Доклад комиссии, избранной общим собранием присяжных поверенных 16 января 1905 года по поводу событий 9—11 января

Доклад комиссии, избранной общим собранием присяжных поверенных 16 января 1905 года по поводу событий 9—11 января

Дата создания: май 1905 г., опубл.: 1922 г. Источник: сборник «Начало первой русской революции», М., 1955 г. • Доклад комиссии присяжных поверенных по поводу событий в Петербурге 9-11 января 1905 года, составленный на основании свидетельских показаний и напечатанный в мае 1905 года. Тираж был конфискован полицией.

9 января 1905 г. на улицах Петербурга произошли события, которые взволновали все население столицы и привлекли всеобщее внимание не только в России, но и во всех странах света. Мирное рабочее движение, подготовлявшееся открыто, на глазах властей, и имевшее целью подачу всеподданнейшего прошения государю императору, разрешилось неожиданными действиями вооруженной силы — стрельбою в безоружных обывателей в разных частях города, причем в числе сотен убитых и раненых оказались также женщины и дети.

Такие же действия войск повторились 10 и 11 января при участии полицейских чинов.

Среди петербургских присяжных поверенных, естественно, возник вопрос о способах оказания юридической помощи потерпевшим и их семействам; вопрос этот был тогда же внесен на обсуждение общего собрания присяжных поверенных, которое постановлением 16 января 1905 г. поручило особой комиссии из семи членов и двух к ним кандидатов составить заключение о юридических вопросах, возникающих из означенных событий.

Приступив к исполнению возложенной на нее задачи, комиссия считала своим долгом прежде всего выяснить фактические обстоятельства дела на основании многочисленных показаний лиц, пострадавших от действий военных и полицейских отрядов, а также заявлений свидетелей, бывших ближайшими очевидцами таких действий.

I

Как видно из собранных сведений, шествие рабочих к Зимнему дворцу, назначенное на 9 января с целью подачи всеподданнейшего прошения, было организовано законно учрежденным «Петербургским обществом фабричных и заводских рабочих», официальное открытие которого состоялось в начале 1904 г. в присутствии градоначальника Фуллона. Это «общество рабочих» пользовалось особым покровительством администрации, так как оно было основано, между прочим, в видах «отвлечения рабочих от влияния преступной пропаганды». Делами Общества заведовал выборный комитет, председателем которого был священник Георгий Гапон, получивший при бывшем министре внутренних дел В. К. Плеве должность священника пересыльной тюрьмы. Общество имело свои отделы, или «собрания», в главных центрах фабрично-заводского населения столицы; таких отделов, с особыми выборными председателями из рабочих, насчитывалось всего одиннадцать. В декабре 1904 г. комитету Общества пришлось участвовать в попытках уладить возникшие недоразумения между рабочими и администрацией Путиловского завода по случаю увольнения нескольких рабочих, состоявших членами местного отдела Общества; попытки эти не имели успеха, и общее, все более распространявшееся брожение среди рабочих, недовольных тягостными условиями своего существования, выразилось в прекращении работ на многих фабриках и заводах Петербурга. «Ввиду того, — как сказано в правительственном сообщении от 10 января, напечатанном в «Правительственном вестнике», — что стачка не была соединена с нарушением порядка, никаких репрессивных мер властями предпринимаемо не было»; многие факты свидетельствуют и о том, что власти относились не только безучастно, но и поощрительно к происходившему движению среди рабочих.

По мысли священника Гапона, встретившей единодушное сочувствие во всех отделах «общества рабочих», решено было подписать и подать на высочайшее имя прошение, или «петицию», с подробным изложением нужд рабочего сословия и отчасти также всего трудящегося народа. В течение трех дней, с 6 января, происходили значительные публичные сборища около помещений, занимаемых одиннадцатью отделами вышеозначенного Общества. Составленный священником Гапоном текст всеподданнейшей «петиции» поочередно прочитывался в собраниях при каждой смене присутствовавших рабочих, после чего собирались подписи.

Разъяснения собиравшимся рабочим по поводу отдельных пунктов прошения давались членами комитета Общества, а также иногда самим председателем, священником Гапоном. Участие посторонних лиц в обсуждении петиции большей частью категорически отклонялось, и только в некоторых отделах, как, напр., в Василеостровском, допускались отступления от этого общего правила. Общие политические ходатайства, изложенные в петиции, относительно созыва народных представителей путем «всеобщего, равного, прямого и тайного голосования» понимались большинством рабочих в том смысле, что выборные от всего населения должны участвовать в обсуждении и решении государственных дел, которыми не могут распоряжаться одни министры и чиновники.

На всех собраниях условлено было, что 9 января рабочие должны идти на Дворцовую площадь тихо и мирно, «с голыми руками», оставив дома даже перочинные ножи (показание рабочего Чудинова и др.), не допускать никакого шума и никаких столкновений с полицией, уничтожать незаконные флаги, если бы таковые кем-нибудь выставлялись, и рвать листки с прокламациями; наблюдение за порядком поручено было выборным депутатам, шедшим впереди, и при таком условии предполагалось, что войска и полиция не будут иметь повода к вмешательству для устранения беспорядков, о чем говорилось в расклеенном по городу объявлении градоначальника. По показанию одного из депутатов Петербургской стороны, после расклейки объявления от градоначальника депутаты рабочих ходили к нему, чтобы выяснить, в каких случаях будут действовать войска, и в градоначальстве им объяснили, что предупреждение относится только к нарушителям порядка, а в мирную толпу стрелять не будут. И действительно, так, по-видимому, понималось и применялось самими властями объявление градоначальника до 9-го числа. Нигде полицейская власть не заявляла рабочим о незаконности происходившего движения и не предлагала им расходиться ни в предшествующие три дня, ни с утра 9 января. Самый текст всеподданнейшего прошения доставлен был накануне министру внутренних дел вместе с сообщением священника Гапона о предположенном шествии к Зимнему дворцу. Рабочие, участвовавшие в этом движении, имели, таким образом, полное основание считать законным и дозволенным предпринятое ими мирное шествие, организованное отчасти по образцу крестного хода.

Вследствие этого в шествии 9 января участвовало много женщин, девушек и мальчиков; семейные рабочие отправлялись с своими сыновьями и дочерьми (показания столяра Афанасия Соколова и его дочери Марии, раненных на Троицкой площади, и др.). Настроение было торжественное, «религиозное»; случавшиеся личные споры и резкие пререкания останавливались словами: «не такой сегодня день». Перед началом шествия в помещениях одиннадцати отделов Общества служили молебен, пели «Отче наш» и «Спаси, господи, люди твоя». Шли «с чистою душою, с чистым намерением», с надеждою увидеть государя, чтобы, по выражению одного из потерпевших, «как дети выплакать на груди отца свое горе»; шли все вместе для того, чтобы подтвердить свою солидарность с выбранными депутатами и узнать о принятии или непринятии прошения (показания литейщика Винокурова, инструментального рабочего Мюнхенберга, рабочего Соколова, столяра Щека и др.). Если и допускалась возможность вооруженного нападения войск, то только в случае какого-нибудь непредвиденного беспорядка, или незаконного действия отдельных лиц, или по недоразумению; ибо войска, по мнению рабочих, выставлены были в известных пунктах «для того, чтобы рабочие не безобразничали» и, как видно из многих показаний, сами рабочие прилагали все усилия к тому, чтобы избежать неприятных инцидентов. По пути полиция не только не мешала шествию, но сама давала дорогу, а в некоторых местах полицейские чины шли впереди, как при крестном ходе; в других местах полиция совершенно отсутствовала; нигде не было никаких предупреждений, никаких уговоров или попыток вмешательства со стороны властей. По показанию пострадавшего рабочего железопрокатного завода Ив. Павлова, за все время пути до Троицкой площади он «нигде не встретил хотя бы малейшего намека на грозившую ему опасность, так что, идя с чистой душой, имел полную надежду на свою безопасность, не имея даже и мысли подпасть под ружейные выстрелы». «Было вполне легальное дело», как говорит в своем показании потерпевший столярный мастер Степан Васильев, и это общее убеждение участников шествия 9 января систематически подкреплялось и поддерживалось всем поведением властей с 6 января до первых столкновений с войсками.

По удостоверению врача больницы, находящейся за Нарвскими воротами, за два-три дня до 9 января на дверях дома Общества рабочих вывешено было написанное крупными буквами объявление о том, что рабочие должны явиться 9 января, чтобы отправиться с крестным ходом к его императорскому величеству государю императору для принесения прошения о своих нуждах. Объявление это никем снято не было, и никакого распоряжения от полицейской власти о том, что подача такого прошения, собрание для подачи его и самое шествие с крестным ходом запрещены или не будут допущены, не последовало.

Рабочие решились обратиться непосредственно к царю ввиду того, что «ни фабричная инспекция, ни градоначальник ничего для рабочих, по их просьбам, не сделали» и что также бесплодными оказались обращения священника Гапона с просьбами к министрам, после чего остался только один путь — всеподданнейшего обращения к государю.

