Ольга Ильинична Рогова[править]
Две недели в Калькутте[править]
I[править]
— Не плачь, Мери, душечка, не плачь… Ведь уж не так тебе больно… Ну, уймись, ну, дай, я холодной водой примочу…
Но маленькая пятилетняя Мери не унималась, а кричала и плакала еще больше; она больно ушибла руку, когда бежала за старшею сестрою, Дженни, по лестнице и теперь бедной Дженни приходилось употреблять все средства, какие только могли придти в ее десятилетнюю головку, чтобы утешить сестру. Отец у них был строгий; Дженни знала, что он сидит в кабинете, за счетами и, наверное, сейчас, сейчас выйдет: тогда достанется им обеим, пожалуй, еще не пустят и к пристани встречать «русских» кузин…
«Ах, какое горе!»
— Смотри, Мери, душенька, — принялась она опять, — вон какой раджа едет, слуг то, слуг с ним сколько!.. И слоны!..
На этот раз хитрость удалась: девочка торопливо вытерла передником слезы и подбежала к садовой решетке. По улице, действительно, тянулась целая процессия: впереди шли индусы с пальмовыми ветвями и страусовыми перьями, за ними двигалось несколько громадных слонов, покрытых разноцветными коврами, с башенками на спинах; в одной из этих башенок сидел разряженный раджа, а в других его свита.
Мери совсем позабыла слезы.
— Джи, — проговорила она, — когда я выросту большая, я куплю себе тоже такого слона и буду ездить в башенке…
— Вот еще что придумала! — важно сказала Дженни, — это только индусы разъезжают на слонах, а у нас есть пони; разве ты не любишь пони?
В эту минуту с лестницы сбежал в сад краснощекий двенадцатилетний Вилли, старший брат Дженни.
— Что ты тут говоришь о пони, Джи? Пони давно уже оседланы и ждут нас…
— Мы смотрим на раджу: вон, какой, должно быть, богатый, слуг то сколько!..
— Ну, есть на что смотреть… Отведи скорей Мери к Эллен и поедем на пристань…
Мери сделала гримасу.
— Я тоже хочу с вами… нерешительно проговорила она.
— Маленькие девочки сидят дома, — наставительно сказал Вилли, — и не просятся всюду с большими.
Мери не смела возражать: Вилли она побаивалась, он ей казался и взаправду совсем большим, и притом, умел так строго смотреть, точно папа. Она покорно засеменила ножками за старшею сестрою и на этот раз осторожно взобралась на крутые ступени лестницы.
Надо заметить, что все это происходило в красивой мраморной вилле в Калькуте, на берегу Гугли, одного из рукавов священного Ганга. Вилли, Дженни и Мери были старшие дети богатого английского негоцианта, жившего уже лет пятнадцать в Калькутте. У каждого из них были свои комнаты, свои горничные, свои пони и грумы, было у них множество игрушек, и точеных из дерева, и сплетенных из бамбука или из соломы, и сделанных из глины; отец и мать накупали им много материи, из которых домашние портнихи и приходивший раз в неделю за заказами портной нашивали им столько нарядов, сколько даже и не требовалось. Детям жилось привольно, они учились у гувернантки часов пять в день, но затем им предоставлялась полная свобода, и они делали, что хотели, под одним только условием, не уходить далеко от дома и не мешать отцу своим криком, когда он занимался делами в кабинете.
Сегодня их ожидало особенное событие: должны были приехать из России дальние родственники матери их, миссис Джиффсон, Николай Петрович Сердоболин со своими двумя детьми, Володей и Надей. Миссис Джиффсон собиралась встретить их на пристани. Вилли и Дженни позволено было ехать верхом, остальные же, то есть мать их и старший сын, ехали в коляске.
Дженни в первый раз надела свою новую темно-синюю амазонку и так была занята мыслью о прекрасном длинном шлейфе, развевавшемся от ветра, что не заметила, как доехала до набережной. Тут лошадей передали грумам, скакавшим позади, в почтительном расстоянии, и пошли пешком по набережной.
Около пароходов, кораблей и китайских джонок толпилось множество народа. Полунагие индусы и китайцы с длинными косами тащили на плечах громадные тюки и обливались потом. Солнце жгло невыносимо, не смотря на октябрь месяц.
Миссис Джиффсон справилась у одного из стоявших на берегу агентов о пароходе, на котором должны были прибыть ожидаемые гости.
— А вот он идет — указал агент на подвигавшийся по реке пароход, — сейчас пристанет…
Перед пароходом искусно лавировал лоцман на плоской китайской джонке и, после нескольких удачных поворотов, благополучно подвел его к пристани. Дети столпились около матери и спрашивали про каждую проходившую семью:
— Не они, мама? Не они?
Миссис Джиффсон, пожилая, полная дама с приятными чертами лица, внимательно вглядывалась в проходивших мимо, и на расспросы детей только отрицательно покачивала головой. Не мудрено ей было всматриваться: она сама себе не доверяла, потому что не видала своего двоюродного брата лет двадцать, а в двадцать лет можно измениться. Но вот, наконец, и они; в этом не могло быть сомнения: высокий, стройный пожилой господин вывел за руку мальчика лет тринадцати и девочку лет девяти; если сам Сердоболин и изменился, то дети его, и особенно сын вполне напоминали миссис Джиффсон те черты, которые ей были знакомы двадцать лет назад, когда она, бедная сирота, жила в богатом аристократическом доме Сердоболина, отца Николая Петровича.
— Коля, это, ведь, вы?.. — спросила она его, подходя с детьми.
Николай Петрович обернулся и живо окинул глазами всю маленькую группу.
— А, здравствуйте, Софи! — сказал он весело, — я уже думал, что мне придется разыскивать вас в этой толкотне.
Пока взрослые перекидывались беглыми вопросами и суетились около багажа, дети столпились в кучку и живо познакомились; это тем было легче, что Володя с Надей очень хорошо говорили по-английски и не принадлежали к числу застенчивых.
— Ах, как это хорошо, что вы говорите по-нашему, — болтала Дженни, — а я то боялась, что мы не поймем друг друга….
— Как много у вас индусов! — удивилась Надя, — это точно на картинках, и все какие, с бронзовою кожею, и на ногах браслеты!.. восхищалась она.
Дженни совсем не понимала ее восхищения. Она привыкла и к индусам, и к их бронзовой коже с самого детства, ей было странно, что Надю все это занимало.
— Они всегда такие, — холодно отвечала она.
— А это паланкин? — спрашивал Володя у Вилли. — Как же туда влезают?
Паланкин держали на плечах здоровые индусы; занавески были спущены, и он казался неуклюжим ящиком.
Вилли объяснил, что этот ящик ставят на землю, отдергивают занавеску и тогда влезают туда.
А потом эти дикие подымут тебя на плечи вместе с ящиком? — ужаснулась Надя, — ай, как страшно!..
Вилли от души захохотал.
— Дикие? Это носильщики-то дикие?! — воскликнул он. — Ну, кузина, насмешила, нечего сказать… Хотите, я вам покажу паланкин поближе? — предложил он Володе, и к неописанному ужасу Нади, которая старалась сторониться от «диких», он повел их к паланкину, сказал что-то носильщикам на непонятном, певучем наречии, и те любезно поставили ящик на землю.
— И вы можете говорить на их языке? — еще более удивилась Надя.
— А что? — переспросил Вилли, — разве это трудно? Мне по-русски было труднее выучиться, меня мама и принималась учить, да я никак не мог.
