Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. «Моя жизнь»: Мемуары; Рассказы (1929—1935)
Две Татьяны[править]
О, младость, о, юность! Как прекрасна ты! Татьянин день праздновал Московский университет и все высшие школы, все гимназии, радостно было видеть юность в Татьянин день. Лица оживлялись. Мой приятель, доктор, принарядился, и Николай Дмитриевич Чичагов, следователь судебной палаты, зашел ко мне веселый.
— Сегодня Татьянин день. Поедем.
Всюду собрались компаниями друзья, доктора, юристы, профессора, учителя; Английский клуб, Литературный кружок — полны. Рестораны «Прага», «Эрмитаж», «Метрополь», «Славянский базар», «Петергоф» — всюду полно народа. Бал в Собрании против Охотного ряда. Праздник радости науки, праздник мудрости.
Пусть льется веселия глас,
Раздайтесь вакхальны припевы,
Да здравствуют юные девы,
И жены, любившие нас.
А. Пушкин
И слышался смех, речи, гремела музыка.
На Тверской, у Английского клуба, из тройки кричит нам приятель, присяжный поверенный Гедиминов:
— Стойте, — и останавливает тройку.
Вылезает толстый человек в большой шубе и бобровой шапке и говорит:
— Я расстроен ужасно. Ужасно, понимаешь?
Гедиминов был подшофе.
— Таня, понимаешь, Таня! Ужасно. Она не понимает того, что я должен быть там, где мы! Ведь это мы! Я, Федор Никифорович Плевако, Шуминский, Цубербиллер, Салов, и я, должен же я быть. А она требует ехать к «Яру». Я приеду потом. «Я теперь не принадлежу себе, ни тебе», — говорю я ей. Хотя Татьяна, но не та. Понимаешь, она — огонь, ну прямо огонь. Видишь — оцарапала.
На красной роже Гедиминова были наклеены беленькие бумажки пластыря.
— Это — в аптеке приклеили, — говорит Гедиминов. — Я обещал вместе в Английском со всеми, а вот теперь ищу ее, езжу. А она — темперамент, понимаешь? Я ей пою — «У ног твоих рабом умру», а она, вот видишь? — показал он на лицо.
— А ты дернул порядочно, — говорим мы ему.
— Ну, конечно, — соглашается он. — Но это не все. Есть еще глубокое — это там, внутри. — И он показал пальцем на свой большой живот. — Там драма, брат. Двойственность.
И он, сев в сани тройки, крикнул:
— Лети к «Яру».
Уезжая, он посылал нам рукой поцелуи.
Нас собралась компания друзей. Иван и Всеволод Мамонтовы и другие. Решили ехать за город, в Петровский парк. Лихо летят ямщики по Тверской-Ямской. Весело звенят бубенцы лошадей. Проехали Триумфальные ворота, начались сады, покрытые инеем; хороша зимняя ночь. Снега, светит месяц серебристый. Я еду с Чичаговым. Он — веселый, остроумный.
— Отчего ты ушел из прокуроров, Чича? — спрашиваю я.
Он как-то особенно посмотрел и ответил:
— Странная история. Я встретил такого подсудимого, который был и виновен, но он мне объяснил так свое преступление, что я не мог его обвинять. И ушел. Не могу быть прокурором. Странно, но это — так.
— В чем же дело? — спрашиваю я Чичу.
— Вот неизвестно! — отвечает он. — Не могу обвинять. Сам не знаю, почему. Но не могу.
«А странный Чича, — думал я. — А умный».
Из души его всегда лилось веселье. Он никогда ни на что не жаловался. Нас обгоняла тройка, полная седоками. Кто-то в ней пел. Поравнявшись с нами, женщина крикнула:
— Чича! Ах, Чича! Ты все забыл.
— Стой, — кричали они из тройки.
И женщина вылезла из саней, бросилась к Чичагову и быстро вскочила к нам. Села Чичагову на колени.
— К «Яру»! — крикнула она. — Ах, изменник коварный. Это что же? На именины не приехал ко мне? Забыл клятвы твои? — говорила она, весело смеясь.
Луна освещала лицо женщины. Оно было красиво и весело.
— Чича, — кричали с тройки. — Сегодня ты будешь иметь дело со мной.
