НАПАДЕНИЕ ТИГРА
Утром я отпустил обоих инородцев. Тут случилось довольно забавное происшествие. Я дал им каждому по десять рублей: одному десять рублей бумажкой, а другому — две пятирублевых. Тогда первый обиделся. Я думал, что он недоволен платой, и указал ему на товарища, который явно выказывал удовлетворение. Оказалось совсем иное: удэхеец обиделся за то, что я дал ему одну бумажку, а товарищу две. Я забыл, что они не разбираются в деньгах. Желая доставить удовольствие второму, я дал ему взамен десятирублевой бумажки три трехрублевых и одну рублевую. Тогда обиделся тот, у которого были две пятирублевые бумажки. Чтобы помирить их, пришлось дать тому и другому бумажки одинакового достоинства. Надо было видеть, с каким довольным видом они отправились восвояси.
После дневки у всех было хорошее настроение; люди шли бодро и весело.
От инородцев я узнал, что гроза со снегом, которую мы наблюдали 26 ноября на реке Нахтоху, была одновременно и на Бикине. Первый снег выпал здесь 11 ноября, когда река только что начала замерзать. Лед, прикрытый снегом, уже не утолщался более. Наоборот, там, где снег сдуло ветрами, река промерзла глубоко. Вот почему замерзание местных рек отличается такой неравномерностью. Толщина льда часто колеблется от 1 сантиметра до 3 футов. Поэтому, если снег выпал рано, то по реке надо ходить осторожно, все время пробуя лед толстой палкой. В этом случае незаменимыми являются лыжи. Если лед выдерживает удары палки — можно идти свободно без лыж. Стрелки с недоверием отнеслись к словам инородцев и шли, не разбирая, но после нескольких купаний убедились, что такими советами пренебрегать нельзя.
За день мы прошли верст восемнадцать и стали биваком около небольшой речки Катэтабауни.
На этом протяжении Бикин имеет направление к западо-северо-западу и принимает в себя справа речки: Мангу, Дунги (по-китайски Дунзегоу[1]) с притоком Ябкэ, Гуньето и вышеупомянутую Катэтабауни. Последняя — длиною верст десять. Здесь будет самый близкий перевал на реку Хор. Немного выше речки Гуньето можно видеть скалы Сиганку-Гуляни — излюбленное место удэхейских шаманов. Слева Бикин принимает в себя речку Дунгоузу[2] и ключи Кайлю и Суйдагоу[3]. Вблизи последнего есть три юрты и одна фанза, называемая Сидунгоу[4], в которой жили два старика: один из них был таза, другой китаец-соболевщик. Хозяева фанзочки оказались очень гостеприимными и всячески старались нам услужить.
Мне очень хотелось подняться на Хорский перевал. Я стал расспрашивать о дороге. Таза Китенбу (так звали нашего нового знакомого) изъявил согласие быть проводником. Ему, вероятно, было около шестидесяти лет. В волосах на голове у него уже показались серебряные нити, и лицо покрылось морщинами. По внешнему виду он нисколько не отличался от китайцев. Единственным доказательством его инородческого происхождения было его собственное заявление. Он рассказывал, что ранее жил на Уссури, но затем, но затем, потесненный русскими переселенцами, перекочевал на реку Бикин, где и живет уже более десяти лет.
Китенбу тотчас же стал собираться. Он взял с собой заплатанное одеяло, козью шкурку и старую, много раз чиненную берданку; я взял чайник, записную книжку и спальный мешок, а Дерсу — полотнище палатки, трубку и продовольствие.
Кроме нас троих, в отряде было еще два живых существа: моя собака Альпа и другая, принадлежащая тазу, серенькая остромордая собачка со стоячими ушами, с кличкой «Кады».
Катэ-Табань (Катэтабауни) — маленькая горная речка, протекающая по долине, суженной близ устья и несколько расширяющейся к истокам. Окружающие ее горы покрыты старым хвойносмешанным лесом. По дороге мы видели следы кабанов, диких коз, изюбрей и изредка тигров.
С утра стояла хорошая погода. Мы рассчитывали, что к вечеру успеем дойти до зверовой фанзы по ту сторону водораздела. Однако нашим мечтаниям не суждено было сбыться. После полудня небо стало заволакиваться слоистыми облаками; вокруг солнца появились круги и вместе с тем начал подыматься ветер. Я хотел уже было повернуть назад, но Дерсу успокоил меня, сказав, что пурги не будет, будет сильный ветер, который назавтра прекратится. Так оно и случилось. Часа в четыре пополудни солнце скрылось, и не разберешь, в тучах или в тумане. Воздух был наполнен сухой снежной пылью — мело… Поднявшийся ветер дул нам навстречу и, как ножом, резал лицо. Когда начало смеркаться, мы были как раз на водоразделе. Здесь Дерсу остановился и стал о чем-то совещаться со стариком тазой. Подойдя к ним, я узнал, что старик таза немного сбился с дороги. Из опасений заблудиться они решили заночевать под открытым небом.
