Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: «Искусство--СПБ», 2001.
ДУХОВ ДЕНЬ[править]
ПЕСНЯ ПЕРВАЯ[править]
У человека двойственен состав, —
Двух разных он миров пересеченье —
Небесной вечности и праха сплав.
Он искры Божьей в тварной тьме свеченье,
Меж адом и спасеньем он порог.
И справедливо было изреченье
О нем: он червь, он раб, он царь, он Бог.
В рожденном, в каждом, кто б он ни был, явлен
Мир, крепко стянутый в один комок.
В ничтожном самом вечный Дух прославлен
И в малом; искуситель древний, змей,
Стопою Девы навсегда раздавлен.
Я говорю лишь о судьбе своей,
Неведомой, ничтожной и незримой.
Но знаю я, — Бог отражался в ней.
Вал выбросит из глубины родимой
На берег рыбу и умчится прочь.
Прилив отхлынет. Жаждою томима,
Она дышать не может. Ждет, чтоб ночь
Валы сгрудила, чтоб законы суши
Мог океан великий превозмочь.
Вот на скалу он вал за валом рушит,
Прибрежным страшно. Рыба спасена,
И воздух берега ее не душит,
И влагою своей поит волна.
Судьба моя. Мертвящими годами
Без влаги животворной спит она.
Но только хлынет океаном пламя,
Но только прокатится гулкий зов
И вестники покажутся меж нами, —
Она оставит свой привычный кров
И ринется навстречу, все забудет…
Однажды плыли рыбаки на лов.
Их на воде нагнал Учитель. Люди
Дивились. Петр навстречу по водам
Пошел к Нему, не сомневаясь в чуде.
И так же, как ему, дано и нам.
Мы не потонем, если будем верить,
Вода — дорога гладкая ногам.
Но надо выбрать раз. Потом не мерить,
Не сомневаться, как бы не пропасть.
Пошел — иди. Пошла — иду. Ощерит
Тут под ногами бездна злую пасть.
Пошла — иду. А дальше в воле Божьей
Моя судьба. И Он имеет власть
Легко промчать на крыльях в бездорожье,
Иль неподвижностью навек сковать,
Прогнать, приблизить к Своему подножью.
И я вместила много; трижды — мать —
Рождала в жизнь, и дважды в смерть рождала.
А хоронить детей, как умирать.
Копала землю и стихи писала.
С моим народом вместе шла на бунт,
В восстании всеобщем восставала.
В моей душе неукротимый гунн
Не знал ни заповеди, ни запрета,
И дни мои, — коней степных табун, —
Невзнузданных, носились. К краю света,
На запад солнца приведи меня, —
И имя было мне — Елизавета.
На взгляд все ясно. Друга и родня
Законы дней моих могли б измерить, —
Спокойнее живется день от дня.
Лишь иногда приотворялись двери,
Лишь иногда звала меня труба.
Не знала я, в какую правду верить.
Ничтожна я. Великая судьба
Сплетается с моей душой ничтожной.
В себе сильна. Сама в себе слаба.
И шла я часто по дороге ложной,
И часто возвращалась я назад
И падала средь пыли придорожной.
Никто не мог помочь, ни друг, ни брат, —
Когда томил иного счастья вестник.
Он не сулил ни счастья, ни наград,
Он не учил ни мастерству, ни песням,
Он говорил мне: «Лишь закрой глаза,
Прислушиваясь к океанской бездне.
Ты только часть, а целое — гроза,
Ты только камень, а праща незрима,
Ты гроздь, которую поит лоза.
Ты только прах, но крылья херувима
Огнем насыщены и рядом, тут.
Не допусти, чтоб он промчался мимо.
Лишь подожди, наверное дадут
Тебе крестом отмеченные латы
И в мир иной ворота отопрут:
Иди, слепая, и не требуй платы.
Тебя не проводит ни брат, ни друг.
И я тебе лишь знак, а не вожатый».
Упала я, — крест распростертых рук
Был образом великим погребенья.
Шлем воина — меня венчал клобук.
Какое после было откровенье,
И именем Египтянки зачем
Меня назвали? Нет, не удаленье,
А приближенность новая ко всем.
И не волчцы пустыни, и не скалы, —
Средь площадей ношу мой черный шлем.
Я много вижу. Я везде бывала.
Я знаю честь, я знаю и плевки,
И клеветы губительное жало,
И шепот, и враждебные кивки.
А дальше поведет меня дорога
При всех владыках мира в Соловки.
