Дело (Сухово-Кобылин)/Действие первое

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Перейти к навигации Перейти к поиску
Действие первое
Квартира Муромских; гостиная. Три двери: одна направо — в комнату Лидочки и Атуевой, другая налево — в кабинет Муромского, третья прямо против зрителей — в переднюю. Бюро; диван; у окна большое кресло.

Явление I

Атуева пьет чай, входит Нелькин.

Нелькин (кланяясь). Доброе утро, Анна Антоновна!

Атуева. Здравствуйте, здравствуйте.

Нелькин (осматриваясь). Не рано ли я?

Атуева. И нет; у нас уж и старик встает.

Нелькин. А Лидия Петровна еще не встала?

Атуева. Это вы по старине-то судите; нет, нынче она раньше всех встает. Она у ранней обедни, сей час воротится.

Нелькин (садится). Давно мы, Анна Антоновна, не видались; — скоро пять лет будет.

Атуева. Да, давно. Ну где ж вы за границей-то были?

Нелькин. Много где был, а всё тот же воротился. Всё вот вас люблю.

Атуева. Спасибо вам, а то уж нас мало кто и любит.... одни как перст остались. Доброе вы дело сделали, что сюда-то прискакали.

Нелькин. Помилуйте, я только того и ждал, чтобы к вам скакать — давно б вы написали, видите — не замешкал....

Крепко обнимаются; Атуева утирает слезы.

Ну полноте — что это все хандрите?

Атуева. Как не хандрить?!

Нелькин. Да что у вас тут?

Атуева (вздыхая). Ох, — нехорошо!

Нелькин. Да что ж такое?

Атуева. А вот это Дело.

Нелькин. Помилуйте, в чем дело? Какое может быть тут дело?

Атуева. Батюшка, я теперь вижу: Иван Сидоров правду говорит — изо всего может быть Дело. Вот завязали, да и на поди; проводят из мытарства в мытарство; тянут да решают; мнения да разногласия — да вот пять лет и не знаем покоя; а все, знаете, на нее.

Нелькин. На нее? Да каким же образом на нее?

Атуева. Всякие, — видишь, подозрения.

Нелькин. Подозрения?! В чем?

Атуева. А первое, в том, что она, говорят, знала, что Кречинский хотел Петра Константиновича обокрасть.

Нелькин (покачав головою). Она-то!

Атуева. А второе, говорят, в том, что будто она в этом ему помощь оказала.

Нелькин (подняв глаза). Господи!

Атуева. А третье, уж можно сказать, самое жестокое и богопротивное, говорят, в том, что и помощь эту она оказала потому, что была, видите, с ним в любовной интриге; она невинная, видите, жертва, — а он ее завлек....

Нелькин. Так, стало, этот подлец Кречинский....

Атуева (перебивая). Нет, не грешите.

Нелькин. Нет уж, согрешу.

Атуева (перебивая). Позвольте.... в самом начале теперь дела....

Нелькин (перебивая). Неужели вы от этой болезни еще не вылечились?

Атуева. От чего мне лечиться? — дайте слово сказать.

Нелькин (махая руками). Нет, — не говорите.

Атуева (вскочив с места). Ах, Создатель!.. (Берет из бюро бумагу.) Так вот нате, читайте.

Нелькин (вертит бумагу). Что читать?

Атуева. А вот это письмо, которое по началу Дела писал Кречинский к Петру Константиновичу.

Нелькин. Кречинский!?! Письмо! Так разве вы меня выписали из-за границы, чтоб Кречинского письма читать. Знаете ли вы, что я этого человека ненавижу. Он Каин! — Он Авеля убил!!

Атуева. Да не он убил! Читайте!

Нелькин (читает). «Милостивый Государь Петр Константинович! — Самая крайняя нужда заставляет меня....» (останавливается).... ну так и есть; опять какая-нибудь штука.

Атуева. Думали мы, что штука; да не то вышло.... Читайте, сударь.

Нелькин (читает сначала равнодушным голосом, но потом живо и с ударением). «Милостивый Государь Петр Константинович! — Самая крайняя нужда заставляет меня писать к вам. Нужда это не моя, а ваша — и потому я пишу. С вас хотят взять взятку — дайте; последствия вашего отказа могут быть жестоки. Вы хорошо не знаете ни этой взятки, ни как ее берут; так позвольте, я это вам поясню. Взятка взятке розь: есть сельская, так сказать, пастушеская, аркадская взятка; берется она преимущественно произведениями природы и по стольку-то с рыла; — это еще не взятка. Бывает промышленная взятка; берется она с барыша, подряда, наследства, словом, приобретения, основана она на аксиоме — возлюби ближнего твоего, как и самого себя; приобрел — так поделись. — Ну и это еще не взятка. Но бывает уголовная или капканная взятка, — она берется до истощения, догола! Производится она по началам и теории Стеньки Разина и Соловья Разбойника; совершается она под сению и тению дремучего леса законов, помощию и средством капканов, волчьих ям и удилищ правосудия, расставляемых по полю деятельности человеческой, и в эти-то ямы попадают без различия пола, возраста и звания, ума и неразумия, старый и малый, богатый и сирый.... Такую капканную взятку хотят теперь взять с вас; в такую волчью яму судопроизводства загоняют теперь вашу дочь. Откупитесь! Ради Бога, откупитесь!.. С вас хотят взять деньги — дайте! С вас их будут драть — давайте!.. Дело, возродившееся по рапорту квартального надзирателя о моем будто сопротивлении полицейской власти, о угрозе убить его на месте и о подлоге по закладу мною вашего солитера, принимает для вас громовой оборот. Вчера раскрылась передо мною вся эта каверза; вчера сделано мне предложение учинить некоторые показания касательно чести вашей дочери. Вы удивитесь; — но представьте себе, что я не согласился! Я отвечал, что, может, и случилось мне обыграть проматывающегося купчика или блудно расточающего родовое имение дворянина, но детей я не трогал, сонных не резал и девочек на удилище судопроизводства не ловил. Что делать? У всякого своя логика; своей я не защищаю; но есть, как видите, и хуже. Примите и пр.

Михаил Кречинский».

Атуева. И что ж, вы полагаете, Петр-то Константиныч послушался?

Нелькин (отдавая письмо). Естественно не поверил.

