Г. Г. Солодовников (Дорошевич)/ДО
| Г. Г. Солодовниковъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IV. Литераторы и общественные дѣятели. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 179. |
Надъ владѣтелемъ пассажа
Разразился страшный громъ:
Этотъ миленькій папаша
Очутился подъ судомъ.
Хоть улики были ясны,
Но твердилъ сей мужъ прекрасный:
«Не моя въ томъ вина!
Наша жизнь, вся сполна,
Намъ судьбой суждена!»
Такъ пѣлъ лѣтъ 20 тому назадъ въ роли Ламбертуччіо, въ московскомъ «Эрмитажѣ», у Лентовскаго, веселый и остроумный Родонъ.
«Боккачіо» изъ-за этого шелъ чуть не каждый день.
Москва валомъ валила въ театръ:
— Гаврилу Гаврилова подъ орѣхъ раздѣлываютъ!
— Щепки летятъ! Одно слово!
Всѣ были въ восторгѣ.
И когда Родонъ кончалъ, публика аплодировала, стучала палками, орала:
— Браво!.. Бисъ!.. Бисъ!..
Куплетъ про «папашу» повторялся три-четыре раза.
Г. Г. Солодовниковъ тогда только что прогремѣлъ на всю Россію всѣхъ возмутившимъ дѣломъ съ г-жой Куколевской.
Онъ прожилъ съ г-жой Куколевской много лѣтъ, имѣлъ отъ нея кучу дѣтей, — затѣмъ ее бросилъ.
Г-жа Куколевская предъявила искъ, требуя на содержаніе дѣтей.
Солодовниковъ отстаивалъ законное право бросать женщину, съ которой жилъ, необыкновенно мелочно и гадко.
Онъ представилъ на судъ всѣ счета, по которымъ платилъ за нее, перечень подарковъ, которые ей дарилъ, и доказывалъ, что она ему и такъ дорого стоила.
Его адвокатомъ былъ знаменитый Лохвицкій. Человѣкъ большого ума, таланта и цинизма.
Въ своей рѣчи онъ спрашивалъ:
— Разъ г-жа Куколевская жила въ незаконномъ сожительствѣ, — какія же у нея доказательства, что дѣти отъ Солодовникова?
Эта рѣчь, этотъ процессъ легли несмываемымъ пятномъ на знаменитаго адвоката.
А за Г. Г. Солодовниковымъ, съ легкой руки В. И. Родона, такъ на всю жизнь и утвердилась кличка «папаши».
Это было одно изъ тѣхъ тяжкихъ преступленій противъ истинной общественной нравственности, которыя никогда не забываются.
Этого человѣка, за гробомъ котораго ѣхали пустыя кареты, знала вся Москва, и вся Москва терпѣть не могла.
Когда заходила рѣчь о «папашѣ», наперерывъ разсказывали только анекдоты.
И анекдоты, — одинъ другого обиднѣе и хуже.
Купеческая Москва любитъ восхищаться дѣлечествомъ и способна приходить въ восторгъ отъ очень ужъ ловкаго фортеля, даже если отъ него и не совсѣмъ хорошо пахнетъ:
— Все-таки молодчина!
По купечеству многое прощается.
Г. Г. Содовниковъ былъ ловкій дѣлецъ, но даже и это въ немъ не вызывало ни у кого восторга.
Ужъ слишкомъ много лукавства было въ его дѣлечествѣ.
— Знаете, какъ «папаша» пассажъ-то свой знаменитый выстроилъ? Исторія! Заходитъ это Гаврилъ Гаврилычъ въ контору къ Волкова сыновьямъ. А тамъ разговоръ. Такъ, извѣстно, языки чешутъ. «Такъ и такъ, думаемъ домъ насупротивъ, на уголку купить. Да въ цѣнѣ маленько не сходимся. Мы даемъ 250 тысячъ, а владѣлецъ хочетъ 275. Въ этомъ и разговоръ». Хорошо-съ. Проходитъ недѣля. Волкова сыновья рѣшаютъ домъ за 275 тысячъ купить. Ѣдутъ къ владѣльцу. «Ваше счастье. Получайте!» — «Извините, — говоритъ, — не могу. Домъ ужъ проданъ!» — «Какъ проданъ? Кому проданъ?» — «Гаврилъ Гаврилычъ Солодовниковъ за 275 тысячъ пріѣхали и купили.» — «Когда купилъ?» — «Ровно недѣлю тому назадъ!» Это онъ прямо изъ конторы!