Надя раскрыла рот от изумления и хотела было заступиться за свой родной язык, но в эту минуту Вилли открыл занавеси паланкина, и они с Володей влезли туда. Надя тоже нерешительно, издалека, заглянула внутрь и увидела там мягкие подушки, на которых было очень удобно разлечься.
— Хотите, кузиночка, прокатиться в паланкине? Я попрошу маму… дразнил Вилли свою новую знакомую.
— Ах нет, не надо, не надо… — отвечала она и попятилась назад.
Миссис Джиффсон подошла к детям.
— Ну, дети, собирайтесь, поедем…
Она ласково потрепала по щеке полненькую Надю и взяла ее за руку.
Город поразил детей своею роскошью и красотою: они ехали по прекрасному бульвару, эспланаде; по одной стороне возвышались богатые каменные здания с верандами, колоннадами, тенистыми садами, прудами и фонтанами; по другой — широкие лужайки красиво расстилались между дорожками и аллеями. Набережная ниспадала к реке большими мраморными лестницами, гатами, на которых живописно толпились индусы в пестрых и белых туниках.
— Что это они делают, папа? — спросил Володя, показывая на группу полунагих людей с бронзовою кожею, которые вошли по колена в воду, набирали воды в пригоршни и поливали голову.
— Это они совершают свои омовения, — отвечала миссис Джиффсон; — они почитают реку Гангес священною и потому во время молитвы обливаются священными водами. Так им предписывает их религия.
— А это кто такие? — спросила Надя, указывая на нескольких высоких индусов в длинных белых одеждах.
— Это брамины, священники их, — ответила Дженни.
— Они раздают им такие краски, которыми индусы накрашивают себе знаки в честь своего бога, а потом продают маленькие амулетки, раковинки, бусы.
Надя видела, как подходили к браминам индусы и накрашивали себе на лбу треугольники, кружки, звезды.
— А какие это пальмы, тетя? — спросил Володя, указывая на высокие стройные деревья у фонтана.
— Это кокосовые пальмы.
— Смотри, смотри, Надя, кокосовые пальмы!.. показал Володя сестре.
Но всего более возбудил их удивление большой слон, который попался им навстречу. Он тащил какие то тюки, и вожак его, помещавшийся в будочке на спине, то и дело постукивал его молоточком по голове.
— Слон, слон! — закричали Володя и Надя в один голос.
— О, здесь вы часто увидите слонов, — заметила миссис Джиффсон, — у нас это не редкость…
— И тигров, тетя, и обезьян, и змей? — приставали дети.
— Ну, тигры и обезьяны, положим, не бегают в городе по улицам, но ручная обезьяна у нас есть. Дядя Джон согласится, вероятно, с вами немного попутешествовать, тогда вы увидите и индусов в их деревнях, и змей, и тигров…
Надя, было, немного струсила, но Володя пришел в неописанный восторг от предполагаемой прогулки.
— Папа, ведь ты позволишь? — приставал он к отцу.
— Без себя я вас не пущу, но если мне будет время, то свезу вас в сопровождении дяди Джона куда-нибудь недалеко в окрестности. Сколько времени может отнять такое путешествие, Софи? Признаться, я и сам не прочь взглянуть на ваши джунгли…
— Дней пять, а то и меньше…
— Ну, этим временем еще можно пожертвовать.
— Значит, папа, решено? — сказал Володя.
— Решено, — засмеялся отец.
II[править]
Дома Дженни и Вилли повели своих гостей, прежде всего в приготовленные для них комнаты.
— Как? И каждому из нас будет отдельная спальня? — спросил Володя.
— А то как же? — удивилась Дженни.
— Ну, это уж больно важно, дома мы спали с сестрой в одной детской, и у нас была одна старая няня, которая за нами ходила.
— Как это можно, чтобы одна старуха и со всем управлялась? — возразил Вилли, — вот у нас у каждого по няне, да еще и по горничной, да грумы, да просто слуга, и то едва со всем справляются.
— Хотите осмотреть наш дом? — спросила Дженни.
— Ах, да, покажите, — в один голос сказали Володя и Надя.
— Мы начнем с верху, с третьего этажа, — сказала Дженни и повела своих новых гостей по широкой каменной лестнице.
— Разве вы живете в трех этажах? — удивились дети.
— Да, — ответил Вилли, — я помню, когда я был еще очень маленьким, у нас третьего этажа не было, но потом надстроили, потому что мало стало места: ведь одна папина контора занимает теперь целых шесть комнат…
Наверху были спальни взрослых и детские. В спальнях на всех кроватях висели длинные кисейные пологи, в окнах были серпянковые рамки, а на дверях тяжелые портьеры.
— Это мы все от москитов, муравьев, и всяких букашек прячемся, — пояснил Вилли, — когда жары стоят, они всюду забираются и очень надоедают.
В среднем этаже помещалась столовая, большая, просторная комната, вся отделанная прекрасно выточенными из дерева барельефами, с высокими стульями, у которых спинки тоже покрывала искусная резьба.
— Как это красиво выточено! — сказала Надя.
— Это все здешние жители, индусы, выделывают, и представьте себе, кузина, самым простым ножом; где-нибудь в уголку, на дворе или на улице.
— А это что? — спросила Надя, показывая в потолок, где надо всею комнатою опускалась четырехугольная рамка, обтянутая полотном.
— Это пунка, — объяснила Дженни, — чтобы мух отгонять и охлаждать воздух.
— Как же это?
— Я вам сейчас покажу, — предложил Вилли и убежал за дверь.
Через минуту пунка закачалась, мерно поднялась и также мерно опустилась, опять поднялась и опять опустилась…
— Ай! — невольно вскрикнула Надя.
— Не бойтесь, кузина, это Вилли дергает за веревку в смежной комнате, вот пунка и качается — замечаете, как на вас дует прохладным воздухом?
— Это, знаешь, Надя, все равно, как у нас в деревне нанимают деревенских девочек, чтобы они махали над столом большою веткою. Только это удобнее.
— Еще бы! — подтвердила Надя. — А кто же у вас приводит пунку в движение?
— Для этого есть особые два индуса, они сменяются, — отвечал вернувшийся Вилли.
В следующих смежных комнатах помещалась библиотека; книги в шкафах стояли так чинно, в таком порядке, что Володя невольно спросил:
— Как это вы ухитряетесь содержать столько шкафов в такой чистоте? У нашего папы всего два шкафа с книгами, и то они всегда в беспорядке, хотя мы и убираем у него в кабинете два раза в неделю.
— Да, ведь, кроме папы, книги эти редко кто читает, они слишком дорогие, эта библиотека стоила папе много, много денег, ее тут три дня устраивали, приезжал для этого комиссионер от книжного магазина и сам все расставил.
— Так зачем же было покупать их, если их никто не читает?
— Так надо, нельзя же без библиотеки, это, все равно, что мебель, у всех богатых набобов так. И притом папа иногда читает…
— А что это такое набоб? — спросила Надя.
— Набоб, здешний богатый индус, все равно, что, по-нашему, джентльмен.
— Ах нет, Вилли, джентльмен вовсе не то, — перебила его Дженни, — можно ли сравнить набоба с джентльменом? Это совсем, совсем не то…
Вилли уже собирался отвечать, но в эту минуту они очутились у выхода на лестницу и спустились в в первый этаж.
— Вот тут, налево, — объяснили хозяева, — папина контора, кабинет, спальня — туда мы не можем вас повести; а мы теперь пойдем направо, в приемная комнаты.