Атуева (запирает письмо в бюро). Именно. Эге, говорит, это новая штука; тех же щей, да погуще влей — ну и не поверил; правые, говорит, не дают, виновные дают. Я было к нему пристала, так он знаете как: а вы, говорит, заодно с Кречинским-то, что ли? Ну что ей могут сделать? Я тут, говорит, отец, так мой голос первый; а вышел-то его голос последний; потому, говорят, он свое детище обвинять не станет.

Нелькин. Так все же я понять не могу, каким образом это развилось.

Атуева. Очень просто; как только Кречинский на эту штуку не пошел, они Расплюева подвели; этот как им надо, так и показал.

Нелькин. Что же Расплюев показал?

Атуева. А, видите, что была, говорит, любовная интрига; что шла она через него; что он возил и записочки, и даже закутанную женщину к Кречинскому привозил; но какую женщину — он не знает. Только, видите, поначалу все это тихо было; мы уехали в деревню и ровно ничего об этом не знали; сперва одного из наших людей вытребовали, потом другого; смотрим, и весь дом забрали; расспрашивали, допрашивали — ну можете себе представить, какая тут путаница вышла.

Нелькин. Да еще как путать-то хотели.

Атуева. Стало быть, и пошло уж следствие об Лидочке — а не о Кречинском, потому на нем только одна рубашка осталась. Однако от людей наших ничего особенного они не добились, а выбрался один злодей, повар Петрушка, негодяй такой; его Петр Константиныч два раза в солдаты возил — этот, видите, и показал: я, говорит, свидетель! Смотрим, и Лидочку вытребовали — а зачем мы еще не знаем; а он все упрямится, да так-таки упрямится, да и только; твердит одно: пускай ее спросят, она дурного не сделала.

Нелькин. Что ж, конечно.

Атуева. Ну, делать нечего, приехали и мы из деревни. Да как узнал он, что ей очные ставки хотят дать; да очные ставки с Петрушкой, да с Расплюевым, да с Кречинским; да как узнал он, о чем очные-то ставки, — так тут первый удар ему и сделался. Тут только увидел, что правду ему Кречинский писал. Вот он, батюшка, мой, туда сюда. Взял стряпчего, дал денег — ну уладили.... Только я вам скажу, как дал он денег, тут и пошло; кажется, и хуже стало; за одно дает, а другое нарождается. Тут уж и все пошло: даст денег, а они говорят, мы не получали; он к стряпчему, а стряпчий говорит, я отдал; вы им не верьте — они воры; а стряпчий-то себе половину. Тут и дальше, и няню-то, и ту спрашивали; и что спрашивали? Не хаживал ли Кречинский к барышне ночью: да не было ли у барышни ребенка....

Нелькин (всплеснув руками). Ах, Боже мой?!!

Атуева. Так она, старуха, плюнула им в глаза да антихристами и выругала. Да уж было!.. Я вам говорю: что было, так и сказать нельзя. Следствие это одно тянули они восемь месяцев — это восемь месяцев таких мучений, что словами этого и не скажешь.

Нелькин. Что ж вы ни к кому не обратились? — ну просили бы....

Атуева. Как уж тут не обратиться — только вот беда-то наша: по городу, можете себе представить, такие пошли толки, суды да пересуды, что и сказать не могу: что Лидочка и в связи-то с ним была, и бежать-то с ним хотела, и отца обобрать — это все уж говорили; так что и глаза показать ни к кому невозможно было. Потом в суд пошло, потом и дальше; уж что и как я и не знаю; дело накопилось вот, говорят, какое (показывает рукою), из присутствия в присутствие на ломовом возят — да вот пять лет и идет.

Нелькин (ходит по комнате). Какое бедствие — это.... ночной пожар.

Атуева. Именно пожар. А теперь что? — разорили совсем, девочку запутали, истерзали, да вот сюда на новое мучение и спустили. Вот пять месяцев здесь живем, последнее проживаем. Головково продали.

Нелькин. Головково продали?!

Атуева. Стрешнево заложили.

Нелькин (с ужасом). Так что ж это будет?

Атуева. А что будет, и сама не знаю.

Нелькин. Ну что ж теперь дело?

Атуева. А что дело?.. Лежит.

Нелькин. Как лежит?

Атуева. Лежит как камень — и кончено! А мы что? Сидим здесь, как в яме; никого не знаем: темнота да сумление. — Разобрать путем не можем, кого нам просить, к кому обратиться. Вот намедни приходит к нему один умнейший человек: Петр, говорит, Константиныч, ведь ваше дело лежит. Да, лежит. — А ему надо идти. Да.... надо, говорит, идти. Ну, стало, ждут.

Нелькин. Чего же ждут?

Атуева. Обыкновенно чего — (показывает пальцами).... денег.

Нелькин. Аааа!

Атуева. А он все жмется: да как-нибудь так, да как-нибудь этак. Этот человек говорит ему: Петр Константиныч, я честен! Я только для чести и живу: дайте мне двадцать тысяч серебра — и я вам дело кончу! Так как вспрыгнет старик; чаем себя обварил; что вы, говорит, говорите, двадцать тысяч? да двадцать тысяч что? да и пошел считать; — а тот пожал плечами, поклонился, да и вон.... Приходил это сводчик один, немец, в очках и бойкий такой; — я, говорит, вам дело кончу — только мне за это три тысячи серебром; и знаете, так толково говорит: я, говорит, ваших денег не хочу; отдайте, когда все кончится, а теперь только задатку триста рублей серебром. Есть, говорит, одно важное лицо — и это лицо точно есть — и у этого лица любовница — и она что хотите, то и сделает; я вас, говорит, сведу, — и ей много, много, коли браслетку какую. Тут Лидочка поднялась; знаете, фанаберия этакая: как, дескать, мой отец да пойдет срамить свою седую голову, — ну да и старик-то уперся; этак, говорит, всякий с улицы у меня по триста рублей серебром брать станет; — ну и не сладилось.

Нелькин. Чему тут сладиться?

Атуева. Вот теперь отличный человек ходит — ну и этот не нравится; а какой человек — совершенный ком-иль-фо, ну состояния, кажется, нет; и он хочет очень многим людям об нас говорить — и говорит: вот вы увидите.