— Ухъ! Лукавъ!
— Нѣтъ-съ, какъ онъ пассажъ свой въ ходъ пустилъ! Вотъ штука! Построилъ пассажъ, — помѣщенія прямо за грошъ сдаетъ. «Мнѣ большихъ денегъ не надо. Былъ бы маленькій доходецъ». Торговцы и накинулись. Магазины устроили, — великолѣпіе. Публика стѣной валитъ. А Гаврилъ Гаврилычъ по пассажику разгуливаетъ и замѣчаетъ: къ кому сколько публики. А какъ пришелъ срокъ контрактамъ, онъ и говоритъ: «Ну-съ, публику къ мѣсту пріучили, — очень вамъ признателенъ. Теперь по этому случаю, — вы, вмѣсто 2 тысячъ, будете платить шесть. А вы вмѣсто трехъ и всѣ десять». Попались, голубчики, въ ловушку. Онъ ихъ и облупливаетъ. Стонутъ!
— Онъ ужъ охулки на руку не положитъ!
— Шкуру съ кого хошь спуститъ!
И вдругъ, — на изумленье всей Москвѣ, — Г. Г. Солодовниковъ былъ произведенъ въ дѣйствительные статскіе совѣтники за пожертвованія на добрыя дѣла.
— Ну, дожили до генераловъ! Солодовниковъ — ваше превосходительство!
— Хе-хе-съ! Стало-быть, время такое пришло! Солодовниковъ — «генералъ отъ добраго сердца!»
— Гаврилъ Гаврилычъ «генералъ отъ щедрости»!
И Москву утѣшало одно:
— Съ большой ему непріятностью это генеральство пришлось!
Въ Москвѣ строили клиники.
Купцы и купчихи охотно жертвовали сотни тысячъ.
— На клинику по нервнымъ болѣзнямъ? Ахъ, я съ удовольствіемъ на нервныя болѣзни!
— Хирургическая? И на хирургическую дадимъ.
Но на клинику по венерическимъ болѣзнямъ не соглашался дать никто.
— Клиника по венерическимъ болѣзнямъ имени такого-то, — или особенно такой-то!
Ужасно пріятно звучитъ! Купцы ни за что:
— Вся Москва зубы проскалитъ!
Въ Москвѣ это всегда звучало страшной угрозой.
— Проходу не дадутъ. «Ты чего жъ это такъ особливо венерическимъ-то сочувствуешь?»
Никто не хотѣлъ жертвовать на «неприличную» клинику:
— Срамъ!
Гаврила Гаврилычъ въ то время усиленно домогался генеральства.
Ему и предложили:
— Вотъ вамъ случай сдѣлать доброе дѣло!
Дѣлать нечего! Пошелъ Солодовниковъ на дѣло, отъ котораго отворачивались всѣ.
Москва «проскалила зубы» и принялась разсказывать анекдоты про «его превосходительство»
— Хлѣбомъ его не корми, только «превосходительствомъ» назови!
Заключая контрактъ съ нанимателемъ магазина, онъ читалъ договоръ, бормоча про себя:
— Тысяча восемьсотъ такого-то года, такого-то мѣсяца, числа, мы, нижеподписавшіеся, купецъ такой-то, съ одной стороны, и…
Тутъ онъ поднималъ голосъ и отчеканивалъ громко, ясно, отчетливо:
— …дѣйствительный статскій совѣтникъ Гавріилъ Гавріиловичъ Солодовниковъ, — съ другой…
Дальше опять онъ бормоталъ какъ понамарь:
— …Въ слѣдующемъ: Первое: я купецъ такой-то… Второе: я купецъ такой-то… Третье… Четвертое: я…
Онъ снова поднималъ голосъ и читалъ громко и съ разстановкой:
— Дѣйствительный статскій совѣтникъ Гавріилъ Гавріиловичъ Солодовниковъ…
Онъ былъ смѣшонъ, жалокъ и противенъ Москвѣ, — этотъ выкрашенный въ ярко-черную краску старикъ, ѣздившій на парѣ тощихъ, худыхъ одровъ.
Москва ненавидѣла его, и онъ боялся людей: никогда не ходилъ по улицѣ пѣшкомъ.