Приемные комнаты совсем ослепили Володю с Надей: в них все блестело, все было так нарядно; всюду стояли громадные пальмы в бочках, на полу лежали шелковистые, пушистые ковры, в которых тонула нога и красивые тигровые и барсовые кожи: головы тигров с разинутыми пастями и стеклянными глазами были точно живые.
На шелковой мебели и шелковых портьерах были вышиты затейливые растения и птицы самых ярких цветов.
— Как это искусно заткано! — сказала Надя.
— Это не заткано, кузина, это вышили маме ее швеи-индусы.
— Как швеи-индусы? Мужчины?
— Да, здесь мужчины отлично вышивают, лучше женщин, хотя и женщины тоже шьют недурно, только мама говорит, что у них мало фантазии…
Роскошные хрустальные вазы висели с потолков, на стенах в золоченых рамках было много картин, а на этажерках стояло так много всевозможных ваз, вазочек, деревянных стаканчиков, чашечек, разных фигурок и всяких фарфоровых вещиц, что глаза разбегались. В клетках висели попугаи, а в больших аквариумах и террариумах плавали рыбки, ползали черепахи, ящерицы, извивались змеи.
Комнаты тянулись анфиладой, их было до десяти.
Тут дети насчитали и гостиную, и курильную, и концертную залу, и танцевальную залу, и приемную залу, и угловую чайную комнату, и приемную для заседаний…
У них в глазах зарябило.
— Господи, как это вы не заблудитесь во всех этих комнатах? — удивлялся Володя.
Кухня располагалась в особом флигеле и сообщалась со столовою крытым коридором. Кроме, нескольких пристроек для лакея, грумов, повара и управляющего не было никаких приспособлений для прислуги.
— Как же это вы говорите, что у вас так много прислуги, а где же они все живут? — спросил Володя.
— Они у нас не живут, а только приходят; вечером все расходятся по своим хижинам, — отвечал Вилли.
— Как это странно! А прачечная? — спросила Надя.
— Прачечная? Какая прачечная? — удивилась Дженни.
— Да, где же вы стираете белье?
— Белье! Очень просто: придет индус с корзиной или с ручной тележкой, заберет все грязное, увезет, выстирает и привезет чистое; за это ему платят…
В стороне стоял маленький домик в одно окошечко.
— А тут кто живет? — спросила Надя.
— Тут живет наша старая няня Пешавери… — отвечала Дженни.
— Индуска?..
— Да, она только крещеная, папа крестил ее в нашу веру, когда спас ее от дикарей.
— А что с нею хотели сделать?
— Она была мерия, то есть жертва, ее хотели принести в жертву, потому что в тот год была очень плохая жатва шафрана…
— Расскажите, кузина, как же это так ее хотели принести в жертву?..
— Ах, это ужасно: ее привязали к священному столбу, обвили гирляндами цветов, пропели над нею жертвенные песни; потом все племя, вооруженное мечами, стало плясать вокруг нее, сперва описывая большие круги, потом все меньше, меньше… вот в этот-то момент и подоспел папа со своими слугами; он отнял ее и привез сюда.
— А если бы ее не спасли? — со страхом спросила Надя.
— Тогда ее бы закололи и разрубили на мелкие куски. Каждый дикарь взял бы по куску ее мяса и зарыл бы это мясо у себя на поле.
Ее привязали к священному столбу.
— Зачем же это?
— Чтобы шафранная жатва удалась… впрочем, этого я вам, Недди, уже не сумею объяснить, это вам объяснит сама няня Пешавери…
— А разве она говорит по-английски?
— Еще бы! Она свой родной язык позабыла, она, ведь, у нас уже лет двадцать пять живет, даже старшего нашего брата Джона вынянчила.
Осмотрев дом и пристройки, дети вернулись в приемные комнаты и через широкую веранду прошли в сад; там было много тенистых аллей, фонтанов, прудов, мостиков, беседок, но детей всего более занимали разные плоды, которых они не видали, множество пестрых попугаев и разноцветных бабочек, которых Надя сперва принимала тоже за птичек, так они были велики.
Дети дошли до середины сада, или скорее парка и очутились под тенью целого леса тоненьких, стройных деревьев, вершины которых странно переплетались с толстыми горизонтальными ветвями; когда Надя хорошенько присмотрелась, она заметила, что стволы этих деревьев выходили из веток одного толстого, громадного дерева, которое стояло посреди.
— Что это? — с удивлением спросила она.
— Ах, это индийская смоковница! — воскликнул Володя, — а я то и не узнал сразу. Правда?
— Да, это смоковница, — подтвердила Дженни, — папа говорит, что посадил ее пятнадцать лет тому назад, когда только что приехал в Калькутту; тогда у папы, знаете, еще не было этой виллы, он жил в простом деревянном коттедже…
Володя и Надя с любопытством осматривали интересное дерево, которое само по себе составляло целый парк: каждая большая ветвь пускала в землю новый ствол, и этот ствол в свою очередь покрывался мелкими ветками и листвою.
Наконец, пора было и вернуться домой. На одном из поворотов навстречу детям выскочила обезьяна.
— Это наш Джоко! — отрекомендовал Вилли, — Ну, Джоко, дай руку гостям!
Джоко чинно подошел сперва к Володе, потом к Наде и протянул им свою длинную руку.
Володе он так понравился, что тот просто не мог налюбоваться на его забавные гримасы и прыжки.
На лужайке важно расхаживали два павлина.
— Ах, вы держите и павлинов? — сказала Надя.
— Держим? — удивилась Дженни, — мы не держим, они сами залетают к нам, но мы их кормим хлебом и зернами…
— Как залетают? откуда залетают? — осведомился Володя.
Откуда? Из своих гнезд, вероятно, право не знаю…
Так разве они у вас дикие?
— Да, их тут много и если бы не секретари, они бы часто к нам летали.
— Это еще что такое за секретари? — спросила Надя.
— Это тоже птицы; да вон один сидит на заборе.
Дети оглянулись и увидали огромную птицу, вроде коршуна или орла, с голою шеею, громадным клювом и крепкими крючковатыми когтями.
— Они едят остатки мертвых, которых сжигают индусы, вот их тут в городе и много, — добавил Вилли.
— А вы видели когда-нибудь, как сжигают мертвых? — спросил Володя.
— Как же не видеть? — отвечал Вилли; — ведь их сжигают за решеткою, а решетка прилегает к набережной…
— Ай, как страшно! — сказала Надя.
— Что тут страшного! Мы с папой ходим иногда смотреть на похороны набобов или браминов. Когда хоронят брамина, кузиночка, так подойдет к трупу его ближний родственник, да и хватить его в голову большою железною палкою, вот так! бум! — и Вилли наглядно показал этот обряд на соседнем дереве. Надя даже отскочила.
— Полно, Вилли, — уговаривала сестра, — ты вечно дразнишь… видишь, Недди боится.
Дженни переделала «Надю» в «Недди», что той, впрочем, очень нравилось. Она по нескольку раз заставляла кузину называть себя и от души смеялась, когда у той, все-таки, не выходило.
III[править]
За обедом детей представили строгому серьезному дяде Джиффсону, которого даже бедовый Вилли, видимо, побаивался.
После обеда заложили коляску и поехали кататься по эспланаде.
— Хотите, мы проедемся за город, в богадельню для престарелых животных? — предложила миссис Джиффсон; — это займет детей.
— Как это, тетя? — осведомился Володя, — богадельня для животных?
— Так, для коров, ослов, ворон, кошек, собак…
— Да, ведь, индусы их, кажется, всех обожают?.. заметил Николай Петрович.
