Два брата (Станюкович)/II/XII
| ← XI | Два брата — Часть вторая, XII | XIII → |
| Дата создания: 1879-1880, опубл.: В журнале «Дело», 1880, №№ 1, 2, 4-10. Источник: Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 2. - М.: Правда, 1977. Lib.ru |
XII
— Здравствуйте, Григорий Николаевич! — проговорила Леночка.
Она приблизилась к Лаврентьеву, протянула ему руку, взглядывая на смущенное лицо Григория Николаевича, и смутилась сама.
— Вас удивляет мое посещение?
— Смел ли я, Елена Ивановна, надеяться увидать вас! — ответил Лаврентьев с таким горячим чувством, что Леночка смутилась еще более.
От волнения и усталости она едва стояла на ногах и опустилась на стул. Она улыбнулась в ответ на беспокойные взгляды Григория Николаевича и заметила:
— Я запыхалась, подымаясь к вам… Это ничего, сию минуту пройдет.
Она перевела дух и продолжала:
— Мне необходимо было повидаться с вами, рассказать вам… Я хотела писать, но вчера мне сказали, что вы здесь.
— Кто сказал?
— Николай… Николай Иванович! — поправилась она, и при этом имени яркий румянец вспыхнул на ее лице.
Григорий Николаевич не промолвил ни слова. Только по лицу его пробежала судорога. Прошла минута тяжелого молчания.
— Зачем вы были у него? — неожиданно спросила Леночка.
Лаврентьев смутился от этого вопроса.
— Зачем? — продолжала Леночка. — О, прошу вас, не скрывайте от меня… Зачем вы были у него?.. Мне нужно знать…
— Вы очень любите его? — с трудом прошептал Лаврентьев. — Даже после того, как он так с вами поступил?
— Как поступил? — воскликнула Леночка, вся загораясь. — Что вы говорите?.. О, верно, тут какое-нибудь недоразумение… какие-нибудь подлые сплетни. Вы объяснитесь. У вас что-нибудь вышло?.. Григорий Николаевич!.. О, какой вы! В чем он виноват?.. Я одна виновата перед вами. Да, я виновата. Я не сказала тогда… мне тяжело было… Я боролась с чувством и не могла побороть… Я хотела все написать вам теперь, перед нашей свадьбой.
— Свадьбой! Он женится! — прошептал уныло Лаврентьев. — Он женится?!
— Да… на днях наша свадьба.
— А! Зачем же он не сказал?.. Он даже не хотел объясняться…
Он остановился в нерешительности.
— Что ж дальше, говорите… Вы, верно, оскорбили его, сказали что-нибудь?
— Нет. Я просто вызвал его на дуэль! — сконфузился Лаврентьев.
— Дуэль? — повторила Леночка, и лицо ее покрылось мертвенной бледностью. — Дуэль? За то, что мы любим друг друга? О Григорий Николаевич!.. это… это…
— Елена Ивановна!.. Не корите, выслушайте. Не потому. Я сумею все вынести… нет… Я думал, что вас смели обидеть… обманули… Но теперь, как вижу, выходит другая статья…
— А если б и обманули?! — воскликнула с сердцем Леночка. — Какое кому дело? кто смеет быть судьей? И вы так вздумали заступаться за меня?! О, вы никогда не любили меня. Да случись что-нибудь с ним, я возненавидела бы вас, слышите?.. Хотя бы меня и бросили, как вы говорите!.. Я его люблю, я! Разве этого не довольно?..
Глаза ее блистали гневом. Она с такой силой произнесла: «Я его люблю, я!» — что у Григория Николаевича упало сердце.
Он, однако, поборол невыносимую боль и решился выслушать все до конца.
— Если вы хотите наказать за горе, которое я вам причинила… наказывайте… вы вправе; но только меня… Я виновата перед вами, я одна, Григорий Николаевич! — умоляющим голосом вдруг сказала Леночка. — Дуэли ведь не будет? Нет?
— Не будет!
— Вы извинитесь перед ним? Вы напрасно оскорбили человека!
— Извинюсь! — глухо произнес Лаврентьев.
— О, я не сомневалась в этом, — радостно воскликнула Леночка.
Она взглянула на Лаврентьева благодарным взглядом и прибавила:
— А теперь, Григорий Николаевич, вы вправе наказать меня за то, что я причинила вам горе. Требуйте, чтоб я отказалась от счастия, и я откажусь, я не выйду замуж!..
