, что у альбанцев май имел 22 дня, а в марте их было тридцать шесть.
Понятно, что календарь одного города не мог ни в чем походить на календарь другого; так как религия у городов была неодинаковая, то и праздники, как и боги, были у них различны. Год был неодинаковой длины в разных городах, месяцы назывались различно: в Афинах они назывались не так, как в Фивах, а в Риме совершенно иначе, чем в Лавиниуме. Происходило это потому, что название месяца принималось обыкновенно от главного праздника, который приходился в этом месяце; праздники же были не одни и те же повсюду. Гражданские общины не входили между собою в соглашение, чтобы начинать год в одно и то же время или чтобы начинать вести счет годам, начиная с одной и той же эпохи. В Греции Олимпийские игры сделались в конце концов общим летосчислением, что не мешало, однако, иметь каждому городу свой особый год. Каждый город в Италии вел свое летосчисление начиная со дня своего основания.
3. Перепись и религиозное очищение
Между наиболее важными религиозными обрядами гражданской общины был один, называвшийся очищением. В Афинах оно совершалось ежегодно; в Риме только раз в четыре года. Весь соблюдаемый при этом ритуал, как и самое название, указывает, что церемония эта должна была иметь силу заглаживать все грехи, совершенные гражданами против культа. В самом деле, эта столь сложная религия была источником постоянного страха для древних; так как вера и чистота намерений значили мало, и вся религия состояла из мелочного исполнения бесчисленных предписаний, то человек должен был вечно опасаться, что он был в чем-нибудь небрежен, что-нибудь пропустил, совершил какую-нибудь ошибку. Он никогда не мог быть уверен, что над ним не тяготеет гнев или месть какого-нибудь бога. Поэтому для успокоения человеческого сердца нужна была искупительная жертва. Должностное лицо, на обязанности которого лежало приносить ее (в Риме это был цензор, раньше цензора консул, а еще раньше — царь), прежде всего удостоверялось при помощи гаданий в том, что боги примут весь обряд благосклонно. Затем исполнитель обряда созывал народ через посредство особых вестников, которые употребляли для таких случаев особую священную формулу. Все граждане собирались в назначенный день вне городских стен; там при глубоком молчании должностное лицо, совершающее обряд, обходило трижды все собрание, гоня перед собою трех жертвенных животных: барана, свинью и быка; соединение этих трех животных составляло у греков, как и у римлян, искупительную жертву. Жрецы и прислужницы сопровождали шествие; когда третий круг был совершен, должностное лицо произносило священные молитвы и совершало жертвоприношение. С этой минуты всякая скверна очищалась, всякий грех против культа был заглажен, и гражданская община находилась в мире со своими богами.
Для выполнения такого важного акта необходимо было соблюдение двух условий: первое, чтобы ни один посторонний не проник в среду граждан, так как это нарушило бы и уничтожило все значение религиозной церемонии; второе, чтобы при совершении обряда присутствовали все граждане, без чего на гражданской общине могла остаться какая-нибудь нечистота. Поэтому упомянутой церемонии должна была предшествовать перепись народа. В Риме и в Афинах подсчет совершался чрезвычайно тщательно; очень вероятно, что в священной молитве упоминалось и число граждан, подобно тому как оно вносилось впоследствии в отчет, составляемый цензором о совершенном обряде.
Человек, не внесший себя в списки, наказывался тем, что терял право гражданства. Строгость такая легко объяснима. Человек, который не принял участия в религиозном акте, над которым не был совершен обряд очищения, за которого не были произнесены молитвы, не было совершено жертвоприношения, — не мог оставаться более членом гражданской общины. Перед лицом бога, присутствовавшего при этом обряде, — он не был более гражданином.
О важности всего священнодействия можно судить по той чрезвычайной власти, которая присваивалась лицу, его совершавшему. Цензор, прежде чем приступить к жертвоприношению, расставлял народ в известном порядке: здесь сенаторы, там всадники, далее трибы. Полновластный распорядитель на этот день, он указывал каждому человеку его место в различных категориях. Затем, когда весь народ был размещен по его указаниям, он приступал уже к самому священнодействию. Последствием было то, что, начиная с этого дня и до следующего дня очищения, каждый человек сохранял в гражданской общине то место, которое указал ему в этот день цензор. Он был сенатором, если находился тогда между сенаторами, всадником, если был между всадниками. Простой гражданин составлял часть трибы, в ряды которой его в тот день поместили. Если же цензор отказывался допустить кого-либо к участию в религиозной церемонии, то он переставал быть гражданином. Таким образом, место, которое занимал каждый в религиозном священнодействии, где видели его боги, он продолжал занимать все четыре года в гражданской общине. Отсюда и вытекала громадная власть цензора.