— Нет, не обожают, — поправил дядя Джон, — а думают, что души умерших переходят после смерти в животных. А вот и та часть гатов, где сжигают умерших, не хотите ли взглянуть на этот обряд?
— Охотно… — отвечал Николай Петрович.
— Только уж меня увольте, — сказала миссис Джиффсон, — это не по моим нервам.
Надя тоже захотела остаться с тетей, а с нею осталась и Дженни, но мальчики упросили взять их с собою.
— Вы, ведь, недолго там пробудете, — сказала миссис Джиффсон, — мы поедем потихоньку вперед и будем ждать вас за городом у колодца. За решеткою было разложено в ряд до десяти костров. У одного из этих костров толпились кучки индусов с браминами.
Они обнажили тело покойника, взвалили на костер, и один из родных подошел с горящим факелом.
— Это он принес из дому, — шепнул Вилли Володе, — они всегда приносят свой домашние огонь.
Брамин вылил из сосуда на голову умершего священной воды, прочел молитву и дал знак зажечь костер. Над огнем закружились большие птицы, которые старались клюнуть покойника.
— Это и есть секретари? — спросил Володя.
— Да, они еще поживятся после, когда все уйдут; кости обгложут.
— Разве костей не зароют?
— Нет, видите, сколько их тут валяется…
Володя, действительно, увидел много черепов и других костей на земле. Двое голых ребятишек перебрасывались этими черепами, как мячиками.
Вокруг костра выли и голосили какие-то женщины.
— Это все родственницы покойного? — осведомился Володя.
— Нет, отвечал Вилли, их нанимают за деньги, чтобы они плакали по покойнику.
Заглянули еще в комнатки, где стояли те из умерших, которых не успели сжечь за день. Между ними были и умирающие.
— Однако, это жестоко, — сказал Николай Петрович, — бросить так на произвол судьбы еще живого человека.
— Да, папа рассказывал нам случай, который был с ним лет двадцать тому назад: он ехал по пустынной дороге и нашел такого брошенного полумертвеца. Ему стало жаль бедного, он дал ему глотнуть вина из своей походной фляги, обмыл его лицо, напоил водою и перевез на соседнюю станцию. Оказалось, что жестокая лихорадка, которая уложила этого бедного парию, вовсе не была смертельною — несколько сильных приемов хины оживили его, а хороший уход скоро восстановил его силы.
— Куда же делся потом мнимоумерший?
— Он и теперь еще служить у нас и самый исправный грум; папа его всегда берет с собою в дорогу, потому что он самый честный из всех слуг.
Мужчины дошли до колодца, где их ждала коляска. Колодец был покрыт круглою крышею из бамбуковых стволов; кругом возвышались скамьи, а на них стояли чашки вроде ковшей, выдолбленные из кокосовой скорлупы.
— Это колодец парий, — пояснил Вилли Володе, — сюда парии приходят по утрам и ждут, пока придет кто-либо из другой касты, и тогда они просят налить им ведра. Только это делается очень осторожно, если эти высшие замочат руки в воде париев, им придется долго очищаться у своих браминов.
Коляска понеслась по ровной проселочной дороге, и мимо замелькали пальмовые рощицы, колодцы, ночлежные беседки для пешеходов, поля маиса, риса, сады с огромными деревьями роз, от которых далеко разносился аромат. Наконец остановились у большого каменного здания, окруженного тенистою рощею. Дядя Джон выскочил из коляски, дал несколько грошей привратнику, и они вошли в богадельню. Это было как раз во время ужина: на большом дворе собралось целое стадо четвероногих калек, хромоногие вороны с забинтованными ногами, слепые попугаи, безрогие быки, кошки, покрытые язвами, собаки с вывихнутыми членами, орлы с искалеченными крыльями; все это толклось, шумело, требовало пищи, и множество прислуги сновало взад и вперед, приносило корытца и чашки, черпало воду из колодца.
— Они все забинтованы и намазаны мазью, разве их лечат? — спросила Надя.
— Да, за ними ухаживают, как за настоящими больными, — отвечала миссис Джиффсон.
— Кто же устроил эту богадельню? — спросил Николай Петрович.
— Она учреждена на общественные суммы города, — отвечал дядя Джон, — содержание ее обходится недешево.
Какой то полухромой осел остался чем-то недоволен и начал неистово лягаться и кричать. Один из слуг подошел к нему и стал его уговаривать. Володя и Надя до слез смеялись, когда Вилли перевел им, что он называет длинноухого драчуна самыми нежными именами и старается его успокоить обещаниями самого лучшего маиса на завтрак.
— Вот чудак! — сказал Володя, — попотчевал бы его лучше хорошей хворостиной; какой бессовестный, настоящий осел, так ему отлично живется, а он еще капризничает.
— Нет, прислуга здесь не смеет так распоряжаться с больными, за этим строго следят надсмотрщики, — заметил дядя Джон.
Когда вся компания вернулась домой, было уже совсем темно. Весь дом осветился газом; в открытые окна врывались из саду тысячи ароматов, но и тысячи насекомых. Володя, страстный энтомолог, просто не мог усидеть на месте, и поминутно выскакивал из-за стола, чтобы поймать какую-нибудь бабочку, жука.
— Да полно тебе, всех не переловишь, — смеялся отец.
— Не останавливайте его, — серьезно заметил мистер Джиффсон, — это полезная слабость. Великое дело природа, кто любит природу, из того, наверное, выйдет со временем человек.
Таким образом, у строгого дяди Джиффсона и у Володи оказалась одна общая слабость: дядя Джиффсон тоже был страстный любитель растений, птиц, насекомых.
— Завтра у меня свободный день, и мы с тобой отправимся в зоологический сад, — сказал дядя Джиффсон Володе.
— И мы с вами, заговорили остальные. Отказались только миссис Джиффсон, которая все утро хлопотала по хозяйству, и Джон.
— Папа такой искусный путеводитель, что я буду лишним, — извинился он, — у нас завтра назначен крокет в клубе.
IV[править]
Посещение зоологического сада привело Володю в восторг: он, просто, не мог оторваться от клеток с разноцветными птицами, с огромными змеями, ящерицами, черепахами, что очень забавляло дядю Джиффсона. Но и помимо населявших его животных, зоологический сад представлял целый парк с красивыми мостиками, гротами, беседками.
На возвратном пути разговорились о предположенной поездке в джунгли.
— Жалею, что дела не позволяют мне сопутствовать вам, — сказал мистер Джиффсон, — я сам охотно бы проветрился и взглянул на наши чудные леса. Впрочем, Джон может меня заменить: когда он был мальчиком, мы с ним по целым неделям бродили в джунглях, в нем есть охотничья жилка…
За вечерним чаем составили целый маршрут: предполагалось отправиться верхами на юго-запад; захватить с собою провизии на целую неделю, для чего взять лишних лошадей. В качестве, проводников и в тоже время слуг взять с собою няню Пешавери и Джеймса, того индуса, которого мистер Джиффсон, когда-то спас от смерти. Взрослые мужчины, к ним причислялся и Вилли, вооружались винтовками, кинжалами и пистолетами. Так как нужно было кое-что заготовить в дорогу, то тетя Джиффсон просила день сроку; эту просьбу уважили, хотя молодежь не очень-то обрадовалась отсрочке.
— Целый день еще ждать! — с сожалением протянул Вилли. — Уж, по крайней мере, мама, ты спеки нам пирожки, знаешь, какие папа любит, слоеные и на взбитом масле.