II

В различных районах с утра 9 января положение дел представляется в следующем виде.

По Нарвскому шоссе. В 10 час. утра собралась у Нарвского отдела «Петербургского общества фабричных и заводских рабочих» толпа тысячи в четыре-пять. Часть ее отправилась за хоругвями и иконами к Болдыревой даче, в которой помещается «Беседа» Общества трезвости. Сторож дачи выдал им иконы и хоругви, с которыми толпа и вернулась к отделу. У отдела был и отец Гапон. Он спросил рабочих, нет ли у кого оружия, и, получив отрицательный ответ, сказал: «Вот это и хорошо; мы безоружными пойдем к нашему царю». Приблизительно в 12 часов шествие тронулось. Впереди несли иконы, хоругви и несколько портретов царя и царицы. Народ двигался спокойно, «тихим шагом», с обнаженными головами, с пением «Спаси, господи, люди твоя». Все участники шествия считали его ничем иным, как крестным ходом; так его и называют единогласно все свидетели. Население готовилось к этому акту, как к чему-то торжественному. Одна старуха, желая дать возможность сыну, мальчику лет 17, видеть царя, дала ему икону и поставила перед толпою; мальчик был затем убит залпами солдат (показание рабочего Филиппова). Крестным ходом считала шествие и сама полиция: почти от самого помещения отдела ехало впереди толпы несколько конных городовых, подвигавшихся медленно вперед вместе с толпою. Впереди толпы шли с обнаженными головами помощник пристава Жолткевич и околоточный Шорников; они принимали меры к охране порядка, останавливали конку и заставляли встречавшиеся экипажи сворачивать в сторону, чтобы дать дорогу крестному ходу (показание рабочего Михелева). И когда затем раздался залп, помощник пристава крикнул: «Что вы делаете! Как можно стрелять в крестный ход и портрет царя!» По пути встречались изредка полицейские чины, которые, поравнявшись с крестным ходом, снимали шапки и крестились.

Когда толпа приблизилась шагов на 200—300 к Нарвским воротам, на нее вдруг со стороны Нарвских ворот бросился галопом, во весь опор и без всякого предупреждения, отряд конницы; впереди отряда скакал офицер с шашкою наголо. Толпа успела расступиться, и никто в этот момент не пострадал. Проскакав через всю толпу, отряд затем повернул и таким же аллюром поскакал назад к Нарвским воротам. Толпа опять сомкнулась и продолжала с пением двигаться по направлению к городу. В оба раза ничего толпе сказано не было и никакого предупреждения не было сделано. Шагов за сто до ворот вдруг послышался со стороны ворот звук трубы, который, впрочем, из-за пения не всем был и слышен; и тотчас же вслед за ним раздались залпы. Люди стали падать, часть толпы разбежалась, но за первым залпом последовал второй, третий, падали уже люди бегущие, падали успевшие уже скрыться во дворах, ибо выстрелы направлялись и во дворы. Первый залп был направлен в живот, второй — в ноги, так что людей, упавших от первого залпа, уже лежачих, добивал второй залп.

Все, без исключения, свидетели сходятся в том, что между звуком трубы и залпом не было никакого промежутка времени, так что если бы толпа даже понимала значение игры на трубе и желала бы разойтись, то не было никакой для этого возможности. Доказательством тому служит, между прочим, и то, что даже помощник пристава и околоточный, которые больше рабочих могли бы понимать значение сигналов на трубе, не убежали, и один из них был ранен, а другой убит. Убиты были и старики, несшие царские портреты. Когда упал первый из стариков — Лаврентьев, другой старик выхватил у него царский портрет и понес, но и он был тут же убит следующим залпом. Умирая, старик говорил: «Хотя умру, но в последний раз увижу царя». Хоругвеносцу раздробило руку. Фонарь крестного хода нес мальчик лет 10—11; после первого залпа он, раненный, упал; не выпуская фонаря из рук, он пытается подняться, но в эту минуту (должно быть, под действием второго залпа) вновь сваливается и через некоторое время умирает.

Во многих местах не пускали бегущих во дворы; впрочем, даже успевшие забежать во двор этим не спасались: войска, как сказано, стреляли и во двор, попадая даже в людей, вовсе в шествии не участвовавших. Свидетель Филин рассказывает, что «в крестном ходе не участвовал; стоял во дворе своего дома и смотрел на шествие; когда раздались выстрелы и на двор стал забегать народ, войска без всякого предупреждения стали стрелять во двор». То же подтверждают свидетель Галиновский и другие.

Пули попадали и в окна домов и ранили находившихся внутри; так, в ресторан «Ташкент» попало пять пуль и ранен был половой Яков Виноградов (его же показание); в дом № 6 по Новосивковской улице попали три пули, причем ранен крестьянин Якубовский (его показание).

Стреляла армейская пехота, стоявшая на шоссе с обеих сторон Нарвских ворот; стреляли, по-видимому, пачками (показание Михелева). Раненых и убитых не убирали; к ним войска никого не подпускали, и сами им помощи не оказывали. Через некоторое время стали их сваливать на ломовые сани и куда-то увозили.

Никаких иных мер рассеяния толпы, кроме стрельбы, — напр., попытки рассеять толпу, оцепить, арестовать — предпринимаемо не было.

Из гражданских властей на месте происшествия были упомянутые выше помощник пристава Жолткевич, околоточный Шорников и несколько конных городовых. Один из свидетелей (Творогов) упоминает еще о приставе Вербицком, кричавшем будто бы: «Негодяи, знали, куда шли; собакам собачья смерть». Но когда появился этот пристав, каково было его отношение к действиям войск, — неизвестно.

Врач Алафузовской больницы Дьячков, бывший в толпе у Нарвских ворот, излагает свои впечатления в подробном письменном показании, которое приводится здесь почти целиком:

«Что 9 января будет крестный ход к Зимнему дворцу из-за Нарвских ворот, не составляло ни для кого секрета. Об этом открыто говорили все. За несколько дней до 9 января рассказывали, что дня за два, за три до 9 января на дверях дома Союза рабочих было вывешено писанное объявление, без подписи, крупными буквами, приблизительно такого содержания: «рабочие должны явиться 9 января, чтобы отправиться с крестным ходом к его императорскому величеству государю императору для принесения прошения о своих нуждах». Объявление это никем снято не было. Также не было вывешено рядом с ним никакого другого контр-аншлага, из которого видно было бы, что этот крестный ход не разрешается. Не помню, за день или за два дня до 9 января было расклеено на улицах города объявление от градоначальника, чтобы на улицах не происходило скоплений народа, так как в противном случае будут приняты законные меры. По дороге в больницу я видел несколько таких экземпляров на заборах до Нарвских ворот и один из них прочел. За Нарвскими же воротами и до самой больницы Алафузовской я не встретил ни одного расклеенного на заборах объявления от градоначальника, хотя старательно и нарочно искал глазами. Это меня удивило. Объявление не было расклеено там, где наиболее его следовало бы расклеить. В недоумении остался я от этого объявления также и в том отношении, что в нем ни слова не было сказано о предстоящем крестном ходе, хотя, конечно, полиция была о нем осведомлена, раз о нем говорила вся столица. Простых и понятных слов для народа, что в случае скопления народа будут стрелять, убивать, в объявлении сказано не было; в объявлении была приведена неопределенная фраза, что будут с толпой поступать по закону...^[1] У меня явилось такое впечатление, что будут разгонять народ лошадьми, нагайками, вообще бескровным путем, как это не раз бывало при разогнании толпы силой с Невского проспекта во время уличных демонстраций, к несчастью появившихся за последние годы в Петербурге. Очевидно, так же благодушно смотрел на это предупреждение и народ, если и не весь, то большинство его, как это доказал день 9 января. Действительно, передавали такие речи народа: «Стрелять не будут». «И батюшка говорит, что стрелять не будут. Ведь мы пойдем к царю и никого трогать не будем». Основываясь на разных слухах, слышанных от разных лиц разговорах, я вывел мнение, что народ думал, если будут вызваны войска, то это на всякий случай, если бы кто стал безобразничать, хулиганить, выкидывать красные флаги и т. п. Но верноподданному народу не приходило и на ум заниматься такими преступными вещами, и потому общее настроение, убеждение, судя по слухам, у народа было таково, что стрелять не будут, к царю допустят. Я даже слыхал такую версию, будто бы идущую из народа, что для выборных из народа царем будет приготовлено в Зимнем дворце парадное угощение на 40 или на 60 чел. 9 января, по обязанности службы, утром, как всегда, пешком я отправился в Алафузовскую больницу. По сю сторону Нарвских ворот стояло много полиции, две роты армейских солдат с ружьями и эскадрон конницы с шашками и с ружьями. Меня пропустили через ворота свободно, ничего не сказали мне, ни о чем не предупредили. Я заметил, что движение для всех через Нарвские ворота как в одну, так и в обратную сторону было беспрепятственно. Конка свободно ходила как до Нарвских ворот, так и за Нарвские ворота. Солдаты стояли вольно, офицеры покуривали, — помню, один солдат жевал хлеб. Все это имело мирный вид, и нельзя было подумать о том, что случилось потом. За Нарвскими воротами, по дороге в больницу Алафузовскую, я встретил возвращающегося из нее на извозчике доктора К., с которым я и раскланялся. Доктор К. знаком с помощником частного пристава Жолткевичем. К. потом рассказывал мне и другим врачам, что в это время у Нарвских ворот он имел разговор с Жолткевичем по поводу происходящего. Жолткевич говорил ему, что теперь для полиции тяжелое время, так много работы, — больше, чем врачам на холере. К. сказал Жолткевичу: «Почему же вы не остановите движение народа с самого начала, откуда пойдет крестный ход? Ведь могут быть несчастия, может быть, будут стрелять в народ у ворот». Жолткевич ответил: «Нам не приказано препятствовать движению народа». К. и теперь не отказывается подтвердить, что такой разговор был. Придя в больницу и осмотрев больных, я пришел в дежурную комнату напиться чаю. В это время вошли в дежурную комнату врачи А. В. Быстров и М. И. Гимжевский, которые от Нарвских ворот ехали на площадке конки и видели весь крестный ход, о котором они и рассказали мне и другим бывшим здесь врачам. Картина, по их рассказу, была такова, что у меня, как у человека православного, преданного самодержавному государю, любящего родную историю и предания старины о единении самодержавного царя с преданным ему народом, не оставалось никакого сомнения, что стрелять не будут, стрелять не посмеют. Народ, по их рассказу, шел с непокрытыми головами, чинно, с пением «Спаси, господи, люди твоя», с хоругвями, с портретом государя. Шли, как идут дети к отцу, с просьбой, с любовью, с преданностью батюшке царю. Под влиянием таких мыслей и я безопасно вышел из больницы и, не торопясь, пошел домой в бодром настроении. В церквах шли обедни. Раздавался колокольный звон. Весело сияло на небе солнышко, столь редкое в Петербурге зимой. Вдруг я услыхал ружейную трескотню и тотчас же увидел бегущий в страхе народ назад по Петергофскому шоссе. Я также бросился бежать обратно в больницу. Над моей головой пролетела пуля, спугнув с дерева птиц. Тут я сильно испугался и побежал еще быстрее, уже согнувшись. В то время, когда я бежал, раздалось несколько ружейных залпов. Вследствие этих залпов во время уже бегства народа у меня мелькнула мысль, не гонятся ли кавалеристы, не стреляют ли вдогонку, и ужас обуял мое сердце. Надо мной, согнутым, пролетела вторая пуля со свистом. Я вбежал в больницу, сбросил пальто, вбежал в дежурную комнату, запыхавшись и дрожащим голосом стал говорить, что стреляют. Мне не поверили сразу, — так это всех озадачило. Врачи выбежали на крыльцо больницы и убедились, что народ в страхе бежит обратно по всем переулкам. Врачи вернулись в больницу. Вскоре начали доставлять в больницу убитых и раненых. Дежурный врач Янушевич не мог подавать помощи, будучи крайне потрясен, и сам свалился в кровать. Одним из первых принесли раненого помощника частного пристава Жолткевича и убитого околоточного. Я перевязал Жолткевича. Руки мои тряслись от волнения, к горлу что-то подступало, я едва удержался от рыданий. Первых двух-трех раненых перевязал я. Потом начали работать и другие врачи. Из них доктор И. П. Дедюрин, вследствие необычайного волнения, не мог совсем перевязывать, а доктор Н. А. Иванов, насколько я заметил, только вначале перевязывал, а потом от потрясающих сцен потерял силы продолжать перевязки. Их производил я, Быстров, Александров, Гимжевский. Картина была ужасная. Со всех сторон слышен стон. Мы перевязывали. Священник причащает, читая отходную. Некоторые умерли во время перевязки. Живые лежали рядом с мертвыми. Кто не мог креститься раненой рукой, крестился левой. Один умер на руках у меня, перекрестившись и сказав: «царь нас оставил». Когда перевязки кончились, я стал впрыскивать камфарное масло всем, у кого находил пульс слабым, и при этом утешал, говоря, что «вот я впрысну, а вам станет от этого лучше; слава богу, что в живых остались, ничего, поправитесь». Раненые же говорили мне со стонами: «Ох, куда мы пойдем, лучше бы умереть. О, господи, как тяжело». Другой врач, после окончания перевязок, обходил всех и впрыскивал морфий тем, у кого были невыносимые боли. Раны были в подавляющем большинстве случаев тяжелые, все в грудь, в живот, в голову, реже — в конечности. У многих было по нескольку ран. Были раны в виде небольшого кружка, были и сильно развороченные раны. У весьма многих были несомненные признаки, указывавшие, что раны произведены были на близком расстоянии. По больничным правилам, имущество поступающих в больницу принимается от них на хранение, обязательно у всех. Поэтому у всех больных и убитых было обыскано платье, карманы и проч. Сделано это было и на случай могущих возникнуть претензий, что у кого-нибудь что-нибудь пропало во время сутолоки. И вот оказалось, что ни у кого не нашлось никакого оружия, даже камня не было найдено ни в одном кармане. Не помню от кого — от врачей, или от фельдшера, или от раненых, во время перевязки, или уже после них, — но я слыхал, что стреляли в лежащих людей, в стоящих на коленях. Тут же я слыхал, не помню от кого, и рассказ о раненом помощнике частного пристава Жолткевиче такого содержания. Когда конница расступилась и за ней оказалась пехота с наведенными на толпу ружьями, то Жолткевич, который в это время стоял в первых рядах толпы и увидел, что хотят стрелять, поднял кверху руку и закричал: «Полковник, подождите». В это время раздался залп. Одна пуля попала в Жолткевича, в грудь. Он имел еще силы повернуться лицом к народу и хотел ему закричать, чтобы расходились, но в это время раздался второй залп и вторая пуля попала в Жолткевича. Он упал. Будто бы так Жолткевич рассказывал кому-то о своих ранах. Раны Жолткевича и околоточного приводили меня к убеждению, что они убиты войсками. Того же мнения держался и главный врач больницы Е. А. Гоган. Около 3 часов дня я уехал в этот ужасный день из больницы. Ко мне явился фотограф с письменным предписанием от градоначальника допустить его снять убитых, что и было исполнено. Я отправился с ним в покойницкую. Трупы в ней были повалены в кучу, так как покойницкая в больнице небольшая. Было 34 трупа. Впечатление было ужасное. Ноги одного покойника лежали рядом с головой другого. Рядом с мужчинами — женщины. На полу лужи крови из ран. Лица, искаженные ужасом, страданием, почернелые. На груди записка с фамилией у тех, кого опознали. Тут я признал некоторых, вчера перевязанных еще, — одних уже безнадежных, другие из них еще вчера с надеждой и мольбой во взгляде спрашивали, останутся ли живы, другие просили вчера облегчить им страдания... Теперь все вы тут, еще вчера не чаяли смерти, а сегодня уже вас нет... Вернувшись в дежурную комнату, я не мог уже сдержать свои рыдания, бросился в постель, уткнулся в подушку и долго плакал. Вечером, при воспоминании о всем виденном, я опять разрыдался...» (Член «Русского собрания», врач Алафузовской больницы Дьячков).

III

На Шлиссельбургском тракте. Того же 9 января, в 9 час. утра, толпа рабочих в количестве от 5 до 10 тысяч (показания свидетелей относительно числа рабочих расходятся) двинулась по Шлиссельбургскому шоссе по направлению к городу, с председателем местного отдела Общества рабочих (рабочим Петровым) во главе. В толпе были и женщины и дети. Толпа шла сплоченно, заполняя всю улицу. Шли мирно, в приподнятом настроении, с уверенностью, что их допустят к государю, «как детей к отцу» (так показывают рабочие). Толпа дошла до Шлиссельбургской пожарной части. Здесь навстречу вышел пристав Бобушевич и выехал казачий полковник (насколько можно было выяснить — Атаманского казачьего полка). Они потребовали остановиться. За ними стояла пехота, а за пехотой казаки.

Из толпы вышел председатель отдела, рабочий Петров, с другими рабочими и вступил в переговоры с офицерами, объясняя им, что они идут «мирно, не нарушая никакого порядка, к царю». Офицер уговаривал, чтоб уходили обратно, а то прикажет стрелять. После довольно продолжительных разговоров, когда толпа подалась вперед, раздалось три залпа, но холостых. Толпа подалась еще вперед, и тогда из-за пехоты выехали казаки и бросились на толпу и стали махать шашками, чтоб остановить движение толпы; при этом били шашками плашмя и острием. Было ранено человек пять.