Мы все стоим у нового порога,
Его переступить не всем дано, —
Испуганных, отпавших будет много.
В цепи порвется лишь одно звено,
И цепь испорчена. Тут оборвалась
Былая жизнь. Льют новое вино
Не в старые мехи. Когда усталость
Кого-нибудь среди борьбы скует,
То у врага лишь торжество, не жалость,
В его победных песнях запоет.
Ни уставать, ни падать не дано нам.
Как пчелы майские, весенний мед
Мы собираем по расцветшим склонам.
В земле лежал костяк еще вчера
От кожи, жил и плоти обнаженным.
Еще вчера, — давнишняя пора.
Я отошла на сотни лет сегодня.
Пшеничный колос туг. Палит жара.
Благоприятно лето мне Господне.
И серп жнеца сегодня наострен.
Размах косы и шире и свободней.
Пади на землю, урожай времен,
В бессмертный урожай опять воскресни,
Людской пролитой кровью напоен.
Давнишний друг, иного мира вестник,
Пытает и в мои глаза глядит:
«Поймешь ли ты сегодняшние песни
И примешь мира измененный вид?
Твой челн от берега давно отчалил,
А новый берег все еще закрыт.
В который раз ты изберешь печали
Изгнанья, но теперь среди своих
Замкнулся круг, и ты опять в начале».
Но вестника вопрос еще не стих,
А я уже ответ мой твердый знала,
Уверенный, как вымеренный стих.
От тех печалей сердце не устало.
И я хочу всей кровию истечь
За то, что некогда средь неба увидала.
Спустился обоюдоострый меч,
Тот, памятный, разивший сердце Девы.
И должен он не плоть людей рассечь,
Крестом вонзиться. От Него налево
Разбойник похуливший виден мне.
Весь трепетный, без ярости и гнева,
Сосредоточенный в своей вине.
Да, знаю я, что меч крестом вонзится.
Вторым крещеньем окрестит в огне.
Печатью многие отметит лица.
Я чую приближенье белых крыл
Твоих, Твоих, сверкающая Птица.
Ты, Дух живой среди костей и жил,
В ответ Тебе вздохнет душа народа,
Который долго телом мертвым был.
Не человечья, а Твоя свобода
Живое в красоте преобразит
В преддверии последнего Исхода.
И пусть страданье мне еще грозит, —
Перед страданьем я склоняюсь долу,
Когда меня своим мечом разит
Утешитель, животворящий Голубь.
ПЕСНЯ ВТОРАЯ[править]
Звериное чутье иль дар пророка,
Но только не от разума учет
Дает нам чуять приближенье срока,
Какой Давид сегодня отсечет
У Голиафа голову, сначала
Державных лат отбросивши почет?
И челн какой, сорвавшись от причала,
От пристани отпрянувши кормой,
Навстречу буре кинется? Встречала
Я много знаков. Скромен разум мой.
И если в чем упорствовать я буду,
Так уж не в том, что вычислить самой
Мне удалось. Лишь в приближеньи к чуду,
В том, что идет всему наперекор,
Искать священных знаков не забуду.
Как памятно. Какой-то косогор,
Вдали стреноженная кляча бродит.
И облака, как груда белых гор,
И ветер шалый бьется на свободе,
Клонит траву. Иль в мире этом есть
Лишь кляча да бурьян на огороде?
И есть еще, чего нельзя учесть:
Бездолье и тоска земной печали
И еле-еле слышимая весть.
О, в разных образах глаза встречали
Все тот же воплощенный лик тоски, —
Когда январские снега молчали,
Иль зыбились полдневные пески,
И Волга медленно катилась в Каспий,
Весной в Неве сшибались леда куски
И две зари полночные не гасли.
Я знаю, — Родина, — и сердце вновь, —
Фитиль лампадный, напоенный в масле, —
Замрет и вспыхнет. Отольется кровь
И вновь прильет. И снова будет больно.
О, как стрела, пронзительна любовь.
На всем печаль лежит. Гул колокольный,
И стены древние монастырей,
И странников порядок богомольный,
Дела в Москве преставшихся царей,
Торжественных и пышных Иоаннов,
И их земля среди семи морей,
И дым степных костров средь ханских станов, —
Со свитою верхом летит баскак, —
Он дань сбирает на Руси для ханов.
Потом от запада поднялся враг —
Поляк и рыцарь ордена немецкий.
А по Москве Василий, бос и наг,
С душою ангельской, с улыбкой детской,
Иоанну просто правду говорит.
Неистовый, пылает бунт стрелецкий.