— Капитан! — обратился ко мне Дерсу,— сегодня наша фанза найди нету, надо бивак делай.
— Хорошо, — сказал я, — давайте выбирать место.
Оба моих спутника еще поговорили между собою и, отойдя в сторону шагов двадцать, начали снимать котомки.
Место для бивака было выбрано нельзя сказать чтобы удачное. Это была плоская седловина, поросшая густым лесом. В сторону от нее тянулся длинный отрог, оканчивающийся небольшой конической сопкой. По обеим сторонам седловины были густые заросли кедровника и еще какого-то кустарника с неопавшей сухой листвою. Мы нарочно зашли в самую чащу его, чтобы укрыться от ветра, и расположились у подножия огромного кедра высотою, вероятно, саженей в десять. Дерсу взял топор и пошел за дровами, старик таза начал резать хвою для подстилки, а я принялся раскладывать костер.
Только к шести с половиною часам мы покончили бивачные работы и сильно устали. Когда вспыхнул огонь, на биваке стало сразу уютнее. Теперь можно было переобуться, обсушиться и подумать об ужине. Через полчаса мы пили чай и толковали о погоде.
Моя Альпа не имела такой теплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.
Дерсу всегда жалел Альпу и каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того, ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерсу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых веток.
Сами мы были утомлены не меньше, чем собаки, и потому тотчас после чая, подложив побольше дров в костер, стали укладываться на боковую.
Расположились мы у огня каждый в отдельности. С подветренной стороны расположился я, Дерсу поместился сбоку. Он устроил себе нечто вроде палатки, а на плечи набросил шинель. Старик таза поместился у подножия кедра, прикрывшись одеялом. Он взялся окарауливать бивак и поддерживать огонь всю ночь. Нарубив еловых веток, я разостлал на них свой мешок и устроился очень удобно. С одной стороны от ветра меня защищала валежина, а с другой горел огонь.
В большом лесу во время непогоды всегда жутко. Так и кажется, что именно то дерево, под которым спишь, упадет на тебя и раздавит. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть.
Кто-то привел ветер в такое яростное состояние, что он, как бешеный зверь, бросался на все, что попадалось ему на пути. Особенно сильно доставалось деревьям. Это была настоящая борьба лесных великанов с обезумевшей воздушной стихией. Ветер налетал порывами, рвал, потом убегал прочь и жалобно выл в стороне. Являлось впечатление, будто мы попали в самую средину гигантского вихря. Ветер описывал большой круг, возвращался на наш бивак и нападал на кедр, стараясь во что бы то ни стало опрокинуть его на землю. Но это не удавалось. Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны в сторону. Мне пришло на память стихотворение Пушкина «Метель», потом я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь[изд. 1]. Я слышал, как таза подкладывал дрова в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не спали и о чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.
«Должно быть, кедр качается и грозит падением», — мелькнуло у меня в голове.
Быстро я сбросил с головы покрышку спального мешка и спросил, что случилось.
— Ничего, ничего, капитан, — отвечал мне Дерсу; но я заметил, что говорил он неискренне. Ему просто не хотелось меня беспокоить.
На биваке костер горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукою лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку; Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Казалось, что все злые духи собрались в одно место и с воем и плачем носились по тайге друг за другом. Точно они хотели разрушить порядок, данный Богом природе, и создать снова хаос на земле. То слышались исступленный плач и стенания, то дикий хохот и вой; вдруг на мгновение наступала тишина, и тогда можно было разобрать, что происходит поблизости. Но уже по этим перерывам было видно, что непогода скоро станет стихать.
Дрова в костре горели ярко. Черные тени и красные блики двигались по земле, сменяя друг друга; они то удалялись от костра, то приближались к нему вплотную и прыгали но кустам и снежным сугробам.
— Ничего, капитан, — сказал мне опять Дерсу. — Твоя можно спи. Наша так, сам говори.
Я не заставил себя упрашивать, закрылся опять с головой и заснул.
Приблизительно через полчаса я снова проснулся. Меня разбудили голоса.
«Что-то неладно», — подумал я и вылез из мешка.
