Депутат[править]
В детстве, будучи батрачонком, видел Егор Иванович Пырерко губернатора. В ожидании его ижемские купцы постлали через всю улицу Пустозерска цветочный ситец, и губернатор вместе со своей свитой от берега реки до церкви шел по этому ситцу.
Посреди села его встретил старик с серебряным подносом в руках, На подносе лежал большой каравай хлеба и солонка с солью.
Все это называлось «хлеб-соль», и с тех пор маленький Егорка стал завидовать губернатору. Он видел его даже во сне и спрашивал, обливаясь от страха холодным потом:
— Ты батрак царя?
— Да, я помогаю царю, — отвечал губернатор, шагая по малиновому ситцу.
— А тебя бьет царь? — еле поспевая за ним, спрашивал Егорка.
— Нет, — отвечал губернатор, — мне выносят хлеб-соль и боятся меня, а я никого не боюсь. Видишь — топчу ситец, а мне за это даже кланяются.
— Тебе хорошо, — говорил Егорка, — тебя никто не порет ремнем, и тебе всегда дают хлеб-соль, а мне худо жить. Яли бьет меня днем и ночью, и некому заступиться за меня.
— У тебя нет хорошей бороды, — сказал губернатор, — и потому ты худо живешь.
С годами Егор Иванович Пырерко забыл об этом сне. Но сколь худо ему ни жилось, он все-таки верил, что хорошая жизнь придет к нему нежданно-негаданно. Так в мечтах и ожидании он прожил революцию, стал колхозником и научился хорошо ловить зверя. Какой-то журналист написал о нем в окружной газете, и Егор Иванович с тех пор лишился покоя.
Он вырезал заметку и спрятал ее на груди, изредка показывая друзьям и наизусть выучив все, что о нем писалось. Потом народный комиссар прислал ему патефон в подарок. Егор Иванович крепко полюбил свой колхоз. Его премировали десятью оленями в личное пользование и небольшой библиотечкой художественной литературы. Вечерами Егор Иванович приглашал к себе в гости колхозного счетовода, осторожно доставал из сундука книги и, разложив их на латах у костра, обтирал рукавом малицы от пыли, видимой только ему, затем брал какую-нибудь и, бережно раскрыв ее на половине, просил счетовода:
— Почитай, что умные люди пишут.
Счетовод, еле сдерживая улыбку, читал с полуоборванной фразы, и Егор Иванович многозначительно хмурился.
— Понятно, про что читаю? — спрашивал, счетовод.
— Все, все понятно, — смущенно говорил Егор Иванович. — Только ты сам мне расскажи, чтобы я сильнее запомнил.
Счетовод объяснял и вновь пытался продолжать чтение, но Егор Иванович подавал ему новую книгу и просил читать и ее с раскрытой страницы.
— Эта книга про другое, — говорил он, — я хочу знать про все…
Счетовод, утомленный работой, читал и эту книгу и проклинал себя за то, что посоветовал предколхоза премировать Егора Ивановича библиотечкой. Он тоскливо посматривал на высокую стопку книг, начинал зевать, а Егор Иванович сердился.
— А ты сам научись читать, — посоветовал счетовод, — это же очень легко.
И чтобы избавиться от утомительных читок, он обучил Егора Ивановича грамоте.
Так стал Егор Иванович грамотным человеком. Его пригласили на совещание стахановцев в Кремле…
Совсем хорошая жизнь, о которой он мечтал долгие годы, пришла к нему в один из зимних вечеров в Красном городе.
Его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета. Он выступал на собраниях, говорил, что он готов выполнить волю своих избирателей, и его избрали депутатом. Для того чтобы ему было легче выполнять долг депутата, ему выстроили в Красном городе домик. На домике висел большой портрет, а под ним плакат: «Голосуйте за блок коммунистов и беспартийных».
— Хорошо нарисовали, — с удовлетворением сказал Егор Иванович и вошел за председателем в домик.
— Это теперь твой дом, товарищ депутат, — улыбнулся председатель и показал Егору Ивановичу, как следует пользоваться городскими удобствами: электрическими выключателями и репродуктором.
…И сидит вот теперь Егор Иванович у горящего камина, подбрасывая в него дрова, и думает о судьбе. Он молча нюхает табак, ходит по комнатам и пробует выключатели.
— Горит, — удивляется он электрическому свету и, заметив стулья, открывает дверь. Он выносит стулья и столы в сени и садится на пол перед камином, поджав под себя ноги.