Про его скупость, про бѣдность, въ которой онъ жилъ, разсказывали чудеса, жалкія и забавныя.
Это былъ Плюшкинъ, — старикъ, сидѣвшій въ грязномъ халатѣ, въ убогой комнатѣ, среди старой, драной мебели, изъ которой торчали пружины.
А денежное могущество, настоящее могущество, благодаря которому онъ держалъ людей въ желѣзномъ кулакѣ, окружало Плюшкина мрачнымъ, почти трагическимъ ореоломъ.
Отъ него вѣяло уже не Плюшкинымъ а скупымъ рыцаремъ.
Вотъ вамъ современный скупой рыцарь.
На него работаютъ не какая-то тамъ вдова и ночной разбойникъ съ большой дороги.
Его состояніе не въ глупыхъ круглыхъ дублонахъ, которые блестятъ, не свѣтятъ и не грѣютъ въ подвалахъ, въ вѣрныхъ сундукахъ. Его состояніе въ «вѣчно живыхъ» акціяхъ.
— Акція-съ! Я на сундукѣ сижу-съ, а подо мной тамъ акція живетъ — и безмолвно работаетъ-съ! Живетъ-съ, шельмочка! Какъ картофель въ погребѣ прорастаетъ-съ! Мертвая, кажется-съ, вчетверо сложена, лежитъ, притаилась, словно змѣя-съ, что въ клубокъ свернулась и замерла. А въ ней жизнь переливается. Живая-съ! Даже жутко… Тронуть ихъ-съ, а тамъ гдѣ-то люди запищали. Пуповина этакая, человѣческая. Оторвешь, и истекутъ кровью-съ!.. А вѣдь съ виду-то? Такъ бумажка… Лежитъ, а на ней купонъ растетъ. И невидимо зрѣетъ-съ! Наливается. Какъ клопикъ-съ! Налился, созрѣлъ, — сейчасъ его ножничками чикъ-съ. А въ это время другой шельмецъ купонъ ужъ наливаться началъ! Въ другой купонъ жизнь перешла. Какъ гидра-съ! Хе-хе! Ей одну башку срѣжешь, а у нея другая вырастаетъ! И этакъ безъ конца-съ! Тамъ люди бьются, работаютъ, въ огнѣ пекутся, на стужѣ стынутъ, мыслями широкими задаются, вверхъ лѣзутъ, срываются и падаютъ и вдребезги расшибаются. И все на меня-съ работаетъ! Все! Работайте, миленькіе! Контрактъ на васъ имѣю. На все, что вы сработаете, контрактъ имѣю. Акція!
Современный скупой рыцарь со своимъ «портфелемъ вѣрнымъ» похожъ на хозяина кукольнаго театра. Онъ держитъ въ своихъ рукахъ пучокъ нитокъ, на которыхъ висятъ маріонетки. Дернетъ, — и заплясали, какъ онъ хочетъ.
Вотъ вамъ современная «сцена въ подвалѣ».
Представьте себѣ такую фантастическую картину.
Въ убогой, грязной комнатѣ, на продранныхъ стульяхъ, вокругъ большого стола сидятъ десять бѣдно одѣтыхъ барышень и, полуголодныя, перебираютъ милліоны.
На столѣ — кипы «живыхъ» бумагъ.
Тишина, только щелкаютъ, щелкаютъ безъ-умолку ножницы. И мимо рукъ этихъ голодныхъ сыплются, сыплются, сыплются деньги.
Старикъ въ грязномъ засаленномъ халатѣ сидитъ и зорко смотритъ за милліонами и за нищими.
Солодовниковъ могъ думать въ эти минуты:
— Я царствую! Какая волшебная радуга! Желтые, красные, голубые купоны. Вотъ этотъ — ярославскій! Директоръ тамъ хлопочетъ! Я знаю, въ замыслахъ широкъ онъ. Зарвался, кажется? Да ничего! Онъ извернется! Связи есть! И мнѣ купонъ мой оправдаетъ. Работай, братъ, работай! Какъ угорь въ камняхъ вьется, вейся! Работа вся твоя, мечты и связи, — все-все купономъ станетъ! А вотъ купонъ казанскій! Рязанскимъ прежде былъ! Я помню, какъ правленье избирали, — ко мнѣ пришли: «Нельзя ли на прокатъ намъ акцій. Для выборовъ»! Я знаю судьбу людей, — какихъ людей! Орловъ! — держу въ своихъ рукахъ. Тряхнуть мнѣ стоитъ, — посыплются! Да мнѣ-то что! «Возьмите!» Десятковъ нѣсколько тысченокъ за прокатъ мнѣ принесли! Пусть воздухомъ бумажки вѣрныя подышатъ. «Возьмите на денекъ». Я царствую! Какая радуга волшебная кругомъі И сколькихъ человѣческихъ хлопотъ, трудовъ, усилій, жизней, — купонъ! — ты легковѣсный представитель!