Буря понемногу стихала. На небе кое-где показались звезды. Каждый порыв ветра сыпал на землю сухой снег с таким шумом, точно это был песок. Около огня я увидел своих приятелей. Таза был на ногах и к чему-то прислушивался. Дерсу стоял боком и, заслонив ладонью свет от костра, всматривался в темноту ночи. Собаки тоже не спали; они жались к огню, пробовали было садиться, но тотчас же вскакивали и переходили на другое место. Они что-то чуяли и смотрели в ту же сторону, куда направлены были взоры Дерсу и старика таза.
Ветер сильно раздувал огонь, вздымая тысячи искр кверху, кружил их в воздухе и уносил куда-то в глубь леса.
— Что такое, Дерсу? — спросил я гольда.
— Кабаны ходи, — отвечал он.
— Ну, так что же?
Кабаны в лесу! Это так естественно: животные шли, наткнулись на наш бивак и теперь шумно выражали свое неудовольствие.
Дерсу сделал рукой досадливый жест и сказал:
— Как тебе столько тайга ходи — понимай нету!.. Зимой ночью кабаны ходи не хочу.
В той стороне, куда смотрели Дерсу и Китенбу, слышался треск ломаемых сучьев и характерное «чуханье» диких свиней. Немного не доходя до нашего бивака, кабаны спустились с седловины и обошли коническую сопку стороной.
Я размялся, и спать мне уже не хотелось.
— А почему эти кабаны идут ночью? — спросил я Дерсу.
— Его напрасно ходи нету, — отвечал он. — Его другой люди гоняй.
Я подумал было, что он говорит про удэхейцев, и мысленно удивился, как ночью они ходят по тайге на лыжах. Но вспомнил, что Дерсу «людьми» называл не одних только людей, и сразу все понял: кабанов преследовал тигр. Значит, хищник был где-то поблизости от нас.
Прошло минут двадцать — кабаны удалились.
Понемногу в природе стал водворяться порядок. Какая-то другая сила начала брать верх над ветром и заставляла его успокоиться. Но, судя по тому, как качались старые кедры, видно было, что там, вверху, не все еще благополучно.
Я не стал дожидаться чая, подтащил свой мешок поближе к огню, залез в него и опять заснул. Мне показалось, что я спал очень долго.
Вдруг что-то тяжелое навалилось мне на грудь, и одновременно с этим я услышал визг собаки и отчаянный крик Дерсу:
— Скорей!
Быстро сбросил я с себя верхний клапан мехового мешка. Снег и сухие листья обдали мне лицо. В то же мгновение я увидел, как какая-то длинная тень скользнула в кустах. На груди у меня лежала Альпа.
Костер почти совсем угас: в нем тлели только две головешки. Ветер раздувал уголья и разносил искры по снегу. Дерсу сидел на земле, упершись руками в снег. Левою рукою он держался за грудь и, казалось, хотел остановить биение своего сердца. Старик газа лежал ничком в снегу и не шевелился.
Несколько мгновений я не мог сообразить, что случилось и что мне надо делать. С трудом я согнал с себя собаку, вылез из мешка и подошел к Дерсу.
— Что случилось? — спросил я его, тряся за плечо.
— Амба! Амба! — испуганно закричал он. — Амба совсем наша бивак ходи. Один собака таскай.
Тут только я заметил, что нет тазовской собаки.
Дерсу поднялся с земли и стал приводить в порядок костер. Как только появился огонь, таза тоже пришел в себя; он испуганно озирался по сторонам и имел вид сумасшедшего. В другое время он показался бы смешным.
На этот раз больше всего самообладания сохранил я. Это потому, что я спал и не видел того, что произошло. Однако скоро мы поменялись ролями: когда Дерсу успокоился, испугался я. Кто поручится, что тигр снова не придет на бивак, не бросится на человека?..
Как все это случилось и как это никто не стрелял?
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул ее и в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понес ее в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и попала прямо ко мне на грудь. В это самое время я и услышал крик Дерсу.
Инстинктивно я схватил ружье, но не знал, куда стрелять.
Вдруг в зарослях позади меня раздался шорох.
— Здесь, — сказал шепотом таза, указывая рукой вправо от кедра.
— Нет, тут, — ответил Дерсу, указывая в сторону, совершенно противоположную.
Шорох повторился, но на этот раз с обеих сторон одновременно. Ветер шумел вверху по деревьям и мешал слушать. Порой мне казалось, что я как будто действительно слышу треск сучков и вижу даже самого зверя, но вскоре убеждался, что это совсем не то: это был или колодник, или молодой ельник. Кругом была такая чаща, сквозь которую и днем-то ничего нельзя было рассмотреть.