— Хорошо, хорошо, — с улыбкой отвечала мистрис Джиффсон, — будут тебе и пирожки…
— А вы, тетя, поедете с нами? — спросила Надя.
— Ну, уж, нет, дитя, я слишком стара, чтобы скакать, сломя голову, верхом на лошади, это удовольствие я предоставляю вам под охраною Джона и твоего папы… Я буду вам только мешать, да и хозяйства нельзя оставить.
На другой день все в доме заволновалось: миссис Джиффсон захлопотала с самого утра о разных жареньях, печеньях, вареньях — можно было подумать, что провизии заготовляется не на пять дней, а на целый месяц. Не смотря на множество прислуги, заботливой хозяйке пришлось за всем присмотреть самой.
— И охота вам пачкаться, — смеялся Николай Петрович; — предоставили бы все повару…
— Нельзя, здесь люди неумелые, мы, вот, все приискиваем европейского повара, да не едут… — извинялась она.
Дядя Джон чистил свою винтовку, справлял рыболовный снаряд, смазывал каким-то жиром высокие охотничьи сапоги. Вилли и Дженни спорили о том, что будет лучше — встретить диких, или поймать еще одну маленькую обезьянку, как Джоко.
Володя и Надя не знали, куда им деться, нетерпение их возрастало с каждым часом. Володя раз десять перебрал свою походную сумочку, где были уложены принадлежности для ловли насекомых и для ботанизирования.
Наконец, миссис Джиффсон объявила за вечерним чаем, что все готово, уложено, запаковано, и что завтра с рассветом можно двинуться в путь.
— Няня Пешавери знает, где что положено, она упаковывала вместе со мной, — прибавила она.
— Мама, а вина ты дала нам с собой? — спросил Джон.
— Дала, дала, ничего не забыла, я, ведь, еще не разучилась собирать в дорогу, — сказала миссис Джиффсон, смеясь.
Не могу вам сказать с достоверностью, спала ли молодежь эту ночь; на утро, еще задолго до рассвета, все уже были на ногах и в дорожных костюмах.
Старуха Пешавери, лет пятидесяти с небольшим, высокая, худощавая, смуглая, с огненным быстрым взглядом черных глаз, бодро суетилась около провизии. Она оделась тоже по-дорожному: в короткую тунику без рукавов, подпоясанную в талии, и в высокие сапоги из какой-то мягкой кожи, поверх которых подшнуровывались деревянные сандалии. Голову ее покрывала широкая белая повязка, которая спускалась и на плечи. За поясом у нее висел большой нож в ножнах, а на груди был пристегнут небольшой пистолет.
— Ваша няня точно мужчина в своем наряде, — заметил Володя.
— О, она отлично стреляет, не хуже мужчины, а ездит верхом всегда по-мужски, — отвечал Вилли.
Наконец, все вскочили в седла, простились, миссис Джиффсон набожно сложила руки и прочла громко коротенькую напутственную молитву, во время которой все с благоговением склонили головы. На прощание еще даны были последние советы, и маленький караван тронулся в путь.
V[править]
До джунглей нужно было ехать более суток; на ночь предполагалось остановиться в деревушке, где у Джеймса жила знакомая семья индусов.
Дорога шла сперва все по равнине, которую там и сям пересекали ручьи и речки. На каждом шагу попадались толпы полунагих индусов в коротких туниках с бусами на шее и на ногах; это были либо рабочие, которые возвращались к себе на родину, либо богомольцы, шедшие в какой-нибудь ближайший храм.
— Ах, посмотрите, какие странные индусы! — воскликнула Надя, показывая в сторону.
У самой дороги стоял человек лет тридцати со сжатыми кулаками и отвешивал поклоны прохожим. Какой-то индус дал ему мелкую монету, он не разжал кулаков, а взял ее очень ловко обеими кистями рук и положил в ящичек, который висел у него на поясе. Другой, с растрепанною бородой, в изодранном рубище, сидел подле, на земле и пилил какую-то невозможную мелодию на чем-то вроде скрипки.
— Это факиры, — пояснил дядя Джон, — один из них уже лет десять стоит тут во всякую погоду на одном месте со сжатыми кулаками. У него ногти вросли в тело, и теперь он уже не может разжать пальцев…
— Зачем же он это сделал? — спросила Надя.
— Он думает, что эти истязания приблизят его к божеству, что его душе; не надо будет скитаться в виде разных животных.
Дальше им встретился еще один факир, который привесил себе пудовые тяжести к рукам.
Другой, с растрепанною бородой, в изодранном рубище, сидел подле на земле и пилил какую-то невозможную мелодию на чем-то вроде скрипки. Когда Володя выразил свое удивление, то дядя Джон рассказал, что есть факиры, которые истязают себя железными крюками; другие ползают по земле, третьи стоят или лежат неподвижно, дожидаясь, пока верующие накормят их и напоят, четвертые навязывают себе; тяжести на ноги, на плеча, на шею…
— Однако, пора бы и завтракать — заметил Николай Петрович, — я порядком проголодался, а тетя Софи дала нам так много хорошего, что у меня заранее слюнки текут…
Сделали привал у одного из навесов, которых много попадалось на пути. Неподалеку был и колодец. Пешавери сварила на спиртовой лампочке прекрасный кофе, и все общество вкусно позавтракало.
— А зачем эти навесы? — спросил Володя.
— Это ночлежные приюты для тех путешественников, которые не могут платить за ночлег, — отвечал Джон.
После завтрака, пока кормили лошадей, Джон предложил осмотреть индусскую деревню, которая виднелась в стороне от дороги, за пальмовою рощею.
Хижины этой деревеньки были сделаны на подобие малороссийских мазанок, крыты бамбуком или просто пальмовыми ветвями. Около хижины росли кокосовые пальмы, попадались особой породы индийские овцы с тонкою волнистою шерстью, куры, индюшки, гуси, утки. Индусские женщины и мужчины с ребятами хлопотали около костров, которые разложены, были на улице, около хижин. Над кострами на треножниках, в котелках, варились либо похлебка, либо рис, либо рыба. Женщины, при виде посторонних, убегали, дети же с любопытством выглядывали на них из щелей и закоулков. В конце деревни стояла маленькая пагода; у входа в нее был сторож.
— Вот бы посмотреть?.. сказали в один голос дети.
— Что ж, попробуем, — отвечал Джон и сказал что-то сторожу, предварительно повертев у него перед глазами серебряною монетою.
Это средство оказалось вполне действительным: двери пагоды распахнулись, и все общество вошло полюбоваться на пестрых деревянных идолов с высунутыми языками и протянутыми вперед несколькими парами рук.
— Фу, какие у них идолы некрасивые! — сказала Надя. — И зачем это они им приделывают столько рук?!..
— Это означает всемогущество, кузина, — ответил Вилли — с несколькими парами рук можно многое сделать. Не правда ли?
Внутренность храма была украшена гирляндами и букетами цветов, и дети с удовольствием вдыхали благоухание жасминов, гвоздик и роз. В открытые окна влетали какие-то маленькие птички, которые свили гнездо под куполом пагоды; они напоминали наших скворцов своим щебетаньем и совсем не боялись людей. Один из них сел прямо против Володи и произнес что-то вроде:
— Кр-р-иш-ш!
— Он точно говорить, — заметил Володя.
— Да, индусы учат этих птиц произносить имя Кришну, одного из богов, это ученый скворец, — отвечал Джон.
Во дворе пагоды расхаживало несколько священных коров с раскрашенными лбами. Одну из них доил молодой индус.
— Смотрите, Вилли, корову доит мужчина! — удивился Володя.