Толпа остановилась. В это время кто-то отворил ворота, ведущие с Шлиссельбургского пр[оспекта] на р. Неву. Толпа хлынула туда и пошла, рассеявшись по Неве и по противоположному берегу, к городу. Казаки ее не останавливали более и не преследовали.

На Петербургской стороне у Троицкого моста. Рабочие с Петербургской стороны имели свой сборный пункт в Гесслеровском переулке, у помещения отдела своего Общества; они шли по Каменноостровскому пр. к Троицкому мосту; туда же направлялись рабочие с Выборгской стороны, с места своего собрания в Оренбургской ул.

Когда шествие приблизилось к площади у Александровского парка, в первом часу дня, от войск (рота Павловского полка, потом Ревельского), стоявших впереди Троицкого моста, отделился офицер, подошел к толпе на 100 или 150 шагов, говорил что-то и замахал руками. Передние ряды рабочих остановились, и навстречу офицеру пошли три депутата для переговоров. Офицер сделал им знак рукою, чтобы остановились, быстро пошел назад к солдатам и затем отбежал в сторону, на тротуар; за ним пошли и депутаты, после чего, по знаку офицера, раздались выстрелы, всего было три залпа, один за другим.

Почти все многочисленные показания потерпевших сходятся в том, что никакого предупреждения о стрельбе не было, а если было, то никто в толпе его не слыхал; депутаты не успели еще вернуться к своим, как последовали выстрелы. Полиции вовсе не было на месте, и никто не предлагал толпе разойтись.

Один свидетель, бывший в числе депутатов, рассказывает, что офицер закричал им: «Не ходите, а то буду стрелять!» Все остановились: депутаты, шедшие впереди, опустились на колени; они показывали свои руки и выворачивали карманы в доказательство того, что они совершенно безоружны. Когда офицер снова подошел, взял бумагу у одного из депутатов и повел его за собою, то толпа двинулась вперед, думая, что решено пропустить, но вслед за тем солдаты выстрелили. По другим показаниям, рабочие спокойно стояли в ожидании, что их пропустят после объяснения депутатов с офицером, и в это время многие были убиты и ранены (около 100 раненых, убитых 48) (показания вдовы убитого слесаря Завьялова, работницы на швейной фабрике Чириковской, портнихи Мельцер, наборщика Ждановича и др.). По словам рабочих Червякова, Павлова и других, выстрелы были сделаны после того, как вся толпа, по знаку офицера, остановилась. По показанию столяра Щека и рабочего Лебедева, «офицер только махнул платком, и начали стрелять»; стреляли «безостановочно, с промежутками». «Все это совершилось чрезвычайно быстро», говорит ремесленник М., и толпа, когда увидела, что будут стрелять, если бы и захотела, не имела возможности разбежаться, отчасти вследствие недостатка времени, отчасти вследствие сильного скопления народа по всему Каменноостровскому проспекту, от моста до Большого проспекта.

Когда люди разбежались, то слева, с Дворянской улицы, понеслись за ними вдогонку конные солдаты и рубили бегущих шашками; многие искали спасения в прилегающих домах, но командовавший офицер велел закрывать ворота и не пускать туда публику (показания рабочего Жданова и слесаря Крика).

Действия воинской силы продолжались с большей энергией, когда цель была достигнута и толпа отхлынула от Троицкого моста. Рабочий Михаил Васильев показал, что получил четыре удара шашкой в голову и в обе руки, когда шел из церкви Петропавловской крепости через площадь; он «не участвовал в шествии и находился там случайно; стрельбы уже не было, и толпа отчасти рассеялась; народ стоял кучками; вдруг совершенно неожиданно налетела конница и начала бить шашками без всякого предупреждения». Прусский подданный Мартинат был ранен шашкой по голове, с рассечением темени; «конные солдаты (конногвардейцы) мчались в карьер с обнаженными шашками; он упал от полученного удара, а солдаты били лежачего шашками и изрубили спину его пальто». Слесарь Масленников «был сбит с ног ударами шашки, а когда уже лежал, был вторично ранен в плечо».

Все убитые и раненые на Петербургской стороне подбирались товарищами или лицами из публики, без всякого участия военных и полицейских властей; по свидетельству извозчика Ресина, находившегося на излечении в больнице, полиция даже будто бы запретила отвозить раненых в больницу под угрозой штрафа от 5 до 10 руб.; однако «извозчики возили даром, жалея народ». Публика останавливала частные экипажи для перевозки раненых. Во многих местах после стрельбы толпа нападала на отдельных встречавшихся офицеров, стаскивала их с экипажей, отнимала оружие, а иногда подвергала их насилиям. Такие нападения на военных повторялись в разных пунктах после того, как разнеслась по городу весть о стрельбе. В то же время, пользуясь отсутствием полиции, стали открыто действовать «хулиганы» и громилы, разбивали и грабили магазины, но часто встречали отпор со стороны рабочих. Так, по рассказу одного свидетеля, он, при участии товарищей, успел отогнать грабителей, пытавшихся разбить колбасную лавку.

Васильевский Остров. На Васильевском Острове рабочие собирались по 4-й линии, около помещения своего Общества, между Средним и Малым проспектами; накануне, с утра 8 января, в этом месте непрерывно стояла толпа, часто обновлявшаяся в своем составе. В собрании говорились речи, выступали ораторы из мастеровых и простых рабочих. В частных беседах, по словам некоторых свидетелей, высказывалось недоверчивое отношение к «посторонним элементам» и считалось даже неудобным или рискованным «заступаться за студентов». Говорили также женщины-работницы. Пропев два раза «Отче наш» и выслушав последние наставления депутатов, рабочие в начале двенадцатого часа чинно двинулись в путь по направлению к Набережной. Здесь оказались выстроенными войска поперек улицы, конные солдаты с саблями наголо. Толпа приблизилась к ним на расстояние около 20 шагов и остановилась. Выступили вперед депутаты с белыми платками и старались что-то объяснить офицеру. Как рассказывает одна свидетельница, ученица Академии художеств, наблюдавшая эту сцену из окна, рабочие поднимали руки, показывая, что они безоружны, и усердно просили пропустить их. Между тем, по знаку офицера, конница с обнаженными шашками пустилась рысью в толпу. Рабочие быстро расступились, бросились на тротуары и пропустили отряд. Тогда выстроилась пехота и взяла ружья на прицел, но на этот раз залпа не было. Конница направилась против людей, занимавших тротуары, размахивала шашками над их головами; часть толпы была загнана в переулки Академический и Бугский, где полицией и солдатами производилась крутая расправа, а остальная масса постепенно отошла к Среднему пр. и отчасти рассеялась. За Средним пр. рабочие устроили баррикаду и загородили улицу телеграфными проволоками, чтобы помешать нападениям конницы. Потом солдаты стреляли, по показаниям свидетелей, без всякого предупреждения.

У Дворцовой площади. Близ Дворцовой площади и у Александровского сада к двум часам дня 9 января из различных частей города собралась значительная толпа народа: рабочих разных фабрик, любопытных, в том числе и женщин с малыми детьми на руках, и прохожих, которые, случайно попав в толпу, не могли из нее выбраться. Все они свободно шли к этому месту, не будучи останавливаемы и предупреждаемы, что на Дворцовую площадь и к Александровскому саду нельзя проходить. На Дворцовой и Адмиралтейской площадях были войска: конные — кавалергарды и казаки, и пешие (Московского полка или Преображенского).

Большинство удостоверяет, что толпа совершенно мирно стояла и никаких насильственных действий против войск не совершала. Но слесарь Михайлов, раненный у Зимнего дворца, показал, что рабочие стащили одного офицера с лошади и столпились вокруг него.

По удостоверению всех, на месте не было высших чинов полиции или других гражданских властей. Некоторые из пострадавших указывают на присутствие городовых и околоточных надзирателей, которые не принимали мер к рассеянию толпы и вообще никаких распоряжений не делали.