— Депутат… — говорит он, задумчиво улыбаясь. — Депутат…
Он вновь подкладывает дрова в камин и смотрит на пустынную улицу. Ему хочется поделиться с кем-нибудь своими мыслями, но, как назло, никто сегодня ему не мешает отдыхать. Тогда он берет телефонную трубку и просит председателя.
— Сейчас, товарищ Пырерко, — взволнованно-тепло отвечает телефонистка и соединяет его с председателем.
— В чем дело, депутат? — спрашивает тот.
— В тундру поеду, — говорит Егор Иванович, — женщину свою привезу и ребят.
Егор Иванович боится назвать свою жену бабой и еще более смущается назвать ее женщиной.
— Ты же ведь был неженатым.
— Да, первая-то жена давно умерла у меня. Я съездил в Москву-то и женился. Она у меня хорошая женщина. Любит меня.
Егор Иванович осторожно вешает трубку и садится у камина, задумчиво шепча:
— Депутат…
И, подложив под голову малицу, засыпает на полу рядом со своей койкой.
Утром оленья упряжка остановилась у окон домика. Проводник тихо постучал по раме и почтительно спросил:
— Товарищ Пырерко! Вы готовы?
Депутат просыпается. Он приглашает проводника в комнату, и, пока тот раздевается, Егор Иванович наполняет электрический чайник водой из крана и ставит его на угли в камин.
— Это не так делается, — вежливо поясняет проводник, ставит чайник на стол, втыкает штепсель в розетку на стене.
— Так-то долго, — смущается Егор Иванович, — я ведь знаю это.
А паренек уже хозяйничает в буфете, он вносит стулья и столы в комнату и ворчит:
— Вот идиоты-то, депутату не могут хорошо квартиру обставить.
— Ничего, ничего, — говорит Егор Иванович, — это недолго сделать. Дай я тебе помогу.
И, роняя стулья, помогает, смущенный своей славой. Потом они пьют чай с конфетами, которые предусмотрительно захватил паренек.
— Много нам ехать? — спрашивает он.
— Нет, совсем немного, — отвечает Егор Иванович, — до Камня.
— Ну, это хорошо, — говорит паренек, — а то я себе здесь бабу подыскал, жениться думаю.
— Не надо говорить «баба», женщиной лучше зови.
— Она совсем молодая, — говорит паренек, — ей всего девятнадцать лет, и ее нельзя назвать женщиной, нос не дорос.
— Нос-то при чем? Ты не смотри на это. Лишь бы она тебя любила, — добавил Егор Иванович, вставая из-за стола и одеваясь.
Выйдя к нартам, он отвязывает упряжку, берет в руки хорей и говорит пареньку: «Держись». Как только упряжка выезжает на широкую дорогу, проложенную по льду реки, лицо его расправляется от морщин и светлеет.
— Зачем столько домов в городе? — спрашивает он и, подумав, отвечает: — Так, должно быть, надо.
Паренек нерешительно запевает русскую песню.
— Пой веселее, — говорит Егор Иванович, — я люблю русские песни… — И через минуту спрашивает: — А русские за меня голосовали?
— Все за вас голосовали. Я тоже. Только трое избирателей не голосовали.
— Это несознательные люди, — говорит задумчиво Егор Иванович. — Я ведь хорошим людям никогда плохого не сделаю.
И в молчании гонит упряжку, изредка посматривая на Полярную звезду, сверкающую в темном небе.
Тянутся длинные звездные сутки. Упряжка все дальше и дальше продвигается в глубь тундровой страны. Изредка Егор Иванович задаст проводнику один-два вопроса — о величине земли, о том, полагается ли депутату жить в своем чуме, — и вновь замолчит, вспоминая год за годом свою жизнь. Тем временем проводник поет песни и ругает мороз. Так незаметно пролетают под полозьями нарт сопка за сопкой, и они въезжают в первое большое стойбище. Их встречают собаки сдержанным лаем, выходят мужчины и подают Егору Ивановичу руки и приглашают в гости. У костра собираются даже женщины и дети. Они глазеют на Егора Ивановича и галдят. Только на лицах мужчин Егор Иванович видит какую-то отчужденность и холодное почтение.
«Они думают, что я стал теперь совсем другим», — думает Егор Иванович. Вынимает табакерку и угощает всех мужчин по очереди. Он приносит хорошего чая и отдает его женщинам, чтоб те заварили.