— А что? — отвечал тот, — их всегда доят мужчины, женщинам не позволяют до них и дотронуться.
— У индусов женщины принадлежать к самой низшей касте, — пояснил Джон, — вот им и не позволяют дотрагиваться до священных животных.
На возвратном пути Джеймс предложил зайти в одну из хижин, где вся семья была в сборе. Он подошел к двери, поднял циновку и переговорил с хозяевами. Получив согласие, путешественники, нагибаясь, пролезли под циновку. Они увидели несколько мужчин индусов, которые сидели на голой земле и что-то жевали. По временам тот или другой выплевывали красную, кровяную слюну.
— Ай, они кашляют кровью! — с испугом сказала Надя.
— Нет, кузиночка, — засмеялся Вилли, — у них не чахотка, это только бетель…
— А что это такое?
— Это такой корень…
— Зачем же они жуют его?
— Они едят много растительной пищи, при которой надо что-нибудь возбуждающее.
— А вкусный этот бетель?..
— Вам бы не понравился, горький, за язык щиплет, я раз попробовал… А вот им нравится.
Внутри хижины все было бедно и просто: несколько удочек и палок в углу, деревянный божок на возвышении, две-три кокосовые чашки и в одной из них сушеный рис, сосуд со священной водою, а подле другой сосуд с водою для питья — вот и все.
— Они, верно, очень бедные? — спросила Надя. — У наших крестьян в деревнях есть хоть скамьи, хоть посуда, а тут ничего этого не видно.
— Да, индусы очень неприхотливый народ, — сказал Джон, — они могут целый день работать и сесть какую-нибудь чашечку риса, которую запьют глотком воды.
Осмотрев деревню, наши путешественники уже без остановок поехали дальше. По мере удаления от Калькутты, местность становилась гористее, чаще попадались рощицы смешанных деревьев и реже встречалось жилье; по временам возвышенности спускались к оврагам с болотами и горными ручейками; в этих мокрых, топких долинах разгуливало множество длинноногих птиц, вроде наших аистов, только с яркими перьями.
Около речек, на берегу, лениво грелись на солнце черепахи, а раза два удалось детям увидеть и голову крокодила, который хотел подышать свежим воздухом. На лужайках пестрели прелестные, крупные цветы; не верилось, чтобы они были дикие, полевые. Все это занимало и развлекало детей: они и не заметили, как доехали до ночлега.
В хижине, где они остановились, им повесили гамаки, сплетенные из кокосовых волокон наподобие рогожи. Пешавери сама пересмотрела каждый гамак, не забрались ли туда муравьи, или клещи, или, еще хуже, скорпионы. Спать, однако, пришлось недолго, с первыми солнечными лучами всех разбудили и отправились дальше.
Жилья уже совсем не встречалось, дорога превратилась в узкую тропинку, пролегавшую между болотами с одной стороны и холмами с другой.
— Лет десять тому назад здесь еще были леса, — со вздохом сказал Джеймс, — а вот теперь все повырубили.
Джеймс ехал впереди: он отлично знал дорогу. Наконец, вдали зачернела темная, густая полоса сплошного леса.
— Вот и джунгли! — воскликнул Вилли. — Теперь, кузиночка, готовьтесь встретить тигров, змей и настоящих диких.
— Не бойтесь, Недди, душечка, — уговаривала Дженни совсем перетрусившую девочку; — с нами, ведь, Джеймс, и Пешавери, и Джон, если мы и встретим тигра или змею, они убьют их, у них есть ружья, да и у вашего папа тоже.
VI[править]
Величественный, прекрасный лес, в котором очутились наши путешественники, поразил их своим разнообразием, своею роскошью красок и тонов: мимозы, музы, панданы, манговые и апельсинные деревья перемешивались самыми прихотливыми, самыми неожиданными группами. Вокруг их стволов опутывались и спускались затейливыми фестонами гибкие ветви бегоний, бетеля, дикого перца… Далее роскошные кусты азалий чередовались с целыми группами прекрасных душистых жасминов, которые роскошно оттенялись темною зеленью лавровых и миртовых деревьев.
Множество пальм горделиво поднимали свои пышные вершины надо всею этою путаницею душистой, пестрой, заманчивой растительности, а розовые деревья поражали глаз яркостью и разнообразием оттенков.
Казалось, конца не было всевозможным породам деревьев: тут были и тиковые, и драконовые деревья, и сандальное дерево, и камфарное. Листья некоторых латаний достигали такой величины, что парою таких листьев можно было, по уверению Вилли, покрыть хижину; вышина пальм и деревьев не позволила бы самому искусному стрелку попасть стрелою в вершину. Под густою листвою было прохладно, местами лучи солнца не могли пробиться сквозь сочную занавесь спутанной, разнообразной зелени.
По временам большая разросшаяся смоковница занимала своими стволами целый участок; между ее ветвями путались ползучие растения, а внизу расстилался мягкий яркий ковер мху вперемежку с высокою травою. Папоротники в рост человека казались исполинским кустарником, их могучие стволы выпускали целые веера громадных перистых листьев, а крепкие корни утопали во влажной почве, из этих корней поднимался густой лес молодых ярко-зеленых отпрысков с их завивающимися в мохнатые крючки почками. Живописные кусты акаций с нежными белыми, желтыми и бледно-розовыми цветами раскидывались между всею этою путаницею всевозможных растений целыми шатрами.
— Ах, как здесь хорошо! — невольно в один голос сказали дети.
Утренняя свежесть мало-помалу сменилась душным влажным теплом и чем дальше, тем оживленнее стали копошиться в этом густо-разросшемся, диком уголку и звери, и насекомые, и птицы. Всего больше было обезьян и попугаев; попадались изредка белки, в траве переползали пестрые ящерицы и красивые большие жуки.
Все общество сделало привал под тенью большой развесистой смоковницы и расположилось завтракать. Невдалеке текла глубокая быстрая речка, над которою живописно свесились папоротники и акации.
Вот хорошо бы выкупаться до завтрака, — сказал Джон.
— Вы охотник до купанья, Николай Петрович?
— Я не прочь, — отвечал Николай Петрович.
— И нас, и нас возьмите, — запросили мальчики.
— Пожалуй, идите.
Джеймс тоже последовал за господами. Спустились с крутого берега и выбрали удобное место, где речка расширялась, образуя нечто вроде пруда. Вода оказалась теплая, точно кипяченая. Все хорошо плавали, и Володя особенно далеко заплывал, желая показать свое искусство.
— Молодой барин, — заметил Джеймс, стоявший на берегу, — не надо далеко уплывать, тут, наверное, есть кайманы…
Но Володя не слушался, нырял, бросался на спину и снова плыл.
Вдруг Джеймс закричал ему:
— Дальше, дальше, сюда, ко мне!..
Все оглянулись, оглянулся и Володя, который подплыл близко к противоположному берегу.
Шагах в пяти от него, на кусте агавы, свесившемся над водою, качалось что-то длинное, черное, извивающееся.
Володя так оторопел, что вместо того, чтобы плыть на середину, поплыл прямо или, скорее, не поплыл, а забарахтался в воде, а змея кобра спокойно, не торопясь, вытягивала свое длинное тело с разинутою пастью и готовилась его ужалить.
Все были так далеко от погибавшего мальчика, что не успели бы доплыть; один Джеймс не дремал: он быстро выхватил пистолет из-за пояса, прицелился, раздался выстрел… и черное длинное туловище как-то странно закачалось в воздухе, раз, два, наконец, безжизненно свесилось вниз. В то же время подплыли Джон с Николаем Петровичем и подхватили Володю, который едва не лишился сознания и совсем обессилел.