Действие оружием со стороны войск последовало между 2 и 3 час. дня (показания относительно времени стрельбы не точны и колеблются в этих пределах). Стреляли на Дворцовой площади в направлении к Дворцовому мосту и мимо Александровского сада вдоль Адмиралтейской площади. Относительно стрельбы в направлении к Дворцовому мосту упомянутый слесарь Михайлов говорит, что после того, как офицера стащили с лошади, генерал или полковник стал кричать три раза: «Если не разойдетесь, будем стрелять»; дал знак горнисту, и когда он проиграл, сделали два залпа. Другой очевидец, Спиридонов, говорит, что немолодой военный махал рукой, разгоняя народ, а затем последовали залпы. Этот же свидетель слышал команду стать на прицел, но ему сказали, что сначала будет холостой залп, которого, однако, не было. Рабочий Мохов говорит, что предупреждения о стрельбе были. Относительно стрельбы вдоль Адмиралтейской площади из показаний можно вывести заключение, что сначала конные отряды старались оттеснить толпу, но она, уступая натиску, при возвращении войск вновь, в свою очередь, возвращалась (показание Королева и др.). Офицеры и солдаты предупреждали о том, что будут стрелять; но толпа этому мало верила. По показанию Петунова, офицеру Московского полка, крикнувшему: «Расходитесь, будут стрелять», из толпы ответили: «Мы подождем депутатов — товарищей, чтобы подать прошение государю»; офицер говорил, что государя нет в Петербурге, — народ отвечал, что государь здесь, потому что флаг на дворце, и все продолжали стоять. Раздался через 3—4 минуты рожок и сейчас же 6 залпов. Командовал стрелявшими солдатами офицер Московского полка, кажется, Я...^[2] Свидетель Комаров приблизительно так же описывает переговоры толпы с войском, но указывает, что после рожка через 10—20 минут дали холостой залп, после которого толпа побежала назад. Ив. Королев показывает, что около половины второго часа дня конный отряд пронесся от Дворцовой площади по Адмиралтейскому, повернул обратно и спешился на площади вблизи Александровского сада; толпа на улице разбежалась, а на панели осталась; после этого заиграл горнист на рожке; первый ряд кавалеристов стал на колени; сейчас же последовал залп, которым Королев был ранен. Раненым оказывали помощь и увозили их в больницы лица из публики. Полиция и войска помощи раненым не оказывали. В больнице, преимущественно Мариинской, опрошено 56 лиц из числа раненых на Дворцовой площади, в Александровском саду и близ него. Ранены были люди, не находившиеся в толпе: несколько детей, катавшихся на катке в Александровском саду, несколько лиц, стоявших за решеткой сада и сидевших на ней; один, бывший у фонтана, и даже один рабочий, который шел по Благовещенской площади у Ксениевского института. На рабочего Бердянева, бывшего на Дворцовой площади, все виденное им произвело такое впечатление, что вызвало буйное помешательство, вследствие которого он помещен в больницу Николая Чудотворца.

По Невскому проспекту и у Полицейского моста. По Невскому проспекту, между Полицейским мостом и Знаменскою церковью, как усматривается из целого ряда показаний, до первого часа дня 9 января свободно двигалась взад и вперед обыкновенная публика, хотя и в большем количестве, чем в другие дни. Среди нее встречались лишь небольшие группы так называемого простонародья, по-видимому, из рабочего класса.

Употребление огнестрельного оружия, как единогласно удостоверяют многочисленные очевидцы, имело здесь место после часа дня.

Полнейшая неожиданность производившейся здесь стрельбы видна уже из того, что дефилирование по Невскому проспекту не возбранялось полицией. Публика — пешая и конная — свободно гуляла, начиная от Знаменья, вплоть до Полицейского моста. При таких условиях и дальнобойности огнестрельного оружия стрельба являлась здесь чем-то совершенно необъяснимым.

Ввиду полной тождественности свидетельских показаний мы приводим лишь два из них. Одно принадлежит воспитаннику высшего учебного заведения К., другое — прачке А.

«9 января, около двух час[ов] дня, — показал К., — пообедавши у родственников, живущих на Миллионной ул., я отправился к себе на квартиру. Обыкновенной дорогой на квартиру были Дворцовая площадь, Морская, Вознесенский проспект и пр.; но так как меня через площадь не пустили, то я пошел другой дорогой, по Мойке. Народу на Мойке было очень много, но вели себя все смирно: не было слышно ни противоправительственных криков, ни революционных песен и т. п. Несмотря на это, стоящие на Певческом мосту конногвардейцы, без всяких, положительно, требований разойтись, без всяких предупреждений, руководимые своими офицерами, бросились с обнаженными шашками на народ и начали топтать и рубить. Скрыться или убежать было некуда, а потому всякий из толпы мог быть изранен или раздавлен. На этот раз я избежал поранения благодаря только счастливой случайности: дворник, которому было приказано не пускать во двор никого, свеликодушничал и пустил меня в комнатку. В 3 часа я прошел на Невский пр. и потом на Морскую. На Морской и в этой прилегающей к ней части Невского народу было тоже много. Вызванная с Дворцовой площади рота Московского полка потребовала разойтись, под угрозой выстрелов, хотя здесь также не было никакого нарушения так называемого «общественного спокойствия и порядка». Народ подчинился требованию и разошелся в разных направлениях. Я с большинством пошел по Невскому к Полицейскому мосту. Сюда же за нами пришли солдаты Московского полка. В это время один из толпы, обращаясь к солдатам, произнес речь приблизительно следующего содержания: «Братья! Вы собрались нас, беззащитных, расстреливать. Отдайте себе отчет, подумайте, кого и за что вы будете лишать жизни? Ваших же братьев, за то, что мы просим об улучшении нашего быта. Многие из вас, наших братьев, по окончании службы, поступите на такие же заводы и будете также стремиться к материальному и нравственному улучшению» и т. д. Видимо, речь, произнесенная горячо, произвела на солдат впечатление... Многие, понуря голову, задумались и вздохнули... В это время офицер, также слушавший эту речь, рассвирепевший, бросился на этого рабочего и хотел его вытащить на середину улицы. Но товарищи не отдали его. Очевидно, сконфуженный тем, что не мог достигнуть цели посредством силы, офицер выхватил револьвер и выстрелил в упор в толпу. Один из толпы (только не оратор), окровавленный, упал. Но офицер, не ограничившись этим, приказал зарядить и скомандовал три залпа. Мы стоящие в стороне, не верили, что выстрелы были произведены со снарядами, но сейчас же убедились, когда увидели груды израненных и убитых. Выстрелы эти были произведены на Мойке, по направлению к Певческому мосту. Боясь быть убитым, я быстро перешел Полицейский мост, но на углу Невского, у дома Строганова, встретил знакомую даму и разговорился с нею. Не прошло и 15 минут после первых выстрелов, как на Полицейском мосту раздался сигнальный рожок. Никто из толпы не знал значения этого сигнала, и потому все стояли и смотрели. Криков и нарушений тишины здесь опять-таки не было. Толпа стояла от солдат, которые выстроились на Полицейском мосту, на расстоянии более 25—30 шагов. Вдруг раздался залп и несколько человек из толпы упало. Я, вместе с другими, побежал вдоль Невского, но раздался второй залп, и меня скосило. Что происходило после, я почти не помню. Вторая пуля ударила меня, вероятно, уже лежачего. Раны мои не особенно тяжелые, потому что ни одна из пуль не раздробила кости. Вторая пуля осталась в ноге, а первая, от которой я упал, прошла навылет. О качестве пуль я судить не могу, потому что, во-1-х, я не специалист, а во-2-х, не видел даже своих ран. Говорят доктора, что выход пуль гораздо больший, чем должен бы быть».

Прачка А., находящаяся на излечении в больнице, показала следующее: «Я шла 9 января около 3½ час. дня по делу, по Мойке на Малую Морскую, насчет работы. От Певческого моста я не пошла под арку на Б. Морскую, потому что туда шла публика. Поэтому я пошла по набережной Мойки к Невскому пр.; но когда я подошла к воротам первого от Невского дома, раздался с Полицейского моста рожок и народ побежал от Невского по набережной Мойки, но ворота этого дома были заперты. В тот же момент, после рожка, с Полицейского моста выстрелили; народ побежал, и я побежала к открытым воротам 2-го от Невского дома, но я почувствовала, что меня ранило. Пуля попала мне в лопатку и вышла через грудь навылет. Кровь пошла у меня горлом и через эти раны. Меня внесли в этот 2-й дом; привели медицинского студента, одетого в форму, который перевязал мне раны. Какая-то барышня давала мне глотать лед, потому что из горла шло много крови, и эта барышня с каким-то мужчиной отвезли меня оттуда в Мариинскую больницу.

Доктор говорил, что после этого поранения моих легких мне нельзя будет заниматься ни стиркой и глаженьем, ни вообще тяжелой работой. Мои платье и верхняя жакетка прострелены и залиты кровью; надетая на мне шелковая косынка и шапка совсем пропали, так что на одних платьях я потеряла 20 р. Я не получила ни копейки пособия ни от кого. Выходное отверстие пули толще одного пальца».

Суммируя имеющиеся свидетельские показания, надлежит придти к несомненному заключению, что ружейные залпы, притом без надлежащих интервалов, были произведены от Полицейского моста по направлению к Знаменью, от того же моста по обе стороны р. Мойки, и у Городской думы, вблизи Гостиного двора, в период времени от 1½ до 4½ час. дня. От пуль гибли старики, женщины и дети. Встречаются раненые несколько раз, напр. К. ранен 7 пулями. Многочисленным раненым не было оказываемо помощи со стороны военных и гражданских властей. Раненые и убитые подбирались сердобольными лицами из публики и увозились на извозчиках.