— Теперь я ваш депутат, — говорит Егор Иванович, — вы меня выбрали в самый главный совет, и я должен заботиться о вас.
Мужчины серьезно, с достоинством кивают головами. Они говорят: «Тарем!» — «Пусть будет так!» — и ведут его в самый низкий чум в стойбище. У костра лежит больная женщина.
— Ты наш человек, — говорит ее муж, — разреши нам позвать шамана, и он вылечит ее.
— У меня есть свой шаман, — говорит Егор Иванович, — я прикажу ему, и он вылечит ее лучше и скорее.
Он пишет записку и передает ее проводнику. Через час женщина уезжает на юг, а депутата увозят в родное стойбище. В тихий ночной час ему навстречу выбегают собаки и, услышав звук голоса, приветливо помахивают хвостами. От стада, что пасется в долине, приезжает пастух, обнимает Егора Ивановича и поднимает на ноги всех мужчин в стойбище. Депутат входит в свой чум, подбрасывает веток в костер и с нежностью глядит на спящих детишек и жену. Он наклоняется над семнадцатилетней дочерью и поправляет прядку волос на ее лбу. Девушка открывает глаза.
— Отец! — говорит она, сонно улыбаясь. — А мы думали, что ты долго не приедешь. Я чай сейчас поставлю.
Она встает, ставит чайник, наполненный снегом, на огонь и подходит к матери.
— Не надо, Нярконэ, — говорит Егор Иванович, — пусть спит, завтра обратно поедем. В школу тебя отдам, на музыканта учиться. А Нанук пусть доктором будет.
Девушка заплетает косы и гордо улыбается. Она знает, что отец ее теперь самый почетный человек не только в родном стойбище. Она с пристальной неясностью рассматривает его морщинистое лицо, раскосые глаза, подрагивающие руки.
Входят соседи и шумно приветствуют хозяина. Они держатся с ним как с равным, и это нравится Егору Ивановичу.
Он расспрашивает их о новостях в колхозе и просит позвать Семена Ного.
Семен Ного входит и сдержанно кланяется депутату.
— Здравствуй, — говорит он, — только не уговаривай меня. Не надо. Ты теперь большой человек, и я уважаю твои советы. Не уговаривай.
— Я и не уговариваю, — отвечает Егор Иванович, подавая гостю чашку, — я только решил сделать тебя оленьим доктором, а в колхоз ты можешь и не идти. Захочешь — сам запишешься.
Семен Ного недоверчиво смотрит на лица колхозников, но те серьезны, и Семен Ного говорит:
— Спасибо.
А Егор Иванович продолжает беседу о том, как сделать колхозы богатыми, и колхозники одобрительно кивают головами.
— Наш колхоз должен иметь баню и школу.
— Правда, правда, — подтверждает неожиданно для всех Семен Ного, — все же колхозы имеют их. Надо и нам. — И, смущенно оглянувшись, нюхает табак и старательно чихает.
— Будь здоров! — говорит Егор Иванович, и все колхозники долго и весело смеются.
…Пообещав колхозникам достать котлы и сруб для бани, Егор Иванович вернулся в Красный город, поставил свой чум рядом с домиком и стал жить в нем. Он только днем приходил в домик, садился за письменный стол и принимал посетителей, выполняя свои депутатские обязанности.
Впрочем, посетителей он принимал и ночью — в своем чуме, у непрерывно горящего костра. Он угощал избирателя чаем и, выслушав его, давал ему совет или обещал помочь.
На душе Егора Ивановича было спокойно и радостно. Только один раз он был огорчен своей славой. К нему пришел секретарь окружного комитета партии и упрекнул:
— Нехорошо, товарищ Пырерко, ты делаешь. Нехорошо. Мы тебе домик выстроили, а ты в чуме живешь.
— Здесь как-то теплее, — смущенно ответил Егор Иванович, — нюки от ветра шевелятся, костер горит, и я о всем народе больше думаю — ведь он так же живет. Я не царь и не губернатор. Мне и здесь хорошо.
В чуме было «хорошо», нечего сказать… В мокодан падали хлопья снега, дул пронизывающий ветер, и Нярконэ готовила свои первые уроки, щурясь при бледном свете костра. Ежились от холода ребятишки…
— Если полагается жить в доме, так я уж перейду, — с сожалением сказал Егор Иванович и утешился только тем, что через несколько дней полетел на самолете сначала в Архангельск, а потом в Москву на Первую сессию Верховного Совета.