Москва первопрестольная горит…
Еще… Еще… В руке Петра держава.
Сегодня он под Нарвою разбит, —
Заутра бой. И гул идет: Полтава.
Что вспоминать? Как шел Наполеон,
И как в снегах его погасла слава,
И как на запад возвратился он.
Что вспоминать? Дымящееся дуло,
Убийцу, тело на снегу и стон…
И смертной гибелью на все пахнуло…
Морозным, льдистым был тогда январь.
Метель в снегах Россию захлестнула.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Морозный, льдистый ею правил царь…
Но и тогда средь полюсных морозов
Пожар змеился и тянула гарь…
Шуми и падай, белопенный вал.
Ушкуйник, четвертованный Емелька,
Осенней ночью на Руси восстал.
Русь в сне морозном. Белая постелька
Снежком пуховым занесет ее,
И пеньем убаюкает метелька.
Солдат, чтобы проснулась, острием
Штыка заспавшуюся пощекочет.
Он точно знает ремесло свое, —
И мертвая как встрепанная вскочит,
И будет мертвая еще плясать,
Развеявши волос седые клочья…
Звон погребальный… Отпевают мать…
А нам, ее оставшимся волчатам,
Кружить кругами в мире и молчать,
И забывать, что брат зовется братом…
За четверть века подвожу итог.
Прислушиваюсь к громовым раскатам.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, многое откроется. Сейчас
Неясно все. Иль новая порода
И племя незнакомое средь нас
Неведомый закон осуществляет
И звонко бьет его последний час?
Давно я вглядываюсь. Сердце знает
И то, чего не уловляет слух.
И странным именем все называет.
В Европе, здесь, на площади, петух,
Истерзанный петух разбитых галлов,
Теряет перья клочьями и пух…
Нет, не змея в него вонзила жало,
Глаза сощурив, спину выгнув, тигр
Его ударил лапою. Шакала
Я рядом вижу. Вместо летних игр
И плясок летних, летней же порою
На древнем месте новый мир воздвиг
Победоносный зверь. И стал тюрьмою
Огромный город. Сталь, железо, медь
Бряцают сухо. Все подвластно строю…
О, пристальнее будем мы глядеть
В туманы смысла, чтоб не ошибиться.
За тигром медленно идет медведь,
Пусть нужен срок ему расшевелиться,
Но, раз поднявшись, он неутомим, —
Врага задушит в лапах. Колесница
Медлительная катится за ним.
Тяжелым колесом живое давит.
Не тяжелей ступал железный Рим.
Кого везет? Кто колесницей правит?
Где родина его? Урал? Алтай?
Какой завет он на века оставит?
Тебя я знаю, снежной скорби край.
В себе несу твоей весны напевы.
Тебя зову я. Миру правду дай.
Земля — Богоневестной Девы,
Для жертвы воздвигаемый престол,
Сегодня в житницу ты дашь посевы
Твоей пшеницы. Ты даешь на стол
Вино от гроздий, напоенных кровью,
Ты, чудотворный лекарь язв и зол.
Мир люто страждет. Надо к изголовью
Его одра смертельного припасть,
Благословить с надеждой и любовью,
На руки взять. И сразу стихнет страсть,
И сон целительный наступит сразу.
Проси, проси, и ты получишь власть
И кровь остановить, и снять проказу,
И возвратить ушам оглохший слух,
И зренье помутившемуся глазу.
За оболочкой плоти ярый дух,
Который вечен, и одновременно
Родился только что, — он не потух
В порывах урагана. И средь тлена,
Среди могил вопит Езекиил,
Вопивший некогда в годины плена,
Костяк уже оброс узлами жил,
И плоть уже одета новой кожей.
Мы ждем, чтоб мертвых оживотворил
Животворящий Дух дыханья Божья.
И преклонились Божий уста, —
Жизнь пронесется молнией и дрожью,
И тайну Животворного Креста
Познает Иосафатова долина.
Могила Господа сейчас пуста,
И чудо прозревает Магдалина.
ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ[править]
Он жил средь нас. Его печать лежала
На двадцати веках. Все было в Нем.
Вселенная Его лишь отражала.
Не так давно, спокойным, серым днем,
Ушел из храмов и домов убогих
Один, босой, с сумой, с крестом, с огнем.
Никто не крикнул вслед. Среди немногих,
Средь избранных царил такой покой,
Венцы сияли на иконах строгих.
А Он проплыл над огненной рекой
И отворил тяжелые ворота,
Ворота вечности, Своей рукой.