Нелькин. Да это Тарелкин, который вчера вечером у вас сидел; как я приехал.

Атуева. Ну да.

Нелькин. Да он за Лидией Петровной ухаживает?

Атуева. Может быть; что ж, я тут худого не вижу. Он.... хорошо.... служит и всю знать на пальцах знает. Даже вот у окна сидит, так знает, кто проехал: это вот, говорит, тот, — а это тот; что ж, я тут худого не вижу. А то еще один маркер приходит.

Нелькин. Как маркер?!

Атуева. А вот что на бильярде играет.

Нелькин. Что же тут маркер может сделать?

Атуева. А вот что: этот маркер, мой батюшка, такой игрок на бильярде, что, может, первый по всему городу.

Нелькин. Все же я не вижу....

Атуева. Постойте.... и, играет он с одним важным, очень важным лицом, а с кем — не сказал. Только Тарелкин-то сказал — это, говорит, так. А играет это важное лицо потому, что дохтура велели: страдает он, видите, геморроем.... желудок в неисправности — понимаете?

Нелькин. Понимаю.

Атуева. Этот теперь маркер во время игры-то всякие ему турусы на колесах да историйки и подпускает, да вдруг и об деле каком ввернет, — и, видите, многие лица через этого маркера успели.

Нелькин. Ну нет, Анна Антоновна, — это что-то нехорошо пахнет.

Атуева. Да вы вот вчера приехали из-за границы, — так вам и кажется, что оно нехорошо пахнет; — а поживете, так всякую дрянь обнюхивать станете.

Нелькин (вздохнувши). Может, оно и так.... Скажите-ка мне лучше, что Лидия Петровна? Она очень похудела; какие у нее большие глаза стали — и такие мягкие; знаете, она теперь необыкновенно хороша.

Атуева. Что же хорошего, что от худобы глаза выперло.

Нелькин. Она что-то кашляет?

Атуева. Да. Ну, мы с дохтуром советовались — это, говорит, ничего.

Нелькин. Как она все это несет?

Атуева. Удивляюсь; — и какая с ней вышла перемена, так я и понять не могу. Просьб никаких подавать не хочет; об деле говорить не хочет — и вы, смотрите, ей ни слова; будто его и нет. Знакомых бросила; за отцом сама ходит и до него не допускает никого!!.. В церковь — так пешком. Ну, уж это я вам скажу, просто блажь, — потому — хоть и в горе, а утешения тут нет, чтобы пехтурой в церковь тащиться....

Нелькин. Ну уж коли ей так хочется — оставьте ее.

Атуева. И оставляю — а блажь. Был теперь у нас еще по началу Дела стряпчий и умнейший человек — только бестия; он у Петра Константиныча три тысячи украл.

Нелькин. Хорош стряпчий!

Атуева. Ну уж я вам говорю: так умен, так умен. Вот он и говорит: вам, Лидия Петровна, надо просьбу подать. Ну хорошо. Написал он эту ей просьбу, и все это изложил как было, и так это ясно, обстоятельно; — принес, сели мы, стали читать. Сначала она все это слушала — да вдруг как затрясется.... закрыла лицо руками, да так и рыдает....

Нелькин (утирая слезы). Бедная — да она мученица.

Атуева. Смотрю я — и старик-то: покренился, да за нею!.. да вдвоем!.. ну я мигнула стряпчему-то, мы и перестали. Потом, что бы вы думали? Не хочу я, говорит, подавать ничего. Я было к ней: что ты, мол, дурочка, делаешь, ведь тебя засудят; а она с таким азартом: меня-то?!!.. Да меня уж, говорит, нет!.. Понимаете? Ну я, видя, что тут и до греха недалеко, — оставила ее и с тех пор точно вот зарок положила: об деле не говорить ни полслова — и кончено.

Нелькин. Ну, а об Кречинском?

Атуева. Никогда! Точно вот его и не было.

Нелькин (взявши Атуеву за руку). Она его любит!!.. А об этом письме знает?

Атуева. Нет, нет; мы ей не сказали.

Нелькин (подумавши). Так знаете ли что?

Атуева. Что?

Нелькин. Бросьте все; продайте все; отдайте ей письмо; ступайте за границу, да пусть она за Кречинского и выходит.

Атуева. За Кречинского? Перекреститесь! Да какая же он теперь ей партия? Потерянный человек.

Нелькин. Для других потерянный — а для нее найденный.

Атуева. Хороша находка! Нет, это мудрено что-то.... а по-моему, вот Тарелкин — почему бы ей не партия — он, видите, коллежский советник, служит, связи имеет, в свете это значение.

Нелькин. Полноте, Анна Антоновна, — посмотрите на него: ведь это не человек.

Атуева. Чем же он не человек?

Нелькин. Это тряпка, канцелярская затасканная бумага. Сам он бумага, лоб у него картонный, мозг у него из папье-маше — какой это человек?!.. Это особого рода гадина, которая только в Петербургском болоте и водится.

Явление II

Те же. Входит Лидочка, в пледе, в шляпке, в руке у нее большой ридикюль и просвира.

Лидочка. Ах, Владимир Дмитрич! Здравствуйте! (Жмет ему руку.)

Нелькин (кланяясь). Здравствуйте, Лидия Петровна.

Лидочка. Как я рада! — Ну — вы чаю не пили? Вот мы вместе напьемся, а вы моему старику ваши путешествия рассказывайте. Здравствуйте, тетенька. (Подходит к ней и целует ее в лоб.) Что, отец встал?

Атуева. Встал.

Лидочка. А я как спешила.... боялась опоздать, — ему пора чай давать, — он любит, чтобы все было готово.... (Снимает скоро шляпку, кладет просвиру и ридикюль.)

Атуева. Тишка, эй, Тишка!

Тишка входит.

Накрывай чай.

Лидочка. Тетенька — вы знаете, я сама ему чай накрываю, — (Тишке) не надо, Тихон, подай только самовар....

Тишка уходит.

Атуева. Самодуришь, матушка!

Лидочка (собирая чай). Тетенька, я уже несколько раз вас просила — оставьте меня; если это мое желание....

Атуева. Ну делай, сударыня, как хочешь.

Лидочка. Владимир Дмитрич — давайте сюда к окну стол и большое кресло.

