Нам приходится отметить два печальных случая, жертвами которых сделались почти одновременно два провинциальных писателя.
В истекшем месяце, в болгарском посёлке Катаржине (Херс. губ.) убит сотрудник одесских газет г. Сосновский. Он работал в «Новоросс. Телеграфе» и, как сообщают газеты, в ряде статей уличал местных переселенцев-болгар в недостатке русского патриотизма и в сепаратистских стремлениях, выражавшихся, между прочим, в том, что болгаре женятся только на болгарках, избегая браков с русскими и т. д. «К несчастью, — говорит одна из газет, — с появлением этих статей совпали некоторые репрессии по отношению к жителям села, и они приписали это влиянию корреспонденций Сосновского». По-видимому, из своей родины катаржинские болгаре вынесли чисто турецкие нравы, которые ещё не успели исчезнуть на новом месте. Корреспондент найден убитым в своей квартире. Впрочем, следствие откроет виновных в этом диком зверстве, и во всяком случае огульные обвинения по адресу катаржинских жителей вообще пока преждевременны.
К сожалению, никаким сомнениям и смягчениям не подлежит другое событие такого же рода. Уже и теперь оно освещено многочисленными корреспонденциями столичных и провинциальных газет с самой трагической полнотой и ясностью. Дело состоит в следующем.
В Ташкенте проживал сотник 5-го оренбург. казачьего полка Колокольцов, имевший жену и 2 детей. На квартире у него, в качестве постояльцев, жили сотник Мальханов и дворянин Джорджикиа, грузин, бывший чиновник, а в данное время служащий в частном обществе транспортирования кладей. Г. Джорджикиа, по отзывам знавших его, был человек порядочный, скромный и уживчивый. К сожалению, жильцам пришлось вскоре стать свидетелями таких проявлений «домашней жизни» в семье сотника Колокольцова, которые не могут оставить равнодушным самого чёрствого человека. По словам обвинительного акта, составленного впоследствии против Джорджикиа, — сотник Колокольцов… «пьянствовал, унижал жену, бранил её площадной бранью, не стесняясь ни родных, ни знакомых, и бил её» («по большей части по голове» — прибавляет официальный документ для точности). Джорджикиа старался удержать Колокольцова и имел на него некоторое влияние, — Колокольцов иногда его слушался, порой обнимал, но возмутительные безобразия продолжались. После встречи нового года сотник Колокольцов, вернувшись домой пьяный, стал опять истязать жену, сжёг на террасе её платье, стрелял в комнатах из револьвера, «подносил спичку к голове жены» и жёг волосы. Джорджикиа отнял у него револьвер, которым, между прочим, истязатель (по-видимому душевнобольной) грозил застрелиться. Нужно заметить при этом, что у Джорджикиа была невеста, и о каких бы то ни было романических отношениях между ним и г-жей Колокольцовой не могло быть и речи. 2-го января эти безобразные сцены продолжались, и несчастная жертва вынуждена была сначала скрыться в комнату сотника Мальханова, а затем, с двумя детьми — в гостиницу Александрова. Джорджикиа же кинулся к товарищам и начальству Колокольцова, прося принять какие-нибудь меры… Командир, полковник Бояльский, послал к Колокольцову адъютанта Сычёва. Последний сообщил Джорджикиа, что Колокольцов «дал ему слово» больше не безобразничать. Понятно, что слово исступлённого и совершенно невменяемого человека никакого значения не имело. При встрече с Джорджикиа Колокольцов сообщил, что он сейчас едет в гостиницу Александрова, где (как он будто бы узнал от своего начальства) скрывается его жена, и притащит её за волосы. При этом он опять стал требовать отнятый револьвер, который Джорджикиа спрятал к себе в карман. Испуганный угрозами Колокольцова, Джорджикиа бросился в гостиницу, чтобы препроводить поскорее несчастную женщину с детьми хотя бы в полицию, — но было уже поздно: в коридор уже входил Колокольцов. Тогда, не помня себя, со словами «Николай Павлович, Николай Павлович»… он выхватил спрятанный в кармане револьвер и произвёл в Колокольцова 5 выстрелов причинивших, впрочем, лишь лёгкие раны (Колокольцов находился в госпитале с 3-го по 7-е января).
Вследствие этого дворянин М. И. Джорджикиа был предан суду по обвинению в том, что «3 января 1899 года, в городе Ташкенте, в номерах Александрова, в запальчивости и раздражении, вызванном внезапным появлением сотника 5-го оренбургского казачьего полка Ник. Павлова Колокольцова в то время, когда он хотел спасти жену последнего от его преследований, с целью лишить жизни Колокольцова, сделал в него почти в упор 5 выстрелов из револьвера, но, по независящим от Джорджикиа обстоятельствам, смерти не последовало»[1]…
Защитником Джорджикиа выступил в суде частный поверенный и редактор «Русского Туркестана» Сморгунер. По долгу совести, он сказал в пользу обвиняемого всё, что был обязан сказать, в том числе, конечно, указал на безуспешные усилия Джорджикиа оградить женщину от диких истязаний… Суд, признав Джорджикиа виновным, постановил, в виду выяснившихся обстоятельств дела, ходатайствовать о полном помиловании обвиненного. Сморгунер, в качестве редактора местного органа, начал печатать сухой судебный отчёт в «Русском Туркестане».