При этой церемонии присутствовали только граждане, но их жены, дети, рабы, имущество движимое и недвижимое — все это некоторым образом очищалось в лице главы семьи; вот почему перед жертвоприношением каждый должен был передать цензору список находящихся в его власти лиц и вещей.
Очищение совершалось во времена Августа с той же тщательностью и соблюдением всех обрядов, как и во времена самой глубокой древности. Жрецы продолжали считать его актом религиозным, государственные люди видели в нем превосходную административную меру.
4. Религия в народных собраниях, в сенате, в войске; триумф
Не было ни одного акта общественной жизни, в котором боги не принимали бы участия. А так как люди находились под властью того верования, что боги являются по очереди то самыми лучшими покровителями, то наиболее жестокими врагами, — то человек не дерзал никогда действовать, не убедившись предварительно, что боги к нему благосклонны.
Народ сходился на собрания только в те дни, когда это разрешалось религией. Припоминалось, что в такой-то день с городом случилось несчастие; это произошло, без сомнения, от того, что в этот день боги были разгневаны или отсутствовали; без сомнения, и каждый год в этот день должно быть то же самое по причинам неизвестным для смертного. Этот день был, следовательно, навсегда несчастным; в этот день не собирались народные собрания, не было суда, — общественная жизнь прекращалась.
В Риме, прежде чем открыть собрание, авгуры должны были удостоверить, что боги благосклонны. Собрание начиналось молитвой, которую произносил авгур, а консул повторял за ним.
То же самое было и в Афинах: собрание начиналось всегда религиозным актом. Жрецы приносили жертвы, затем очерчивался большой круг возлиянием на землю очистительной воды, и уже в этом священном кругу собирались граждане. Прежде чем какой-либо оратор всходил на кафедру, произносилась перед безмолвным народом молитва. Справлялись также с предзнаменованиями, и если на небе показывался какой-нибудь дурной знак, то собрание сейчас же расходилось.
Трибуна была священным местом, оратор всходил на нее не иначе, как увенчанный венком, и в течение долгого времени обычай требовал, чтобы он начинал свою речь обращением к богам.
Местом собрания римского сената был всегда храм. Если бы собрание происходило в другом месте, а не в этом священном здании, то все принятые им постановления считались бы недействительными, т. к. боги при них не присутствовали. Прежде чем приступить к обсуждению вопросов, председатель совершал жертвоприношение и произносил молитву. В зале собраний находился алтарь, на котором каждый сенатор, входя, совершал возлияние, призывая богов.
Афинский сенат походил в этом отношении на римский. В зале собраний был также алтарь, очаг. При начале всякого заседания совершались священнодействия, каждый сенатор, входя, приближался к алтарю и произносил молитву.
Правосудие отправлялось как в Риме, так и в Афинах только в те дни, на которые указывала религия, как на подходящие. В Афинах заседания судилища происходили близ алтаря и начинались жертвоприношением. Во времена Гомера судьи собирались «в священном кругу».
Фест говорит, что в этрусском сборнике религиозных обрядов были указания на то, как надо основывать город, освящать храмы, распределять курии и трибы в народных собраниях, устанавливать войска к битве. Все это было отмечено в сборнике обрядов, потому что все это касалось религии.
Во время войны религия была по меньшей мере столь же могущественна, как во время мира. В италийских городах были коллегии жрецов, называвшихся фециалами, которые, как и греческие вестники, были руководителями при всех священных церемониях, возникавших по поводу международных отношений. Такой фециал с покрывалом из шерстяной материи на голове, как того требовали обряды, призвав бога в свидетели, объявлял в словах священной формулы войну. В то же время консул в священных одеждах жреца торжественно открывал двери храма наиболее древнего и почитаемого в Италии божества — бога Януса. Прежде чем выступить в поход, полководец произносил перед собравшимся войском молитвы и приносил жертву. Совершенно так же было и в Спарте, и в Афинах.
Войско в походе представляло собою подобие гражданской общины; его религия была с ним неразлучна. Греки брали с собою статуи своих богов; каждое греческое и римское войско имело при себе очаг, на котором день и ночь поддерживался неугасимый священный огонь. Авгуры и пулларии (гадатели по клеванию зерен цыплятами) сопровождали римскую армию, и при всякой греческой армии был прорицатель.