Ничто не изменилось: крови, пота
И гнойных язв на всех земных телах, —
Как было, столько же и есть. И та ж забота,
И нет пути, и в сердце мутный страх,
Непроницаемы людские лица.
Одно лишь ново: бьется в небесах,
Заполнив мир, страдающая Птица,
И всех живущих в мире бьет озноб,
И даже нелегко перекреститься…
Пустыня населялась… Средь трущоб
Лепились гнезда старческих киновий.
В пещере дальней крест стоял и гроб.
И в городах, под пенье славословий,
Шлем воина сменялся на клобук,
Покой дворцов — на камень в изголовьи.
Закончен двадцативековый круг.
Полынь растет, где храмы возрастали,
И города распахивает плуг.
Единый, славы Царь и Царь печали,
Источник радости, источник слез,
Кому не может развязать сандалий
Никто. Он в мир не мир, но меч принес.
Предсказанный пророками от Бога,
Краеугольный камень и утес,
Приявший плоть и возлюбивший много,
На дереве с Собой распявший грех,
Уже не смотрит ласково и строго,
Уж не зовет блудниц и нищих всех
Принять живой воды, нетленной пищи
И новое вино влить в новый мех.
И нищий мир по-новому стал нищий,
И горек хлеб и гнойны все моря,
Необитаемы людей жилища.
Что нам дворцы, коль нету в них Царя,
Что жизнь теперь нам? Первенец из мертвых
Ушел из жизни. Нету алтаря,
Коль нету в алтаре бескровной жертвы.
И пусть художник через сотни лет
О днях печали свой рассказ начертит.
Оставленный и одинокий свет.
В сугробах снежных рыскает волчица,
К себе волчат зовет, а их уж нет.
И над пустым гнездом тоскует птица,
И люди бродят средь земных дорог.
Непроницаемы людские лица.
Земную грудь попрут стопами ног,
Распределят между собой ревниво
Чужого хлеба найденный кусок.
Не отдохнут, а дальше торопливо
Пойдут искать… И что искать теперь,
Какого нам неведомого дива,
Какой свободы от каких потерь?..
А солнце быстро близится к закату.
Приотворилась преисподней дверь.
Иуда пересчитывает плату,
Дрожит рука, касаясь серебра,
К убитому склонился Каин брату,
Течет вода пронзенного ребра,
И говорят с привычкой вековою
Предатели о торжестве добра.
Подобен мир запекшемуся гною.
Как преисподним воздухом дышать,
Как к ядовитому привыкнуть зною?
Вглядись, вглядись: вот бьется в небе рать,
И будет неустанно, вечно биться.
Вглядись: меч обоюдоострый… Мать…
Мать матерей… Небесная Царица,
Был плач такой же, на Голгофе был…
Вглядись еще: откуда эта Птица,
Как угадать размах священных крыл,
Как сочетать ее с землею грешной?
Пусть на устах последний вздох застыл, —
Глаза средь этой темноты кромешной
Привыкли в небе знаки различать.
Они видали, как рукой неспешной
Снял ангел с Откровения печать —
И гул достигнул до земного слуха.
Его услышав, не дано молчать.
Вздыхало раньше далеко и глухо,
Как вздох проснувшегося. А потом,
Как ураган, шумели крылья Духа
И прах, и небеса заполнил гром.
И лезвием блестящим рассекала
Струя огня храм, душу, камень, дом:
Впивалось в сердце огненное жало.
Ослепшие, как много вас теперь,
Прозревшие, как вас осталось мало.
Дух ведает один число потерь,
Дух только горечи и воли ищет.
Мать Иисуса и Давида дщерь,
Что херувимов огнекрылых чище,
Внесла свой обоюдоострый меч
На небеса небес, в Его жилище.
Никто не попытается извлечь
Из сердца Птицы смертоносной стали,
Он Сам пришел Себя на смерть обречь.
Так было предуказано вначале.
Начало мира, — этот меч и крест,
Мир на двуликой выращен печали:
Меч для Нее, Невесты из невест.
Крест Отпрыску Давида, Сыну Девы.
Одно и два. Смешенье двух веществ.
Сегодня вечности поспели севы
И Божьему серпу препятствий нет.
Сталь огненосна. Кровеносно древо.
Крещение второе. Параклет.
Огонь и животворный Дух крещенья…
Сменяются потоки дней и лет, —
Все те же вы, бессмертны в повтореньи
Живые образы священных книг.