Несут стол и придвигают кресло.

Вот так.... подушку....

Нелькин подает ей подушку.

Так — ну теперь чай. (Накрывает скатерть, собирает чай.)

Тишка ставит самовар.

Постойте, ему вчера хотелось баранок — посмотрите, там у меня в мешке....

Нелькин подает ей баранки — она заваривает чай.

Атуева. Что ж, матушка, ты эти баранки сама купила?

Лидочка (заваривая чай). Да, тетенька (улыбается), сама.

Атуева (Нелькину). Видите! Сама баранки на рынке покупает! — это она мне назло!..

Нелькин (унимая ее). Полноте, что вы!

Явление III

Те же и Муромский, выходит из своего кабинета в халате.

Муромский (Лидочке). Здравствуй, дружок. (Целует ее. Увидя Нелькина). Ба, ба, ба.... уж здесь; вот так спасибо, обнимемся, любезный!

Обнимаются.

Нелькин. Как здоровье ваше, Петр Константиныч?

Муромский. Помаленьку; а ты вчера к нам сюрпризом явился. Ты по пароходу?

Нелькин. По пароходу-с.

Муромский. Ну что же, рассказывай, где был, что видел?

Лидочка (подходя к отцу). Нет! Позвольте, папенька, позвольте! (Ведет его к чайному столу.) Сначала садитесь, а то чай простынет — вот здесь, — (усаживает отца), вот подушка — что, хорошо?

Муромский (усаживаясь и смотря на дочь). Хорошо, мой ангел, хорошо!

Лидочка. Вот так — я вот подле вас.... (садится) а вы, Владимир Дмитрич, напротив.

Нелькин садится.

Вот вы теперь и рассказывайте — да, смотрите, так, чтоб весело было. (Наливает чай.) Ну, папа, чай, думаю, отличный, сама выбирала.

Муромский. Вот спасибо, а мне нынче чаю что-то хочется. (Пьет.) Я уж у себя в комнате поджидал: что-то, мол, моей Лидушечки не слышно? Слушаю — ан и запела.... птичка ты моя (целует ее), голубушка.... (пьет чай.) Славный, Лидушечка, чай, славный.

Лидочка. Ну я очень рада.

Муромский ищет чего-то.

А.... вот она! (Подает ему просвиру.)

Муромский. Ах, ты мой ангел.... (Нелькину.) Прочитай-ко, брат; ты, я думаю, живучи у бусурманов-то, давно этого не читал. (Передает ему просвиру.)

Нелькин (читает). О здр....авии.... ра....ба.... бо....жия.... Пе....тра.

Муромский. Поверишь ли: вот она мне от ранней обедни каждый день это носит. А? (Разламывает просвиру и дает половину Нелькину).

Лидочка (разливая чай). Что ж, папа, каждый день за ранней обедней я вынимаю о здравии вашем часть и молюсь Богу, чтобы он сохранил мне вас цела и здрава.... Бог милосерд, Он мою молитву видит да вас своим покровом и покроет; — а вы вот кушаете чай, да и видите, что ваша Лидочка за вас уж Богу помолилась. (Целует его.)

Атуева. Стало, вместе с бедными дворянками просвиру-то подаешь.

Лидочка. Не могу вам, тетенька, сказать — потому там нет ни бедных, ни богатых, ни дворянок.

Муромский. Полно вам, Анна Антоновна, ее пилить. — Ведь она дурного дела не делает. (Нелькину.) Поверишь ли, я вот только утром подле нее часок и отдохну; — а если б не она, да я бы, кажется, давно извелся. Что, она переменилась?

Нелькин. Нисколько.

Муромский. Ну нет; похудела.

Нелькин. Так — немного.... мне все кажется, что вы белокурее стали, светлее; на лице у вас тишина какая-то, будто благодать Божия на вас сошла.

Лидочка. Полноте; это вы грех говорите.... рассказывайте лучше папеньке, что видели, где были.

Муромский. И в самом деле рассказывай — где ж ты был?

Нелькин. Много потаскался, глядел, смотрел, — ну и поучился.

Лидочка. Не верьте, папаша, а вы вот спросите-ка его о Париже, что он там делал? — Отчего он там зажился?

Нелькин (смеясь). Ну, что ж делал, Лидия Петровна, — приехал, поселился скромно, au quartier Latin.

Муромский. Что ж это?

Нелькин. В Латинском квартале.

Муромский. Там, стало, и гризеточки по-латыне говорят — а?

Нелькин (не слушая). С Сорбонной познакомился....

Муромский. А это кто ж такая?

Нелькин. Тамошний университет.

Муромский. Сорбонна-то? (Грозя ему пальцем.) Врешь, брат; не актриса ли какая?

Нелькин. Помилуйте!

Муромский. То-то. Да ты малый-то важный стал; поубрался, похорошел....

Тишка (входит). Петр Константиныч! Иван Сидоров приехал.

Атуева. Ну, вот он! —

Муромский. Насилу-то, — зови.

Явление IV

Те же и Иван Сидоров, одет по-дорожному.

Муромский. Здравствуй, что ты это как замешкал?

Иван Сидоров (высматривает образ и молится; потом кланяется всем по очереди). Здравствуйте, батюшко Петр Константинович (кланяется), здравствуйте, матушка Анна Антоновна — (кланяется), здравствуйте, матушка наша барышня (кланяется).

Лидочка. Здравствуй, Иван Сидоров.

Иван Сидоров. Позвольте, барышня вы наша, ручку поцеловать. (Подходит и целует у нее руку — она целует его в лоб). Добрая, добрая наша барышня.

Лидочка. Ну что Марья Ильинишна, здорова?

Иван Сидоров. А что ей, сударыня, делается? Слава Богу, здорова. Вот вы что-то поисхудали.

Муромский. Ну, что у нас там?

Иван Сидоров. Слава Богу. Вы, сударь, как здоровьем-то?

Муромский. Ничего. Ну, что хлеб?

Иван Сидоров. Рожь убрали. Рожь всю убрали — вот замолотная ведомость вашей милости.

Лидочка. Владимир Дмитрич, пойдемте к тетеньке — папенька теперь и без нас наговорится.

Муромский. Да, ступайте, ступайте.