Услыхав выстрел, девочки переполошились и послали Пешавери узнать, что случилось. Все поторопились одеться и захлопотали около Володи. Ему дали глоток вина, каких-то успокоительных капель, которыми заботливая миссис Джиффсон снабдила на всякий случай Пешавери… Когда испуг прошел и всеобщее волнение улеглось, все хватились Джеймса, но Джеймс оставил на берегу свое платье и переплыл на другой берег с пистолетом в руках.
— Куда же это он пропал? — удивлялся Николай Петрович, который горел нетерпением поблагодарить спасителя своего сына.
— Он, верно, ищет другую змею, — отвечала Пешавери.
— Какую другую змею?
— А эти змеи всегда бывают парами, где-нибудь близко есть другая, а, может быть, и гнездо. Джеймс найдет.
Действительно, через час, когда уже все сидели за завтраком, явился с противоположной стороны Джеймс и торжественно тащил за собою двух змей, связанных толстою бечевкою из какой-то скрученной травы.
Дети с любопытством рассматривали их темно-зеленые тела с желтым брюшком, длинные жала и ядовитые конические зубы.
— Хотите попробовать их за завтраком? Они не дурны на вкус… — предложил Джон.
Пешавери приготовила из них кушанье: она сняла кожу, выпотрошила внутренности, разрезала мясо на куски и зажарила его в масле. Вкус мяса был приторный, сладковатый и не понравился детям. Зато они сделали честь слоеным пирожкам миссис Джиффсон, так, что от них скоро ничего и не осталось.
VII[править]
— Что же мы теперь будем делать? — спросили дети. — Куда мы отправимся?
— Я могу предложить вам два пути: либо пробраться в самую чащу и заночевать в лесу, под открытым небом, либо свернуть влево, к жилью, тут есть верстах в десяти сахарная плантация, где нам, вероятно, не откажут в ночлеге, — сказал Джон.
Решили избрать благоразумный путь и свернуть влево, а в глубь джунглей пробраться на другое утро пораньше. Скоро почувствовалась близость жилья: стали попадаться вырубленные пространства, приготовленные под пашню, тропинка превратилась в дорогу, хотя и очень первобытную, так, что лошади поминутно спотыкались о хворост и пни. Притом, местность постепенно понижалась и превращалась в болотистую. Болота, впрочем, не походили на наши северные бесплодные торфяные грязи: это были топкие, но полные жизни и растительности пространства, где масса самой сочной, самой прихотливой зелени росла и путалась во влажной жидковатой почве.
— Смотрите, смотрите, муравьи! — закричал Вилли, приостановив лошадь.
Действительно, через дорогу переходила целая армия больших лесных муравьев, которые стройными рядами, медленно, обдуманно переползали кочки, обходили стволы деревьев, преодолевали препятствия.
Верно, кто-нибудь разорил их жилье, вот они и перекочевывают, — сказала Дженни.
Дети любовались на маленькую армию и удивлялись порядку, с которым она двигалась.
— Точно настоящие солдаты, — сказал Володя. В эту минуту на него свалился откуда-то сверху продолговатый листок, за ним другой; Володя хотел уже сбросить эти листья, думая, что их занес ветер, но, к великому его удивлению, оба листка выпустили длинные предлинные ноги и поспешили убраться по добру — по здорову. Володя с открытым от удивления ртом смотрел на это чудо, а Вилли, который видел все происшедшее, покатился со смеха.
— Вы думали, что это листья? — выговорил он, наконец, — да? Ха, ха, ха!.. Это не листья, это насекомые, они так и зовутся странствующими листьями. Тут, верно, их много, слезайте с лошади, поищемте.
Действительно, скоро мальчики нашли одно насекомое, и Володя с Надей не могли вдоволь надивиться на сходство его с листом.
— Хоть под микроскопом рассматривай, листья, да и только, — говорил Володя, — даже жилки есть, как на листе.
Конечно, странствующий лист попал к Володе в коллекцию вместе с большим жуком носорогом, которого нашли тут же.
Когда муравьиная армия пропустила свои последние отряды, все общество двинулось дальше в путь и через час уже добралось до плантации. Джон поскакал вперед и скоро вернулся в сопровождении хозяина, мистера Сиднея. Хозяин оказался услужливым и милым господином и охотно показал своим гостям все несложное устройство своей плантации. Дети увидели, как растят тростник на сильно орошенном болотистом грунте, как потом его срезают, сушат, связывают в пучки и отправляют на заводы. Полунагие, исхудалые индусы толклись по колено в болоте, и Наде стало очень жаль их.
— Бедные! Как это должно быть тяжело целый день стоять в болоте.
— Да, обязанность их незавидная, — сказал Джон, — и за то, что они так целыми днями мучаются, им платят самую ничтожную плату, которой едва хватает на дневную порцию.
За вечерним чаем разговорились о туземцах и их обычаях.
— А в здешних джунглях нельзя встретить диких индусов? — спросил Николай Петрович.
— Верстах в пятнадцати в сторону от средней тропинки, по которой вы ехали, есть манд, т. е. несколько хижин племени Тода. Советую вам посмотреть на них, я вам дам проводника. Это очень интересное племя, остатки первобытных обитателей Индостана. Они постоянно кочуют со своими стадами буйволов от одного манда к другому; теперь они в нашей местности, а как наступит бездождие, они уйдут в Нильгирския горы.
— Как вы думаете? — обратился Николай Петрович к Джону и детям, — это, на мой взгляд, будет достойная цель нашего путешествия.
Все с удовольствием согласились и на другое утро отправились в путь под предводительством брата самого хозяина, молодого человека, выросшего среди природы, но, по-видимому, начитанного и неглупого.
Местность, по которой они теперь ехали, имела вполне дикий, своеобразный вид; громадные, столетние деревья, пробковые дубы, железное дерево, сандальное дерево, кокосовые пальмы перемешивались с целыми кущами всевозможных кустарников, перепутывались с самыми прихотливыми орхидеями и местами образовывали такую сплошную чащу, что лучи света едва проникали сквозь всю эту массу разнообразной зелени.
В самой чаще пришлось пробираться по узкой тропинке, по берегу глубокой реки. Вдруг послышалось не то хрюканье, не то визг.
— Что это? — с испугом спросила Надя.
— Это, вероятно, кабан, — сказал молодой Сидней. — Вот мы сейчас его выгоним из чащи.
Сидней, Джон, Джеймс и Вилли со свистом и криком окружили кусты и через несколько минут оттуда выскочил громадный кабан с бурою шерстью, с длинною щетиною на спине и с толстыми загнутыми клыками. Он бросался во все стороны, но уйти ему было некуда, наши охотники образовали круг, раздались два, три выстрела, — и кабан упал мертвым. Его торжественно навьючили на одну из двух лишних лошадей и поехали дальше.
— Вот вам и охота, — смеясь сказал Джон, обращаясь к Наде и Володе.
Теперь недостает только, чтобы мы встретили тигра, — воскликнул Вилли.
— Ну, с тигром не так-то легко справиться, — заметил Джон.
Однако тигра не встретили и без дальнейших приключений добрались до луговины, на которой раскинулся манд.
Пять или шесть хижин, сколоченных из досок, стояли на довольно далеком расстоянии одна от другой. Щели между досками были замазаны глиной, а крыша из бамбука законопачена травой. Перед каждою хижиною находился самый первобытный очаг, сложенный из камней.
— Посмотрите, кузина, это точно библейские жертвенники, — сказал Вилли.
