А. С. Серафимович. Собрание сочинений в семи томах. Том второй
М., ГИХЛ, 1959
Толпа народа. Крики, возбужденные лица, поднимающиеся руки, возгласы: «Городовой!» — извозчики, соскочившие с козел, и режущий душу, пронизывающий детский крик. Все толкаются, толпятся, вытягивают шеи, стараются заглянуть в середину шатающейся толпы, в небольшое пространство, где слышатся перехватываемые, задыхающиеся голоса борющихся людей.
— Что же это такое! — говорит, ни к кому в особенности не обращаясь, извозчик с красным возбужденным лицом, — ведь они его раздерут… Гляди, которые за ноги, которые за голову, которые за руки… Дите чем виновато?.. И… но и народ!..
А пронзительный неумолкающий детский крик хватает за сердце. Публика, по обыкновению, сердобольно глазеет, отпускает замечания, и никто не вступится за несчастного ребенка. Наконец двери соседнего дома отворяются, выбегает какой-то человек, расталкивает толпу.
— Оставьте ребенка!.. Оставьте сию минуту ребенка… вы его разорвете…
— Хочь мертвый, да мой будет.
— Не дам… не дам… не да-ам! — истерическим, голосом кричит с растрепавшейся головой и выбившимися косами женщина…
— А-а… отнимать… отнимать… отнимать!.. — хрипит прерывающимся, задыхающимся шепотом третья.
Человек кидается и начинает отнимать ребенка. Но в него вцепились, как когтями. Приходится отрывать одну руку за другой, но те сейчас же перехватывают, хватаются за ручонки, за платьице, тянут за голову. Ребенок кричит как резаный, перебрасываемый из рук в руки, вырываемый, как кусок тряпки, с искаженным ужасом лицом. Наконец при помощи вышедшей из спокойного созерцания публики человек вырывает у женщины ребенка, крохотную, лет трех, девочку, с прелестным личиком, обрамленным белым чепчиком, и бросается, преследуемый женщинами, в дом. Двери захлопываются.
— Еще трошки, аккурат разорвали бы, — философски замечает извозчик и, путаясь и подбирая свой длинный армяк, залезает на козлы.
Чьи-то истерические рыдания слышатся у запертой двери:
— Дочка… дочечка!!
Дверь отворяется на минуту,
— Кто тут мать?
— Вот, вот эта, — гудит толпа, навалившаяся к подъезду и перегородившая всю улицу, и, расступаясь, пропускают к дверям скромно одетую женщину с страшно измученным бледным лицом и добрыми, полными тоски глазами,
Ее пропускают. Ребенок, пришедший в себя, бросается к ней.
— Мама!..
Женщина рассказывает печальную историю. Она — портниха. Сошлась с неким гражданином. Когда почувствовала себя матерью, гражданин этот нашел для себя более приятным иметь дело с ее сестрой. Родилась девочка, стала подрастать и вышел прелестный ребенок. Папаша заблагорассудил выкинуть на улицу обеих сестер, ребенка оставил у себя. Мать не смела показаться на порог, не смела взглянуть на дочь.
Бедная женщина истосковалась. И вот она со своей матерью подкараулила гулявшую с няней на улице девочку, и три женщины чуть не разорвали ее.
Добрый папаша, узнав о похищении, прилетел на извозчике и с бешенством стал ломиться в дом с недвусмысленным намерением избить мать и забрать девочку.
Его не пустили. Он устроил правильную осаду и расположился перед подъездом.
Формально папаша никаких прав на девочку не имел: она незаконнорожденная и записана по матери, но ведь для наглости и кулака, с одной стороны, и нищеты и беззащитности — с другой, закон не писан. Бедная женщина рыдала:
— Как я выйду теперь… Ведь он меня изобьет и ребенка отнимет… На извозчике? Он вскочит на другого, догонит и среди улицы изобьет. Даже если ускользну отсюда от него, все равно ворвется в квартиру, надо представить, что там только будет. Пока полиция, он меня изувечит, а ребенка увезет, надо судиться, но подумайте, где ж мне судиться?
Однако нужно было на что-нибудь решиться. Наступила ночь; нельзя же было оставаться в чужом доме. Ребенок сладко спал, прильнув к матери. У входа караулил почтенный папаша, принимавшийся несколько раз ломиться в дверь, готовый на самое дикое насилие.
Прибегли к маленькой хитрости. Мать с ребенком другим ходом провели в соседний дом, наняли лихача, к он их умчал.
Толпа разошлась, улица опустела, все пошло своим порядком. Уличная сценка промелькнула, как и прочитанная страница.
Сколько же этих сцен, полных человеческой муки, которые не попадаются на глаза, сколько детских пронзительных криков заглушаются сутолокой повседневной жизни, где не поможешь, не облегчишь, которые тонут в водовороте огромного города, как в мутной крутящейся реке!
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Впервые напечатаны в «Курьере» за 1903 год:
Добрый папаша 9 апреля, № 41