Пилат умоет руки. В отдаленьи
Петуший утренний раздастся крик,
И трижды отречение Петрово,
Сын плотника склонит Свой мертвый лик, —
Ворота адовы разрушит Слово.
Но Славы Царь сегодня в небесах,
Утешителя Он нам дал иного,
Иной и мытарь посыпает прах
На голову. Иного фарисея
Мы видим. Он с усмешкой на устах
Уж вычитал, об истине радея,
Что есть закон. Закон не превозмочь.
А кто восстанет, тем судьба злодея.
Которого Вараввы? Пусть он прочь,
Прочь от суда уходит на свободу.
Трехдневная приблизилась к нам ночь.
К избранному Израилю, к народу
Новозаветному, внимай, внимай.
Вот некий Дух крылом смущает воду,
Где хочет, дышит, воскрешает рай
В сердцах блудниц и грешников убогих.
Израиль новый, Божью волю знай,
Ведь сказано в Его законах строгих, —
Дар благодати взвешен на весах,
Дар благодати только для немногих.
Что создано из праха, будет прах…
И звонко заколачивает кто-то
Гвоздь в перекладину креста. И страх,
Кощунства страх, о чистоте забота,
И ужас непрощаемой хулы
Весь мир мертвит. И смертная дремота
Огонь покрыла пеленой золы.
Недвижны звезды в небе, звери в поле,
В морях застыли водные валы.
О, Дух животворящий, этой боли
Искал Ты? О, неузнанная весть,
Людьми не принятая весть о воле.
Где средь потопа Белой Птице сесть?
Где среди плевел отобрать пшеницу?
Что может пламень в этом мире съесть?
Лети от нас, истерзанная Птица.
К Тебе никто не рвется, не привык.
Не можешь Ты ничьей любви добиться.
Виденьям не покорствует язык.
Что видели глаза, пусть скажет слово.
Огонь средь мертвых, преисподней рык.
Пусть будет сердце смертное готово
Предстать на суд. Пусть взвесит все дела,
Пусть выйдет в вечность без сумы и крова.
Грудь голубя сегодня не бела,
На ней кровавые зарделись пятна,
И каплет кровь с высокого чела,
И шумы крыл не так для слуха внятны.
Единая Голгофская гора
Вдруг выросла и стала необъятна.
На площади Пилатова двора
Собрались все воскресшие народы,
И у костра гул голосов. Жара.
Как будто не существовали годы, —
Две тысячи годов исчезли вмиг.
Схватили Птицу, Вестника свободы.
В толпе огромной раздается крик:
«Распни ее, распни ее, довольно».
Вот кони стражи. Лес блестящих пик.
Глубоко вкопан столб. Доской продольной
Он перекрещен. Я в толпе, и ты,
И ты, — другой и все. Тропой окольной
Бежать средь наступившей темноты
В отчаяньи какой-то рыбарь хочет…
Вдруг в небе предрассветные цветы…
Вдруг серебро, слепящее средь ночи…
Небесный полог распахнулся вдруг…
Труба архангельская нам рокочет…
Не смею больше… В сердце не испуг,
Но все ж не смею… И усилье нужно
Опомниться… Вещей привычный круг.
Я в комнате. А за стеной наружной
Примята пыль. Прошел недавно дождь.
От северной границы и до южной
Пасет народы предреченный Вождь.
Духов день
25 мая 1942 г.
Примечания[править]
Духов день. Впервые поэма была опубликована посмертно в кн.: Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии… Париж, 1947. Многоточия в тексте второй песни, указывающие на утраченные строки, приняты по этому изданию. Анализ поэмы выполнен Г. И. Евневичем (см.: Реализм святости. СПб., 2000).
Духов День, или Понедельник Святого Духа, — православный праздник в честь сошествия Святого Духа на апостолов, отмечается на 50-й день после Пасхи, вслед за Троицей.
С. 267. …он червь, он раб, он царь, он Бог — неточная цитата из оды Г. Р. Державина «Бог»: «Я царь — я раб, я червь — я Бог!»
С. 268. …Петр… по водам / Пошел к Нему… — эпизод хождения апостола Петра по водам взят из Евангелия (Мф 14: 28— 32). Учитель — Иисус Христос. См. примеч. к с. 179—180 («За этот день, за каждый день отвечу…»).
Пошел — иди. Пошла — иду. — См. примеч. к с. 67 («Отвратила снова неудачу…»).