Но этим не ограничились кровавые события на Невском пр. и на прилегающих к нему улицах. Как видно из показаний целого ряда лиц, они подверглись насилиям даже вечером. М., служащий приказчиком в магазине «Жокей-клуб», на Невском пр., д. № 40, в 8 час. вечера 9 января возвращался вместе с товарищем домой. «На Невском пр., — показывает М., — было обыкновенное праздничное оживление. Дошли мы до Екатерининского сада. В это время налетевший сзади полуэскадрон, кажется, лейб-драгунов, начал бить шашками мирно гуляющую публику, состоявшую в большинстве из женщин и детей. Руководивший этим офицер, когда я бросился бежать, догнал и ударил меня шашкой в голову. Офицер, при ударе, крикнул: «Бей их! Они нам с утра надоели!» Когда я перебрался на другую сторону Невского, публика, увидев у меня кровь на лице, перевязала мне платками голову и отвезла в больницу». То же произошло в 8 час. вечера на Невском с г-ном Б. и многими другими. Портниха Б., возвращавшаяся 9 января вечером с работы, подверглась на углу Колокольной ул. нападению со стороны конного патруля. Один из солдат ударил ее нагайкою по лбу и настолько сильно повредил глаз, что требуется операция.

Насилия со стороны органов власти продолжались и в последующие дни. Сын военного инженера, студент С. возвращался 11 января, в 8½ час. вечера, по Садовой ул. домой. На углу Невского его догнал взвод городовых, человек в 12, с околоточным надзирателем. «Когда городовые, — рассказывает студент С., — поравнялись со мной, я увидел, как какой-то солдат, гвардеец, без оружия, в шапке с козырьком, бывший, вероятно, вместе с ними, ударом кулака по лицу сбил с ног шедшего впереди меня господина (или переходившего в это время улицу, хорошо не помню), ударил его два раза сапогом в спину и поворачивался уже, чтобы ударить несчастного сапогом в лицо. Все это происходило при одобрительных возгласах остановившихся городовых: «Молодец преображенец! Бей его!» Я и другие прохожие невольно закричали солдату: «Что ты делаешь?» — причем я бросился к нему (это было у самой панели). Солдат, увидя форму, попятился назад и даже вытянулся, чем успела воспользоваться его жертва, чтобы скрыться. В это время один из городовых подошел ко мне и ударил меня по лицу со словами: «Тебе что здесь надо?» Солдат, видя, что и этого можно бить, набросился на меня, и посыпался град ударов от него и городовых. Последние схватились за шашки и кричали: «Зарубим!» Студент С. насилу спасся и магазине бр. Зайцевых.

Таковы события в районе Невского пр.; днем 9 января без всякого законного повода стреляли, вечером — рубили, а в следующие два дня просто били.

IV

Позднейшие действия войск и полиции на Петербургской стороне и на Васильевском Острове. Сверх массовых нападений войск на толпы рабочих в день 9 января, происходил позднее, как упомянуто уже выше, целый ряд отдельных вооруженных нападений, не имевших уже никакой связи с волнениями рабочих, причем заодно с войсками действовали отряды низших полицейских чинов. Так, на Петербургской стороне вечером того же 9 января по Большому проспекту, когда никакого скопления народа там не было, отряд городовых с обнаженными шашками внезапно появился из-за угла Введенской ул., и стал избивать всех случайно находившихся на улице людей, «без малейшего повода и без всякого предупреждения», как единогласно свидетельствуют пострадавшие: приказчик Семенов; раненный шашкой по лицу гравер Николай Иванов, которому разрублена челюсть; торговец Абашев, раненный городовым на углу Большого пр. и Рыбацкой, когда бежал от конницы вместе с другими; извозчик Иван Свеклан, столяр Тимофей Леонтьев, ни в чем не участвовавший и до вечера не выходивший из дому. По словам последнего, он шел один позади городовых; было пусто, только вдали, у Тучкова моста, виднелась толпа; он получил неожиданно удар шашкой по руке, причинивший повреждение кости. Там же нанесены раны в голову и лицо двум дворникам — Андрею Фадееву и Федору Милешину, причем не выяснено, кто наносил раны — городовые ли, или солдаты. Торговец Сумин был ранен в голову, пришел в больницу в полном сознании, но на другой день скончался. Эти нападения полицейских чинов, насколько можно судить по имеющимся показаниям, совершались неоднократно в течение всего вечера, с 8 часов до 11 или 11½ ч., иногда при содействии дворников и солдат. Так, студент университета Платон Семенов заявляет в своем показании, что, идя по Ижорской улице к Большому пр., увидел отряд городовых; после их окрика он пытался убежать, но был сшиблен с ног дворниками; его настигли и били, а когда он поднялся и побежал, то опять за ним погнались; поймали его на Малом пр., повалили и били, потом повели к околоточному надзирателю, находившемуся на Большом пр., против Ижорской, и отсюда отправили его в участок, где пристав отпустил его; кроме многих кровоподтеков, он получил две легкие раны в голову и ушиб кисти левой руки. По показанию студента Технолог. инст. Александра Судакова, он вышел из дома с сестрой проводить брата в кадетский корпус около 8 ч. вечера, по Большому пр. Вдруг с другой стороны улицы бросился отряд городовых с криком: «Держи, бей!» Его стали бить, стащили на середину улицы, повалили и продолжали бить; один замахнулся шашкой, но вмешался помощник пристава или околоточный и прекратил расправу.

Вооруженные нападения на публику и на отдельных лиц приняли особенно резкий характер 11 января. По Большому пр., близ Введенской ул., в 4-м часу дня вагон конно-железной дороги был остановлен и окружен конным отрядом (улан или драгун) на том основании, что сидевший на империале молодой рабочий громко назвал будто бы проезжавших солдат «опричниками». По команде офицера отряд потребовал, чтобы все слезли, с угрозами «зарубить»; виновный рабочий сошел добровольно; но когда он еще сходил по ступенькам, его начали рубить шашками одновременно трое или четверо солдат; в то же время появилось много городовых с полицейским офицером. Сошедший с империала другой рабочий стал что-то говорить офицеру, заступаясь за товарища, но получил в ответ удар шашкой по голове, после чего городовые набросились на него и забили до смерти. Этот факт удостоверен подробными письменными показаниями двух свидетельниц — Шатровской и Разумовой, находившихся на империале того же вагона конки; одна из них, удалившись от места происшествия, видела потом, что откуда-то доставлено было два гроба, в которые и уложены были трупы обоих рабочих. Другой случай остановки конки с целью расправы произошел у Б. Зелениной ул.; купец С. заметил из окна своего магазина, что конные солдаты с офицером окружили остановленный ими вагон и заставили всех сойти, а потом начали кого-то бить шашками. С. не выдержал, вышел на тротуар и обратился к солдатам с укорами, но на него набросились и ударили шашкой по голове. Городовые и какой-то штатский повалили его на землю; однако, обладая большой силой, он вскочил на ноги и спасся в магазин; за ним ворвались четверо солдат; он успел спрятаться около черного хода; те пошарили и ушли, а городовые с околоточным искали его во дворе. С. больше месяца лечился после этого в больнице. Того же 11 января, около 5 ч. дня, студент университета Рудницкий шел с своей квартирной хозяйкой Лаптевой по Большому пр., где никакой толпы не было, а шли только редкие прохожие; в это время промчался отряд улан, занимая и тротуары; он прижался к стене, но офицер закричал: «Бей их всех, режь»; он пытался убежать, но за ним погнались, и затем он был схвачен городовыми, его повалили наземь, нанесли шашкой рану по кисти правой руки, с повреждением сухожилий, и тогда его оставили.

На Васильевском Острове, после того, как шествие рабочих прекратилось и самая толпа уже разошлась, начались энергические действия войск и полиции против публики, проходившей или стоявшей на улицах. Вечером 9 января и до поздней ночи доставлялось в ближайшие больницы множество раненых с Малого проспекта, где побоище происходило и в следующие дни. По показаниям свидетелей, солдаты били всех без разбора, в том числе иногда и дворников, дежуривших у ворот по обязанностям службы. Так, мещанин Петр Коробов, младший дворник одного из домов 12-й лин., расхаживая около своего дома, услышал шум на Малом пр., а когда пошел по направлению к проспекту, то вдруг на него напали два конных солдата с обнаженными шашками и стали наносить удары по голове; он отбежал к своему дому, чтоб скрыться в парадном подъезде, но ему загородили дорогу и заставили бежать в другую сторону, упорно гнались за ним и били по чем попало. Он добежал до Малого пр., увидел налево солдат и около них кучу лежавших и стоявших рабочих, тотчас бросился к ним, надеясь на помощь, но его встретили ударами, били ружейными прикладами и кулаками. «От солдат пахло водкой; они ходили везде, и где кто идет, того били и клали в кучу, а кто шевельнется, того ударяли прикладом ружья; а если кто идет и на окрик не остановится, в того стреляли. Когда больше никого не было видно на улице, то всем велели встать, принесли телеграфной проволоки, перевязали всех по два человека одной проволокой и так крепко, что руки резало; затем погнали, ударяя задних по затылку, чтоб не отставали. Привели в подвал кадетского корпуса, где сделали раненым перевязку и записывали фамилии». Потерпевший заявил офицеру, что он дворник и задержан, вероятно, по ошибке; тот записал только нумер его дома и оставил его тут же; всех погнали в Спасскую часть, где Петр Коробов опять заявил смотрителю о своем звании дворника; ему велели написать прошение градоначальнику; он написал и передал, но ответа не было; выпустили его с другими 84 человеками только через три недели, причем прочитана была бумага от градоначальника со списком задержанных лиц; в бумаге сказано было, что, за несоблюдение обязательного постановления градоначальника о незаконных сборищах, назначен был им всем арест на три недели, который они и отбыли, хотя Петр Коробов, подобно многим другим, был схвачен в одиночку, когда никаких сборищ и не было. С тех пор Петр Коробов остался с семейством без места и без занятий.