— Чтобы я?!. Да разве я злодей?.. Вас наказать!.. и то я поступил, как зверь! И то я обидел вас! И вы еще так говорите?!. Простите, Елена Ивановна, и не поминайте лихом! — проговорил прерывающимся голосом Лаврентьев, отворачиваясь, чтобы скрыть свое волнение…
— Простите и вы меня! — прошептала тихо Леночка, подымаясь.
— Дай вам бог всего хорошего. Вы стоите счастья!.. — сказал Лаврентьев.
По-видимому, он был теперь спокоен. Только голос его чуть-чуть дрожал.
— А на прощанье, Елена Ивановна, скажите еще раз, что вы простили меня!
Леночка протянула ему руку. Он благоговейно прикоснулся к ней губами, взглянул на нее ласковым, добрым взглядом и промолвил:
— Будьте спокойны. Я извинюсь, и дуэли не будет.
— Прощайте, Григорий Николаевич!
— Прощайте, Елена Ивановна!
Он вышел проводить ее в коридор.
— Еще просьба: не говорите Николаю Ивановичу, что я была у вас.
— Почто сказывать!
— Я прошу вас об этом, Григорий Николаевич, зная характер Николая… Он может подумать, что вы не деретесь с ним по моей просьбе. Это оскорбит его! Ведь правда? И если бы вы узнали… проверили слухи, то и без моей просьбы отказались бы драться.
— Э, не тревожьтесь… Я понимаю, Елена Ивановна! Скажи он тогда слово — ничего бы не было. А я слухам поверил… Скотства-то во мне много!.. Теперь пусть хотя за труса считает, а дуэли не будет. Он ваш будущий муж.
Леночка с чувством пожала руку в ответ на эти слова.
— Хороший вы, Григорий Николаевич! Я всегда сохраню о вас добрую память! — прошептала она и стала спускаться с лестницы.
Она вышла на подъезд радостная, что все так благополучно окончилось. О, сколько тревоги и страха испытала она со вчерашнего вечера, и как весело теперь билось ее сердце при мысли, что любимому ее Николаю не угрожает никакой опасности! Она шла домой полная дум о Николае и о будущей их жизни, вспоминая его ласковые речи, счастливая своим счастьем, которое чуть было не отняли. О Лаврентьеве она и не вспомнила. Счастье так эгоистично!
Григорий Николаевич проводил грустным взглядом спускавшуюся по лестнице Леночку и, когда она скрылась, перегнулся вниз через перила. Вот мелькнула еще раз ее маленькая фигурка… стукнули двери подъезда, а он все еще стоял.
На душе у него сделалось так мрачно, сиротливо. Глубокой скорбью светились его глаза.
— Ушла! — проговорил он. — Ушла!
И тихо пошел к себе в номер, лег на постель и долго пролежал с закрытыми глазами, припоминая любимый образ Леночки, ее голос, движения.
— Счастливец! — с какою-то отчаянной завистью в голосе проговорил Лаврентьев, чувствуя, как приливает к сердцу злоба к Николаю. — Как она его любит!
Перед ним стояли они оба, смеющиеся, довольные, сливаясь друг с другом в объятиях. О, с каким наслаждением он задушил бы этого «счастливца»!.. Лаврентьев бешено стукнул кулаком об стену и вскочил с постели. Голова его кружилась. Глаза налились кровью.
— Скотина! Тварь гнусная!.. Опять не сустоял! — мрачно ругался Григорий Николаевич, — а еще человек!
Он подошел к умывальнику, вылил на голову кувшин воды, причесался, уложил в чемодан вынутые было бумаги и вышел из номера.
Свежий воздух несколько освежил и успокоил его. Ему сделалось стыдно, что чувство ревности осилило его любовь.
— Шалишь, Гришка! — прошептал со злостью Лаврентьев. — Сустоишь и извинишься как следует или ты будешь подлец!
Решившись свято исполнить обещание, данное Леночке, Григорий Николаевич первым делом пошел в технологический институт и разыскал там Васю. Вася очень обрадовался Лаврентьеву и сперва было смутился, вспомнив о Леночкиной свадьбе, но Григорий Николаевич казался таким спокойным, что Вася ошалел.
— Как живете, Василий Иванович?.. Как поживает Елена Ивановна? — спрашивал, между прочим, Лаврентьев. — Замуж не собирается?
И, не дожидаясь ответа, засмеялся и прибавил:
— Барышне пора бы и замуж, барышня хорошая. Что в девках-то сидеть!
