Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Дачи[править]
Июнь месяц в России городские люди жили на даче.
«Летом город сущий ад», — говорили москвичи.
Впрочем, Москва летом не была адом. В Москве было много садов и зелени.
Сады при особняках были пустые, заросшие. В них были беседки — забавные и причудливые, с разноцветными стеклышками в окнах.
В этих беседках отдыхали от летней жары. Пили чай, прохладительные напитки.
И все же на природе было лучше, и подмосковные крестьяне построили по всем деревням небольшие деревянные дачи. Они были крашены, срублены из соснового леса, отличались уютом и простотой. При дачах всегда были террасы и сады.
А в Пушкине, Царицыне, Люблине, Перловке, Кунцеве, где отдыхали богатые москвичи, дачи строили архитекторы. Они были крыты железом, с фонтанами перед террасой, с металлическим журавлем, из горла которого била струя воды. В садах стояли столбы, увенчанные зеркальными шарами. Дачи были крашены в желтый цвет, украшены разными финтифлюшками, голубыми и красными. Газоны, куртины цветов, дорожки посыпаны песком…
Простые деревенские дачи, где сад был окружен частоколом, где густо росла малина и спелая вишня пряталась в тени, где крапива буйно росла у крылечка, где за березами выглядывал скворечник, — были милее моему сердцу. Они были похожи на какие-то деревенские игрушки.
По вечерам из этих дач слышалось пение, аккорды гитары, мелькали в розовых и белых ситцевых платьицах барышни, гимназисты, студенты.
Здесь жили небогатые семьи Москвы. Здесь всегда слышался живой смех и скрип качающихся качелей.
И вся молодежь была летом влюблена. У каждого юнца был предмет обожания.
Ночью, при луне, дачники гуляли, ходили в рощу слушать соловья.
И действительно, всюду звенели соловьиные трели, и несказанно прекрасны были ночи на подмосковных дачах, — нигде больше я не знавал такого поэтического и восхитительного времени, как лето в России.
Утром, обернув голову полотенцем, все шли купаться на речку или большие пруды, где на воде стояли деревянные, сбитые из досок купальни.
Что за восхищенье — эти купальни!
Когда по деревянным мосткам от берега войдешь в них — вас охватывает, при виде воды, какая-то особая бодрая радость.
Вы раздеваетесь на лавочке у стены. Маленькие рыбки стайками бегают у ваших ног и пропадают в глубине. По маленькой лестнице вы спускаетесь в воду. Какая вода! Она пахнет соседними лесами. Купаться так приятно, что вы окунаетесь, и вам не хочется расстаться с водой.
И какая истома охватывает вас после купанья!..
А возвращаешься на дачу — на террасе чай со сливками, свежее масло, розанчики из белого хлеба, плюшки сдобные. Разносчики покрикивают, предлагая всякую всячину: «калачи, выборгские крендели, сдобные баранки, сухари, сушки с солью, творожники, бисквиты».
Другие кричат: «цыплята, индейки, рябчики, поросята, солонина, баранина, телятина».
А то еще рыбный товар: «белуга, севрюга, осетрина, икра, сиги копченые, балык белорыбий, осетровый, тешка кавказская, судаки свежие, караси, лещи…».
Тоже и колбасы разные: «беловская с чесноком, языковая, чайная, копченая филейная, полендвица, гусиная».
И еще разносчик: «халва, шоколад, рахат-лукум, монпансье, конфеты…». И еще: «малина, клубника, вишня владимирская, абрикосы, крыжовник, черника, смородина красная, белая, черная».
Каких только разносчиков не было! Всех не перечислить.
В сущности, пишу я это так, ни к чему, — одну из страничек нашего былого быта. По вечерам на подмосковных дачах было много пения, и слышалась музыка. Каких только не пелось романсов. Сколько песен о любви. И сколько беззаботности.
Летом мы живем на даче —
Невозможно нам иначе,
Будь хоть беден, хоть богат,
Летом город сущий ад…
Как-то, идя вечером на станцию, чтобы ехать в Москву, я увидел на одной из маленьких дач, тонувших в зелени деревьев, студента в белой тужурке. Он сидел на скамеечке у калитки и пел басом:
Ты куда, куда стремишься,
Лекарь-девушка? Вперед!..
Знакомый голос. Подойдя ближе, я узнал: Володя.
— Володя, — сказал я, — какая у вас октава!
— Ага, — улыбнулся он, — октава еще не есть прогресс. Прогресса нет, прогресса нет…
Он потянулся. Во всей его фигуре, в больших губах, в рыжей шевелюре чувствовалась молодость и сила. Он вынул папиросу, постучал ею о портсигар и, бросив в рот, закурил.
— Какая скука эти ваши дачи, ваши соловьи, ручьи журчащие, лунные ночи… Какая ерунда. Подождите меня, я сейчас возьму фуражку и поеду с вами в Москву.
Он скоро догнал меня на дорожке.
— Почему же вам скучно здесь, Володя?
— Тощища, — ответил он. — Это вы всё, художники, выдумываете: эти поэзии. А я — человек идейный. Старый мир восхищений надо сломать. Соловьев всех передушить. Луну к черту. Воду и землю заставить работать…
— Здорово, Володя, — сказал я, — что-то вы очень сердиты.
— Семья и все эти штуки — мещанство, — не слушая меня, продолжал Володя. — Погодите, мы эту вашу клетку с канарейкой кончим!.. Вот я сегодня у Ермилова был. Угощает. Я репетитор его сына. Противно! Жена его влюблена в мужа. Дура! Я уж сколько влиял на нее — не сдвинешь. Тоска!..
И Володя запел:
Не гулял с кистенем
Я в дремучем лесу,
Погубил я себя
За боярскую дочь…
И пришло страшное время. Было жаркое лето. На дачах уже никто не жил. Стекла в окнах выбиты, загородки развалились. Собаки убежали или издохли с голоду. Есть нечего. Народ омрачился. Свирепствовал сыпняк.
Я встретил Володю. Он похудел. Шел пешком по площади от вокзала. Извозчиков не было. Он растерянно остановился передо мной и мрачно, посмотрев карими глазами, спросил:
— Нет ли у вас покурить?
Я достал папироску из махорки. Он молча затянулся и пустил дым. Снял с плеча мешок, поставил на мостовую.
— Вот черт, — сказал он, — насилу достал. Обдиралы. Пару сапог, две ложки серебряные чайные, пиджак — все на меру картошки обменял в Мытищах.
— Нет уж больше дачников, Володя, и разносчиков нет, — грустно сказал я. Володя внезапно пришел в ярость.
— Довели!.. Все ваши дачники, соловьи ваши, лунные ночи, романсы, тьфу!
И, взвалив мешок на плечи, Володя, обутый в опорки, большой, грузный, кивнул мне головой и тяжело зашагал по площади.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Дачи — Впервые: Возрождение. 1937. 18 июня. Печатается по газетному тексту.