Другие случаи в таком же роде. Степан Жданов, по 14-й лин., вышел из ворот дома за кипятком, увидел, что несутся казаки, спрятался с другими за ворота; один из казаков выстрелил и попал ему в нижнюю челюсть. Рабочий Павел Боровой, по 11-й лин., стоял у ворот своего дома вместе с другими, когда появился с Малого пр. разъезд казаков; все бросились во двор, один Боровой остался на улице; казаки наехали на него, ударили его шашкой или нагайкой по глазу, он свалился, его подняли, нанесли опять удар в голову прикладом, проломив висок, а затем повели к Малому пр., где у 14-й линии он увидел «кучу» сваленных друг на друга людей, которых охраняли солдаты; его бросили в эту кучу, причем ранили еще шашкой в щеку. Потом «всю эту кучу» подняли, в числе 27 чел., и погнали в Спасскую часть, где его продержали три недели. В шествии рабочих он не участвовал и о петиции не знал; находился совершенно случайно на улице. Степан Петров стоял около своего дома на Малом пр., у 15-й линии, 9 января, в 11-м часу вечера, когда неожиданно налетели казаки и нанесли ему шашками три удара по голове; одна рана проникает до мозговых оболочек. Евдокия Петрова, прислуга, 15 лет, у 12-й линии ранена шашкой в голову. Иван Сулин получил рану в голову; на другой день он скончался. Павлу Пулыгину отсекли шашкой левое ухо. Егору Коровину разрубили кисть левой руки. Николай Дроздов ранен шашкой близ Черной речки. Работник химической фабрики Егор Пантюшкин поздно вечером направлялся к воротам своего дома по Малому пр.; подъехали два казака, велели остановиться, и один ударил его шашкой по голове; он «промучился две недели в больнице; на фабрику обратно не принимают». Домовладелица Агриппина X. видела, что казаки с обнаженными шашками гнались за студентом, который бежал по 9-й линии со стороны Малого пр.; студент пытался скрыться в подъезд, но его оттуда извлекли и начали бить шашками и кулаками, причем ему была разрублена рука; затем его потащили «в участок, все время нанося удары». Около того же времени, по словам означенной г-жи X. и другой свидетельницы — Ольги А., какие-то «подонки общества», не мастеровые и не рабочие, открыто грабили часовой магазин по 8-й линии. Подъехавший казачий разъезд не обратил на отбежавших грабителей никакого внимания, а напал на двух рабочих, проходивших по середине улицы; казаки жестоко избили их нагайками и ускакали; один из пострадавших «пополз на животе, а другой ушел кое-как, держась за стену»; между тем, «личности, грабившие лавку, с тротуара подсмеивались над происходившим». По 11-й линии казаки, по свидетельству очевидца Александра Б., взламывали ворота дома № 52, преследуя скрывшегося там человека. В больницу Марии Магдалины доставлен был с переломом бедра Павел Никифоров, выскочивший из окна, когда казаки ворвались к ним в квартиру. По той же 11-й лин. 10 января студент С., настигнутый конными солдатами и получивший от них удар шашкой по затылку, успел добежать до своей квартиры на Малом пр.; преследовавшие его солдаты устремились за ним по лестнице, позвонили в квартиру, ворвались в нее и потребовали выдачи студента, с угрозой «зарубить» перепуганных женщин (мать и сестру С.) в случае отказа; они обыскали всю квартиру, но не нашли студента, который спрятался в чулане на черной лестнице.

Вооруженные отряды, оставленные, очевидно, без всякого руководства и без определенных инструкций, действовали против безоружных обывателей с таким ожесточением, какое не допускается даже при взятии неприятельского города. В отдельных случаях солдаты и офицеры ссылались на то, что из-за беспорядков они должны «мерзнуть на улице» второй или третий день, и население столицы должно было отвечать за недостаток заботливости военного начальства о продовольствии означенных отрядов, о снабжении их горячей пищей или чаем, о смене разъездов и караулов и т. п. В то же время замечались факты опьянения, доводившего солдат до непонятных жестокостей. Так, каменотес Михаил Байков, вышедший из дома по Малому пр. вечером, когда на улице никого не было и фонари не горели, подвергся нападению четырех пехотных солдат, без офицера. Он был сбит с ног, его «лежачего^[3] принялись колоть штыками»; он потерял память, но затем пришел в себя и кое-как добрался домой, откуда товарищи отвезли его в больницу Марии Магдалины, где у него найдено было одиннадцать штыковых ран около грудной клетки и в левом боку, причем оказались проколотыми оба легких. Студент горного института Починков, прибывший утром 11 января из Архангельска, около четырех часов того же числа шел по направлению к конке на углу 14-й линии и Малого проспекта; как только он сел в вагон, кто-то закричал: «Держи студента!» На конку вскочило несколько человек; его стащили, повалили, били и топтали ногами, пока он не потерял сознания; очнулся только в больнице, но серьезных повреждений у него не оказалось. Гораздо сильнее пострадали заступившиеся за него вольнослушатель университета Борис Розов и слесарь Константин Степанов. Первый из них, выйдя от знакомых на Малом пр., увидел скопление публики и конных казаков на углу 14-й линии, близ вагона конки; от прохожих он узнал, что казаки остановили конку, стащили студента и бьют его; он заметил только какое-то движение и слышал человеческие стоны. Конка пошла; казаки взяли с собою студента и между 11 и 12-ю линиями стали опять бить его; тогда Борис Розов закричал: «Перестаньте бить, ведь убьете!» Сзади раздался голос: «не кричи», и на него набросился городовой с обнаженной шашкой; он хотел бежать, но кто-то толкнул его навстречу городовому; тот стал рубить его по голове (покрытой меховой шапкой) с криком: «Бейте его, это переодетый студент». Он бросился в какие-то ворота, но его вытолкнули оттуда; он перепрыгнул через какой-то палисадник, упал, опять вскочил, и в это время городовой почти отсек ему кисть левой руки, которою он прикрывал голову. Кругом его были казаки; он стал просить, чтобы его не убивали, и один из казаков сказал: «Довольно, тебя больше бить не будут». Он истекал кровью; его заставляли еще куда-то идти; одни кричали: «в участок», кто-то предложил — в больницу. Его посадили на извозчика, рядом сел городовой 2-го уч. Вас. части Игнатий Шапуханский, которому бившие городовые велели сказать в больнице, что пострадавший избит рабочими. Кроме многих кровоподтеков, поранения кисти руки и раны на голове до надкостницы^[4], у него оказался еще вывих левого плеча. Слесарь Константин Степанов показал, что «шла конка, за ней гнались конные в красных шапках (драгуны), человек десять, и с ними хулиганы; остановили вагон, стащили студента и стали бить, потом подняли и увезли». Слышались крики: «Бить студентов!» Свидетель стал спрашивать: «За что?» Кто-то закричал: «Бей этого в очках». Его сбили с ног, он поднялся, но наскочили казаки; его ударили шашкой, он опять упал, его били, разрубили пальто, наносили удары по голове и спине; кровь текла, его отвели, подгоняя шашкой, до извозчика и повезли в участок, после чего он пробыл две недели в больнице. По словам потерпевшего, казаки были пьяные, озверелые, и на вопрос, почему бьют безоружных, отвечали: «Бить вас, сволочей, надо; из-за вас третий день мерзнем». Ни офицера, ни унтер-офицера при них не было; не было также никаких полицейских чинов.