— Дерсу! — сказал я гольду, — полезай на дерево. Тебе сверху хорошо будет видно.
— Нет, — отвечал он, — моя не могу. Моя старый люди; теперь дерево ходи совсем понимай нету.
Старик таза тоже отказался лезть на дерево. Тогда я решил взобраться на кедр сам. Ствол его был ровный, гладкий и с подветренной стороны запорошенный снегом. С большими усилиями я поднялся не более как на три аршина. У меня скоро озябли руки, и я должен был спуститься обратно на землю.
— Не надо, — сказал Дерсу, поглядывая на небо. — Скоро ночь кончай.
Он взял винтовку и выстрелил в воздух. Как раз в это время налетел сильный порыв ветра. Звук выстрела затерялся где-то поблизости.
Мы разложили большой огонь и принялись варить чай. Альпа все время жалась то ко мне, то к Дерсу и при малейшем шуме вздрагивала и испуганно озиралась по сторонам.
Минут сорок мы еще сидели у огня и делились впечатлениями.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями; звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени, и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Дерсу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костер совсем угас.
Я предложил Дерсу оставить вещи в таборе и пойти по тигровому следу. Я думал, что он откажется, и был удивлен его согласием.
Гольд стал говорить о том, что Бог дал тигру в тайге много корма и запретил нападать на человека. Этот тигр следил кабанов, но по пути увидел людей, напал на наш бивак и украл собаку.
— Такой Амба можно стреляй, грех нету, — закончил он свою длинную речь.
Закусив наскоро холодным мясом и напившись горячего чаю, мы надели лыжи и пошли по тигровому следу.
Непогода совсем почти стихла. Вековые ели и кедры утратили свой белый наряд, зато на земле во многих местах намело большие сугробы. По ним скользили солнечные лучи, и от этого в лесу было светло, по-праздничному.
От нашего бивака тигр шел обратно старым следом и привел нас к валежнику. Следы шли прямо под бурелом.
— Не торопись, капитан, — сказал мне Дерсу. — Прямо ходи не надо; надо кругом ходи, хорошо посмотри.
Мы стали обходить бурелом стороной.
— Уехали! — вдруг закричал Дерсу и быстро повернул в направлении нового следа.
Тут ясно было видно, что тигр долго сидел на одном месте. Под ним подтаял снег. Собаку он положил перед собою и слушал, нет ли сзади погони. Потом он понес ее дальше.
Так мы прошли еще часа три.
Тигр не шел прямо, а выбирал такие места, где было меньше снега, где гуще были заросли и больше бурелома.
В одном месте он взобрался на поваленное дерево и долго стоял на нем, но вдруг чего-то испугался, прыгнул на землю и несколько саженей полз на животе. Время от времени он останавливался и прислушивался: когда мы приближались, то уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.
Наконец Дерсу остановился и стал советоваться со стариком тазом. По его мнению, надо было возвратиться назад, потому что тигр не был ранен, снег недостаточно глубок и преследование являлось бесполезной тратой времени.
Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит ее с собой. Как бы в ответ на мои мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у ней есть тигрята; к ним- го она и несет собаку. К своему логовищу она нас не поведет, а будет водить по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.
Когда было решено возвращаться на бивак, Дерсу повернулся в ту сторону, куда ушел тигр, и закричал:
— Амба! Твоя лицо нету. Ты вор, хуже собаки. Моя тебя не боится. Другой раз тебя посмотри — стреляй!
После этого он закурил свою трубку и пошел назад по протоптанной лыжнице.
Немного не доходя до бивака как-то случилось так, что я ушел вперед, а таза и Дерсу отстали. Когда я поднялся на перевал, мне показалось, что кто-то с нашего бивака бросился под гору.
Через минуту мы подходили к табору.
Все наши вещи были разбросаны и изорваны. От моего спального мешка остались только одни клочки. Следы на снегу указывали, что такой разгром произвели две россомахи. Их-то, вероятно, я и видел при приближении к биваку.
Собрав, что можно было, мы быстро спустились с перевала и пошли назад.
Идти под гору было легко, потому что старая лыжница хотя и была запорошена снегом, но крепко занастилась. Мы не шли, а просто бежали и к вечеру присоединились к своему отряду.
Примечания автора
Примечания издательства
- ↑ В текстах изданий 1923, 1926 и 1928 годов — «в прошлом году». В. К. Арсеньев при правке вычеркивает окончание фразы. — Примечание издательства «Альманах „Рубеж“», 2007.