Атуева, Лидочка и Нелькин выходят в дверь направо.

Явление V

Муромский и Иван Сидоров.

Муромский. Ну, что с головковцами совсем простился?

Иван Сидоров. Простился, сударь, да уж хоть бы и не прощаться. Ей-ей; у меня так и нутро все изныло; а они сердечные так и ревут — да уж такая судьба крестьянская.

Муромский (вздыхая). Да. Испокон века за нами стояла вотчина, а вот пришлось откупщику за полцены отдать. Что ж там все расплаты-то исполнил?

Иван Сидоров (вздыхая). Как же, сударь, исполнил; да вот вашей милости достальные привез. (Вытягивает из-за пазухи кожаный мешок и вынимает из него пачку.) Вот и счет; угодно будет проверить?

Муромский (вынимая из кармана ключ). На-тко вот, положи их в конторку: вечерком поверим.

Иван Сидоров запирает деньги в бюро.

....Иван!.. я уж Стрешнево заложил.

Иван Сидоров (возвращая ему ключ). Господи!!..

Муромский. А что делать?!.. просто съели — как есть съели! — Господи Творец Милосердный! (Крестится и вздыхает.)

Иван Сидоров (также вздыхая). Все в руках Господних, батюшко, — в руках Господних!

Муромский. Что ж теперь делать, Иван? Я и ума не приложу.

Иван Сидоров. Господь вразумит, что делать, а нет, так и сам сделает. Ты только веруй, да спокоен будь.

Муромский (вздыхая). Господи Батюшко; жил, жил; — хлопотал, трудился; все устроил; дочь вырастил; только бы мне ее, мою голубушку, озолотить да за человека выдать; — и вот налетело воронье, набежали воры, запалили дом, растащили достояние — и сижу я на пепелище, хилый, да вот уголья перебираю....

Иван Сидоров. Не крушися, мой отец, — ей, не крушися; все в руках Господних! Случалось и мне на моем веку, и тяжко случалось. Иное дело, посмотришь, и Господи, напасть какая; кажется, вот со всех сторон обложило, а Бог только перстом двинет — вот уж и солнышко....

Муромский. Здравствуй, что ты это как замешкал?

Иван Сидоров. Был однова со мной такой-то случай: был я молод, жил у купца в прикащиках; скупали мы кожи, сало, — ну, скотиной тоже торговали. Однако умер хозяин — что делать? Дай, мол, сам поторгую — сам хозяин буду. Деньжёнки были кое-какие; товарища приискал; люди дали; — поехали в Коренную. Ходим мы, батюшко, с товарищем по ярмарке день; ходим два — нет товара на руку: все не по силам; а сами знаете, барыши брать, надо товар в одних руках иметь. Ходили, ходили — купили лубки! По десяти рублев начетом сотню; сколько было, все купили. Товар приняли, половину денег отдали, а остальные под конец ярмарки. Обыкновенно — лубки, товар укрывать. Живем. Погода стоит вёдряная; жар — терпенья нет; на небе — ни облачка; живем.... Ни одного лубка не покупают! Тоска взяла! Ярманка на отходе; товарищ спился!.. Утро помолюсь — вечер помолюсь — и почину не сделал!.. Пятого числа июня праздник Богоматери Коренныя.... Крестный ход.... народу куча.... несут икону.... Мать!! Помоги!!!.. Прошел ход — смотрю: от Старого Скола товар показался!!!.. Туча — отродясь не видывал; я к лабазу, — от купца Хренникова бежит прикащик: лубки есть? — Есть. — Почем цена? — Сто рублей сотня. — Как так? — Да так. — Ты с ума сошел? — Еще сутки, так бы сошел. — Ты перекрестись! — Я крестился; вы хорошо пожили; ели, пили, спали сладко? А я вот — пузом на пол-аршин земли выбил.... Повертелся, повертелся, ведь дал; — да к вечеру и расторговались.... Так вот: все в руках Господних! Господь труд человека видит и напасть его видит — ой, видит.

Муромский. Так-то это так.... только мне теперь, Иван, круто приходит: пять месяцев я здесь живу, последнее проживаю — а дело ни с места!

Иван Сидоров. Стало, ждут. Что, сударь, делать; приехал, так дай. Зачем ты, отец, сюда-то толкнулся?

Муромский. Судейцы насоветовали.

Иван Сидоров. Волки-то сыромахи — эк, кого послушал! Чего они тебе сделают?

Муромский. Как чего? — Засудят; дочь мою, кровь мою засудят, чести лишат.

Иван Сидоров. Не можно этому, сударь, быть, чтоб честного человека кто чести лишил. При вас ваша честь.

Муромский. Ты этого, братец, не понимаешь: честь в свете.

Иван Сидоров (покачав головою). О, Боже мой — Свет, что вам, сударь, Свет?.. Вавилонская любодеица — от своей чаши опоила вас! Кто в вашем-то свете господствует — соблазн; кто властительствует — Жены. Развожжали вы, сударь, ваших баб — вот оно у вас врозь и поехало; разъезжают оне по балам да по ассамблеям — плечи голые, груди голые, студ позабывают, да мужскую похоть распаляют; а у похоти очи красные, безумные. Ну суди ты, батюшко, сам: чего тут от Света ждать? Если жена этакое сокровенное, да всем на площади показывает, стало, студа-то у нее и нет, — а жена бесстудная чья посуда — сам знаешь.... Прости меня, отец, — я правду говорю; мне на это снование безумное смотреть болезно. Что ваши жены? Ни оне рукодельем каким, ни трудом праведным не занимаются; опустел дом, печь стоит холодная; гоняют по городу, сводят дружбу со всяким встречным — вот, по слабоумию своему, и набегают. — А винность-то чья? Ваша, батюшко. Вы закона не держитесь; закон забыли. Дом дело великое; у нас в дому молятся; а ваш-то дом шинком стал, прости Господи. Кому поесть да попить — сюда! Кто празднословить мастер, плясать горазд — сюда! Цимбалы да пляски — Содом и Гомор!

Муромский. Нет, Иван, ты этого не понимаешь.

Иван Сидоров. Ну оно, может, что по-вашему-то и не понимаю; — я, батюшко, вас люблю, я у вас пристанище нашел; я ваши милости помню и весь ваш род. Для вас я готов и в огонь и в воду — и к Ваалову-то Идолу и к нему пойду.