— А это что за изгородь? — спросила Дженни у Сиднея.
— Сюда они загоняют скот; они, ведь, владеют стадом сообща. Вот и избушки, где доят буйволов.
— А мясо они едят?
— Нет, они едят только рис, пшено, маис…
— Значить, они засевают поля?
— Сами они пастухи, но берут дань с других племен, у которых они в почете.
В манде не видно было мужчин, но у избушек резвились дети, а понемногу вышли и женщины. они были высоки ростом, стройны, с правильными чертами лица, одеты в какие-то белые тоги с красными и синими полосами.
— Они вовсе не темнокожие, — сказал Володя, — и какие у них локоны! Право, они непохожи на диких…
Женщины с любопытством смотрели на пришельцев, а дети без церемонии окружили их и щупали их платье, руки, даже сапоги.
Через полчаса явились и мужчины со стадом: они казались совсем не дикими, с окладистыми бородами, с умными, выразительными глазами и правильными чертами лица. Вся одежда их состояла из куска грубой шерстяной ткани, живописно наброшенной на одно плечо, а оружие--из длинной, тонкой палки. Стадо буйволов с их длинными пучками волос и дикими огненными глазами совсем не походило на домашних животных.
— Ух, какие страшные! — сказали девочки. — Как это они с ними справляются?
— О, Тода страха не знают, они идут со своими плетками и на тигра, и на кабана, и на пантеру. Посмотрите, какие они силачи!.. сказал Сидней.
Действительно, мускулы, как железные, вырисовывались у мужчин на их жилистых, мощных руках и ногах.
Джеймса послали переговорить с одним из пастухов, чтобы достать молока на завтрак, но переговоры шли туго, потому что наречие Тода совсем не походит на общеупотребительное, а Тода знали по-индусски только два-три слова. Наконец, знаками и полусловами объяснили, в чем дело, и младший пастух, мальчик лет двенадцати, принес большую деревянную чашку с молоком. Чашка имела очень первобытный вид: это был кусок ствола, выдолбленный на подобие корыта.
Молоко оказалось довольно вкусным, хотя было жирнее коровьего.
Тода имели очень мирный вид, так, что даже Надя сказала:
— Они совсем, совсем не страшные; я себе иначе представляла диких.
На возвратном пути случилось еще маленькое происшествие, которое задержало наших путешественников: день стоял жаркий, солнце жгло невыносимо, и дети то и дело пили воду из своих походных фляжек. Наконец, у Вилли вышла вся вода, и он спустился к ручью, протекавшему за густыми кущами акаций, под пригорком. Никому и в голову не пришло подождать его, все ехали дальше в полной уверенности, что и Вилли тут же за кустами.
Первый хватился его Джеймс: стали звать, кричать, свистеть — отклика не было. Все общество перетревожилось, вернулись к тому месту, где его оставили. Пешавери с Джеймсом ползали около ручья, стараясь найти след от копыт его лошади, мужчины смотрели во всех кустах, девочки чуть не плакали…
Наконец, напали на след, который вел совсем по другому направлению, в сторону; поскакали и через полчаса догнали заблудшую овцу.
— Вилли, Вилли, — упрекала сестра, — какого мы из-за тебя страха натерпелись…
Вилли казался очень удивленным, когда ему сказали, что он ехал как раз в другую сторону.
— Вот тебе и раз! — сказал он, — а я-то и не заметил… Я, правда, задумался, да и повернул, верно, вместо того, чтобы вправо, влево. Ну да что ж, я бы как-нибудь нашел дорогу.
Он, вообще, немного сконфузился, а брат Джон дал ему порядочный выговор и велел ехать теперь впереди.
Эта задержка заняла добрых полтора часа времени, и на плантацию Сиднея все вернулись только в седьмом часу вечера. Там их уже ждали с обедом… Убитого кабана они поднесли в подарок гостеприимному хозяину, и он обещал угостить их в следующее их посещение кабаньим окороком.
— Навряд ли нам придется скоро заглянуть к вам. — сказал Джон, — наши гости уезжают от нас через неделю, а мы такие домоседы…
— В таком случае позвольте угостить вас теперь, хотя и не вашим кабаном, — отвечал хозяин и велел принести окорок, который гости нашли очень вкусным, но немного жестким.
— Мама, мама, смотри, едут, едут! — весело закричала маленькая Мери, вбегая к комнату.
Миссис Джиффсон вышла на террасу. К крыльцу подъезжали запыленные путешественники; впереди всех Вилли с Володей скакали на перегонку, сломя голову.
— Здравствуй, мама, ты нас, я думаю, ждала?
— Как не ждать, вы на целый день опоздали…
— Ах, это потому, мама, что уж очень хорошо в джунглях… Мы видели диких… Володю чуть змея не укусила… А Вилли заблудился… наперерыв рассказывали девочки.
Это было уже на шестой день со времени их отъезда. Назад ехали не торопясь и потому немного запоздали.
Рассказов хватило на целый вечер.
На другой день мистер Джиффсон объявил, что он намерен свезти гостей вечером к знакомому набобу, который устроит для них парадный прием.
После обеда заложили коляску и карету и отправились к набобу.
Их ввели в просторную комнату, устланную мягкими коврами, с низенькими мягкими диванами по стенам. Набоб встретил их радушно; он был одет в белую кисейную тунику, поверх которой накинута была тонкая индийская шаль самых ярких цветов. Слуга индус принес на серебряном подносе маленькие чашечки с кофе, а другой слуга внес огромный поднос с массою всяких чашечек и тарелочек, на которых лежали разные плоды и лакомства: апельсины, ананасы, засахаренный миндаль, дыни, арбузы, персики, винные ягоды и еще много таких плодов, о которых Володя с Надей и понятия не имели.
Были и конфеты, но они детям не понравились, потому что в них оказалось много жиру, и они имели приторный вкус. Во время угощения вошли деведасси, танцовщицы, и музыканты с какими-то струнными инструментами вроде балалаек.
Танцовщицы так и блестели своими дорогими украшениями: на ногах, на руках у них были массивные золотые браслеты с каменьями и погремушками. В носу и в ушах тоже висели большие кольца с рубинами и жемчугом, на пальцах так и горели бриллианты и даже на больших пальцах голых ног были кольца. На них были яркие кисейные туники с золотыми бордюрами, волосы были причесаны гладко и придерживались золотыми повязками. Деведасси начали плавно двигаться под такт визгливым завываниям инструментов; они размахивали руками, перегибались, завертывали и развертывали шарфы, перекинутые через плечо, потом стали что-то выкрикивать, но это выкрикивание совсем не походило на пение.
Детям эта пляска не понравилась.
— Ну, что это за пляска! — говорил Володя-- ходят, шевелят руками и кричат. Лучше-то они не умеют?
Мистер Джиффсон засмеялся.
— Нет, все их танцы только в этом и состоять.
Домой приехали поздно.
— Ну, дети, — сказал Николай Петрович-это был для вас последний праздник, теперь надо отдыхать и собираться с силами: нам с вами через три дня опять придется перекочевать на корабль, а до Америки добрых две недели пути.
— Ах, папа, как скоро прошло время! — сказали в один голос Надя и Володя.
О том, как Володя с Надей жили с отцом в Америке, мы расскажем в следующий раз, а теперь оставим их отдыхать от их поездки в Индию и простимся с ними на время.
Источник текста: Ландыш. Сборник рассказов для детей О. И. Роговой. Изд. 4-е. — СПб: Издание А. Ф. Девриена, 1902.