— Погоди немножко. И все смеялись.
«Яр» блестел огнями. Сквозь большие стекла, покрытые инеем, виден тропический сад. Быстро заезжают тройки в ворота, останавливаются у деревянного крылечка. Отворив дверь, слышим шум голосов. Проходя по залу, где толпой сидят цыганки, хор венгерок, входим в сад огромных пальм, где полно народу. За столами пьют шампанское, поют, кричат и хохочут. У нас в кабинете поет цыганский хор. Приходят венгерки, русские певицы. Красивый Ваня Мамонтов окружен женщинами. Кривой цыган басом поет:
В Париже не был я давно.
И быть там вовсе не желаю.
Мой сын повез туда вино,
Когда вернется, я не знаю,
Тогда мы с ним вдвоем
И песенку споем.
Буль-буль-буль, бутылочка, бутылочка моя.
— Здесь тесно, идемте в большой пушкинский кабинет, — кричит кто-то. — Там просторнее.
Цыгане роем с гитарами уходят. Потом трое мужчин возвращаются и конфузливо просят денег. Говорят:
— Мужчинам на папиросы.
Какая-то старуха из хора зовет нас и говорит:
— Пушкинской-то занят. Гости хоша и ушли, а Алексей Казимирович Гедиминов сидят еще и сами с собой занимаются. Все-то мокрые, очень расстроены.
— Пойдем, — зовет меня Чичагов. — Пойдемте.
В пушкинском кабинете большой стол, скатерть мокрая. Масса бутылок. И один сидит за столом, большой, толстый Гедиминов. Его фрак и белая крахмальная рубашка, курчавые волосы — все мокрое.
— Ага-а-а, — воскликнул он, увидев нас. — Чича. Я рад…-- и он встает с бокалом и целуется с нами. — Нет справедливости, — говорит он, — и здесь, и выше. Это сказал, кажется, Моцарт. Ты посмотри, какая штука, посмотрите-ка, нет, вы посмотрите, — трудно невероятно.
Гедиминов сел за стол, налил бокал шампанского и ставил его себе на голову, осторожно отнимая руку, и хотел, чтобы бокал перевернулся на голове, и на лету выпить потом льющееся шампанское. Бокал опрокинулся и облил его, шампанское шипело в жилете. Он смотрел на нас серыми глазами, вопросительно и серьезно сказал:
— Не вышло… Трудно… попробуйте-ка, какая штука…
— Что ты, ты ж весь мокрый, — говорим мы ему.
— Постойте, увидим, — наука еще до этого не дошла… Я это сделаю. Таня видела, была здесь, мне аплодировали. Татьянин день… это ее день. Нет, брат, справедливости… Татьяна уехала…
В это время открылась дверь и вошла изысканно одетая, высокого роста женщина. Она улыбалась.
— Поедем, — сказала она, поднимая его под руку, — это еще ничего, но эта Танька, что с ним каждый год делает — выдержать невозможно.
На Гедиминова надевали большую шубу, бобровую шапку, ботики, а он пел: «У ног твоих блаженства жду…»
— До чего я Татьянин день люблю, это выразить невозможно…-- говорил Гедиминов, садясь в тройку.
Обняв тонкую, стройную женщину, уезжая, крикнул нам:
— Нет справедливости…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Две Татьяны — Впервые: Иллюстрированная Россия. 1933. 11 февраля. Имеется подзаголовок: Татьянин день. Печатается по журнальному тексту.
Татьянин день праздновал Московский университет — 25 января 1755 г., в день Святой Татьяны, был подписан Указ императрицы Елизаветы Петровны об учреждении университета.
бал в Собрании против Охотного ряда — парадные балы московского дворянства проходили в Колонном зале Благородного Собрания в центре Москвы. Построен в 1780-х гг. архитектором М. Ф. Казаковым. После революции 1917 г. был переименован в Колонный зал Дома союзов.
Пусть льется веселия глас…-- неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Вакхическая песня» (1825): «Что смолкнул веселия глас?»
Нет справедливости… сказал… Моцарт — неточная цитата из «Маленьких трагедий» А. С. Пушкина («Моцарт и Сальери», 1830, опубл. в 1839). Слова «Все говорят: нет правды на земле. / Но правды нет — и выше» принадлежат Сальери.