Муромский. Спасибо тебе, спасибо.... Кто ж это. Идол-то Ваалов?

Иван Сидоров. А кумир-то позлащенный, чиновник-то, которому поклониться надо!

Муромский. Да; надо поклониться — вот.... не обошло и меня....

Иван Сидоров. Всякому, батюшко, своя череда. Ведь и на мою долю тоже крепко хватило (покрутив головою).

Муромский. А до тебя когда ж хватило?

Иван Сидоров. Да уж тому десятка два годов будет; прислали меня сюда от общества, от миру, своя братия. — Уже по какому делу, не про то речь, а только правое дело, как свято солнце — правое. Сложились мы все — кому как сила — и сирота и вдова дала — всяк дал; на, говорят, Сидорыч, иди; ищи защиту. Ну, батюшко, я вот в этот самый город и приехал; — а про него уже и в Писании сказано: Тамо убо море.... великое и пространное — идеже гадов несть числа!.. Животные малые с великими!.. корабли переплывают.... ведь оно точно так и есть.

Муромский. Именно так.

Иван Сидоров. Приехавши в этот город, я к одному такому животному великому и направился. Звали его Антон Трофимыч Крек — капитальнейшая была бестия!

Муромский. Кто ж тебе его указал?

Иван Сидоров. А само, сударь, дело указало. Прихожу: — живет он в палатах великих; что крыльцо, что двери — Боже мой! Принял; я поклон, говорю: Ваше, мол, Превосходительство, защитите! А он сидит, как зверь какой, суровый да кряжистый; в разговор вошел, а очами-то так мне в пазуху и зазирает; поговорил я несколько да к столу, — и выложил, и хорошо, сударь, выложил; так сказать, две трети, и то такой куш составило, что вы и не поверите. Он это и пометил — стало, ведь набитая рука. Как рявкнет он на меня: мужик, кричит, мужик!.. Что ты, мужик, делаешь? За кого меня принимаешь! — А?.. Я так на колени-то и сел. Да знаешь ли ты, козлиная борода, что я с тобою сделаю? — Да я те, говорит, туда спущу, где ворон и костей твоих не зазрит.... Стою я на коленях-то да только и твержу — не погубите! — за жандармом, кричит, за жандармом.... и за звонок уж берется.... Ну, вижу я, делать нечего; встал — да уж все и выложил; и сертук-то расстегнул: на вот, мол, смотри. Он и потишел. Ну, говорит, — ступай, да вперед помни: я этого не люблю!.. Вышел, сударь, я — так верите ли: у меня на лбу-то пот, и по вискам-то течет, и с носу-то течет. Воздел я грешные руки: Боже мой! Зело искусил мя еси: Ваалову Идолу принес я трудовой рубль, и вдовицы лепту, и сироты копейку и на коленях его молить должен: прими, мол, только, кумир позлащенный, дар мой.

Муромский. Ну и взял?

Иван Сидоров. Взял, сударь, взял.

Муромский. И дело сделал?

Иван Сидоров. И дело сделал. Как есть, — как махнул он рукой, так вся сила от нас и отвалилась.

Муромский. Неужели как рукой снял?

Иван Сидоров. Я вам истинно докладываю. Да что ж тут мудреного? Ведь это все его Воинство; ведь он же их и напустил.

Муромский. Пожалуй.

Иван Сидоров. Верьте Богу, так. Да вы слышали ли, сударь, какой в народе слух стоит?

Муромский. Что такое?

Иван Сидоров. Что антихрист народился.

Муромский. Что ты?

Иван Сидоров. Истинно.... и сказывал мне один старец. Ходил он в дальние места, где нашей, сударь, веры есть корень. В тех местах, говорит он, до верности знают, что антихрист этот не то что народился, а уже давно живет и, видите, батюшко, уже в летах, солидный человек.

Муромский. Да возможно ли это?

Иван Сидоров. Ей-ей. Видите — служит, и вот на днях произведен в действительные статские советники — и пряжку имеет за тридцатилетнюю беспорочную службу. Он-то самый и народил племя обильное и хищное — и все это большие и малые советники, и оное племя всю нашу христианскую сторону и обложило; и все скорби наши, труды и болезни от этого антихриста действительного статского советника, и глады и моры наши от его отродия; и видите, сударь, светопреставление уже близко

Слышен шум.

(оглядывается и понижает голос), а теперь только идет репетиция....

За дверью опять шум и голоса.

Муромский. Что за суматоха такая; никак, приехал кто? — Пойдем ко мне.

Уходят в кабинет Муромского.

Явление VI

За дверью шум, голоса. Тарелкин, несколько расстроенный, в пальто с большим, поднятым до ушей, воротником, быстро входит и захлопывает за собою дверь.

Тарелкин (прислушиваясь). Негодяй!.. как гончая гонит.... в чужое-то место.... а? (В дверь кто-то ломится — он ее держит.)

Голос (за дверью). Да пустяки!.. я не отстану.... ну, не отстану!..

Тарелкин (запирает дверь на ключ). Какое мучение!!..

Тишка (входит из боковой двери). Вас, сударь, просит этот барин к ним выйти.

Тарелкин (сконфуженный). Скажи ему, что некогда.... занят.

Тишка. Они говорят, чтоб вы вышли; а то я, говорит, силой войду.

Тарелкин. Ну что ж, а ты его не пускай.

Тишка уходит.

Это называют.... Дар Неба: Жизнь! Я не прочь; дай мне, Небо, Жизнь, но дай же мне оно и средства к существованию.

Тишка (входит). Опять, сударь, требуют.

Тарелкин (сжав кулаки). У-у-у-у!!.. скажи ему, чтобы он шел!..

Тишка. Я говорил.

Тарелкин. Ну что ж?

Тишка. Да хоть до завтра, а я, говорит, его не выпущу.

Тарелкин. Ау вас есть задняя лестница?

Тишка. Есть.

Тарелкин. Как же он меня не выпустит?!.. — Ну — ты ему так и скажи.

Тишка уходит.

Голос (за дверью). Слушайте; где б я вас ни встретил, я вас за ворот возьму....

Тарелкин. Хорошо, хорошо.