…Рождала в жизнь, и дважды в смерть рождала. — У м. Марии было трое детей: Гаяна, Юрий и Анастасия. Обе дочери умерли до войны (Анастасия в 1926 г., Гаяна в 1936 г.); сын был арестован вместе с матерью и погиб в «филиале» Бухенвальда — Доре в 1944 г.
На запад солнца — выражение из православной молитвы Сыну Божию «Свете тихий»: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний…», т. е. дожив до захода солнца (до старости), восходящее к ветхозаветной Книге Иисуса Навина (1: 4). В данном случае, возможно, имеется в виду Франция, где м. Мария проживала с 1924 г.
С. 269. …Ты гроздь, которую поит лоза — евангельский образ Христа: «Я есмь истинная виноградная лоза… <…> Я есмь лоза, а вы ветви…» (Ин 15: 1, 5). Лоза — символ единения человека с Христом.
Мир иной — монастырь; отсюда название монаха — инок, т. е. живущий иначе, чем все остальные.
…крест распростертых рук / Был образом великим погребенья. — Постригаемый в монахи, разбросив руки крестообразно, простирается на полу. Погребенье — уход из мира в монастырь. Ср. стих. «Ввели босого и в рубахе…» (с. 170—171).
Шлем воина… клобук — монашеский клобук называется шлемом спасения.
Египтянка — св. Мария Египетская, чье имя получила Е. Ю. Скобцова при постриге; празднуется церковью 1 апреля ст. ст.
…Средь площадей ношу мой черный шлем. — Согласно уставу, монах может проявлять себя лишь на четырех путях: в храм, в трапезную, на послушание и в келью. Путь в мир (на площади) ему закрыт.
С. 269—270. Льют новое вино / Не в старые мехи. Перефразировка евангельского текста: «Не вливают… вина молодого в мехи ветхие…» (Мф 9: 17).
Благоприятно лето мне Господне. — Лето (слав). — год, когда Мессия, помазанный Духом Господним, явится «исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение и узникам — открывать темницы» (Лк 4: 18-19).
С. 270. И серп жнеца сегодня наострен. — Восходит к евангельскому тексту: «Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк 4: 29); см. также примеч. к с. 102 («Полей Твоих суровый хлебороб»).
…обоюдоострый меч… разивший сердце Девы. — Евангельский образ: «…Тебе Самой оружие пройдет душу, — да откроются помышления многих сердец» (Лк 2: 35). В одной из статей м. Мария писала: «По Евангелию, меч — это символ страдания, пассивно претерпеваемого, не волею избранного, а неизбежного, — оружие, проходящее ее душу. Крест Сына Человеческого, вольно принятый, становится обоюдоострым мечом, пронзающим душу Матери, не потому, что Она вольно его избирает, потому что Она не может не страдать страданиями Сына» (Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. Париж, 1992. Т. 1. С. 99).
разбойник похуливший — один из двух распятых рядом с Христом разбойников злословил Его вместе с римскими воинами-палачами.
С. 271. Вторым крещеньем окрестит в огне. — Святой Иоанн крестил водою, а Иисус Христос — «Духом Святым и огнем» (Мф 3: 11; Лк 3: 16); см. также примеч. к с. 80 («Нам, верным, суждена одна дорога…»).
Печатью многие отметит лица. — См. примеч. к с. 184—185 («И в этот вольный, безразличный город…»).
Птица (обычно голубь) — традиционное изображение Святого Духа, одной из ипостасей (третьего лица) Троицы.
…Державных лат отбросивши почет… — см. примеч. к с. 132—133 («Нечего больше тебе притворяться…»).
С. 272. И две зари полночные не гасли — перефразировка пушкинских строчек из поэмы «Медный всадник» о петербургских белых ночах: «Одна заря сменить другую / Спешит, дав ночи полчаса».
Преставшихся царей… Иоаннов. — Преставшийся (слав.) — преставившийся, умерший. В Архангельском соборе Московского Кремля похоронены великие князья Рюриковичи: Иван Данилович Калита, Иван Иванович (сын Калиты), Иван III Васильевич; цари: Иван IV Грозный и Иван V Алексеевич (брат Петра I).
среди семи морей. — По старой географии считалось, что Россия омывается семью морями: Черным, Азовским, Балтийским, Белым, Каспийским, а также Северным Ледовитым и Тихим океанами («морями»).
Баскак — наместник золотоордынских ханов в русских городах в XII—XIV вв., в обязанности которого входил сбор податей и надзор за исполнением ханских повелений.