И вотъ послѣ долгихъ лѣтъ могущества и боязни богатства и лишеній, мелкаго честолюбія и наживательства, пришла смерть.
Среди запаха лѣкарствъ въ комнатѣ повѣяло запахомъ разрытой могилы.
Его превосходительство, накрашенный старикъ, послалъ за нотаріусомъ.
Настала минута большой общественной опасности.
Человѣкъ, у котораго 48 милліоновъ, представляетъ собою уже общественную опасность.
Это нѣчто въ родѣ порохового погреба среди жилыхъ домовъ.
И когда умираетъ такой человѣкъ, это — все равно, что въ пороховомъ погребѣ поставили безъ подсвѣчника горящую свѣчку.
Сейчасъ огарокъ догоритъ, и какая катастрофа произойдетъ!
48 милліоновъ. Какую массу тьмы можно распространить, какую массу свѣта! Сколько счастья можно разлить на тысячи людей, — или, оставивъ все одному-двумъ, — поставить людямъ одну-двѣ новыя кровесосныя банки.
Моментъ былъ торжественный и въ общественномъ смыслѣ страшный.
Смерть стояла около и дышала могилой въ лицо.
…Любезному сыну моему — 300 тысячъ. Другому… ну, этому будетъ и ста… Брату… Съ нимъ я въ ссорѣ… Брату ничего… Имущество ликвидировать. Продать все, да не сразу! А такъ лѣтъ въ десять, въ пятнадцать. А то продешевишь. На биржу нельзя выбрасывать такую уйму акцій. Упадутъ…
Это говорилъ его превосходительство Гаврила Гаврилычъ, котораго знала вся Москва, дѣлецъ, который уже умиралъ.
А теперь заговорила безсмертная душа, которая не умираетъ даже тогда, когда человѣкъ живетъ и, казалось бы, совсѣмъ погрязъ въ мелочахъ жизни.
— 36 моихъ милліоновъ раздѣлить на три равныя части и отдать на нужды народа.
То говорилъ Гаврила Гавриловичъ, котораго знали всѣ, и въ его распоряженіяхъ слышались послѣдніе отзвуки его дѣлечества, его симпатій, антипатій, всей его жизни, — теперь, за 5 дней до смерти, заговорилъ другой человѣкъ, котораго не зналъ никто.
Новый человѣкъ!
Заговорилъ въ первый разъ.
Изъ ветхаго, умирающаго брюзги-Плюшкина выглянулъ живой человѣкъ и радостно и съ любовью улыбнулся людямъ.
Словно дивную скрипку вынули изъ стараго безобразнаго футляра. И прозвучала на ней чудная мелодія.
50 лѣтъ онъ прожилъ вдали отъ людей и за 5 дней до смерти сдѣлался всѣмъ родной и близкій. Онъ почувствовалъ родными, близкими и дорогими всѣхъ, а не только окружающихъ.
— Люблю васъ! — на прощанье сказалъ онъ людямъ.
И въ этой любви родилась высокая справедливость: онъ отдавалъ другимъ все, что заработано другими.
Всю жизнь деньги владѣли имъ, и за 5 дней до смерти онъ овладѣлъ деньгами. Кумиръ превратился въ инструментъ. И, какъ художникъ-творецъ, онъ ударилъ по этому инструменту и извлекъ изъ него мощный, необыкновенной красоты аккордъ.
Какъ это странно.
Какая-то оперетка, кончившаяся звуками Бетховена!
А вѣдь этотъ «новый» человѣкъ, котораго никто не зналъ, жилъ всегда въ этомъ старомъ, ветхомъ человѣкѣ, котораго знали всѣ.
Доказательство — духовное завѣщаніе.
12 милліоновъ — на устройство женскихъ гимназій по образцу существующей въ г. Орловѣ, Вятской губ.