Голос. Я вас на дне помойной ямы достану, чтобы сказать вам, что вы: свинья.... (Уходит.)

Тарелкин. Ах, анафема.... в чужом-то месте.... (Прислушивается.) Никак, ушел?.. Ушел!.. Какова натурка: сказал другому свинью — и удовлетворен; пошел, точно сытый.... Фу.... (оправляется).... Истомили меня эти кредиторы; жизнь моя отравлена; дома нет покоя; на улице.... и там места нет!!.. Вот уж какое устройство сделал (поднимает воротник).... тарантасом назвал.... да как из засады какой и выглядываю (выглядывает).... так пусть же кто посудит, каково в этой засаде жить!!.. (Откидывает воротник, снимает тарантас и вздыхает.) Ох, охо, ох!.. (Выходит в переднюю.)

Явление VII

Муромский входит, за ним Иван Сидоров.

Муромский (осматриваясь). Да кто же тут?

Тарелкин входит.

Ах, это вы, Кандид Касторович?

Тарелкин. Я — это я. Идучи в должность, завернул к вам пожелать доброго утра.

Муромский. Очень благодарен. (Осматриваясь). С кем это вы так громко говорили?

Тарелкин. Это?.. (указывая на дверь) а так.... пустой один человек.... мой приятель.

Муромский. Что же такое?

Тарелкин (мешаясь). Да вот.... так.... знаете.... малый добрый.... давно не видались.... ну.... так и сердится; и престранный человек.... изругал ругательски, да тем и кончил.

Муромский. Неужели?

Тарелкин (оправляясь). Право. Потому — очень любит, а видимся-то редко, так и тоскует: я, говорит, тебя на дне.... (ищет) как его.... морском!.. достану — такой ты сякой — да так и срезал.

Муромский. Нехорошо.

Тарелкин. Скверно!.. Вот у нас, у русских, эта ходкость на бранные слова сожаления достойна; в этом случае иностранцам надо отдать преимущество; и скажет он тебе — и все это скажет, что ему хочется, а этого самого и не скажет, а наш русский по-медвежьему-то так те в лоб и ляпнет. Позвольте, почтеннейший, кофейку спросить.

Муромский. Сделайте милость. (Идет к двери. Тарелкин его предупреждает, высовывается в дверь и приказывает Тишке.)

Иван Сидоров (отводя Муромского в сторону). Кто ж это, сударь, такой?

Муромский. Здешний чиновник, коллежский советник Кандид Касторыч Тарелкин....

Иван Сидоров. Понимаю, сударь, это здешний жулик.

Муромский. Тссссс.... Что ты!.. (показывает на мундир и ленточки).... видишь.

Иван Сидоров. Они по всем местам разные бывают. А где служит-то?

Муромский. А там, братец, и служит, где дело, у Максима Кузьмича Варравина.

Иван Сидоров. А знакомство он с вами сам свел?

Муромский. Сам, сам.

Иван Сидоров. Так это подсыл.

Муромский. Неужели?

Иван Сидоров. Всенепременно. Так чего же лучше: вы у него и спросите.

Муромский. А как спросить-то?

Иван Сидоров. Просто спросите.

Муромский. Вот! Вдруг чорт знает что спросить. Спроси лучше ты: тебе складнее.

Иван Сидоров (усмехаясь). Да тут нешто хитрость какая — извольте. (Подходит к Тарелкину и кланяется.) Батюшко Кандид Касторыч, позвольте, сударь, словечко спросить.

Тарелкин. Что такое?

Иван Сидоров. Вы, батюшко, ваше высокоблагородие; простите меня — мы люди простые....

Тарелкин (посмотрев ему в глаза и приосанясь). Ничего, братец, говори; я простых людей люблю.

Иван Сидоров. Ну вот и благодарение вашей милости. (Понизив голос). Дело-то, батюшко, наше у вас?

Тарелкин (тоже понизив голос). У нас.

Иван Сидоров. Его-то превосходительство, Максим Кузьмич, ему голова, что ли?

Тарелкин. Он голова, я руки, а туловище-то особо.

Иван Сидоров. Понимаю, сударь; Господь с ним, с туловищем.

Тарелкин (в сторону). Не глуп.

Иван Сидоров. И они все могут сделать?

Тарелкин. Все.

Иван Сидоров. А как их видеть можно?

Тарелкин. Когда хотите.

Иван Сидоров (глядя ему в глаза). Мы-то хотим.

Тарелкин (в сторону). Очень неглуп. (Вслух.) У него прием всегда открыт.

Иван Сидоров. Так они примут-с?

Тарелкин. Отчего не принять?.. С удовольствием примут....

Тишка подает ему кофе.

Иван Сидоров. Ну вот и благодарение вашей милости (кланяется), я барину так и скажу.

Тарелкин. Так и скажи (смакует кофе).... с удовольствием.... мол.... примет.... хе, хе, хе....

Иван Сидоров отходит в сторону.

Люблю я простой, русский ум: ни в нем хитрости, ни лукавства. Вот: друг друга мы отроду не видали, а как на клавикордах сыграли. (Подслушивает.)

Иван Сидоров (Муромскому). Ну вот, батюшко, видите, примет.

Муромский. Кого примет? Что примет?

Иван Сидоров. Обыкновенно что. Сами сказали: примет, с удовольствием, говорит, примет.

Муромский. Сам сказал?

Иван Сидоров. Сами сказали. Вы их поблагодарите.

Тарелкин (в сторону). Э.... да это птица! Я б ему прямо Станислава повесил. (Поставив чашку.) Петр Константинович! Вы, кажется, заняты; а мне в должность пора. Мое почтение-с.

Муромский (подходя к нему). Батюшко Кандид Касторыч.... как я благодарен вам за ваше.... к нам.... расположение. (Протягивает ему руку.)

Тарелкин (развязно кланяется и несколько теснит Муромского). За что же, помилуйте; я всегда готов. (Берет его обеими руками за руку.)

Муромский (жмет ему руку). За ваше.... это.... участие.... это....

Тарелкин (в сторону). Тьфу.... подавись ты им, тупой человек. (Уходит в среднюю дверь.) Мое почтение-с.

Иван Сидоров (быстро подходит к Муромскому). Да вы, сударь, не так.