Между тем по городу распространился слух, будто в своей защитительной речи Сморгунер сказал: «гг. казаки днём бьют нагайками лошадей, а ночью своих жён». Теперь уже совершенно известно, что фразы этой Сморгунер не говорил. Вся речь его была вполне корректна, и ни разу он не был остановлен председателем. Тем не менее, командир пятого оренбургского казачьего полка, полковник Сташевский, считая эти (не сказанные) слова оскорбительными для чести полка, явился 2-го сентября в квартиру Сморгунера и стал бить его нагайкой, говоря, что казаки умеют бить не одних жён. Сморгунер схватить стул, а г. Сташевский выхватил револьвер, который, к счастью, дал осечку.
Тогда, недовольный, очевидно, сомнительным исходом столкновения и раздражённый попыткой Сморгунера предать гласности его покушение[2], полковник Сташевский решился довести дело до конца. Это было нетрудно, так как Сморгунер, по-видимому, человек мужественный, по-прежнему являлся в суд и всюду, где этого требовало исполнение его обязанностей. 4-го сентября, полковник Сташевский пришёл в канцелярию суда, вооружённый револьвером, и здесь убил наповал безоружного адвоката-писателя.
Ещё и до настоящего времени вся русская печать, столичная и провинциальная, полна отголосками этой трагедии. Местный официальный орган («Туркестанские Ведомости») посвятил памяти Сморгунера тёплую статью, кончающуюся словами: «Мир праху твоему, честный ратоборец печатного слова». Из других (очень многочисленных) отзывов мы приведём здесь письмо Джорджикиа, напечатанное первоначально в «Астраханском Листке» и обошедшее все газеты.
«За что погиб человек? — спрашивает Джорджикиа… — Зачем убийца ворвался в храм правосудия, где раздаётся голос Александра II, сразил безмездного защитника угнетённых и чистою кровью его обрызгал храм правосудия, представители которого, наравне с обществом, убиты горем? На этот вопрос, — клянусь свежею могилою Сморгунера, я отвечу без всякой злобы одною правдой».
«День 14-го мая, — продолжает Джоржикиа, — был счастливейшим днём для русской Средней Азии. Старое судопроизводство уступило место окружным судам. В состав судей были назначены новые лица из центра России, девизом которых было и есть: „Защита правды и справедливости“. С какою желчью и нежеланием старые помещики расставались со своими правами в 1861 г., — с такою злобою и ненавистью встретили некоторые лица в Средней Азии судебную реформу. Вчерашние всемогущие миниатюрные Тамерланы — сегодня, благодаря судебной реформе, становились ничем… В этот именно момент неравной борьбы устарелых традиций со свежею образованною силою, ратующей за правду и истину, было назначено к слушанию и моё дело».
Переходя затем к самому важному моменту процесса, — Джорджикиа передаёт содержание своего показания перед судом:
«Господа судьи, — сказал он, — может быть, у вас возникнет вопрос — почему сотник Колокольцов во время пьянства придирался к жене, а не к другим лицам? на это отвечу: потому, что в подчинении сотника Колокольцова находились два существа — жена и лошадь; когда он пьян, что бывало каждый день, то днём загонял и бил плетью лошадь, а по ночам колотил жену; к стороннему лицу он не мог придираться, ибо мог получить взаимное оскорбление!»
«Этого выражения Сморгунер не цитировал и вообще на эти слова никем не было обращено внимания. Да, наконец, оно не могло относиться, помимо самого Колокольцова, к его сослуживцам и к целому полку».
Справедливо указав на то, что полковник Сташевский имел полную возможность обратиться к председателю суда или прокурору, которые не преминули бы разъяснить «недоразумение» и убедить его, что из уст Сморгунера не исходили оскорбительные слова ни по чьему адресу, — г-н Джорджикиа утверждает, что убийце и не нужно было выяснение истины. «Просто он остался недоволен приговором, вообразив виновником его моего защитника, кровожадно расправился с ним, кстати избрав местом мщения канцелярию суда… Сморгунер убит за то, что он стоял за правду, за то, что около него сгруппировалась вся местная интеллигенция, чуждая интриг, низкопоклонничества и заискиваний». Своею крошечной газетою, «Русский Туркестан», Сморгунер язвил окраинные порядки…[3].
Хотелось бы думать что хоть этот яркий пример послужит к просветлению извращённых понятий о чести, жертвою которых сделался покойный. Застрелить опытной рукой человека в чёрном сюртуке, не умеющего защищаться, застрелить с вероятностью несоразмерно лёгкого наказания, — нет, в этом не может быть ни мужества, ни истинного достоинства, ни чести. А вот, стоять на своём посту, в сознании гражданского долга, презирая гонения и опасность, как устоял до конца Сморгунер, в этом есть и честь, и мужество, и та истинная красота, которую одну только должно ценить, перед которой одной должны преклоняться все мы, без различия профессий и состояний.
Газеты сообщают, что семья Сморгунера осталась без всяких средств к существованию.
- 1899.