Гимназія гор. Орлова — совершенно особая гимназія. Она выстроена крестьянами и существуетъ для крестьянскихъ дѣвушекъ.
Тамъ нѣтъ ни форменныхъ «коричневыхъ кашемировыхъ» платьевъ ни «обязательныхъ» черныхъ передниковъ. Нѣтъ классныхъ дамъ, слѣдящихъ за манерами.
Туда изъ окрестныхъ селъ крестьяне свозятъ въ телѣгахъ и на розвальняхъ своихъ дочерей. Ученицы являются въ гимназію въ зипунахъ. Сидятъ въ классѣ въ посконныхъ платьяхъ. Кормятся крестьянской ѣдой, которую привезли изъ дома.
Часть изъ нихъ пойдутъ на высшіе курсы и крестьянками, знающими деревенскій бытъ, вернутся помогать и служить деревнѣ. Часть — пойдутъ въ сельскія учительницы и будутъ учить своихъ. Большинство просто образованными дѣвушками вернутся домой, повыйдутъ замужъ, внесутъ свѣтъ въ темную крестьянскую жизнь, вырастятъ будущее, уже просвѣщенное, не такое, какъ теперь, поколѣніе.
Объ этой гимназіи писали въ газетахъ. Солодовниковъ, слѣдовательно, читалъ, интересовался, думалъ, пришелъ къ убѣжденію, что народу надо привить настоящее, серьезное просвѣщеніе, а не одно только «начальное».
Вѣдь милліоновъ, и такъ скопленныхъ милліоновъ на вѣтеръ не бросаютъ. Значитъ, онъ думалъ, много думалъ, — и не объ однихъ только купонахъ.
12 милліоновъ передать въ вѣдѣніе земствъ для устройства профессіональныхъ школъ.
Именно, — въ вѣдѣніе земствъ.
Слѣдовательно, онъ сравнивалъ дѣятельность земствъ съ дѣятельностью другихъ вѣдомствъ, слѣдилъ за нею, интересовался, принималъ къ сердцу, — жилъ жизнью настоящаго гражданина.
Если дѣятельность земствъ возбуждала въ немъ такое довѣріе, если крестьянская гимназія въ городѣ Орловѣ радовала его, какъ новое откровеніе, — если одни факты общественной жизни его привлекали его къ себѣ, значитъ, другіе факты его огорчали, печалили, заставляли страдать въ душѣ.
Онъ волновался же, значитъ, гражданскими интересами, жилъ гражданской жизнью.
Но жилъ въ душѣ, глубоко затаившись и молча.
Всѣ думали, что онъ ходитъ по пассажу, думая:
«Какъ бы накинуть еще на нанимателя тысченку?»
А онъ думалъ еще:
«Какъ бы на эти деньги улучшить положеніе ихъ несчастныхъ приказчиковъ».
И вѣроятно, много и долго думалъ и взвѣшивалъ этотъ человѣкъ, знавшій цѣну деньгамъ, прежде чѣмъ пришелъ къ рѣшенію:
— 12 милліоновъ — на постройку дешевыхъ квартиръ для бѣдныхъ, чтобъ стоимость квадратной сажени не превышала трехъ рублей въ годъ. Преимущество же въ наймѣ этихъ квартиръ дать бывшимъ приказчикамъ Солодовниковскаго пассажа.
Такъ подъ маской глубокаго равнодушія ко всему, что не деньги, глубокой безучастности ко всему, что не «я», жилъ, таился, думалъ объ общественныхъ дѣлахъ, молча радовался, молча печалился человѣкъ, гражданинъ.
Какъ видно изъ этого много и долго обдумывавшагося завѣщанія, онъ былъ совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ казался.
И потому Г. Г. Солодовниковъ мнѣ кажется удивительно типичнымъ русскимъ явленіемъ.
Онъ — какъ капля, взятая изъ моря. Она — той же воды, что и все море.
Что такое современный русскій человѣкъ?
Не опредѣляется ли онъ такъ:
— Совсѣмъ не то, что кажется.
Вы полагаете, онъ думаетъ то, что онъ говоритъ? Чувствуетъ такъ, какъ онъ поступаетъ?
Какъ часто вы попадаете впросакъ: и тогда, когда зовете другого «ваше превосходительство», думая, что этимъ совсѣмъ его ублаготворили, — и тогда, когда другой, согнувшись, какъ туго натянутый лукъ, пускаетъ въ ваше сердце льстивое:
— Ваше превосходительство!