Василий, бос и наг — московский юродивый Василий Блаженный (1465—1552); ходил босой и почти не одетый в любую погоду, говорил правду всем, независимо от чина; скончался до периода злодеяний Ивана Грозного. Похоронен на том месте, где в 1554 г. повелением Ивана Грозного был воздвигнут храм Покрова Богородицы, который неофициально носит имя этого святого. Василий — любимый герой м. Марии. Знавший м. Марию в середине 1930-х гг. Б. В. Плюханов вспоминал о ее приезде в Латвию в 1935 г. и беседах с местной молодежью: «Она очень увлекалась и много говорила в Риге об одном своеобразном типе духовного жизненного пути, протекавшего в условиях старой русской государственности, при наличии устоявшегося быта, традиций, уставов, определенной эстетики, известного благочестия: о явлении „Христа ради буйственного жития“, то есть о юродивых. С особым увлечением рассказывала о жизни Василия Блаженного. Она отмечала, что в кондаке Василия Блаженного поется, что он хотел „убежать ловления льстивого миродержца“, следовал завету „Не любите мира, ни того, что в мире“ (1 Ин 2: 15. — А. Ш.). Живописуя жизнь Василия Блаженного, говорила, что Блаженный часто швырял камни в церкви и в дома добродетельных людей, а на кабаки крестился, объясняя, что около чистых мест всякая нечисть водится, а около кабаков ангелы о погибших душах поют. Она приводила описание иконы Василия по „Подлиннику“: он „наг, сед, курчеват, брада невеличка, раздвоились космочки, власы истерхались“. С сочувствием упоминала об отзыве о значении юродства, данном Флетчером в 1588 г., в год канонизации Василия Блаженного: „Блаженные, подобно пасквилям, указывают на недостатки знатных, о которых никто другой говорить не может“. <…> И это она считала одним из основных по важности моментов русской истории»[1]. Она выделяла Василия Блаженного как «единственного хозяина, которого <принимала> с радостью» и считала, что «свобода нас призвала юродствовать» (Гаккель. С. 144).
Заутра бой — слова из поэмы А. С. Пушкина «Полтава».
Дымящееся дуло <…> был тогда январь <…> льдистый царь… — Имеется в виду дуэль Пушкина с Дантесом и кончина поэта 29 января 1837 г. (ст. ст.), в царствование Николая I.
С. 273. Ушкуйник — лихой человек, разбойник.
четвертованный Емелька — Емельян Иванович Пугачев, казненный в 1775 г.
За четверть века — с 1917 г.
Новая порода / И племя незнакомое — немецко-фашистские оккупанты.
В Европе, здесь, на площади, петух… — Эта и следующие пять строф — аллегорический эпизод с «геральдическими» животными; является изложением сна м. Марии, который она тогда же рассказала К. В. Мочульскому. Петух — Франция, тигр — Германия, шакал — Италия, медведь — Россия.
С. 274. Стал тюрьмою… огромный город — оккупация Парижа немцами в июне 1940 г. Перед сдачей Париж был объявлен открытым городом.
Земля — Богоневестной Девы — Богородица, дева Мария, издавна считалась небесной покровительницей России.
С. 275. Езекиил — пророк Иезекииль, автор одной из ветхозаветных книг, которую он написал в вавилонском плену. Иезекииль пророчествует о том, что Бог откроет могилы и выведет израильтян из плена на родину, где они оживут; были «кости сухие», но Бог сказал: «Обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух» (Иез 37: 12-13, 4-6).
Животворный Крест — оживляющий, воскрешающий. С его помощью многие из погибших на месте Последнего суда, в долине Иосафатовой, будут воскрешены.
Иосафатова долина — см. примеч. к с. 223 («Будет дещ», в который с поездом…").
Магдалина Мария — раскаявшаяся грешница; в дальнейшее ученица и последовательница Христа. Присутствовала при казни Учителя и снятии Его с креста. Одна из первых узнала о чуде — воскресении Иисуса.
Киновия — общежитие монашествующих; иногда небольшой монастырь, «филиал» основного.
С. 276. Он в мир не мир, но меч принес. — Восходит к словам Иисуса Христа: «…не мир пришел Я принести, но меч» (Мф 10: 34).
Краеугольный камень — см. примеч. к с. 177—178 («Кто я, Господи? Лишь самозванка…»).
…новое вино влить в новый мех… — см. примеч. к с. 269—270 («Духов день»).
С. 277. Иуда — один из апостолов Христа, предавший своего Учителя, классический образ предателя, изменника; Каин — один из сыновей Адама, убивший своего брата Авеля, классический образ убийцы.