— Елена Ивановна выходит замуж. Вы разве не знаете?
— От кого же мне знать? Это она неглупо делает.
— За брата.
— Вот это добре!.. Парочка славная, оба ребята молодые, красивые. Скоро и я, брат Василий Иванович, в закон!
— Вы?
— Эка выпучили глаза, Иваныч… Нешто, паря, мне и жениться нельзя?.. Думаешь, только и свету, что Елена Ивановна… Я, братец ты мой, тоже невесту себе сыскал по своему авантажу! Так-то. Не знаю только, когда свадьбу сыграть?.. А вы, Вася, как погляжу, в Питере-то поотощали. Харч здесь, видно, неважный! Ужо летом поди к нам на откорм? Не люб поди вам Питер-то?
— Не люблю я Петербурга… В деревне лучше…
— Еще бы. Здесь у вас шаромыжник-народ. Ну, одначе, до свидания. Так, повидать вас забрел.
— Я к вам зайду, Григорий Николаевич! Хотелось бы порасспросить, как там у нас… Вы где остановились?
— Да я поди вечером укачу, а то утром. Да и радостного говорить нечего, Василий Иванович. Понапрасну только смущаться будешь. Пакость одна! Ужо приедете — побеседуем, а теперь прощайте, Иваныч. Смотри, не тощай очень-то, а то и косить нельзя будет! — проговорил Григорий Николаевич, крепко пожимая на прощанье Васину руку.
«Другой сорт будет парень-то!» — проговорил про себя Лаврентьев, направляясь к конке.
Через полчаса он был уже снова на квартире у Николая и, не заставши его дома, оставил следующую записку:
«Милостивый государь Николай Иванович!
Очень нужно с вами повидаться. Зайду опять в семь часов».
— Ну, брат, Жучок! — проговорил Григорий Николаевич, входя через час к своему приятелю, который поджидал его обедать, — а ведь я пальцем в небо попал!
— Как так?
— Он женится.
— А ты уж, видно, сдурил?
— Был грех. Скот-то во мне голос подал. Человек, брат, большая скотина! Чуть было на завтра тебя в благородные свидетели не поволок… Хотел пристрелить парня-то… Ну, да не требуется теперь. Пусть себе живут! — вздохнул Григорий Николаевич.
Он рассказал, как было дело, и точно нарочно старался представить все в смешном виде. Даже и свидание с Леночкой Григорий Николаевич хотел было рассказать в шутливом тоне, но это как-то не удалось.
Он замолчал, выпил несколько рюмок водки и, между прочим, заметил:
— А ты, Жучок, обо всей этой глупости как-нибудь не проговорись… Шабаш теперь! Вот только еще повидаюсь с Вязниковым и гайда домой.
Доктор выслушал Григория Николаевича и заметил:
— Тебе, брат, раньше надо было родиться… Рыцарь, как посмотрю!
— Только без дамы…
— Дам много… Захоти только! А все, брат Лаврентьев, советую тебе полечиться.
— Мне-то? Какая такая у меня болесть? Нешто пластал ты меня, как лягух?
— Тебе рассеяться нужно… Съездил бы куда-нибудь. А то в своей медвежьей норе снова захандришь…
— Теперь, брат, не сумневайся. Извлек!
— Так ли?
— Шабаш! — прибавил Лаврентьев, выпивая рюмку водки и с аппетитом принимаясь за обед. — Шабаш! Надурил — и будет! Знаешь что, Жучок… оно, как рассудишь, и впрямь мы ровно бы недалеко от обезьян. Она-то, сволочь, иногда осиливает… давеча, как я с ним-то был… ну, так и хотелось его пришибить… Самцы, што ли, по-твоему, из-за самки дерутся? Ты ведь все так объясняешь, — с грустной насмешкой заметил Григорий Николаевич.
— А ты думал, в тебе не самец говорит? Самец, — будь благонадежен!
— Ох, вы, лекаря, лекаря!.. Ну да ладно, тебя послушаю, возьму в дом солдатскую вдову, и если, шельма, шалить не станет — к батьке и в закон… Все же баба будет около, детвора, пожалуй… Не один, как перст, в доме-то. Самец и самка! Так, что ли, Жучище?
Жучок плохо верил словам Григория Николаевича. Он украдкой посматривал на приятеля. В его глазах было столько грусти, а из-за напускной шутки вырывались такие скорбные звуки, что Жучок от души пожалел своего друга.