Что въ дѣйствительности думаетъ современный русскій человѣкъ? Никогда вамъ не узнать этого ни по его словамъ ни по его поступкамъ.
Покойный Солодовниковъ пожертвовалъ что-то на мраморную лѣстницу для московской консерваторіи.
Пожертвованіе на консерваторію — пожертвованіе «на виду».
Директоръ московской консерваторіи, взысканный богами, его превосходительство г. Сафоновъ, извѣстенъ въ музыкѣ тѣмъ, что онъ умѣетъ извлекать удивительные аккорды изъ московскихъ купцовъ.
— Лѣстницу для новаго зданія консерваторіи надо? Сейчасъ аккордъ на купцахъ, — и пожалуйте — лѣстница! Органъ нуженъ? Легкая фуга на милліонерахъ, — и органъ!
— Ваше превосходительство, Гаврила Гавриловичъ! Для консерваторіи-съ! Пожертвованіе для консерваторіи на виду-съ! Поощреніе возможно-съ!
— На консерваторію-съ? Извольте, ваше превосходительство, на консерваторію-съ!
И, вѣроятно, взысканный богами его превосходительство, г. Сафоновъ, думалъ въ это время, что взялъ Гаврила Гавриловича цѣликомъ. Быть-можетъ, даже въ душѣ умилялся или удивлялся:
— Чего русскому человѣку нужно?! Ничего русскому человѣку не нужно! Какъ-нибудь попасть «на видъ», — и больше ему ничего не надо!
И смотрѣлъ, вѣроятно, на его превосходительство Гаврилу Гавриловича свысока.
А Гаврила Гаврилычъ, можетъ-быть, въ это время думалъ:
«Нѣтъ, вотъ 12 милліончиковъ на женскія гимназіи для крестьянокъ махнутъ. Вотъ это дѣло. Чтобы просвѣщенье-то въ корень самый, да настоящее, народу привить! Вотъ это будетъ дѣло!»
И, быть-можетъ, тоже свысока смотрѣлъ въ эту минуту на его превосходительство г. Сафонова, говорившаго о мраморной лѣстницѣ для московской консерваторіи.
— Что же за загадка русскій человѣкъ?
Одинъ раскольникъ какъ-то говорилъ мнѣ:
— Такъ-съ избеночка небольшая, дрянненькая-съ. На бокъ ее покосило. Мохомъ заросла. И въ окна не разглядишь, что въ ей дѣется. Потому стекла вѣтромъ повыбиты и, взамѣсто стекла, оконницы пузыремъ затянуты. А внутрѣ живой человѣкъ сидитъ. Сидитъ и носа не показываетъ. Потому на дворѣ сиверко. Онъ и сидитъ себѣ, притаился. А живъ! А есть живой человѣкъ!
Да проститъ мнѣ тѣнь Г. Г. Солодовникова, что, рисуя портретъ, я не утаилъ темныхъ красокъ.
Но въ этомъ контрастѣ свѣта и тѣней и весь интересъ всего страннаго явленія.
Среди старыхъ легендъ встрѣчаются такіе разсказы. Жилъ-жилъ, человѣкъ, полный слабостей, грѣшникомъ. Съ волками жилъ, по-волчьи вылъ, — и еще, какъ сильный и могучій, громче другихъ вылъ. А въ концѣ концовъ вдругъ сразу, какъ богатырь, стряхнулъ съ себя стараго, слабаго грѣшника и праведникомъ унесся въ небеса.
Такъ и Г. Г. Солодовниковъ.
Великимъ грѣшникомъ въ глазахъ общественнаго мнѣнія жилъ онъ много-много лѣтъ.
И великимъ общественнымъ праведникомъ унесся съ земли въ вѣчность.
М. В. Лентовскій разсказывалъ давно, что, смѣясь, онъ часто говорилъ Г. Г. Солодовникову:
— Ну, куда ты свои милліоны, старикъ, дѣнешь? Дѣлать съ ними что будешь?
— А вотъ умру, — Москва узнаетъ, кто такой былъ Гаврила ГавриловичъІ — отвѣчалъ Солодовниковъ.
Какъ умѣетъ, однако, русскій человѣкъ терпѣливо и долго таить въ себѣ живого человѣка…