Вода пронзенного ребра — см. примеч. к с. 94—95 («Волосы спускаются на лоб…»).
Печать — см. примеч. к с. 216 («Идет устрашающий гнев…»).
…Прозревшие, как вас осталось мало. — Христос явился в мир, чтобы «проповедывать пленным освобождение, слепым прозрение» (Лк 4: 18); «чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин 9: 39).
Давида дщерь — Богородица Мария происходила из рода царя Давида. «Православное сознание воспринимает Ее, Деву из колена Иудина, Дочь Давидову, как Мать всего живого… как человеческое Тело Христово» (Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. Т. 1. С. 100).
С. 278. Меч и крест — евангельские символы: крест — вольно принимаемого, а меч — пассивно претерпеваемого страдания. См. примеч. к с. 270 («Духов день»).
Невеста из невест — дева Мария. Ср. неневестная невеста — т. е. не знавшая брака.
Отпрыск Давида — Иисус Христос — «Сын Давидов» (Мф 1: 1; Лк 1: 32) по линии Иосифа, мужа Марии.
Крещение второе — см. примеч. к с. 271 («Духов день»).
Параклет — см. примеч. к с. 118—119 («Господь всех воинств, Элогим…»).
Пилат умоет руки. — Выдав Христа первосвященникам, Пилат «…взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего…» (Мф 27: 24).
Петуший утренний раздастся крик… — О троекратном отречении Петра от Учителя до утреннего петушиного крика рассказано в Евангелиях. См. примеч. к с. 90 («Когда мой взор рассвет заметил…»).
Сын плотника — Иисус Христос (см. Мф 13: 55).
Утешитель иной — ср. слова Христа накануне ареста: «…Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины…» (Ин 14: 16-17; 16: 7-11). «Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам» (Ин 14: 26).
мытарь — см. примеч. к с. 174 («Обрывки снов. Певуче плещут недра…»).
фарисей — член одной из иудейских сект, притязавшей на особую святость. Отличительными пороками фарисеев были гордость, лицемерие, корыстолюбие. См. евангельскую притчу о мытаре и фарисее (Лк 18: 10-14).
Варавва — разбойник, убийца, амнистированный по требованию израильского народа; по обычаю «на всякий праздник» отпускали «одного узника», и народ сделал выбор в пользу Вараввы (см. Мф 15: 6-15).
Трехдневная ночь — После смерти и прежде воскресения (на третий день) Иисус «нисходил в преисподние места земли», дабы «наполнить все» (см. Еф 4: 9-10). Это означает подлинность Его смерти как человека и в то же время подлинность Его победы над ней.
…Дух крылом смущает воду… — см. примеч. к с. 74.
С. 279. Израиль новый (избранный, Новозаветный) — русский народ. О мессианстве, избранности русского народа писали в России многие: Ф. М. Достоевский, Д. С. Мережковский, В. С. Соловьев. «Россия, уподобляясь душе человеческой, как душа человеческая оказывается просто географическим пространством, <она>, как Новый Израиль, заключает Вечный Завет бесконечного Царства Божия» (Соловьев В. Русская идея. СПб., 1991. С. 26). На Западе в 1930-е гг. под Новым Израилем подразумевалась русская эмиграция. С. Н. Булгаков по поручению митрополита Евлогия сочинил специальную молитву Богу: «Яко же Израилю, в пустыне странствующему, благоволил войти в землю обетованную, тако и сынам рассеяния сего благоволи возвратиться в землю свою и к народу своему и тамо Тебе послужити» (сообщено протоиереем о. Борисом Огарком). См. примеч. к с. 97—98 («На праздник всех народов и племен…»).
Дар благодати взвешен на весах <…> для немногих — спасительная сила, помощь Божия. Количество отпускаемой Богом благодати для каждого человека «отвешивается» индивидуально, в соответствии с его верой и благочестием См. также примеч. к с. 97 («Бодрствуйте, молитесь обо Мне…»).
Что создано из праха, будет прах… — см. примеч. к с. 255.
Где средь потопа Белой Птице сесть? — Во время всемирного потопа праведник Ной спасался на плавучем ковчеге. Чтобы узнать, насколько убыла вода, он выпускал «на разведку» белого голубя.
С. 280. …распни ее… — Криками «Распни его!» народ потребовал от Пилата казни Христа.
Предреченный Вождь — Христос, пришествие которого было предсказано ветхозаветными пророками.
- ↑ Плюханов Б. В. РСХД в Латвии и Эстонии, <Париж>, 1993. С. 213—214.