Такое же нападение было произведено 11 января на ученика Высшего художественного училища при императорской Академии художеств Владимира М. и трех студентов Горного института около 3 час. дня, когда они вчетвером вышли из квартиры на обед по Малому пр. «На улице, — рассказывает Владимир М., — было совершенно тихо и малолюдно. На углу Малого пр. и 7-й линии стоял городовой Гаврилов. Дальше за ним, по Малому пр., между 5 и 6-й линиями, виднелось шесть или семь конных солдат». Владимир М. и студент А. были впереди, двое других отстали; когда первые находились у угла 7-й линии, они услышали сзади свисток городового; они оглянулись и «увидели, что городовой Гаврилов, подавая сигнальный свисток, указывал по направлению к ним рукою». Не понимая, на кого он указывал, они осмотрелись вокруг, но не заметили ничего такого, к чему можно было отнести его сигналы. Между тем, городовой Гаврилов, не переставая давать свистки, нетерпеливо делал знак рукой конным солдатам и крикнул им: «Давайте сюда, вон студенты». М. закричал товарищу: «бегите», и они разбежались в разные стороны. Владимир М. направился к дому, где он живет, но в двадцати шагах от ворот дома был схвачен за руку городовым, который занес над ним обнаженную шашку со словами: «Стой, а то я тебя зарублю». М. остановился, объяснил, что шел из дому на обед, и указал, где его квартира; городовой сказал только: «пойдем», и М. согласился, думая, что его сведут в участок. Пройдя шагов десять или пятнадцать, он получил удар кулаком в голову, которую едва успел защитить рукою. Ударил какой-то неизвестный в отрепьях и вслед за тем стали наносить удары шашками ведший его городовой, подбежавший городовой Гаврилов и подъехавшие конные солдаты. Удары направлялись большей частью в голову, которую М. прикрывал рукою; но сильный удар в позвоночный столб у таза заставил его перегнуться назад и отвести от головы руку, но потом он опять успел прикрыться и бросился в подъезд церковного дома. «Я побежал вверх по лестнице, — говорит он дальше в своем показании, — но, заслыша за собою шаги, у меня явилась мысль, что укрыться мне на лестнице нельзя и что сейчас придут городовые и солдаты и убьют меня. Тогда я решил сойти вниз навстречу городовым и солдатам и тем дать им понять, что я не скрываюсь от них, и потому надеялся, что они после этого не убьют меня. С этими мыслями сходил я с лестницы, слыша впереди себя все время шаги. Когда я стал спускаться до последних ступеней лестницы, до моего слуха донеслись сильный стук парадной двери и крик городового: «Я его дождусь здесь и убью!» После этих слов я не решался выйти на улицу и не знал, что мне делать. В это время со двора вошел дворник и стал выгонять меня из подъезда. Когда же дворник поспешно вышел на улицу, я решил, что он выбежал звать городовых и солдат, и я, не медля ни минуты, бросился бежать вверх по лестнице с намерением стучаться в каждую дверь, пока кто-нибудь не впустит меня в квартиру. Первая дверь, которая бросилась мне в глаза, вела в квартиру священника Д., и я позвонил». Дверь открылась, и М. был спасен благодаря любезности семейства Д. По кисти левой руки стекала кровь, большая рана оказалась в верхней части предплечья, другая, небольшая, — в нижней. Находившаяся случайно у священника Д. родственница, сестра милосердия, сделала временную перевязку, и раненого уложили в постель; вечером, по распоряжению Д., была подана карета, и его повезли в Академию к доктору для перевязки, а на другой день отправили в больницу, где после операции выяснилось, что у него раздроблена локтевая кость. Товарищи его, студенты А., М. и Кирилл Т., успели спастись, пережив моменты смертельного страха. «Как будто что-то оборвалось во мне, — пишет Кирилл Т., — когда я увидал, что кричавший и начавший свистать казакам городовой указывал на нас; но я быстро опомнился и бросился бежать, столкнулся у самого угла с повернувшим обратно к своему дому М., хотел было последовать за ним, но какая-то внутренняя сила толкнула меня в 7-ю линию. Помню только, что я врезался за А. в толпу женщин, стоявших у парадного подъезда, и силой открыл с ними дверь, которую старалась запереть на ключ какая-то женщина, жена швейцара или дворника. Запечатлелось в памяти только широкое лицо этой женщины, да сильно вышедшие из орбит глаза, в которых виден был ужас; она быстро бросилась куда-то в свою квартиру, выходившую в этот коридор, и перед самым моим носом захлопнула дверь. Счастье мое, что она это сделала; иначе я, наверное, попал бы в хорошую мышеловку. Вбежав во двор, мы попали в какой-то четвероугольник, одна стена которого выходила на Малый просп., а другая — в какой-то сад». Т. и А. скрылись в беседке, куда попал также какой-то спасавшийся от казаков мальчик с жестянкою от керосина. «По прошествии некоторого времени послышались слова: «Посмотри с той стороны, в беседке кто-то есть». Мы не стали ждать более, перебежали сад и, перебравшись через забор, попали в ограду церкви Благовещения; там мы наткнулись на какого-то господина, который проводил нас на 8-ю линию, где мы сели в конку».

Относительно событий 12 января на Васильевском Острове имеется только одно показание — ученика Академии художеств г. N. «Около пяти часов вечера, — говорит он, — я шел с женой по Малому пр.; отряд казаков ехал рядом с нами по улице; на тротуарах толпился народ; казаки, разделясь по паре или по две пары, разъезжали по линии и отдавали приказания дворникам не впускать посторонних в ворота; часто слышались их возгласы и окрики на народ, угрозы зарубить и т. п. На углу 7-й линии мы заметили, что с тротуара отделился один человек, одетый в пальто и высокие сапоги; он подошел к казакам и сделал им знак рукой, чтобы они следовали за ним; казаки остановились; один поехал дальше вперед, другие повернули назад — по направлению, куда показывал подошедший человек, который энергично повторил свой жест. В ту же минуту раздался страшный крик; в нескольких саженях от нас казаки кого-то били с плеча обнаженными шашками; густая толпа, собравшаяся около самого места происшествия, мешала нам видеть, кого бьют, но видно было, что жертва пыталась спастись, так как она металась то туда, то сюда. Наконец, раздался страшный, раздирающий душу нечеловеческий крик, и в то же время казаки отъехали галопом; толпа с ругательствами преследовала их, но они скакали, не обращая ни на кого внимания. Мы спрашивали, кого убили, и нам передавали, что избили человека за то, что нашли у него под статским пальто студенческую куртку. Мимо нас в это время проехал извозчик, конвоируемый казаком с обнаженной шашкой; на пролетке сидел дворник; навстречу ехал полицеймейстер (или пристав); он остановил казака, и тот ему что-то отрапортовал, дворник же приподнял полость, и в ногах его виден был какой-то окровавленный ком. На следующее утро, желая узнать фамилию избитого, я справлялся в больнице Марии Магдалины, и мне ответили, что действительно вчера приезжал дворник с окровавленным человеком в ногах, но его не приняли, — вероятно, ввиду его совершенно безнадежного состояния».

Никаких сведений от полицейских и воинских чинов комиссия в своем распоряжении не имеет...^[5]

С.-Петербург, май 1905 г.

Председатель комиссии А. Турчанинов

М. Винавер

О. Грузенберг

Члены: В. Люстик

А. Пассовер

П. Потехин

Л. Слонимский

В. Планскон

(один из кандидатов)

ЦГИАМ, ф. Д. Ф. Трепова, д. 23, стр. 1—47. Печатный экземпляр^[6].

Примечания

1. Здесь и далее многоточие подлинника.
2. Так в подлиннике.
3. Здесь и далее курсив подлинника.
4. В подлиннике костинны.
5. Опускается заключительная часть доклада (разд. V), в которой комиссия обвиняет гражданские власти, в том числе градоначальника, полицмейстеров и приставов (на основании ст. ст. 338, 339, 2 ч. 341, 1481 и 1484 Уложения о наказаниях), а также начальников конных и пеших войсковых частей (на основании ст. ст. 144, 145 и 78 Устава воинского о наказаниях) в нарушении существующих законоположений о вызове войск и применении оружия при подавлении революционных выступлений. Комиссия постановила довести свои выводы до сведения общего собрания присяжных поверенных и предложить ему сообщить это заключение сенаторам, обер-прокурорам Сената, министрам: юстиции, военному, внутренних дел, прокурору Петербургской судебной палаты и главному военному прокурору «для возбуждения против виновных в незаконных действиях должностных лиц надлежащего уголовного преследования».
6. Судя по титульному листу, доклад был напечатан в типографии И. Н. Скороходова (Надеждинская, 35) по распоряжению Совета присяжных поверенных.

Это произведение не охраняется авторским правом. В соответствии со статьёй 1259 Гражданского кодекса Российской Федерации не являются объектами авторских прав официальные документы государственных органов и органов местного самоуправления муниципальных образований, в том числе законы, другие нормативные акты, судебные решения, иные материалы законодательного, административного и судебного характера, официальные документы международных организаций, а также их официальные переводы; государственные символы и знаки (флаги, гербы, ордена, денежные знаки и тому подобное), а также символы и знаки муниципальных образований; произведения народного творчества (фольклор), не имеющие конкретных авторов; сообщения о событиях и фактах, имеющие исключительно информационный характер (сообщения о новостях дня, программы телепередач, расписания движения транспортных средств и тому подобное).