Муромский (с досадою). Да как же?

Иван Сидоров. Вы дайте.

Муромский (с испугом). У-у-у.... что ты?!

Иван Сидоров (подбежав к двери, кричит). Ваше высокородие!.. (Быстро ворочается — к Муромскому, тихо.) Где у вас деньги-то? Пожалуйте....

Муромский. После, братец, после бы можно. (Отдает ему деньги.)

Иван Сидоров (подбежав к двери кричит). Ваше высокородие!!.. (Берет со стола листок бумаги и завертывает деньги.)

Муромский (скоро подходит к Ивану Сидорову). Что ты!! — Что ты!

Иван Сидоров. Да как же, сударь? — ехать хотите — а колес не мажете!.. (Кричит). Ваше высокородие!! — Кандид Касторович!!!.. (Идет к двери.)

Тарелкин (входит). Что вам надо — вы меня зовете?

Иван Сидоров (сталкивается с ним и подает ему пакет, тихо). Вы, ваше высокородие, записочку обронили.

Тарелкин (с удивлением). Нет. Какую записочку?

Иван Сидоров (тихо). Так точно — обронили. Я вот сейчас поднял.

Тарелкин (щупая по карманам). Да нет, братец, я никакой записочки не знаю.

Муромский (в замешательстве). Творец Милосердый — да он мне историю сделает....

Иван Сидоров (смотрит твердо Тарелкину в глаза). Да вы о чем беспокоитесь, сударь? Вы обронили, мы подняли (с ударением), ну — и извольте получить!..

Тарелкин (спохватясь). А — да, да, да! (Берет пакет и быстро выходит на авансцену.) О, о, о, это птица широкого полета!.. Уж не знаю, на него ли Станислава или его на Станиславе повесить. (Кладет деньги в карман.) Ну: — с этим мы дело сделаем.... (Раскланивается и уходит. Иван Сидоров его провожает, Муромский стоит в изумлении).

Тарелкин и Иван Сидоров (кланяются и говорят вместе, голоса их сливаются).

Благодарю, братец, благодарю. Помилуйте, сударь, обязанность наша.
Всегда ваш слуга. Мое почтение, мое почтение. Мы завсегда готовы. Наше почтение, завсегда, завсегда готовы.

Явление VIII

Муромский и Иван Сидоров.

Иван Сидоров (запирает за Тарелкиным дверь). Вы мне, сударь, не вняли, что говорил поблагодарить-то надо.

Муромский. Да как это можно так рисковать. Другой, пожалуй, в рожу даст.

Иван Сидоров. В рожу?! Как же он, сударь, за мое добро мне в рожу даст?

Муромский. Ведь не судеец же какой — а все-таки лицо.

Иван Сидоров. О Боже мой! — Да вы разумом-то внемлите: вот вы говорите, что они лицо.

Муромский. Вестимо лицо: коллежский советник, делами управляет.

Иван Сидоров. Слушаю-с. А сапожки по их званию лаковые — изволили видеть?

Муромский. Видел.

Иван Сидоров. А перчаточки по их званию беленькие — изволили видеть?

Муромский. Видел.

Иван Сидоров. А суконце тоненькое английское; а воротнички голландские, а извощик первый сорт; а театры им по скусу; а к актрисам расположение имеют — а вотчин у них нет, — так ли-с?

Муромский. Так.

Иван Сидоров. Чем же они живут?

Муромский. Чем живут?.. Чем живут?!.. Ну — Государево жалованье тоже получают.

Иван Сидоров. Государева, сударь, жалованья на это не хватит; Государево жалованье на это не дается. Честной человек им жену прокормит, ну, матери кусок хлеба даст, а утробу свою на эти деньги не нарадует. Нет! Тут надо другие. Так вот такому-то лицу, хоть будь оно три лица, и все-таки вы, сударь, оброчная статья.

Муромский (с досадою). Стало уж, по-твоему, все берут.

Иван Сидоров. Кому как сила.

Муромский. Ну, все ж таки знатные бары не берут: ты меня в этом не уверишь.

Иван Сидоров. А на что им брать-то? Да за что им брать-то?

Муромский. Так вот я к ним и поеду.

Иван Сидоров. Съездите.

Муромский. Вот говорят, этот Князь — справедливый человек, нелицеприятен — и нрава такого, что, говорит, передо мной все равны.

Иван Сидоров. Да как перед хлопушкой мухи. Что мала — муха, что большая — всё единственно.

Муромский. Вот увижу.

Иван Сидоров. Ничего, батюшко, не увидишь. Стоишь ты перед ним с твоим делом; искалечило оно тебя да изогнуло в три погибели, а он перед тобою во всех кавалериях, да во всей власти, да со всеми чиноначалиями, как с неба какова, и взирает.... Так что тут видеть? По-моему: к большим лицам ездить — воду толочь. А коли уж малые лица на крюк поддели, да сюда приволокли — так дай.

Муромский. Все вот дай! — Деньги-то не свои, так куда легко; — оне у меня не богомерзкие какие, не кабацкие, не грабленые.

Иван Сидоров. Знаю, мой отец, знаю. Что делать?! Дадим, да и уедем; почнем опять хлопотать — боронить да сеять. Господь пособит — все вернем.

Муромский (с досадою). Я не знаю, кому дать? — Сколько дать?

Иван Сидоров. Да уж кому давать, как не этому Варравину — ведь дело у него, — слышали: он голова, а этот руки.

Муромский. Стало, к нему и ехать?

Иван Сидоров. К нему, сударь, к нему. Только когда у него будете, вы помечайте: сначала он поломается, а потом кидать станет; куда кинет — значит, так и есть. Вы не супротивничайте и спору не заводите: — Неокентаврий владеет нами; власть его, а не наша.

Муромский. Так когда же ехать-то?

Иван Сидоров. Да хоть завтра. Я вот забегу к Кандиду Касторычу; теперь он человек свой — так пускай его предупредит и дело устроит (берет шапку и хочет уйти), а без этого соваться нельзя.

Муромский. Да нет, постой.... Вот что: завтра праздник, завтра и в лавках не торгуют.

Иван Сидоров (кланяясь). В лавках, сударь, не торгуют, а в присутственных местах ничего, торгуют. (Уходит.)

Занавес опускается.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.