Взглянем на римское войско в ту минуту, когда оно готовится к битве. Консул приказывает привести жертву и поражает ее секирой; жертва падает: ее внутренности должны указать волю богов. Гадатель исследует их, и если предсказания благоприятны, то консул дает знак к битве. Самые удачные распоряжения, самые счастливые обстоятельства ничем не помогут, если боги не разрешили битвы. Основой военного искусства римлян было — никогда не ставить себя в такое положение, чтобы быть вынужденными принять битву поневоле и вопреки решению богов. Вот почему они делали ежедневно из своего лагеря нечто вроде крепости.
Посмотрим теперь на греческую армию и возьмем для примера битву при Платее. Спартанцы построились в ряды каждый на своем месте; у всех у них на головах венки, флейтщики играют священные гимны. Царь немного позади рядов войска закалывает жертву, но внутренности ее не дают счастливых предзнаменований, и надо снова начинать жертвоприношение. Вторая, третья, четвертая жертва закланы по очереди. В это время приближается персидская конница и осыпает спартанцев стрелами, многие убиты; но спартанцы стоят неподвижно, у ног их щиты, они даже не защищаются против неприятеля. Они ждут знака богов. Наконец, жертва дает счастливые предзнаменования: тогда спартанцы поднимают щиты, берут в руки мечи, идут в бой и побеждают.
После каждой победы совершалось жертвоприношение; вот начало триумфа, столь известного у римлян и не менее обычного у греков. Триумф явился как следствие того верования, которое приписывало победу богам гражданской общины. Перед сражением войско обращалось к ним с молитвою вроде той, которую мы читаем у Эсхила: "Боги, обитатели и владыки нашей земли, если наше войско будет счастливо, если наш город будет спасен, то я обещаю вам оросить ваши алтари кровью овец, принести вам в жертву быков и поставить в ваших священных храмах трофеи, завоеванные оружием. В силу этого обещания победитель должен был принести жертву. Войско возвращалось в город для совершения ее; торжественным шествием шло оно к храму с пением священного гимна, θρίαμβος.
В Риме церемония была приблизительно та же. Войско направлялось процессией к главному храму в городе: во главе шествия шли жрецы и вели жертвенных животных. По прибытии в храм полководец приносил богам жертвы. Во время пути все воины шли украшенные венками, как подобало при совершении религиозного обряда, и с пением священных гимнов, как и в Греции. Правда, настало время, когда солдаты не постеснялись заменить гимны казарменными песнями или остротами на своего предводителя. Но они сохранили, по крайней мере, обычай повторять от времени до времени древний припев — Jo triumphe. От этого священного припева получила свое название и вся церемония.
Итак, во время мира, равно как и во время войны, религия входила во все проявления человеческой жизни; она присутствовала всюду, она окружала человека со всех сторон. Душа, тело, жизнь частная, жизнь общественная, обеды, праздники, народные собрания, суды, сражения — все это было подвластно религии гражданской общины. Она руководила всеми действиями человека, распоряжалась всякой минутой его жизни, определяла все его привычки. Она управляла человеком с такой безграничной властью, что не оставляла ничего находящегося вне ее.
Предположить, что древняя религия была обманом, комедией, так сказать, — значит иметь превратное понятие о природе человека. Монтескье утверждает, что римляне создали свой культ только для того, чтобы держать народ в узде. Религия никогда не вытекала из такого источника, и всякая религия, которая доходила до того, что держалась только ради общественной пользы, не могла долго существовать. Монтескье говорит еще, что римляне подчинили религию государству. Противоположное — вернее; нельзя прочесть нескольких страниц Тита Ливия, чтобы не поразиться той полнейшей зависимостью, в какой находились люди от своих богов. Ни римляне, ни греки не знали тех печальных столкновений между церковью и государством, которые были так обычны в других обществах. Но это было единственно потому, что в Риме, как и в Спарте и в Афинах, государство было подчинено религии. Это не значит, чтобы там существовало когда-нибудь сословие жрецов, подчинивших все своему владычеству. Древнее государство подчинялось не жрецам своим, оно подчинялось своей религии. И государство, и религия были так всецело слиты вместе, что не только невозможна была мысль об их столкновении, но их невозможно было даже различить одно от другого.